4. О терапии испытанием (1984)

Однажды ко мне за помощью пришел адвокат, страдающий бессонницей. Нехватка сна уже начала отражаться на его карье­ре: он засыпал в зале суда. Даже большие дозы снотворного не давали более одного-двух часов забытья. Я только начал вести частную практику, и этот человек, был направлен ко мне для лечения гипнозом. Однако гипнотическому воздействию он поддавался плохо; по сути, на гипноз он реагировал так же, как и на попытки заснуть — неожиданно вскакивал, абсолютно про­снувшийся и чем-то встревоженный. После нескольких встреч я стал думать, что гипноз не сможет помочь ему решить проблему сна. Тем не менее я чувствовал, что обязан что-нибудь пред­принять. Адвокат уже прошел курс традиционной терапии, а бессонница все усугублялась, и он начал опасаться за свою спо­собность нормально жить и работать.

Он утверждал, что с ним и его жизнью все в порядке — ра­ботой, женой и детьми он вполне доволен. Единственной про­блемой была бессонница: “Когда я начинаю засыпать, что-то резким толчком будит меня, и затем я часами лежу без сна”.

Наконец, я решился на эксперимент. Я предложил этому че­ловеку перед сном создать вокруг себя приятную обстановку, а жена пусть принесет ему, как и прежде, чашку теплого молока прямо в постель. Затем, уже лежа и приготовившись ко сну, он должен начать думать о всяких омерзительных вещах, какие только может вообразить. Я попросил его потренироваться ду­мать о таких мерзостях и гадостях в беседе со мной, но у него это никак не получалось. Тогда я предложил ему выдумать ги­потетического “мистера Смита” и представить, что все эти от­вратительные мысли принадлежат ему. “Мистер Смит” помог адвокату живо представить убийство, гомосексуальный акт и т.п. Перед его уходом я еще раз напомнил, что вечером, вместо попыток уснуть, он должен прокручивать у себя в голове подоб­ные мерзости. Он спросил: “Например, как отдать мою жену в бордель?” — “Хорошая мысль”, — ответил я.

Придя домой и выполнив все мои указания, он немедлен­но уснул и проспал всю ночь. С этого момента, используя описанный прием, мой клиент полностью избавился от бес­сонницы.

Тогда, в 50-е годы, не было психотерапевтической теории, способной объяснить этот прием и его действенность. Един­ственной была психодинамическая теория вытеснения, которая утверждала, что, если заставить человек думать о неприятных вещах, он скорее будет бодрствовать, нежели спать, так как вытесненные мысли приблизятся на опасное расстояние к со­знательному уровню.

В то время не было также объяснения быстрому излечению, так как не существовало теории краткосрочной психотерапии. Предполагалось, что при кратковременном воздействии тера­певт просто делает меньше, чем при обычной длительной тера­пии. Поэтому мои указания невозможно было объяснить рацио­нально. Ломая голову, почему этот прием и подобные ему от­лично срабатывают, я решил проконсультироваться у Милтона Г. Эриксона.

Я обучался гипнозу у доктора Эриксона и обсуждал с ним гипноз в рамках исследовательского проекта. Позднее я сам стал вести занятия по гипнозу с местными врачами и психолога­ми. Но, приступив к терапевтической практике, я понял, что изучать гипноз и обучать гипнозу еще не значит уметь лечить гипнозом. Я знал, как ввести человека в гипнотическое состоя­ние, как погрузить его в глубокий транс и как на языке метафор говорить с ним о его проблемах. Но я понятия не имел, как из­менить его с помощью гипноза.

Милтон Эриксон был в те годы единственным доступным мне консультантом по гипнозу и краткосрочной терапии. Я знал, что он использует и множество негипнотических мето­дов. Фактически, он был единственным из известных мне людей, кто предлагал что-то новое в теории и практике пси­хотерапии.

Расспрашивая доктора Эриксона, я обнаружил, что для из­менения клиентов он применяет приемы, использующие специ­альные “тяжелые испытания”, похожие на то, что я придумал для адвоката. Я нашел объяснение и случаям, над пониманием которых так долго бился. Например, однажды я вылечил жен­щину, страдавшую от сильных головных болей, потребовав, чтобы она намеренно вызывала у себя головные боли и тем са­мым научилась их контролировать. После разговора с Эриксо­ном я понял, что его терапевтические методы включают в себя парадоксальные вмешательства как раз такого типа.

Представляю вам рассказ самого доктора Эриксона об ис­пользования тяжелого испытания для лечения бессонницы:

“Пришел ко мне как-то шестидесятипятилетний че­ловек, который последние пятнадцать лет страдал от бессонницы. Три месяца назад умерла его жена, и он жил со своим неженатым сыном. Все это время он ежедневно принимал амитал натрия, пятнадцать кап­сул, по три грана каждая. Ложась в восемь часов вечера спать, этот человек ворочался до полуночи, затем при­нимал свои пятнадцать капсул, выпивал пару стаканов воды, снова ложился и засыпал на полтора-два часа. Потом он просыпался и опять ворочался до утра. Так происходило каждую ночь. Однако с тех пор, как умер­ла его жена, снотворное перестало действовать. Старик отправился к семейному врачу и попросил его выписать рецепт уже на восемнадцать капсул. Врач испугался, что сделал своего пациента зависимым от барбитуратов, и направил его ко мне.

Я спросил старика, действительно ли он хочет изба­виться от бессонницы и покончить с зависимостью от ле­карств. Он искренне подтвердил свою готовность. Тогда я сказал, что это будет совсем несложно. Из его рассказа я узнал, что он живет в большом доме с паркетными пола­ми. Старик готовил и мыл посуду, а сын выполнял всю работу по дому — в том числе и натирку полов, которую старик ненавидел. Он, в отличие от сына, терпеть не мог запаха мастики. Итак, я объяснил старику, что смогу его вылечить, и это будет ему стоить всего лишь восьми часов сна. Готов ли он отказаться от восьми часов сна, чтобы навсегда излечиться от бессонницы? Старик сказал, что готов. Тогда я сказал, что ему придется немного порабо­тать, и он согласился.

Я объяснил ему, что вместо того, чтобы ложиться спать вечером в восемь часов, он должен будет достать банку мастики и несколько тряпок. “Это будет стоить вам всего полтора, в худшем случае — два часа сна. Итак, вы начнете натирать полы. Вы возненавидите это занятие, вы возненавидите меня; время будет тянуться бесконечно, и вы ни разу не подумаете обо мне хорошо. Но вы будете полировать эти паркетные полы всю ночь, а утром в во­семь часов отправитесь на работу. Натирать полы прекра­тите в семь часов, чтобы успеть собраться на работу. Сле­дующим вечером в восемь часов снова принимайтесь за на­тирку полов. Вы отполируете эти проклятые полы через не могу, но потеряете при этом не больше двух часов сна. На третью ночь делайте то же самое и на четвертую ночь тоже”. Старик натирал полы всю первую ночь, вторую и третью. На четвертую он сказал: “Я совсем замучился, следуя указаниям этого ненормального психиатра, но и в противном случае мне было бы не легче”. Он уже потерял шесть часов сна, осталось еще два, прежде чем я его окончательно вылечу. И он сказал себе: “Думаю, я могу прилечь немного и дать глазам отдохнуть полчасика”. Он проснулся в семь утра. Вечером старик забеспокоился: следовало ли ему ложиться, если он должен мне еще два часа сна? И тогда он пошел на компромисс. В восемь ча­сов вечера он, как обычно, подготовил банку мастики и тряпки, но лег в постель, поставив себе условие: если в пятнадцать минут девятого он все еще будет видеть часы, то встанет и начнет натирать пол.

Спустя год он рассказывал мне, что спит каждую ночь: “Вы знаете, я не осмеливаюсь страдать от бессон­ницы. Я смотрю на часы и говорю себе: “Если через пятнадцать минут я не буду спать, я как миленький встану полировать полы!” Вы знаете, старик готов был делать все что угодно, лишь бы избежать полирования полов, — даже спать”.

Когда доктор Эриксон описал мне этот случай, я сразу же понял, что процедура, предложенная мной адвокату, была по сути той же самой. Я дал адвокату задание, выполнения кото­рого он стремился избежать даже ценой потери бессонницы. То же самое сделал клиент доктора Эриксона. Это был прием, ос­нованный на простом предположении: если для человека тяже­лее иметь симптом, нежели отказаться от него, человек расста­нется с этим симптомом. Годами я использовал этот тип вме­шательства, и в данной главе я опишу ряд вариаций на тему “тяжелых испытаний”.

Тяжелое испытание отличается от других терапевтических приемов, созданных Милтоном Эриксоном. Использование ме­тафоры, например, когда он меняет “А”, подчеркивая “В”, не является испытанием. Метафорический подход часто требует от клиента лишь внимательно слушать терапевта. Подобным же об­разом накопленные Эриксоном приемы изменения резко отли­чаются от “тяжелого испытания”. Человек, которого просят расстаться с болью на одну секунду, а затем продлить перерыв до двух секунд, до четырех и т.д., улучшает в геометрической прогрессии свое состояние, не выполняя при этом никакого тя­желого задания.

Исследуя новшества доктора Эриксона в использовании пара­докса, легко заметить, что он заставлял человека намеренно вызывать у себя мучительный симптом, и это не является про­цедурой тяжелого испытания. Или является? Не попадает ли это в категорию отказа от симптома с целью избежать испытания? Вполне вероятно, что терапия тяжелым испытанием — это не просто прием, а целая теория изменения, которая включает в себя ряд, на первый взгляд, различных терапевтических при­емов. Прежде чем развивать это предположение, остановимся на описании различных процедур тяжелых испытаний.

Метод “тяжелого испытания”

Метод тяжелого испытания четко определяет задачу терапев­та: дать клиенту испытание, соответствующее его проблеме, причем более суровое, чем сама проблема. Главное требование к заданию: оно должно причинять такое же, если не большее, неудобство, как и симптом (по принципу — наказание должно соответствовать преступлению). Обычно, если испытание недо­статочно сурово, чтобы уничтожить симптом, оно может быть усилено до невыносимой суровости. Лучшим является то испы­тание, которое полезно конкретному человеку. Полезные вещи всегда тяжело делать, особенно тем, кто обращается к терапев­там. Примерами того, что полезно для человека, являются за­рядка, интеллектуальные упражнения, здоровое питание и дру­гие действия, направленные на самосовершенствование. Испы­тания могут также требовать от клиента жертв в пользу окружаю­щих.

Другая характеристика испытания: это должно быть что-то, что человек может сделать и чему не имеет права возразить. Оно должно быть таким, чтобы терапевт мог легко сказать: “Это не нарушает ваши моральные принципы, и вы можете это выпол­нить”. И последнее требование к терапевтическому заданию: оно не должно причинять вреда ни самому клиенту, ни окружа­ющим.

Соответствующее перечисленным требованиям испытание может быть грубым, как каменный топор, или искусным и тон­ким, как скальпель хирурга. Оно может быть стандартным для лечения ряда проблем. Или же может быть тщательно разрабо­тано для конкретного человека или семьи и ни для кого больше. Примером стандартного испытания может быть занятие физ­культурой среди ночи каждый раз, когда накануне днем случа­ется симптом. Описание примеров испытаний, придуманных для конкретных клиентов, займет слишком много места. При­меры испытаний для конкретных клиентов читатели найдут в данной главе.

И последний момент: иногда клиенту нужно несколько раз пройти через испытание, чтобы избавиться от симптома. В других случаях для излечения достаточно одной лишь угрозы вы­полнения задания. То есть, когда терапевт разрабатывает про­цедуру тяжелого испытания и пациент соглашается выполнить его, он или она часто забывают о симптоме еще до начала вы­полнения задания.

Виды тяжелых испытаний

Ниже перечислено несколько видов испытаний с иллюстри­рующими их примерами.

Четко сформулированное задание. Терапевт определяет пробле­му и требует, чтобы каждый раз, когда клиент с ней сталкива­ется, он выполнял определенное задание, четко и ясно сфор­мулированное. Во время беседы терапевт выясняет, часто даже не объясняя клиенту цели, чем полезным ему следует больше заниматься. Типичный ответ — физические упражнения. Тогда терапевт дает клиенту задание выполнять определенное количе­ство упражнений каждый раз, когда проявляется мучающий его симптом. Лучше всего, чтобы эти упражнения делались посреди ночи. То есть человек идет спать, ставя будильник на три часа ночи, затем просыпается и выполняет упражнения. Затем он снова ложится спать, и наутро вся процедура кажется сном или, скорее, кошмарным сном. Упражнения должны быть дос­таточно тяжелыми, чтобы на следующий день в мышцах ощуща­лась натруженность.

Приведу пример. Человеку, испытывавшему сильное волне­ние и тревогу во время публичных выступлений (необходимых ему по работе), я предписал делать физические упражнения каждую ночь в те дни, когда он волновался больше, чем следо­вало. Упражнения должны были быть достаточно интенсивны­ми, чтобы на следующий день во время выступления чувствова­лась боль в мышцах. Прошло немного времени, и он стал на удивление спокойным оратором. Подобный прием я узнал от доктора Эриксона, описавшего процедуру подобного типа, в которой упор делался на использование физической энергии:

“У одного моего пациента была ритуальная реакция на телевыступления — фобическая и паническая: за пятнад­цать минут до выступления он с трудом говорил, задыхал­ся, и сердце выпрыгивало из его груди. Но со словами: “Вы в эфире” — все симптомы исчезали, и он легко и не­принужденно вещал по телевидению. Однако с каждым днем ему становилось все хуже и хуже. Поначалу период волнения длился одну-две минуты; к тому времени, когда он обратился ко мне, это растянулось до пятнадцати ми­нут. Клиент опасался, что реакция может увеличиться до двадцати минут, до получаса, до часа и начнет мешать его работе на телевидении. На следующий день я выяснил его “сонные” привычки и объяснил, что проблема коренится в переизбытке энергии. Как и следовало ожидать, его сон также был превращен в ритуал. Он всегда ложился в одно и то время. Всегда вставал в одно и то же время. Когда я понял, как много энергии бьется у него внутри, я спро­сил, почему бы не использовать энергию, которую он так бездарно тратил (Эриксон демонстрирует тяжелое, преры­вистое дыхание)? Сколько приседаний могло бы ежеднев­но понадобиться? Я сказал ему, что не знаю точно, сколько энергии на это уйдет, но думаю, следует начать с двадцати пяти (по утрам, перед выходом на работу), хотя я считал, что требуется по меньшей мере сто приседаний. Но он мог начать лишь с двадцати пяти... Занятие-то, во­обще говоря, мало приятное... На следующий день он не мог нормально ходить, и боль в мышцах постоянно напо­минала ему о том, что он израсходовал массу энергии. А на это сил не осталось (демонстрирует тяжелое дыхание). Он полюбил этот способ расходования энергии. Он делал полуприседания, глубокие приседания и считал, что они весьма полезны для потери веса. Затем он начал зани­маться в спортзале, и посещение спортзала стало его ежедневным ритуалом.

Через некоторое время он снова пришел ко мне и ска­зал: “Моя проблема вернулась. Я заметил однажды, что перед программой я сделал несколько глубоких вдохов, а перед следующей программой количество вдохов увеличи­лось, так что это опять началось. Что же вы теперь соби­раетесь делать? Потому что упражнения уже не помогают. У меня, видимо, слишком много энергии”. Я сказал: “То, что с вами происходит, — это проявление глубокой психологической реакции”. Он согласился. Тогда я про­должил: “Что же, представьте, что мы работаем на психо­логическом уровне. Я знаю, как вы привыкли засыпать. В десять часов вы заканчиваете свою телепередачу. Едете прямо домой. Докладываете события дня своей жене и сразу ложитесь спать. Вы спите восемь часов. У вас здо­ровый сон. Вам нравится спать, вы спите крепко. Поспи­те четыре часа, затем встаньте и выполните сто приседа­ний. Он сказал: “Вставать среди ночи — я это ненавижу”. Я ответил: “Да, вы можете потратить массу психической энергии, ненавидя это. Как вы будете себя чувствовать психологически, каждый вечер ставя будильник и пони­мая, что потратите много психической энергии, которая в противном случае найдет выход в задыхании перед микро­фоном и телекамерой? Вы можете выбросить жуткое коли­чество психической энергии двумя способами: устанавливая будильник на обычное время и психологически осозна­вая, как вам не хочется вставать через четыре часа и делать приседания”.

Какое-то время эта аналогия работала. И вот он снова пришел ко мне... Я сказал: “Итак, у вас снова избыток энергии”. Он ответил: “Верно”. Я спросил: “Тогда скажи­те мне, какова мечта вашей жизни?” Он сказал: “Иметь дом для себя, жены и детей”. Я заметил: “Да, действи­тельно, придется вам попотеть, чтобы купить дом и иметь газон для стрижки”. Он сообщил: “Жена все время насе­дала на меня, а я отказывался шевелиться, но в этом ме­сяце мы его все же покупаем”. Его проблема больше не возвращалась. У него был дом. У него был двор. И не было излишков энергии”.

Приведенный случай является не только типичным примером эриксоновской терапии тяжелым испытанием, но и служит ил­люстрацией того, как Эриксон сначала создавал терапевтичес­кую процедуру, а затем встраивал ее в повседневную жизнь па­циента, чтобы воздействие продолжалось и без терапии.

Когда применяется метод четко сформулированного задания, таким заданием может быть все, что клиент сам определяет как полезное для себя. Классический случай лечения бессонницы по Эриксону — задание проводить всю ночь за чтением книг, которые клиент собирался прочесть, но постоянно откладывал. Так как сидя в кресле клиенты могли уснуть, доктор Эриксон требовал, чтобы они читали стоя. Это задание ставило клиентов перед выбором: либо спать и проститься с бессонницей, либо прочесть, наконец, то, что давно следовало. Эриксон пишет, как один из клиентов видел свое будущее: “Если проблема вер­нется, я встречу ее во всеоружии. Я уже купил полное собрание сочинений Диккенса”. Подобные решения дают клиентам уве­ренность в том, что они сами справятся с проблемой, если она возникнет снова.

Парадоксалъные задания. Тяжелое испытание само может быть болезненным симптомом — и таким образом быть парадоксаль­ным. Задание формулируется так, что пациент получает разре­шение сохранять проблему, от которой он желал избавиться с помощью терапевта. Например, человеку, который хочет изба­виться от депрессии, предлагают определить ежедневное время возникновения депрессии. Лучше всего, если это будет время, когда клиент предпочел бы делать что-нибудь другое. Напри­мер, терапевт может назначить клиенту время депрессии на те редкие часы, когда тот свободен от всех обязанностей: дети уло­жены, и есть немного времени, чтобы расслабиться и посмот­реть телевизор.

Разве не тяжелым испытанием является парадоксальное вме­шательство, когда пациентов просят испытать то, от чего они хотят избавиться? Пример — прием “утрирования” в бихевио- ральной (поведенческой) терапии: человеку, боящемуся клопов и желающему избавиться от этого страха, предлагают пережить крайнюю степень страха, представляя, как по всему телу кишмя кишат клопы. Этот тип парадоксального вмешательства есть не что иное, как тяжелое испытание. Точно так же требование но­вых ссор от скандальной супружеской пары или просьба довести отношения до разрыва, которого пара хотела бы избежать, яв­ляются не просто парадоксальным вмешательством, но и тяже­лым испытанием.

С другой стороны, если терапевтический парадокс определя­ется как протест пациента против терапевта, проявляемый через отказ вести себя в соответствии с проблемой, то в этом случае необходимо тяжелое испытание, заставляющее человека сопро­тивляться.

Еще один важный аспект парадоксального вмешательства — оно переводит непроизвольное действие, чем по определению является симптом, в намеренное. Человек должен намеренно делать то, чего он не может не делать, например, спонтанно есть, или отказываться от пищи, или испытывать боль, или беспокоиться. Когда все это делается сознательно, это уже, по определению, не симптом. Получив задание, человек, напри­мер, должен намеренно вызывать симптом каждый раз, когда он возникает непроизвольно, и таким образом симптом превра­щается в задание испытывать симптом. Если у человека два симптома, можно потребовать вызывать один из них сразу же, как только проявляется другой, тем самым дав парадоксальное задание, воздействующее сразу на оба симптома. Например, человек, страдающий одновременно и компульсивным поведе­нием, и крайней застенчивостью, получает задание общаться с незнакомыми людьми каждый раз, когда ведет себя компульсивно.

Терапевт как испытание. Существует несколько видов испы­таний, которые эффективны лишь потому, что влияют на отно­шения клиента с терапевтом. Все тяжелые испытания исходят от терапевта, а их результативность зависит от его личности, но некоторые из них специально ориентированы на терапевта.

Например, когда терапевт “переопределяет” некий посту­пок, сообщение становится испытанием. Любой поступок, рас­сматриваемый клиентом с одной точки зрения, может быть описан терапевтом с менее приемлемой стороны и стать чем-то таким, что не нравится клиенту. Например, клиент описывает свои действия как месть, а терапевт называет их защитой и вы­полнением своих требований. Или же поступок, который кли­ент считает независимым, терапевт может определить как реак­цию на свои предписания и представить дело так, что клиент предпочел бы не совершать больше ничего подобного.

Другой вид тяжелых испытаний — приемы конфронтации, используемые некоторыми терапевтами. Когда терапевт застав­ляет клиента столкнуться лицом к лицу с тем, чего тот всеми силами избегает, и намеренно вызвать болезненные ощущения, это может считаться тяжелым испытанием. Испытанием явля­ются и интуитивные толкования, неприятные для клиента. В таких случаях скорее сама по себе терапия, нежели какое-то оп­ределенное действие терапевта, становится испытанием для че­ловека, причем испытанием, которое длится до тех пор, пока не исчезает проблема.

Гонорар терапевта может быть использован как испытание, если связать его рост с продолжением или усугублением симпто­ма. Кстати, это один из весьма любимых терапевтами видов тя­желого испытания.

Испытания, вовлекающие двух или более участников. Испы­тание может предназначаться как одному человеку, так и группе людей. У Милтона Эриксона была разработана серия тяжелых испытаний для лечения детей, предназначенных и родителям, и ребенку. Типичным приемом было дать задание ребенку, страдающему энурезом, практиковаться в каллигра­фии каждый раз, когда кровать утром оказывается мокрой.

Мать ребенка была обязана ежедневно просыпаться на рассве­те и, если кровать оказывалась мокрой, будить ребенка и по­могать ему тренировать почерк. Если кровать была сухой, ре­бенку выполнять задание не требовалось, — но матери все равно приходилось просыпаться на рассвете. Такая процедура — тяжелое испытание как для матери, так и для ребенка, ко­торое завершалось прекращением энуреза и улучшением по­черка, к их обоюдной гордости.

Для семейной пары испытание может включать в себя цере­монию “похорон” прошлой измены одного из супругов. В этом случае испытание, на первый взгляд, должно заставить страдать обидчика, но на самом деле оно предназначено обоим. Или же задание выполняет вся семья, когда плохо ведет себя один из ее членов.

Все эти примеры показывают широкий выбор возможностей, и терапевту порой следует предложить испытание, которое зас­тавит человека скорее расстаться с симптоматическим поведени­ем, нежели выполнить его. Однако необходимо провести четкое разграничение между терапевтическими испытаниями, полез­ными для клиента, и испытаниями, приносящими клиенту страдания, — либо к выгоде терапевта, либо по причинам об­щественных установлений. Просто упрятать человека в тюрьму за воровство еще не означает дать ему терапевтическое испыта­ние; это всего лишь метод общественного контроля. Терапевты должны быть внимательными и не допускать публичного пресле­дования под предлогом терапии. Для большей ясности: задание должно быть добровольным и полезным для того, кто его вы­полняет, но не обязательным, кроме тех случаев, когда резуль­татом становится успешное достижение изменения по желанию клиента.

Каждый должен четко осознавать контекст терапевтического вмешательства. Например, Милтон Эриксон однажды изобрел процедуру, в которой мама садилась верхом на своего несдер­жанного сына, чтобы помочь ему стать менее агрессивным. По­зднее такая процедура была подхвачена рядом детских учрежде­ний как силовой способ принуждения детей вести себя опреде­ленным образом. Однако есть большая разница между любящей матерью, исправляющей ребенка для его же пользы и под руко­водством терапевта, и персоналом детского учреждения, отыг­рывающимся на ребенке под прикрытием помощи.

Тяжелые испытания, возникают ли они в результате случай­ных жизненных обстоятельств или целенаправленно создаются в ходе психотерапии, не имеют положительного эффекта сами по себе. Испытание может пойти на пользу, только когда оно ис­пользуется мастерски. Для применения этих техник требуется особое мастерство, впрочем как и для любого успешного лече­ния. Профессиональный разрез скальпелем резко отличается от тыканья ножом куда попало. Подобно этому, нечаянно заста­вить страдать человека — это одно; а создать ситуацию добро­вольного испытания — совершенно другое.

Этапы терапии испытанием

Как любое плановое лечение, терапия испытанием должна быть последовательным процессом, с тщательно продуманными этапами.

1) Проблема должна быть четко определена. Испытание лучше работает, если опирается на ясно очерченную пробле­му. К примеру, клиента можно спросить, может ли он опре­делить разницу между нормальной тревожностью и чрезмер­ной тревожностью, от которой он хотел бы избавиться с по­мощью терапии. Каждый в определенных ситуациях волнует­ся, и разграничение должно быть четким, так как задание должно выполняться только при возникновении ненормаль­ной тревожности. Иногда разница становится заметнее после выполнения тягостного задания, и клиент начинает относить­ся к лечению более серьезно. Кто-то может использовать тя­желое испытание как средство от скуки или неполноты жиз­ни, как способ разнообразить жизнь, однако такого рода процедура должна проводиться с большей осторожностью, чем в случае испытания попроще, следующего за конкретным симптоматическим проявлением.

2) Человек должен стремиться к излечению. Если человек проходит через испытание, он должен действительно хотеть из­бавиться от существующей проблемы. Желание вылечиться не всегда присутствует к началу терапии. Терапевт должен помочь клиенту в развитии мотивации для столь решительного шага. Выказывая доброжелательную заинтересованность, терапевт должен сформировать у клиента готовность преодолеть пробле­му. Методы здесь те же, что и при убеждении клиента следовать указаниям терапевта, только с дополнительным уточнением, что выполнять задание будет неприятно. Обычно терапевт под­черкивает серьезность проблемы, обсуждает неудачные попытки избавиться от нее, представляет проблему в виде задачи, с ко­торой клиенту надо решительно справиться, и делает особое ударение на том, что тяжелое испытание — это стандартный и всегда успешный прием.

Важным стимулом для многих клиентов в такой ситуации яв­ляется желание пройти через испытание, чтобы доказать, что терапевт не прав. Такие люди, как правило, уже испробовали множество способов избавиться от своей проблемы; и если тера­певт настаивает на том, что именно его метод сработает, клиен­ту поверить в это нелегко. Однако единственный способ опро­вергнуть это — пройти испытание. В результате достигается те­рапевтический эффект.

Еще один способ мотивации — сказать клиенту, что возмож­ность излечения существует, но реализовать ее можно, только если клиент заранее согласится выполнить требуемое. Иногда клиентам предлагается прийти снова через неделю, но только если они будут готовы выполнить то, что им предпишут. Заинт­ригованные возможностью излечения, но не верящие в это, они попадают в ситуацию, когда должны согласиться что-то сделать только ради того, чтобы выяснить, что же это такое. И таким образом они вынуждены выполнять задание.

Не следует забывать, что большинство испытаний эффектив­ны только в связи с терапевтом. Они выполняются либо для до­казательства неправоты терапевта, либо ради подтверждения того, что быстрое излечение произошло именно благодаря этому терапевту. Типичный случай, например, когда терапевт просит клиента не спать всю ночь или же проснуться среди ночи и час убирать квартиру. И всегда при этом подчеркивается, что сам- то терапевт этого делать не будет. Терапевт может сказать: “По­нимаю, как нелегко просыпаться среди ночи. Ведь сам я так люблю крепко спать всю ночь напролет”. Соответственно, когда человек ночью бодрствует, он думает о терапевте, наслаждаю­щемся в это время сном.

3) Испытание должно быть выбрано. Выбор делает терапевт, но лучше, если в сотрудничестве с клиентом. Испытание долж­но быть достаточно суровым, чтобы преодолеть симптом, оно должно приносить клиенту пользу, быть четким и недвумыслен­ным, выполнимым для клиента и приемлемым с точки зрения приличий. Оно должно иметь строго определенные начало и ко­нец.

Испытание будет пройдено скорее, если клиент участвует в его выборе. Когда клиенту объясняют, что он должен сделать что-то добровольно, и тогда непроизвольная реакция симптома уменьшится, он начинает размышлять о том, какие задачи нуж­но поставить перед собой. Терапевт должен настоять, чтобы ис­пытание приносило пользу, а не было своего рода наказанием. Если клиент сам придумывает для себя испытание, то он будет склонен выполнять его с большим энтузиазмом, а при необхо­димости увеличить тяжесть испытания его реакция будет более положительной.

4) Испытание должно сопровождаться пояснениями. Терапевту следует давать точные и определенные указания, исключающие двусмысленность. Он должен объяснить, что задание необходи­мо выполнять только при симптоматическом поведении и только в установленное для этого время. То, что должно быть сделано, необходимо подробно расписать. Порой необходимо дать испы­танию рациональное объяснение. Обычно это вариация на тему: если клиент сделает что-то более тяжкое для себя, чем симп­том, симптом исчезнет. Однако есть люди, которым лучше ни­чего не объяснять, а просто дать задание. Таинственный подход лучше воздействует на интеллектуалов, которые могут опроверг­нуть любое рациональное обоснование и доказать, что все это совсем не обязательно.

Если, несмотря на все объяснения, испытание остается слишком сложным, и для клиента, и для терапевта полезно описать его на бумаге.

5) Испытание не отменяется, пока проблема не решена. Зада­ние должно выполняться каждый раз, когда его следует выпол­нять, и не отменяется, пока симптоматическое поведение не исчезнет. Контракт обыкновенно заключается на всю жизнь.

6) Испытание связано с социальным контекстом. Тяжелое испытание заставляет человека меняться, и это очень важно.

Терапевту необходимо осознавать, что симптомы являются отражением путаницы в социальном окружении, обычно в се­мье. Существование симптома показывает, что социальная иерархия нарушена. Поэтому, когда терапевт воздействует на симптом, он вызывает изменения и в социальном окруже­нии, которое ранее было приспособлено под симптом (если, например, у жены имеется симптом, который помогает дер­жать мужа в положении заботящегося о ней начальника). Это распределение ролей быстро меняется, когда жена выполняет задание, избавляющее ее от симптома. Они с мужем должны обсудить условия новых отношений, которые не будут вклю­чать в себя симптоматическое поведение. Точно так же чело­век, излечившийся от алкоголизма, должен потребовать из­менений в своей семье, так как ее членам уже нет необходи­мости приспосабливаться к его симптому. Терапевту необхо­димо понять функцию конкретного симптома в социальном окружении клиента. Если он не может этого сделать, прово­дить лечение следует осторожно и необходимо внимательно следить за отзвуками происходящих изменений.

Социальные изменения, связанные с изменением в поведе­нии клиента, вызывают у него определенную реакцию. Вполне вероятно, что клиент будет расстроен, и это расстройство явля­ется психологическим изменением, связанным с социальными последствиями исчезновения симптома. Верно использованный прием тяжелого испытания не просто изменяет незначительные проявления поведения, он побуждает человека сдерживать себя, чтобы не выполнять задание. Этот терапевтический подход мо­жет вызвать глубокие изменения в личности клиента, являющи­еся частью сдвигов в его социальном окружении. Одним из зна­ков глубинного изменения может служить рассказ клиента о том, что в момент изменения он как будто сошел с ума. Иног­да, как только испытание доказывает свою эффективность, клиент звонит терапевту и говорит, что происходит что-то странное. Терапевт в этом случае должен заверить его, что про­исходящее является частью ожидаемого изменения, и помочь ему реорганизовать свою жизнь.

Обобщим: симптомы выполняют определенную функцию в социальном окружении, и лучше всего, если при разработке за­дания будет учтена иерархия, существующая в семье клиента. Если, например, бабушка объединяется с ребенком против его матери, было бы неплохо предложить им обоим испытание, от­даляющее их друг от друга. Или если отец отказывается от своих обязанностей по отношению к семье, ему полезно принять учас­тие в процедуре, помогающей проблеме его ребенка. Симптомы всегда приспособлены к организационным структурам, а значит при изменении симптома меняется и структура.

Предлагаю вашему вниманию пример, иллюстрирующий разработку испытания с учетом семейной организации. У ше­стнадцатилетнего юноши, недавно вернувшегося из психиат­рической больницы, наблюдался мучительный симптом, зак­лючающийся в засовывании различных предметов себе в зад­ний проход. Он делал это в ванной комнате, вставляя себе в анус различные овощи, бумагу, салфетки и т.д. После этого он оставлял ванную замусоренной. Его мачеха была вынужде­на убирать ее украдкой, чтобы другие дети не узнали о про­блеме старшего брата.

Какое же испытание могло подойти для лечения столь непри­ятного поведения? Ведь оно должно быть не просто более тяже­лым, чем проблема, чтобы парень отказался от своего поведе­ния, но должно также идти ему на пользу. Более того, оно дол­жно вызвать изменение в структуре организации его семьи.

Когда терапевт Маргарет Кларк поговорила с родителями, стало ясно, что вся проблема взвалена на мачеху мальчика, так же, как и проблемы других детей, в то время как отец всецело посвящал себя работе. Когда муж после развода остался с не­сколькими детьми на руках, он женился вторично и сбросил своих детей с их проблемами на новую жену. Ясно, что она обижалась, и это вносило напряженность в семейную жизнь. Когда проявилась проблема с мальчиком, родителям уже не ос­тавалось времени, чтобы разбираться со своим супружеским конфликтом. Вероятно, в этом и состояла одна из функций симптома.

Вопрос был в том, подвергнуть ли испытанию только самого мальчика или же всю семью. Было решено вовлечь всю семью, отчасти потому что у мальчика не было мотивации к измене­нию, отчасти для достижения структурного изменения, чтобы симптом стал ненужным. Следующим шагом стал выбор спосо­ба вовлечения семьи. Казалось логичным возложить ответствен­ность за процедуру испытания на отца, чтобы он отвечал за ре­шение проблемы и меньше загружал жену. Отец и сын должны были вместе выполнять задание каждый раз, когда проявлялся симптом. Итак, оставалось выбрать испытание, соответствую­щее симптому.

Окончательным вариантом был следующий. Каждый раз, когда мальчик засовывал себе предметы в анальное отверстие и замусоривал ванную, отцу по возвращении с работы сооб­щали об этом. Отец выводил подростка во двор и заставлял его выкапывать яму глубиной и шириной в метр. Затем маль­чик должен был положить в эту яму и засыпать землей все те предметы, которыми он замусоривал ванную. Как только симптом проявится снова, испытание должно повторяться, и так до бесконечности.

Отец педантично следовал указаниям, и через несколько не­дель симптом исчез. Это объясняется не только тем, что выпол­нение задания было делом нелегким. Мальчику просто переста­ло все это нравиться, что типично в случае верно выбранного испытания. Отец, довольный успехами сына, стал больше с ним общаться. Мать, довольная, что муж сумел решить такую ужасную проблему, стала более нежной с ним, так что пробле­ма сына перестала выполнять объединительную функцию. У мальчика и его семьи были и другие проблемы, поэтому терапия продолжалась, но конкретный симптом быстро исчез и больше не проявлялся.

Описанный прием испытания можно охарактеризовать как крайне удачный: оно изменило структуру семейной организа­ции, включив в решение проблемы уклонявшегося от ответ­ственности отца. Задание было более тяжелым, нежели симп­том, — поди попробуй выкопать глубокую яму в мерзлой почве осенью. Отец должен был при этом стоять на холоде, контро­лируя выполнение задания, и поэтому его отношение к повто­рению симптома становилось все более негативным. Мальчик, копая яму, получал достаточную физическую нагрузку. Кроме того, копание ямы имело метафорическое и парадоксальное значение по отношению к симптому. Подросток вкладывал предметы в отверстие, и терапевт дал ему задание вкладывать предметы в отверстие. Таким образом, процедура включала в себя не только тяжелое испытание, но также метафору, пара­докс и изменение в семейной организации. Как и большинство терапевтических процедур, тяжелое испытание тем лучше, чем больше аспектов ситуации затрагивает.

Тяжелое испытание как теория изменения

До сих пор мы обсуждали процедуру тяжелого испытания как терапевтический прием, который можно считать одним из мно­гих возможных типов вмешательства с целью изменения. Если мы исследуем испытание в более широком контексте, оно пред­станет перед нами не просто приемом, а теорией изменения, охватывающей множество терапевтических приемов. Можно ли сказать, что любой метод лечения эффективен, потому что явно или неявно включает в себя испытание?

Изучая другие теории изменения, можно обнаружить, что на этом рынке не так уж много конкурентов. Во-первых, есть различные варианты теории инсайта. Она опирается на утвер­ждение, что мужчины и женщины по натуре рациональны, и если они сами себя поймут, они изменятся. Терапевтические школы, основанные на этой предпосылке, варьируются от погружающихся в подсознательные процессы до предлагаю­щих разумные альтернативы в обучении родителей правильно­му обращению с трудными детьми. Относящиеся к этой шко­ле теории “эмоционального выражения” также основываются на понятии вытеснения. Считается, что выражение подавляе­мых динамических эмоций, подобно инсайту вытесненных бессознательных идей, должно привести к изменению — либо через инсайт, либо через примитивный крик. Сопротивление должно преодолеваться путем обнаружения идей и выражения скрытых эмоций.

Вторая теория изменения восходит к теории обучения и пред­полагает, что люди изменяются тогда, когда меняется подкреп­ление, определяющее их поведение. Терапевтические процеду­ры варьируются от усиления позитивного подтверждения до за­мены тревожности расслаблением и до аверсивной терапии (ме­тод, заставляющий клиентов изменяться под воздействием от­вращения).

Третья, чрезвычайно популярная ныне теория изменения опирается на идею о том, что люди — участники гомеостатичес­кой системы, и чтобы добиться изменения, следует заменить управляющих данной системой. После замены, произойдет ли она в результате усиления незначительного изменения или де­зорганизации системы и вынужденного создания новой систе­мы, проблемное поведение участников изменится. Большин­ство направлений супружеской и семейной терапии процветают в рамках теории систем.

Теории изменения этого типа имеют несколько особеннос­тей. Прежде всего, в них можно найти объяснение любому ре­зультату любого лечения. Восторженные защитники той или иной теории скажут, что “настоящая” причина изменения объясняется именно их теорией. Так, теоретик инсайта будет утверждать, что люди, на своем опыте переживающие процеду­ры модификации поведения, меняются потому, что они “дей­ствительно” открывают через этот опыт свои возможности. Точ­но так же теоретик обучения заявит, что на самом-то деле тера­певтические школы инсайта меняют у клиентов структуру под­тверждений, и именно это приводит к изменению. Теория сис­тем достаточно расплывчата, и поэтому ее последователи также могут утверждать, что любой терапевтический метод “по сути- то” меняет структуру социальной системы и, соответственно, меняет людей. Ведь вмешательство терапевта в систему наруша­ет ее баланс.

Другая особенность теорий изменения состоит в том, что их понятийная структура такова, что их невозможно опровергнуть. Теория, которую нельзя опровергнуть, подобна теории о суще­ствовании Бога и имеет шанс на вечную жизнь, если, конечно, для этого есть деньги.

Может ли тяжелое испытание как теория изменения принять вызов от других теорий? Конечно, оно также соответствует кри­терию неопровержимости. Можно утверждать, что все люди в процессе психотерапии проходят через тяжелое испытание. Даже самый изобретательный экспериментатор не может опро­вергнуть мнения о том, что любая терапия является испытани­ем. Чтобы начать лечение, нужно обратиться за помощью — и для многих это уже является тяжелым испытанием. Это означа­ет, что человек потерпел неудачу в решении своей проблемы и вынужден признать, что нуждается в помощи. Кто не просит помощи, а проходит терапию в принудительном порядке и даже должен платить за это, подвергается еще более невыносимому испытанию — его заставляют лечиться.

Опыт психотерапевтического лечения едва ли напоминает прогулку по розарию. В терапии, основанной на использова­нии инсайта, клиент переживает неприятные чувства, исследуя и погружаясь в мир подавляемых мыслей и неутоленных потреб­ностей. Если клиент возражает против копания в своем нутре, терапевт скорее всего назовет протест сопротивлением и будет его “преодолевать”. Человек должен выдержать тщательное ис­следование того, о чем предпочел бы вообще не думать. Интер­претируется всегда то, что человек в себе не принимает. Фрейд, если говорить простым языком, утверждал, что оплата услуг терапевта должна быть жертвой, принесенной на алтарь психоанализа, что, собственно, является неосознанным при­знанием тяжелого испытания. В форме ортодоксальной психо­динамической терапии или одной из бурлящих конфронтацион­ных групп, где людей заставляют смотреть в лицо своим глубин­ным, сокровенным кошмарам, школа инсайта явно опирается на предпосылку, что тяжелое испытание является основой для изменения.

Бихевиористы не заставляют людей вытаскивать на свет Бо­жий свои наиболее неприятные мысли; они делают акцент на положительных сторонах подкрепления. Тем не менее, опыт те­рапии сам по себе подразумевает скуку выслушивания лекций по теории обучения, а также запрограммированное поведение как ответ на собственное личностное расстройство. Тяжелым испытанием может стать и негуманная реакция на проблему кли­ента. Конечно, модификация поведения происходит и при ис­пользовании аверсивных методов, основанных на таких тяжелых испытаниях, как “битье” людей словом или электрическим то­ком при проявлении болезненных симптомов. Даже такие мяг­кие на вид приемы, как разработанная Джозефом Волпом про­цедура обратного торможения, в которой клиенты представляют себе ситуации, вызывающие у них фобию, трудно назвать раз­влечением. Неприятно и утомительно сцену за сценой проигры­вать в воображении пугающие ситуации, о которых и думать-то не хочется, не то что платить за это деньги.

Семейная терапия также предлагает тяжелые испытания — когда намеренно, а когда и неумышленно. Прийти вместе со своей семьей к специалисту и согласиться, что ты потерпел по­ражение как родитель, или ребенок, или супруг — настоящее испытание. Проанализировать, каким образом ты стал причи­ной отклонений в развитии личности одного из членов твоей се­мьи, да даже просто признать это — задача не из легких. Тера­певты, использующие методы приятия, не советуют семье рас­ставаться со своими проблемами (подход, характерный для ми­ланской группы). Другие терапевты применяют методы пережи­вания и конфронтации, предлагая семье неприятные интерпре­тации ее членов, таким образом заставляя семью ощутить смут­ное желание очутиться где-нибудь в другом месте. Терапевты, которые любят, чтобы все члены семьи выплакались и выразили свои эмоции, концентрируют лечение вокруг невзгод своих кли­ентов.

Очевидно, что тяжелое испытание может рассматриваться как “реальная” причина изменения во всех современных на­правлениях психотерапии, какую бы теорию ни исповедовал терапевт. Должны ли мы ограничивать себя рамками только психотерапии, рассматривая данный вопрос? Что можно ска­зать о других аспектах человеческой жизни? В голову сразу же приходит религия. Разве не тяжелое испытание является крае-угольным камнем христианства? Изменение, или обра­щение, в христианстве явно не опирается на идею о том, что душу можно спасти вином и весельем; напротив, спасение приходит через несчастье и страдания. Когда христианин от­казывается от радостей телесной любви и виноградной лозы и одевает власяницу, происходит обращение в веру. Благо нис­посланного несчастья является центром концепции спасения через страдание. В любом из христианских храмов мы прежде всего видим мученика, несущего свой тяжкий крест. Если го­ворить о специфических приемах, то старейшим христианс­ким образом является исповедь — испытание, при котором человек должен ради спасения своей души открыть перед дру­гим то, что хотел бы скрыть. Не менее устойчивой традицией является и покаяние, следующее за исповедью. Очевидно, что покаяние — это испытание, превращенное в ритуал. По­добно терапии тяжелым испытанием покаяние имеет две фор­мы: покаяние как общепринятый обряд и покаяние для отпу­щения конкретных грехов конкретного грешника.

Заметим, что не только восточная и западная ветви христи­анства используют прием испытания. Бросив взгляд на восточ­ные религии и философские течения, мы увидим, что несчастье является условием просветления. Не только восточные религии подчеркивают необходимость принятия страдания как дара, но и дзэн-буддизм, с его 700-летними приемами изменения лю­дей, использует специальные испытания. Учитель дзэн ведет своих учеников к просветлению через наказание палками и тре­бование находить ответы на неразрешимые вопросы — коаны. Просветление, подобно христианскому спасению и терапевти­ческому излечению, — это восхождение по болезненным ступе­ням к блаженству.

Психология bookap

Другая сфера жизни, где постоянно происходят измене­ния, — политика. И здесь мы также встречаем испытания. Ве­ликие революционные движения, такие как коммунистические и социалистические, стремятся к изменениям людей в мировом масштабе. Для достижения этих изменений участники движения обязаны приносить жертвы и выполнять дисциплинарные зада­ния. Каждое массовое движение для достижения некоей цели требует жертвоприношений и отказа от радостей жизни. Кажет­ся очевидным, что если необходимо изменить человека или це­лое общество, тяжелое испытание становится стержнем процес­са преобразования.

Рассматриваем ли мы тяжелое испытание как отдельный при­ем или как универсальную теорию изменения, его достоинства требуют дальнейшего исследования. Как у будущего предмета изучения и тренировки, у испытания есть аспект, требующий отдельного упоминания. Как любой способ воздействия на лич­ность, прием тяжелого испытания может нанести большой вред в руках людей невежественных и безответственных, спешащих заставить других страдать. Более, чем другие приемы, он может быть употреблен во зло наивным и некомпетентным терапевтом. Мы ни на мгновение не должны забывать, что общество позво­ляет терапевтам помогать людям облегчать страдания, а не со­здавать их.