2. Заметки о Милтоне Эриксоне, докторе медицины (1967)

В каждой профессии есть люди, которых можно назвать “оригиналами”, так как они работают, значительно отклоняясь от курса, которого придерживаются их коллеги. Порой такой человек заставляет профессиональный мир следовать за собой, но чаще так и остается аутсайдером. Зигмунд Фрейд не только предложил уникальное направление, но и оставил своим после­дователям систему новых идей и школу. Гарри Стак Салливан не был организатором, но сила его идей и личного влияния как учителя пробила дорогу его психиатрическим методам. Как но­ватор в психиатрии Милтон Г. Эриксон может быть поставлен в один ряд с Фрейдом и Салливаном. Со временем станет ясно, окажут ли его идеи столь же сильное влияние.

Подобно Фрейду, Эриксон почерпнул свои основные идеи из области гипноза. В отличие от Фрейда, он остался в рамках гипнотической традиции и пришел к иным выводам о природе психопатологии и терапевтического изменения. Как и Салли­ван, Эриксон делает акцент на взаимоотношениях людей, а не на отдельном человеке. В отличие от Фрейда и Салливана, главный интерес Эриксона направлен на разработку разнообраз­ных техник для достижения изменений в состоянии пациента. Его отличительная черта — гибкость, делающая этот подход не просто новым методом или даже школой. Эриксон ориентиру­ется на конкретную проблему, стоящую перед ним. В тот пе­риод истории психиатрии, когда о специалисте судили по его принадлежности к той или иной теории или школе, Эриксон создал экспериментальную терапию.

В первой половине нашего столетия, во время профессио­нального становления Эриксона, в психиатрии существовало сильное противодействие каким бы то ни было новшествам. Психоанализ царил и в кабинете консультанта, и в университет­ской аудитории. Направление, первоначально созданное Фрей­дом как исследовательское, постепенно превращалось в некий ритуализированный метод лечения, в набор повторяющихся сте­реотипных идей. В рамках этого процесса происходила знаме­нательная смена акцентов психиатрического лечения. Сложные человеческие проблемы были втиснуты в прокрустово ложе тео­ретических схем, а качество терапии оценивалось не по достиг­нутому результату, а по степени соблюдения общепринятых “правил игры”. В такой атмосфере Эриксон развивал целый спектр терапевтических методов и настойчиво внедрял идею о том, что ход лечения должен зависеть от конкретной проблемы пациента. За последнее десятилетие идея об исследовании но­вых подходов овладела умами многих психиатров, что привело к появлению таких направлений, как поведенческая терапия, те­рапия оперантного обусловливания и семейная терапия. Мы ви­дим, как смещается внимание с терапевтического ритуала на те­рапевтический результат. Уважение завоевывает не привержен­ность определенной школе, а умение работать с разными паци­ентами по-разному.

Внимательно читая труды Эриксона, можно увидеть, что идея экспериментирования проходит красной нитью через всю его профессиональную деятельность. Он как будто все время спрашивает себя: “А как поступит этот человек, если я сделаю это? А поступит ли другой иначе?” В этом смысле он посвятил свою жизнь исследованию влияния одного человека на другого. Изучая гипноз экспериментально, он определял границы меж­личностного влияния на сенсорный аппарат и поведение челове­ка. Он искал ответы на вопросы: может ли он воздействовать на человека так, что тот лишится способности слышать? видеть? различать цвета? испытывать физические ощущения? сопротив­ляться антисоциальным воздействиям? осознавать мыслительные процессы, лежащие в основе поведения? Он исследовал и об­ратное: до каких пределов могут быть увеличены чувствитель­ность и восприятие. Он изучал пределы бессознательной работы мозга и возможность влиять на восприятие человеком времени и пространства.

Серии научных трудов, посвященных данным эксперимен­тальным исследованиям, представляют собой одну из наиболее убедительных работ, когда-либо сделанных в психиатрии. По­вторение его экспериментов требует от исследователя тщатель­ности не меньшей, чем у самого Эриксона. Прежде чем начи­нать эксперимент, Эриксон обычно несколько часов наводил транс. Он принимал во внимание и личностные особенности каждого объекта воздействия и огромное число различных пере­менных, способных повлиять на исход опыта. Он понимал, что предубежденность экспериментатора может стать серьезной угро­зой для исследований, и поэтому разработал систему, позволя­ющую избежать симуляции и получить истинный результат. Воз­можно, наиболее важным является то, что он понял: лаборатор­ные условия ограничивают природу и ценность его находок. От­сюда его стремление проводить многие эксперименты “вжи­вую”, в реальных социальных условиях. Сегодня, когда многие гипнотические эксперименты проводятся с помощью быстрых стандартизированных методов в атмосфере ложной объективнос­ти, работа Эриксона выглядит на этом фоне сплавом искусства и науки.

В психотерапии Эриксон применял экспериментальный под­ход и к изучению психических расстройств, и к способам их ле­чения. Когда была принята идея о том, что слова и поведение пациента — это продукт определенных типов подсознательной работы мозга, он проверил это утверждение с помощью “про­граммирования” — встраивания идей и наблюдения за особен­ностями поведения субъекта. Как описывается в статье “Экспе­риментальные демонстрации психопатологии обыденной жиз­ни”, он внушал субъекту определенные идеи и эмоции с после­дующей амнезией, а затем наблюдал за его поведением. Такая работа включала внушение “комплексов” в форме ложных вос­поминаний о прошлых травмах, чтобы определить их воздей­ствие на поведение. Лучший из известных примеров анализа взаимодействия людей содержится в его статье “Метод, приме­ненный для создания истории комплекса в ходе индуцирования экспериментального невроза”. Детальный анализ использования тех или иных слов в рассказе о прошлом событии показывает не­вероятно глубокое знание Эриксоном всей сложности и запутан­ности межличностных воздействий. Его интерес к мельчайшим деталям поведения отражен во всех статьях, особенно в работе “Постепенное излечение обсессивной фобии с помощью комму­никаций с неожиданно выявленной двойственной личностью” (написано в соавторстве с Л.С. Куби).

Проводя исследования или лечение, Эриксон использовал разные процедуры в зависимости от нужд конкретного челове­ка, ситуации, времени и своих собственных целей. Его подход к лечению определяется убежденностью в разнообразии челове­ческих проблем, а терапевтическая позиция является безгранич­но гибкой. Тем не менее в способах его общения с пациентами есть общий стержень, который и создает столь узнаваемый стиль эриксоновского терапевтического воздействия.

Частью проблемы при изучения терапевтической техники Эриксона является отсутствие адекватной теоретической осно­вы, подходящей для ее описания. Его действия основываются на новых предпосылках о природе психопатологии и терапевти­ческом изменении, и эти предпосылки пока еще не изложены в систематизированной форме. Описывая случаи из своей практи­ки, Эриксон стремится давать их в рамках теории гипноза, или обусловливания, или психодинамики. Однако внимательное изучение того, что он делает, показывает, что его работа не вписывается в традиционные теории. Исследование его работы может привести к возникновению нового направления в психо­терапии, но только если оно будет проведено непредубежден­ным человеком. С позиций традиционного мышления действия Эриксона часто выглядят неразумными; с точки зрения его подхода — неприемлемым часто кажется то, что делает традици­онная психотерапия.

Эриксон всегда описывает терапевтические случаи, в дета­лях представляя, что делал пациент и он сам, тем самым зас­тавляя нас изучать поведение обоих участников взаимодей­ствия. Именно эта особенность его описаний, а также готов­ность признать, что психотерапия — это искусство манипуля­ции, создает впечатление, что его подход более манипуляти- вен, чем поход других терапевтов. Однако, если в частной беседе расспросить терапевта любой школы о том, чем он действительно занимается с клиентами, он также будет выг­лядеть манипулятором. И станет понятно, что многие при­емы Эриксона сходны с теми, что применяют другие извест­ные мастера психотерапии. Конечно, не каждый рискнет да­вать задание супругам, страдающим энурезом, мочиться в по­стель вместе (как это описано в статье Эриксона “Недирек­тивная гипнотерапия семейной пары, страдающей энуре­зом”). Но опытные терапевты активно вмешиваются в жизнь своих клиентов и требуют от них различных типов реагирова­ния. В то же время в их отчетах вы вряд ли прочитаете об этом. Они скорее опишут, что следовало бы сделать в соот­ветствии с той или иной теорией, а не то, что реально де­лали.

Информацию о работе Эриксона можно почерпнуть из не­скольких источников: статей и книг, включающих записи кли­нических случаев и их обсуждение, демонстраций работы с кли­ентом перед группой, магнитофонных записей лекций и бесед о психотерапии. Эриксона, вероятно, записывали чаще, чем лю­бых других терапевтов. Наиболее полно методы работы Эриксо­на представлены, конечно же, в описаниях клинических случа­ев. Однако многие из его терапевтических процедур еще не за­писаны, и узнать о них можно только из личной беседы с Эрик­соном1. Можно также заметить, что хотя “фактическая” сторо­на любого случая оставалась неизменной как в письменном, так и в устном изложении, в каждом конкретном контексте на пе­редний план выносятся разные аспекты. В беседе Эриксон стремится подчеркнуть то, что близко и понятно его собеседни­ку. Читающим отчеты Эриксона необходимо помнить, что он обращается к аудитории, придерживающейся более традицион­ных подходов и взглядов, и поэтому старается приспособить свою речь к такой аудитории.


1 Данная статья была впервые опубликована в 1967 г., когда М. Эриксон был еще жив. — Прим. ред.


Я позволю себе предложить на суд читателей некоторые обобщения, касающиеся практического и теоретического ас­пектов работы Эриксона, сделанные на основе информации, почерпнутой из его статей и из многочасовых записей бесед с ним2.


2 Исследование работы доктора Эриксона было частью проекта Г. Бейтсо­на по изучению коммуникации. Во многих беседах, посвященных совместному изучению гипноза и гипнотическому подходу к психотерапии, участвовал Джон Уикленд.


Предлагаемая здесь интерпретация работы Эриксона может отличаться от его собственного видения. Его описание своей ра­боты содержится в его статьях, а я лишь дополняю и комменти­рую. Читатель может сам ознакомиться с трудами Эриксона и, возможно, увидит его работу в ином свете. Некоторые практи­ческие аспекты эриксоновского подхода, вероятно, описывают­ся впервые.

Большинство терапевтов, да и терапевтические школы в целом склонны ограничиваться лишь одним типом пациентов, но среди “случаев” Эриксона мы видим весь спектр челове­ческих проблем. Он облегчал боль при родах, присутствуя при начале жизни, и он же помогал человеку достойно поки­нуть этот мир, работая с умирающими от рака (“Гипноз при тяжелых, смертельных болезнях”). Среди описанных им слу­чаев — разные этапы человеческой жизни: проблемы детства, трудности подросткового периода, сложности семейной жиз­ни, кризисы зрелого и преклонного возраста. Он работал не только с невротиками и психотиками, но и стремился помо­гать в разрешении еще более таинственных психиатрических проблем, связанных с мозговыми травмами и физической ин­валидностью (“Гипнотически ориентированная психотерапия при органических заболеваниях”).

Для Эриксона единица лечения — один человек, супружес­кая пара или целая семья. Он может работать с симптомом как с личностной проблемой или как с “производной” семейной жизни. Работая с супружеской четой, он предпочитает свободу выбора: вызвать на прием любого из супругов или одновременно обоих. На сеансах с детьми он может в одном случае попросить родителей удалиться, а в другом — потребовать их присутствия. Известен случай, когда он проводил “прием” всей семьи с по­мощью лишь одного пациента, который в трансе видел перед собой других членов семьи.

Эриксон, как правило, работает в своем офисе, но если ле­чение требует, он выйдет за его пределы. Дома и на работе у клиента, в зале ожидания аэропорта ему так же удобно работа­ется, как и в собственной приемной. Он часто лечит людей, не называя это лечением, и незаметно помогает людям решить проблемы во время публичных демонстраций гипноза перед большой аудиторией или в ходе обычной беседы. Если необхо­димо, он будет сопровождать клиента в той ситуации, которая вызывает симптом. Например, один молодой человек каждый раз падал в обморок при попытке войти в конкретный ресто­ран. Эриксон пригласил его поужинать в этот ресторан и орга­низовал ужин так, что проблема была устранена. А однажды он катал свою пациентку, маленькую девочку, по улице на велоси­педе.

Многие терапевты жестко определяют длительность приема (обычно это один час) и никогда не нарушают установленные временные рамки. Для Эриксона время — пластичный матери­ал. С некоторыми клиентами он будет работать 50 минут, с дру­гими встретится всего на несколько минут, а с третьими прием растянется на несколько часов. Его расписание встреч с клиен­тами столь же гибко: он может встречаться с ними ежедневно, или раз в неделю, или через значительные промежутки време­ни. Он может влиять на чувство времени у клиента с помощью техник искажения времени, или будет дезориентировать его во времени, используя техники “запутывания”, или “сокращать” время, применяя амнезию.

Курс лечения у Эриксона может быть как долгосрочным, так и необыкновенно коротким. Пациенты готовы преодолевать значительные расстояния, чтобы поработать с ним день или не­делю, как будто его лечение — это хирургическая операция. С одними клиентами он будет встречаться регулярно, через опре­деленные промежутки времени, с другими ему достаточно ви­деться несколько часов раз в два-три месяца. Провести терапев­тический прием сразу после лекции или семинара, а то и по те­лефону и даже по почте — обычное дело для него.

Оплата лечения, так же как и время, становится у Эриксона орудием терапевтического воздействия. Обычно он сам устанав­ливает цену за лечение, но некоторым пациента поручается сде­лать это самостоятельно. Другие же оплачивают не количество часов, проведенных с терапевтом, а результат, полученный в ходе лечения.

Подход к лечению

Способ воздействия, как и место, время и стоимость, выби­рается Эриксоном индивидуально для каждого пациента. Хотя многие процедуры лечения с похожими пациентами повторяют­ся, что и должно происходить у человека с большой практикой, его подход предполагает, что для каждого пациента он должен быть особенным. Карл Витакер однажды сказал, что наиболь­шее удовольствие он получает от тех терапевтических встреч, после которых может сказать: “Да, такого я еще не делал”. Эриксон также находит в этом удовольствие, но для него это связано скорее не с желанием быть открытым всему новому, а с неистощимым стремлением узнать: а что будет, если попробо­вать что-то другое?

Когда на пороге его приемной появляется энный “случай” психогенной мигрени или фобии, он может использовать любую из процедур, не раз апробированных в прошлом. Однако он скорее предпочтет некую вариацию, которая соответствует его интересам в данный момент и отвечает потребностям пациента. Именно эта вариативность и не дает его подходу застыть в форме некой обобщенной терапевтической теории. Очевидно, что в работе Эриксон руководствуется определенными принципами, ведь эриксоновскую терапевтическую процедуру узнать так же легко, как и картину кисти Пикассо. Однако поиск повторяю­щихся элементов в его приемах и попытки представить их в сис­тематизированном виде потребуют упрощения, которое сведет на нет тонкости его техники. Какой толк в обобщении, утверж­дающем, что картины Пикассо отличаются яркими красками и угловатыми линиями? И, тем не менее, я попытаюсь сделать несколько обобщений, чтобы выделить некоторые общие черты его терапевтических приемов. Несмотря на то, что эти черты представлены здесь по отдельности, все они сливаются в еди­ный терапевтический подход.

Терапевтическая позиция

Чтобы работать с множеством человеческих проблем, тера­певт должен обладать широким спектром приемов взаимодей­ствия с пациентом. Однажды в беседе Дон Д. Джексон описал одну из своих основных целей в терапии как расширение свобо­ды маневрирования с пациентами. Эта же тема окрашивает и всю работу Эриксона. С одним пациентом он только сидит и слушает, другому предлагает практический совет, третьему дает сложные и тонкие директивы. Он не боится быть строгим по от­ношению к пациенту и предлагать ему тяжелое испытание, но если нужно, может быть и добрым. Однако его доброта — это не обычное подбадривание или выражение сочувствия попавше­му в беду. Нет, Эриксон не считает это гуманным или полез­ным. Он совершенно свободно работает как с теми, кому нра­вится, так и с теми, кто его недолюбливает.

Эриксон верит, что терапевтам не следует ограничивать себя соображениями преданности методу или учителю. В одной из лекций, посвященной гипнозу и терапевтическим приемам, он так описал свою точку зрения:

“Применяя тот или иной прием или технику, важно осознавать, что ты сам как индивидуальность отличаешься от учителей, обучивших тебя этой технике или приему. Необходимо выделить из различных техник особые элемен­ты, которые позволят вам выразить себя как личность. Еще один важный момент в любой технике — осознание того, что каждый приходящий к вам пациент представляет собой уникальную личность, уникальную систему отноше­ний, уникальный опыт. Ваш подход к нему должен быть выражен на его собственном языке и связан с ситуацией вашей встречи. Всегда помните, что именно пациент яв­ляется важным элементом в паре “пациент-терапевт” и стремитесь избегать следования какому-то одному учению или одной технике. Выражайте свою собственную лич­ность только до предела, который необходим для установ­ления контакта с пациентом и вызывает у него отклик. Затем вам необходимо использовать те техники и подходы, которые дадут возможность пациенту подготовится к тому, что будет происходить.

Я не люблю авторитарных техник и предпочитаю им “разрешающие”. Это результат моего опыта. Все, что па­циент делает и чему он научается, должно исходить из ис­точника в нем самом. Невозможно навязать пациенту что- либо извне. Авторитарные техники иногда срабатывают. Подобное происходит, когда ты что-то начинаешь, а па­циент принимает это и развивает в направлении, соответ­ствующем его потребностям. Иногда пациент приходит к тебе, потому что хочет, чтобы ты взял ответственность на себя, а иногда ты сам должен это сделать. Поэтому знать об авторитарных техниках необходимо и необходимо уметь ими пользоваться. Однако эта техника должна быть имен­но твоя, а не чья-то.

Вы также должны осознать, что авторитет всеми пони­мается по-разному. Есть пациенты, которые поймут тебя, только если ты возьмешь — в переносном смысле — дуби­ну и огреешь их по голове. Раз перед вами такой пациент, значит так и поступайте. Но думаю, за вами сохраняется право выбора, какую дубинку взять: мягкого дерева или твердого. У вас есть право определить, какой тип дубинки использовать, а затем вы воспользуетесь ею и пациент подчинится вашему указанию. Вы можете сказать пациен­ту: “А ну-ка, заткнись и немедленно сядь!” Это дубинка твердого дерева. Но вы также можете сказать: “Я не знаю точно, когда именно вы собираетесь сесть, но, возмож­но, вы попробуете сейчас придать дополнительную тя­жесть этому стулу”. Фактически вы сказали то же самое, но использовали дубинку мягкого дерева, и пациент это понял. И он будет благодарен вам, потому что он такой пациент и потому что вы были тактичны, демонстрируя свою власть над ним.

Помните, что какой бы способ лечения вы ни выбра­ли, это должен быть ваш собственный способ, ибо успеш­но скопировать чужой у вас не получится. В критические моменты лечения вы должны выражать себя, а не имити­ровать кого-то”.

Ожидание изменения

Казалось бы, терапевт, чья работа заключается в изменении людей, должен ожидать изменений, однако это не всегда так. Пессимистический взгляд на возможность реального изменения в жизненном стиле пациента лежит в основе подхода многих те­рапевтов. Этот взгляд, вероятно, частично связан с традицион­ной идей о том, что психические проблемы закладываются в раннем детстве и любые изменения требуют очень много време­ни и усилий.

Эриксон подходит к каждому пациенту с уверенностью, что изменение не только возможно, но и неизбежно. От него исхо­дит такая убежденность (хотя при желании он может выглядеть и неуверенным), что, кажется, его очень удивит, если изменение не произойдет. На его позитивный взгляд не влияет длитель­ность существования данной проблемы или долгий срок преды­дущего лечения. По правде говоря, он любит принимать вызов в случаях застарелой, не поддавшейся предыдущему лечению проблемы. Подходя к каждой ситуации как к новой, он допус­кает, что некоторые изменения происходят медленно, но он также убежден, что порой привычки всей жизни могут быть из­менены за один вечер. Он действует так, будто изменение к лучшему — это нормальное развитие любого человека.

Подчеркивая позитивное

Для Эриксона нормальное поведение и личностный рост — это процесс жизни, а психопатология мешает этому процессу. В человеке позитивные силы стремятся взять вверх над негатив­ными, и цель терапии Эриксона — помочь этому произойти. Эта нацеленность опирается на его концепцию бессознательно­го, находящуюся в резком контрасте с фрейдистским утвержде­нием, что бессознательное — это трясина конфликтующих по­буждений и малоприятных мыслей. По Эриксону, бессозна­тельное — это позитивная сила, которая способна устроить все к лучшему, если ей не мешать. В качестве аналогии он приводил пример с ходьбой пешком: сознательно следя за процессом ходьбы, начинаешь спотыкаться, а отпустив его на волю под­сознания, передвигаешься легко. Корни подобного отношения к бессознательному лежат в традиционном гипнозе. Следует, однако, проводить границу между тем, что Эриксон говорит о бессознательном пациенту, и тем, что он говорит, анализируя это понятие.

Вследствие позитивного отношения к бессознательному, Эриксон не изучает отрицательные мысли или желания пациен­та с тем, чтобы обнаружить за ними еще худшие бессознатель­ные желания и мысли. Напротив, в беседе всплывает одобрение позитивных аспектов мыслей пациента. Этот же подход Эрик­сон применяет и в работе с супружескими парами и семьями. Он не концентрируется на том, чтобы помочь супругам выяс­нить, насколько они враждебны друг другу. Он поможет им об­наружить лучшее в их взаимоотношениях.

Обычно то, что пациент считает своим недостатком, Эрик­сон определяет как достоинство. Так, например, большой нос у женщины придает ее лицу неповторимую индивидуальность, а редко посаженые зубы позволяют девочке брызгать сквозь них водой на мальчиков. Одно из главнейших умений Эриксона — его способность показывать вещи с положительной стороны, причем делать это не в виде компенсации или переубеждения. По Эриксону, позитивный взгляд — это реалистический взгляд.

Акцент на приятии того, что предлагает пациент

Наиболее парадоксальный аспект эриксоновской терапии зак­лючается в его стремлении одновременно и принять то, что пред­лагает пациент, и стимулировать изменение. Психотерапия — это процесс принятия точки зрения пациента с одновременным подталкиванием его в новом направлении. Это словно повер­нуть поток воды так, чтобы сила потока проложила новое рус­ло. Например, в своей статье “Гипнотические техники для со­противляющихся пациентов” Эриксон описывает, как он рабо­тает с враждебно настроенными пациентами:

“Существует много типов тяжелых пациентов, кото­рые, хоть и обращаются к психотерапевту, тем не менее настроены враждебно, сопротивляются, защищаются и используют малейшую возможность, чтобы продемонстри­ровать нежелание лечиться. ...Такое сопротивление следует принять открыто, даже с благодарностью, так как оно — жизненно важная часть взаимодействия с проблемой паци­ента и часто может быть использовано как брешь в его обороне. Это то, что сам пациент не осознает; напротив, он бывает подавлен, так как считает свое поведение ско­рее неконтролируемым, неприятным и не располагающим к сотрудничеству, нежели демонстрирующим его насущ­ные потребности. Осознающий данную ситуацию тера­певт, особенно если он искусен в гипнотерапии, может легко и быстро трансформировать это противостояние в полноценный контакт, чувство взаимопонимания и пол­ное надежд ожидание удачного завершения лечения. ...По­жалуй, это можно проиллюстрировать примером крайней враждебности: один пациент, впервые пришедший на прием, с порога выразил свое отношение ко всем психо­терапевтам, используя выражения, мягко говоря, вуль­гарные. Я немедленно ответил: “Не сомневаюсь, что у вас есть веская причина сказать это и еще кое-что покруче”. Выделенные слова были незаметным для пациента внуше­нием стать более открытым к общению и произвели нуж­ный эффект”.

Подобным же образом он отреагирует и на поведение паци­ента, не открыто враждебного, но напуганного. Эриксон рас­сказывает3:


3 "Гипноз: его возрождение как лечебной модальности"


“Энн, 21 года, вошла в приемную нерешительно, с опаской. Она и по телефону говорила со мной точно так же, выразив абсолютную уверенность, что я не захочу ее принять. Разумеется, я настоял, чтобы она пришла. Войдя в приемную, она сказала: “Я Вас предупреждала. Мне не место среди живых. Мой отец умер, моя мать умерла, моя сестра умерла, и единственное, что мне ос­тается, — отправиться вслед за ними”. Я заставил ее сесть и после секундного размышления понял, что един­ственно приемлемый для нее тип общения — жесткость и грубость. А потому именно грубость убедит ее в моей ис­кренности. Любой другой подход, любое проявление доброты могло быть неверно истолковано. Она, вероят­но, и не сумела бы поверить словам сочувствия...

Энн вкратце изложила мне свою историю, и я задал ей два важных вопроса: “Какой у тебя рост и сколько ты ве­сишь?” Крайне удрученная, она ответила: “При росте 1 м 47 см я вешу почти 120 кг. Я всего-навсего заурядная тол­стая распустеха. Все вокруг смотрят на меня с отвращени­ем”. Ее слова открыли мне подходящую лазейку. И в от­вет она услыхала: “На самом деле ты всей правды не рас­сказала. И я собираюсь тебе ее открыть, просто чтобы ты все о себе узнала и поняла, что я о тебе думаю. И тогда ты поверишь, действительно поверишь тому, что я скажу тебе. Ты не простая, толстая, отвратительная распустеха. Ты — самый жирный, никчемный, омерзительный кусок сала, который я когда-либо видел, и смотреть на тебя — сущий ужас”. (Только через шесть месяцев после такого “приятия” Эриксон позволил девушке похудеть и стать дос­таточно привлекательной для замужества).

Эриксон принимает потребности своих пациентов не только в маневрах с “открыванием”. Принятие является основным моти­вом всего лечения. Обычно это принятие только формы, пред­лагаемой пациентом, а Эриксон наполняет ее содержанием, ве­дущим к изменению. В качестве примера годится любой случай из практики Эриксона, но один из наиболее эксцентричных описан в его статье “Особые техники краткосрочной терапии”. К Эриксону обратился за помощью молодой человек призывно­го возраста, который мог мочиться только через деревянную или металлическую трубку длиной в 25 см. Эриксон согласился с необходимостью такой процедуры и убедил парня воспользо­ваться для данной цели еще более длинной бамбуковой трубкой. Согласившись, что длину и материал инструмента можно изме­нять, молодой человек был вскоре подготовлен к идее о том, что его пальцы вокруг пениса также образуют вполне подходя­щую трубку. Последним шагом стала мысль, что пенис и сам по себе является неплохой трубкой.

Эриксон делал особый акцент на принятии симптомов, счи­тая их способом общения пациента и терапевта. Если пациентка заявляет, что ее головные боли — жизненная необходимость, Эриксон согласится с ней, но поставит вопрос о длительности головной боли, частоте возникновения, и наконец, убедит па­циентку, что испытывать боль один раз в год — вполне доста­точно. Порой приятие является — частью “контракта” между Эриксоном и клиентом. Я вспоминаю одного фермера, кото­рый, придя к Эриксону, назвал себя немым придурком. Эрик­сон принял такой ярлык, но подвел пациента к мысли, что даже немой придурок вполне может научиться печатать на ма­шинке — просто чтобы тренировать пальцы; вполне может чи­тать, например, поваренные книги — чтобы лучше готовить; и даже учиться в колледже, чтобы понять, сколько же экзаменов ему удастся провалить. И только когда этот фермер поступил в колледж, Эриксон расторг “соглашение” считать его немым придурком.

Похоже, процесс “принятия” взят Эриксоном прямо из тех­ники гипноза, где сопротивление гипнотизируемого не осужда­ется, а, наоборот, поощряется. Если гипнотерапевт просит по­чувствовать в руке легкость, а гипнотизируемый заявляет, что рука, наоборот, тяжелеет, гипнотерапевт говорит, что это за­мечательно, и пусть она станет еще тяжелее. Подобная реакция свидетельствует об установившемся контакте и определяет со­противление как изменение в ощущениях. Терапевтические процедуры Эриксона следуют этой традиции принятия и поощ­рения предложений пациента. Тем не менее принять идею па­циента о его несчастности не означает укрепить в нем потреб­ность быть несчастным, как это может показаться с точки зре­ния наивного взгляда на теорию обусловливания. За принятием может последовать движение в сторону изменения, а изменение скорее произойдет, если сначала будет принята потребность клиента быть несчастным.

Акцент на спектре возможностей

Эриксон не только сам использовал широкий спектр тера­певтических подходов, но и для клиента допускал широкий спектр типов поведения. Пациенты часто считают свое поло­жение чем-то вроде ловушки, из которой есть только один возможный выход, причем неприемлемый. Эриксон видел жизнь во всем великолепии ее проявлений. Существует мно­жество профессиональных путей, бесконечное разнообразие оттенков взаимоотношений с близким человеком и неисчис­лимое количество толкований одной и той же ситуации. Эриксон может создать из ограниченного взгляда пациента на ситуацию несколько вариантов или разрушить этот взгляд и дать пациенту возможность обнаружить множество иных точек зрения на проблему. Его умение переопределить отрицатель­ные для пациента стороны жизни в положительные — один из способов изменить точку зрения пациента. А с теми, у кого система установок особенно жесткая, Эриксон будет исполь­зовать шутки, каламбуры и головоломки. Когда пациент на­стаивает, что он абсолютно прав и прекрасно знает причину того или иного явления, Эриксон предложит ему расположить двенадцать деревьев в шесть рядов по четыре дерева в каждом. И когда пациент убедится, что задание невыполнимо, Эрик­сон покажет ему, как легко это можно сделать.

Стремление взять ответственность на себя

Вопрос об ответственности является центральным в психоте­рапии. Некоторые терапевты не согласны с тем, что всю ответ­ственность за принятие жизненно важных для себя решений дол­жен нести пациент и терапевт не вправе оказывать ни малейшего влияния на эти решения. Однако каждый, кто обучен мастер­ству гипноза, достаточно осведомлен о межличностном воздей­ствии, чтобы понимать, что терапевт не может не оказывать влияния на принятие пациентом жизненно важных решений. Вопрос здесь не в том, следует ли принимать на себя ответ­ственность за пациента, а скорее в том, как определить границы этой ответственности.

Эриксон считает, что он влияет на жизнь пациента, даже когда старается не делать этого, и задача в том, как сделать вли­яние эффективным и как определить, назвать происходящее. Если пациент просит дать указание, многие терапевты постара­ются прежде всего переложить ответственность с себя на паци­ента. Эриксон с некоторыми пациентами поступит именно так, но в то же время он готов полностью взять ответственность на себя, если чувствует, что это необходимо. Он готов вмешаться в жизнь пациента с требованием сменить работу, место житель­ства или тип поведения. Пациенту, который испытывает труд­ности в отношениях с родителями, он готов сказать: “Оставь мне своих родителей”. В то же время Эриксон рассматривает терапию как процедуру, подразумевающую, что пациент несет ответственность за свою жизнь.

Стараясь отвечать за пациента и направлять его, Эриксон стремится и к противоположному — возлагать всю ответствен­ность за изменение на пациента, вплоть до того, что позволяет пациенту самому решать, что и как будет происходить во время лечения (см. статью “Бремя ответственности в эффективной психотерапии”). Эриксон полагает, что решение об уровне от­ветственности, как и о других спорных моментах, следует при­нимать, исходя из особенностей каждого конкретного пациен­та, а не руководствуясь неким общим правилом.

Изменение поведения-симптома

Эриксон рассматривает поведение-симптом как нарушение жизнедеятельности человека. Он озабочен не поисками “кор­ней” симптома в способе клиента формировать и воспринимать идеи, а функцией симптома в жизни клиента. Цель терапии — превратить поведение-симптом в такое поведение, которое будет выполнять позитивную функцию в дальнейшей жизни пациента. Эриксон работает с симптомом напрямую, не обсуждая с паци­ентом, что же “стоит за” симптомом. В одних случаях он на­страивает пациента на новый способ поведения, в других “бло­кирует” симптом, чтобы тот больше не мог проявляться. Эрик­сон добивается этого, по-другому называя поведение, изменяя его приказом или же предлагая клиенту испытание, которое сделает симптом невозможным. Например, если пациент, ис­пытывающий стыд и чувство вины за мокрую постель, сможет временно испытывать те же чувства за сухую постель (этот слу­чай описан в “Специальных техниках краткосрочной терапии”), он постепенно избавится от симптома. Точно так же, если мо­лодой человек, страдающий энурезом, должен вставать в пол­ночь, проходить милю и снова забираться в мокрую постель, он рано или поздно дойдет до точки и вынужден будет избавиться от энуреза. Эриксон довольно часто предписывает клиентам тя­желые испытания, которые в тоже время полезны для них — на­пример физические упражнения. Таким образом, пациент в любом случае вынужден совершенствоваться: либо выполняя “урок”, что приносит ему пользу, либо избавляясь от симпто­ма, чтобы избежать трудного “урока”.

Терапевты, никогда не добивавшиеся прямого облегчения симптомов, склонны считать непреложным фактом заблуждение о том, что пациент, избавясь от одной проблемы, неизменно разовьет в себе что-нибудь еще худшее. У Эриксона — или у других психотерапевтов, работающих похожими методами, — такого никогда не происходило. Обычно, если человек изменял поведение-симптом в одной области, он одновременно избав­лялся от расстройств и в других областях. Временами Эриксон предлагает альтернативу симптому; чаще он считает само собой разумеющимся, что при правильном лечении пациент после ис­чезновения симптома сам вырабатывает более позитивный спо­соб жизнедеятельности.

Изменение происходит во взаимодействии с терапевтом

Эриксон относится с большим уважением к роли идей в из­менении жизни человека, однако считает, что идея действует наиболее эффективно, если сочетается с особым типом отноше­ний. Одной из основных целей в его работе с пациентами явля­ется установление тесных взаимоотношений, при которых все, что он говорит и делает, приобретает для пациента огромную важность. Он не думает, что близость возникает сама по себе, как при отношениях “спонтанного” переноса. Он рассматривает ее как результат намеренных действий по отношению к пациен­ту и действий пациента по отношению к нему. В рамках тесных взаимоотношений с пациентом, через сотрудничество или со­противление Эриксон подводит его к изменению. Иногда он предлагает рисунок поведения, и пациент принимает его и об­наруживает, что изменился. Иногда Эриксон убеждает пациен­та измениться, заставляя его бороться и сопротивляться. На­пример, в статье “Психотерапия, ориентированная на гипноз, при органическом заболевании” он так описывает создание мо­тивации у пациентки:

“Разработанный план был сложен и требовал полной отдачи. Иногда план менялся не только каждый день, но и в течение одного дня, чтобы за исключением не­скольких оговоренных пунктов пациентка никогда не знала, чего ожидать. Даже то, что повторялось часто, не давало ей возможности понять смысл происходяще­го. В результате пациентка все время боролась, пыта­лась понять, растерянно сопротивлялась и находилась в таком эмоциональном состоянии, что гнев, замешатель­ство, отвращение, нетерпение и сильное, почти жгучее желание взять на себя ответственность и действовать правильно и разумно стали непреодолимыми. (Интерес­но, что, когда данная статья писалась, пациентка очень интересовалась, что будет в нее включено, и отмечала, что “чем сильней я вас ненавидела и злилась на вас, тем сильнее я старалась”.)

Этот пример показывает, что доктор Эриксон часто дает пациентам читать статьи, описывающие их случаи, чтобы удостовериться в точности изложения”.

Эриксон часто рассказывает о случаях, когда пациент изле­чивается, стремясь доказать, что терапевт не прав. Например, в “Особых техниках краткосрочной терапии”, речь идет о невес­те, пребывавшей в панике перед вступлением в брак. Эриксон составил для нее инструкцию — перечень дней недели, в кото­рые секс разрешен. При этом самым предпочтительным днем он называл пятницу. Он пишет: “Этот перечень дней недели, с особым упором на пятницу, повторялся и повторялся, пока она не начала выказывать явного раздражения”. В следующую пят­ницу муж этой женщины сообщил: “Она просила, чтобы я рас­сказал вам, что случилось вчера ночью. Все произошло так бы­стро, как никогда раньше. Она буквально изнасиловала меня. И еще до полуночи она разбудила меня, чтобы снова заняться этим. А сегодня утром она начала смеяться, и когда я спросил о причине веселья, она просила передать вам, что это была не пятница. Я сказал, что сегодня же пятница, а она все смеялась и говорила, что вы поймете, что это была не пятница”. Эрик­сон завершает эту историю так: “За той ночью последовала дол­гая и счастливая семейная жизнь, покупка дома и рождение с промежутками в два года трех желанных детей”.

Временами он добивается усиления сопротивления клиента, чтобы тот, доказывая неправоту Эриксона, соглашался выпол­нить его указания. Например, в работе “Идентификация безо­пасной реальности” он уговаривал беспомощную мать усесться на своего беспокойного сынка и просидеть на нем несколько ча­сов. Он сообщает, что она приводила различные возражения против такой процедуры, однако Эриксон в ходе беседы выну­дил ее признать, что все возражения не важны, кроме одного главного — она слишком тяжела, чтобы сидеть на ребенке. По­скольку это был единственный спорный вопрос, Эриксон ска­зал, что на самом деле ее вес вряд ли способен удержать маль­чика на полу и тогда она поймет, какую ценность имеет вес (он также работал с ее ожирением). Она не поверила ему и захотела доказать, что он ошибается. Единственным способом опроверг­нуть Эриксона было сесть на сына, и когда она сделала это, то почувствовала, что ей еле хватило ее веса.

Если вопрос об одержании победы над терапевтом становится для пациента слишком важным, Эриксон готов проиграть. Ког­да пациент почувствует себя победителем, у него возникнет же­лание сотрудничать, которое приведет к изменению.

Именно способность Эриксона находить решения, компро­миссы и идеи для разрешения казалось бы неразрешимых про­блем делает его работу с клиентами столь мудрой. Терапевты, мечтающие освоить его подход, часто чувствуют, что не могут придумать решения, так легко возникающие у Эриксона. Од­нако тому, кто пробует эриксоновский подход, подобные идеи очень скоро начинают казаться очевидными для решения проблем. И конкретные решения приходят, когда терапевт начинает собирать воедино базовые положения эриксоновской теории.

Использование анекдотов

Хотя Эриксон, кажется, не писал об этом, в своей работе с пациентами он использует истории и анекдоты. Он учит с по­мощью аналогий, связь которых с проблемой пациенту обнару­жить порой нелегко. Эти анекдоты могут быть историями из личного опыта и опыта прошлых пациентов или же историями и шутками, являющимися частью общего культурного багажа Эриксона и его пациентов. Подобно любому хорошему учите­лю, он облекает идеи в форму притчи, особенно такие идеи, которые невозможно передать буквально. Порой он использует истории и анекдоты, стараясь “застолбить” идею для пациента, чтобы тот не забыл ее или согласился с чем-то, что раньше ка­залось ему неприемлемым. Например, Эриксон утверждает, что человек под влиянием идеи за несколько секунд может отказать­ся от привычки всей своей жизни. В подтверждение он расска­зывает историю про санитара, который двадцать лет каждый день за обедом выпивал молочный коктейль. Однажды, когда он, как обычно, готовил себе коктейль, нянечка сказала ему, что вот уже несколько дней невозможно достать коровьего моло­ка и все это время он готовил себе коктейль из женского моло­ка. Он выплеснул коктейль и никогда больше не пил его за обе­дом, тем самым изменив многолетней привычке. А заставила его сделать это некая идея, ведь разницы во вкусе он так и не почувствовал.

Отметим, однако, что эриксоновская терапия не состоит преимущественно из обсуждений или обучения. Он совмещает, переплетает обсуждение и действие, причем действие происхо­дит как в его кабинете, так и вне его.

Готовность отпустить пациента

Стремясь взять на себя ответственность и направить пациента в нужном направлении, Эриксон в то же время не выглядит озабоченным чрезмерной зависимостью пациентов. Рамки, ко­торые он устанавливает для терапевтических взаимоотношений, дают понять пациенту, что их отношения временные и суще­ствуют лишь для достижения конкретной цели. Так как Эрик­сон не использует “осознание” отношений как способ держать дистанцию между собой и пациентом, существует опасность слишком тесного контакта. Однако одно из проявлений пара­доксальности его подхода состоит в том, что он с первых шагов контакта умудряется начать его завершение, поэтому будущее расставание становится одной из сторон установившейся близо­сти. Позитивизм и уважение к пациенту диктуют стремление Эриксона начать изменение, а затем отпустить пациента, чтобы позволить изменению развиваться дальше самостоятельно. Он не позволяет в угоду лечебным установкам увековечивать рас­стройство пациента, как это порой происходит в длительной те­рапии. Он не считает терапию тотальным уничтожением или исцелением всех настоящих и будущих проблем пациента, а по­тому его цель — расстаться с пациентом. Его подход состоит в том, чтобы убрать помехи и препятствия и тем самым дать паци­енту возможность развиваться в собственном направлении. Про­цесс расставания становится частью естественного курса тера­пии с того момента, когда Эриксон переходит на нерегулярные встречи и начинает делать перерывы на неопределенное время. Перерывы и последующие встречи сохраняют его значимость в жизни пациента и в то же время предоставляют пациенту свобо­ду для развития изменений.

Теория эриксоновского подхода

Для читателя должно быть очевидно, что терапевтический подход, вкратце описанный здесь, значительно отличается от обычных теорий психопатологии и терапевтического изме­нения.

В то время, когда Эриксон создавал свои методы, в психи­атрии и психологии были разработаны две основные теоретичес­кие системы — психоаналитическая теория и теория оперантно- го обусловливания. Во многом отличаясь друг от друга, обе эти теории основываются на следующих предпосылках.

1. Единицей наблюдения и лечения является индивид.

2. Фокус внимания сосредоточивается на прошлом челове­ка. Настоящее оказывает вторичное, если не минимальное, воздействие на его поведение. С точки зрения психоанализа, человек есть отражение инфантильного невроза и прошлых травм, которые оказали и продолжают оказывать динамичес­кое воздействие на его восприятие и поведение. По теории обусловливания, поведение человека в настоящем — это про­дукт прошлого обусловливания, встроенного в неврологичес­кий процесс.

3. Все, что человек говорит или делает, должно рассматри­ваться как сообщение о происходящих в нем процессах. Его симптомы — это отражение его бессознательных динамических конфликтов или его обусловленных способов восприятия и пове­дения.

4. Теоретическая задача состоит в том, чтобы создавать мета­форы внутренних процессов, наилучшим образом объясняющие поведение человека.

Цели и техники психотерапии вытекают из данного определе­ния сферы психиатрического действа. Целью психотерапии дол­жно быть изменение внутренних процессов личности. В психо­анализе терапевт стремится изменить внутреннюю динамику бес­сознательного. В терапии оперантного обусловливания терапевт стремится снять предыдущее обусловливание и развить новые результаты восприятия. При этом снятие ранее обусловленного достигается с помощью лекарств или специальных техник угне­тения, или же терапевт подкрепляет новые впечатления и по­давляет старые процедурами вербального обусловливания. В психоанализе пациенту обеспечивается инсайт, объяснение бес­сознательному и в ходе интерпретации искажений переноса про­исходит осознание вытесненного.

Такое определение терапевтической задачи привело к воз­никновению в психиатрии идеи о могущественности терапии. В терапии, основанной на психоанализе и теории обусловли­вания, подразумевается, что успешное лечение “очистит” че­ловека от всех его проблем и избавит от трудностей до конца дней его. Если влияние прошлого устранено, человек никог­да больше не станет ни невротиком, ни психотиком и будет легко решать все дальнейшие жизненные проблемы. Любое лечение, приведшее к меньшим результатам, считается про­стым устранением переноса, социальной адаптацией, угнете­нием симптомов или поддерживающей терапией. Уникальная идея психоанализа заключается в том, что успешным может быть только длительное лечение, а краткосрочная терапия — неэффективна по определению.

Главная заслуга этих теорий состоит в том, что они согласу­ются со своими предпосылками и достаточно разработаны, что­бы стать основой, удобной для обучения. Главный их недоста­ток — в том, что в основе их лежит аксиома, что взрослый че­ловек живет автономно, в одиночестве и не взаимодействует с другими людьми. Следовательно, влияние социальных связей пациента не принимается во внимание и даже не осознается. За рамки лечения также выносится вопрос о последствиях измене­ния человека для его близких. Так как единицей измерения яв­ляется индивид, в рамках этих теорий невозможно описать взаи­модействие терапевта с пациентом. И последний недостаток, особенно свойственный психоанализу, — это отсутствие доказа­тельств, что “глубокая” длительная терапия приводит к терапев­тическим изменениям.

Какими бы ни были достоинства этих традиционных теорий или основанных на них способов лечения, по большому счету при описании терапии Эриксона они не нужны. При изучении его работы с пациентом становится ясно, что для него единицей наблюдения является не отдельный индивид и что он не особен­но озабочен прошлым пациента. Предметом внимания Эриксо­на является текущая ситуация клиента, а симптомы он рассмат­ривает как способ приспособления пациента к этой ситуации. Эриксон считает поведение-симптом не просто сообщением о внутреннем состоянии человека; оно также является способом общения человека с другими и с самим собой. Он не подходит к пациентам с намерением “очистить” их от всех проблем на вечные времена. Напротив, он вторгается в жизнь попавшего в затруднение человека лишь для того, чтобы тот сумел разрешить стоящую перед ним проблему и подняться на более результатив­ный уровень функционирования в реальном мире. В своей обычной практике Эриксон не использует процедур снятия обусловленного ранее поведения или техник вербального обус­ловливания, он не поощряет инсайт и не интерпретирует пере­нос. Эриксон опирается на совершенно иную систему предпо­сылок о том, что такое психопатология и что с ней следует де­лать. Эти предпосылки пока еще не собраны в последователь­ную теорию и не будут собраны, пока не будет разработана тео­ретическая модель, описывающая процессы межличностных вза­имодействий. Эриксон сделал необходимый первый шаг в раз­витии межличностной теории, разработав действенную процеду­ру стимулирования изменений во взаимодействиях людей друг с другом.

Созданное Эриксоном может быть проиллюстрировано с по­мощью коммуникативной теории. Грегори Бейтсон однажды предложил рассматривать каждое действие или высказывание человека одновременно и как сообщение, и как команду. Чело­век, который говорит: “Я чувствую себя несчастным” — посы­лает сообщение о своем состоянии. Одновременно он команду­ет, или направляет, или воздействует на того, с кем он в этот момент говорит, — воздействует, по меньшей мере, указанием: “Обращайся со мной как с человеком, который чувствует себя несчастным”. Традиционная психология и психиатрия рассмат­ривала в качестве объекта изучения изолированного человека, и в его высказываниях отмечалось лишь сообщение. Когда человек говорил: “Я боюсь” — это утверждение воспринималось только как сообщение о его состоянии. Теоретическая задача заключа­лась в объяснении его состояния. Другой пример: если человек во время разговора прикрывает рот рукой, его жест будет, ско­рее всего, истолкован как проявление бессознательного желания не говорить. Слова или действия человека считались сообщени­ями, объясняющими его внутренние эмоции и процессы вос­приятия.

Эриксон делал акцент одновременно и на сообщении, и на команде. Он считает, что любое высказывание адресуется дру­гому человеку, поэтому в описание необходимо включать их обоих. Когда гипнотизируемый говорит, что рука стала легкой, он не просто сообщает о своих ощущениях — с точки зрения Эриксона, он одновременно делает гипнотизеру заявление либо о сотрудничестве, либо о сопротивлении. Возбужденный паци­ент, заявляющий, что не может усидеть на месте от волнения, не просто сообщает о своем состоянии. Он одновременно ко­мандует терапевту или заставляет того вести себя с ним соответ­ствующим образом. Такое понимание человеческого поведения делает невозможным адекватное описание эриксоновской тера­пии в рамках психоанализа или теории оперантного обусловли­вания, потому что их поле зрения ограничено человеком, изо­лированным от окружающего мира.

В теории обусловливания есть идеи, которые, если несколь­ко расширить угол зрения, подходят для описания терапевти­ческого подхода Эриксона. По Эриксону, стимулы никогда не бывают единичными: не существует единичного стимула и еди­ничной реакции или единичного подкрепления. Всегда есть множественные реакции и множественные подкрепления, воз­никающие одновременно и часто противоречащие друг другу. Эриксон объясняет, что человек может так сказать “нет”, что оно будет значить “да, нет, возможно или интересно, что ты имеешь в виду”. Каждое сообщение всегда рассматривается с многих сторон. В русле тех же идей Эриксон склонен в терми­нах обусловливания рассматривать не индивида, а ситуацию. Если он добился того, что жена начинает по-другому вести себя с мужем, муж, в свою очередь, будет вести себя с ней по-дру­гому, а значит возникнет и будет развиваться новая система вза­имодействий. Это обусловливание, создаваемое новыми под­креплениями, но, чтобы поместить то, что он делает, в тради­ционные рамки, необходимо расширить значение этих терминов так, чтобы они охватывали и множественные уровни, и соци­альные связи.

Читая Эриксона, понимаешь, что слова, имеющие традици­онное значение в рамках психологии индивида, имеют у него иное значение. Например, слово “симптом” традиционно зна­чит “отражение бессознательного конфликта, проявление в по­ведении чего-то, что своими корнями лежит во внутренней пси­хической жизни”. Эриксон в своих последних работах называет симптомом способ поведения, который несет функцию соци­альной адаптации и сам по себе является тяжестью для пациен­та. Симптом имеет социальную функцию, и цель лечения — из­менение поведения-симптома, а не того, что предположительно стоит “за” ним. Если у симптома и есть “корни”, то они лежат в социальных связях человека.

Другой термин, переопределенный Эриксоном, — гипноз Традиционно гипнозом называлось состояние человека. Внима­ние сосредоточивалось на внушаемости гипнотизируемого, глу­бине его транса и т. д. Эриксон включил в описание и гипно­тизируемого, и гипнотизера. Когда он говорит о “гипнозе”, он имеет в виду не только процессы, происходящие внутри гипно­тизируемого, но и взаимодействие между обоими участниками действия. Соответственно, акцент делается на гипнотизере, до­бивающемся сотрудничества с гипнотизируемым, работающем с сопротивлением гипнотизируемого, получающем информацию о том, что происходит, и т.д. Из-за столь широкого определения гипноза порой бывает трудно понять, загипнотизировал Эрик­сон пациента или нет. Он использует тип взаимодействия, на­зывая его гипнотическим, хотя формально, в традиционном смысле этого термина, индуцирования гипноза не было. То, что он ввел в определение гипноза двух людей, требует для это­го древнего феномена новой формулировки.

Еще более яркий пример того, как Эриксон переопределя­ет термины, — понятие “бессознательное”. По традиционному определению, бессознательное — это нечто, относящееся к од­ному человеку, нечто внутри одного человека. Эриксон рас­сматривает “бессознательное” иначе, и это имеет заметное вли­яние на его терапевтические процедуры.

Понятие бессознательного возникло в результате исследо­ваний гипноза последней четверти девятнадцатого века. Ког­да испытуемый в трансе следовал внушениям и не мог объяс­нить, почему он делает то, что делает, возникла необходи­мость заявить о присутствии внутри человека некой мотивиру­ющей силы, лежащей за пределами его сознания. Развивая эту идею, Фрейд высказал гипотезу, что бессознательное — это часть разума, содержащая динамические инстинктивные силы, которые определяют мышление и поведение человека. Фрейд также интересовался всеобщим языком, или логикой, бессознательного разных людей. Юнг впоследствии назвал сходство в бессознательном разных людей термином “коллек­тивное бессознательное”.

Я думаю, что Эриксон в своем наборе предпосылок заменил традиционный взгляд на бессознательное. Он начал с изучения бессознательного формирования идей и различий между созна­тельным и бессознательным мыслительными процессами. При­мер можно найти в его работе “Использование автоматического рисования при интерпретации и облегчении состояния острой обсессивной депрессии”. Затем он пошел дальше, чтобы по­нять, может ли бессознательное одного человека улавливать и понимать то, что производит бессознательное другого. Вместе с Лоуренсом Куби он написал “Перевод зашифрованного автома­тического письма одного гипнотизируемого другим в трансе как состоянии диссоциации”. Комментируя то, что один человек сумел точно расшифровать результаты автоматического письма другого, авторы пишут: “Наблюдение под новым углом освеща­ет известный факт, который часто отмечается изучающими бес­сознательные процессы, но который, тем не менее, до сих пор остается абсолютно загадочным; находясь под многообразием со­знательно организованных аспектов личности, бессознательное говорит на поразительно унифицированном языке; более того, этот язык имеет свои законы, столь постоянные, что бессоз­нательное одного человека лучше приспособлено для понима­ния бессознательного другого, чем сознательные стороны их личностей”.

Следующим шагом Эриксона стало, как мне кажется, пред­положение, что язык бессознательного не просто выражает то, что у человека на уме. Это также и способ общения с другим человеком. Это значит, что мы общаемся как с помощью со­знательного языка, так и с помощью языка бессознательного, который мы понимаем и на который отвечаем. У бессознатель­ного языка иной код: он очень краток и насыщен, в нем нет ощущения времени и т.д. Общение осуществляется через движе­ния тела, интонации голоса, а также метафоры и аналогии, скрытые в нашей речи.

Если допустить, что Эриксон действует, исходя из предпо­сылки о существовании по меньшей мере двух уровней комму­никации, один из которых можно грубо называть сознатель­ным, а другой так же грубо — бессознательным, тогда многие его действия становятся более понятными. Он считает способ­ность понимать бессознательную коммуникацию основным уме­нием терапевта. Его собственная способность расшифровывать язык тела стала уже легендой. Он любит подчеркивать, как важно для терапевта вовремя заметить, что пациент утверди­тельно кивает или отрицательно качает головой в такт или не в такт своим словам, что женщина прячет свою сумочку под шар­фом в моменты, казалось бы, абсолютной искренности и т.д. — ведь существует бессчетное количество знаков невербальной коммуникации. Он говорит, что замужняя пациентка, как пра­вило, на первом же приеме раскроет своей манерой сидеть, что изменяет своему мужу, и при этом сделает это точно так же, как и любая другая представительница ее социального класса.

Однако Эриксон не предлагает интерпретаций, которые бы пе­ревели бессознательный язык в сознательный. Он относится к ним как к двум разным, но одинаково приемлемым стилям коммуникации. То, что он понимает под “принятием” пациен­та, на самом деле, принятие этого множественного способа коммуникации. Например, он никогда не скажет пациенту, что раз тот во время беседы прикрывает рот рукой, значит, он бес­сознательно выражает желание о чем-то не говорить. Напротив, Эриксон принимает этот жест как вполне адекватный способ со­общить некоторую информацию. Если привлечь внимание паци­ента к его жесту, можно нарушить коммуникацию и не добиться полезного результата. Вероятнее всего, у пациента возникнет стремление осознавать те способы коммуникации, которые луч­ше всего работают на неосознаваемом уровне.

По Эриксону, имеет смысл говорить о чем-то одном и одно­временно общаться на предмет иных материй. Например, он читает лекцию, одновременно гипнотизируя одного из слушате­лей, или он беседует с пациентом на кажущуюся совершенно заурядной тему, одновременно с помощью движений тела и ин­тонации ведя разговор о чем-то очень важном для пациента. Многие из движений, которые любой терапевт совершает “есте­ственно”, Эриксон использует умышленно — например, меняет положение тела в соответствии с реакциями клиента или изме­няет высоту голоса соответствии со значимыми движениями тела. Он использует речевую коммуникацию только как один из множества способов общения, например, гипнотизируя челове­ка, не говорящего по-английски, он показывает, что транс мо­жет быть наведен и с помощью неречевого поведения.

С этой точки зрения становится понятным упоминаемое Эриксоном “бессознательное осознание”. Чтобы общаться с человеком через “бессознательное”, на каком-то уровне мы должны понимать, что делаем, иначе не сможем ни попра­вить себя, ни получить от другого сообщение, ни ответить ему. Хотя этот процесс может идти у нас вне сознания. Сле­довательно, когда мы взаимодействуем по меньшей мере на двух уровнях коммуникации, должно существовать по мень­шей мере два уровня “осознания”. Наиболее характерной чертой Эриксона является то, что он позволяет этим двум уровням существовать отдельно друг от друга, не пытаясь при­влечь к ним внимание пациента. Эриксон желает общаться, используя оба кода и позволяя им независимо друг от друга выполнять свои коммуникативные функции.

Причина терапевтического изменения

В эриксоновском подходе к работе с пациентами заложена идея о том, что психическая проблема по своей природе межличностна. В том, как пациент обращается с другими людьми и как другие обращаются с ним самим, заключается причина его огорчения и ограниченного поведения. Поэтому вопрос о том, как изменить человека, превращается в вопрос о том, как изменить его отношения с людьми, включая терапевта. При та­ком понимании проблемы прошлые теории о “причине” тера­певтического изменения не подходят. В какой-то момент своей профессиональной карьеры Эриксон довольно резко отклонился от веры в то, что человек изменится, если узнает, почему он такой, какой есть, или что скрывается “за” его проблемой. Не­возможно понять его терапевтический подход, если считать те­рапию процессом перевода бессознательных идей на сознатель­ный уровень или помощью человеку в понимании того, как он общается с другими. Эриксон не помогает человеку ни осознать влияние его прошлого на его настоящее, ни понять, почему он такой, какой есть, и как он относится к другим. Его отчеты о клинических случаях не содержат высказываний, типичных для многих терапевтов: “Давайте попробуем немного прояс­нить, что за этим стоит”, или “Заметили ли вы, что говорите о ней точно так же, как и о своей матери?”, или “Такое впечат­ление, что вы реагируете на меня, как будто я кто-то другой”, или “Что вы чувствуете по этому поводу?”, или “Вы выглядите раздраженным”. В его подходе не используется метод отстране­ния пациента и анализа того, что тот говорит и делает (кроме случаев, когда пациент действительно хочет провести такой экс­перимент, и тогда Эриксон может очень живо провести подоб­ный опыт с помощью техник гипноза). Если пациент ведет себя так, как будто попал к могущественному волшебнику, Эрик­сон не будет с ним спорить. Он может использовать это для внушения изменений или “сдвинуть” поведение пациента так, что и восприятие его поменяется, но он убежден, что по­пытки “просветить” человека не принесут пользы. Поэтому бывшие пациенты Эриксона не говорят и не думают на языке психиатрии, не дают психиатрических интерпретаций другим. Они становятся нормальными, заботясь об “инсайте” не более, чем любой среднестатистический, никогда не лечившийся че­ловек.

Часто в защиту инсайта и осознания выдвигается следующий аргумент: без них терапевтическое изменение не сохранится по окончании лечения. Нет свидетельств, подтверждающих это убеждение, но есть данные, что изменение без инсайта сохраня­ется. С точки зрения Эриксона, если человек изменяется, то из­меняется и его социальная ситуация, и постоянство изменения связано с новой ситуацией, созданной этими изменениями.

Многие современные терапевты пришли к убеждению, что психотерапия — это “опыт”, сам по себе вызывающий измене­ние. Они могут назвать его опытом близости с другим челове­ческим существом, опытом нахождения своего места в суще­ствующем мире, осознания новых глубин восприятия с помо­щью ЛСД и т.п. Эриксон, судя по всему, не считает опыт сам по себе достаточным для изменения. Пусть у его пациентов бу­дет опыт общения с Эриксоном, и порой очень насыщенный, он окажет эффект только тогда, когда вызовет и прямо приведет к изменению повседневной жизни человека.

Теоретическая модель, которая кажется подходящей для эриксоновской терапии, — это модель взаимодействия препода­вателя и студента, при том, что это попытка объяснить одно не­известное через другое, так как мы до сих пор немного знаем о процессе обучения, ведущем к коренным изменениям в студен­те. Если рассматривать обучение как процесс передачи инфор­мации, такая модель не подойдет. Если рассматривать его как процесс развития взаимоотношений преподавателя и студента, модель становится более полезной. Эриксон учит пациента ина­че обращаться с самим собой и с другими. Как правило, он де­лает это, возводя препятствия для обычного поведения пациента и одновременно создавая ситуации, в которых пациент может приобрести вдохновляющий опыт нового типа поведения. Эрик­сон подводит пациента к открытию: то, что, как ему казалось, он не знает, на самом деле он прекрасно знал. Любимый при­мер Эриксона — случай с женщиной, которая никак не могла научиться писать, несмотря на множество попыток научить ее. Эриксон довольно быстро научил ее рисовать различные линии — прямые, круги, дуги и т. п. Затем он дал ей задание соеди­нять их друг с другом, и она обнаружила, что уже знала, как пишутся буквы алфавита. Обучая, Эриксон не говорит пациен­ту, что тот должен знать; он создает ситуацию, при которой собственный опыт человека приводит в действие то, чему тот уже научился. Например, Эриксон однажды описал случай с семьей, где муж заботливо принимал все решения за жену и тем самым превращался в тирана, который в ответ получал от жены только сопротивление и неблагодарность. Когда Эриксона спросили, почему он не объяснил мужу, что происходит, он ответил, что объяснять не было смысла, муж все равно бы ни­чего не понял. Создав ситуацию, при которой муж дал жене свободу действий, Эриксон сумел вызвать у жены отклик, кото­рого раньше муж никогда не получал, и тем самым научил его предпочитать иной стиль поведения с женой.

Ключевым фактором в понимании эриксоновской терапии является то, что он не считает терапевтическое изменение ре­зультатом большего осознания или понимания. Он не учит па­циента тому, что тот должен знать. Он действует иначе: создает ситуацию, которая требует от человека иного поведения и ведет к появлению нового жизненного опыта. Он, похоже, полагает, что человек в основе своей не рациональное животное, а обуча­ющийся организм, который учится через реальный опыт.

Если взять множество аспектов эриксоновской терапии и соединить их, возникнет общий подход к лечению. Эриксон приступает к лечению каждого нового пациента с ожиданием, что для данного пациента потребуется уникальный способ ле­чения. Он допускает многообразие терапевтической среды: может работать у себя в кабинете, дома, на месте работы па­циента. Он может ограничить прием одним часом или про­длить его до нескольких часов, менять размеры гонорара, выбрать короткую или длительную терапию. Его отношение к каждому новому пациенту заключает в себе ожидание, что па­циент естественным образом вылечится, когда помехи, сдер­живающие его, будут устранены. Он готов полностью взять на себя ответственность за то, что будет происходить с паци­ентом, но готов также снять с себя ответственность, если это необходимо для лечения. С первой встречи он принимает предлагаемое пациентом и определяет отношения как такие, при которых он готов работать в рамках, с самого начала по­нятных для пациента. Он движется к изменению максимально быстро; создает условия для нового опыта, подталкивающего пациента к действиям, требующим нового поведения, и из­меняет поведение-симптом, которое ограничивает пациента. Он максимально использует свойственные пациенту способы взаимодействия с людьми. Начав изменения в жизни пациен­та, он стремится отпустить его на свободу и дать возможность развиваться по своему собственному, независимому пути.

Я широкими мазками набросал основные аспекты эриксонов­ского подхода — частично из-за того, что трудно детально ин­терпретировать его работу без обращения к клиническим случа­ям, описанным в его публикациях и рассказанным во время лекций. Каждый случай уникален. Другая трудность обобщения опыта Эриксона состоит в том, что из всего сказанного неиз­бежно найдутся исключения. Много лет назад один исследова­тель вел долгие беседы с Эриксоном в надежде получить общую картину его терапевтических процедур. Молодой человек жаж­дал четких правил о “методе”, и Эриксон старался изо всех сил, чтобы обучить его. В какой-то момент Эриксон прервал дискуссию и вывел молодого человека на лужайку перед домом. Он указал на улицу и спросил своего гостя, что он там видит. Озадаченный молодой человек ответил, что видит улицу. “А еще что?” — спросил Эриксон и, поскольку парень пребывал в затруднении, указал на деревья, растущие вдоль улицы: “Что общего вы можете заметить у всех этих деревьев?” Внимательно изучив весь ряд, молодой человек сказал, что все деревья кло­нятся в восточном направлении. “Правильно, — удовлетворен­но сказал Эриксон. — Все, кроме одного. Второе дерево с краю наклонилось к западу. Всегда существует исключение”.

Тогда я подумал, что Эриксона ждут большие сложности с защитой своей позиции. А сейчас, каждый раз, когда я пыта­юсь упростить сложные процессы, особенно при описании рабо­ты Эриксона, мне сразу же вспоминается опыт, полученный мною тем солнечным днем в Фениксе.