2.8. Смысл и эмоция
Если несводимость смысловой реальности к познавательным процессам и механизмам очевидна и не требует специальных доказательств, то несводимость ее к механизмам эмоциональным не столь очевидна на первый взгляд и требует специального рассмотрения. Поэтому данный раздел мы посвятим соотношению между понятиями «смысл» и «эмоция».
Неоднократно подчеркивалось, что эмоции представляют собой механизм непосредственной презентации субъекту личностного смысла отражаемых им объектов, явлений и целостных ситуаций (Леонтьев А.Н., 1971; 1999; Вилюнас, 1976; 1983; 1986). Эта очевидная связь эмоциональных и смысловых явлений привела к тому, что в психологической литературе эмоциональные и смысловые явления и механизмы часто смешиваются, что нашло отражение даже в довольно распространенном прилагательном «эмоционально-смысловой», обе части которого зачастую мыслятся как синонимы. Специальный анализ соотношения смысла и эмоции, проведенный В.К.Вилюнасом, привел его к выводу, «что обе системы терминологии “эмоциональная” и “смысловая” описывают в психологии одни и те же явления и поэтому в большой степени взаимозаменяемы» (Вилюнас, 1976, с. 66). Различия между ними, согласно В.К.Вилюнасу, заключаются лишь в меньшей обобщенности и большей описательности понятия «эмоция». Утверждая, «что между смысловыми и эмоциональными явлениями не может быть прослежена отчетливая различительная грань, что эмоциональные отношения составляют основу смысловых образований, а понятие смысла служит лишь для специфической концептуальной интерпретации этих отношений, интерпретации, подчеркивающей прежде всего то особое развитие, которое явления эмоциональной природы получают в системе сознания» (Вилюнас, 1983, с. 199), автор в дальнейшем полностью отказывается от смысловой терминологии в своих работах.
Мы считаем неверными те выводы, к которым пришел В.К.Вилюнас, поскольку о принципиальном несовпадении эмоциональной и смысловой реальности говорит несколько разных групп аргументов.
Во-первых, понятие «эмоция» при его корректном употреблении относится лишь к субъективным переживаниям, в отличие от понятия смысла, допускающего более широкое употребление. Как констатирует, например, Ф.Е.Василюк (1984), среди разных авторов существует единодушие в понимании эмоции как своеобразной формы психического отражения, субъективной реальности. Ж.-П.Сартр подчеркивал свойство эмоции всегда обозначать (signifier) что-либо, отличное от нее самой. «Для психолога [классической традиции. – Д.Л.\ эмоция не означает ничего, поскольку он изучает ее как факт, т. е. изолировав от всего остального» (Sartre, 1960, р. 16). Полноценный же анализ эмоциональных явлений с позиций феноменологии исходит, согласно Сартру, из положения, что эмоция своеобразным образом означивает «…целостность сознания или, если брать в экзистенциальном плане, человеческую действительность» (там же, р. 17). Эта человеческая действительность, отличная от самой эмоции, и есть, как мы стремились показать, специфическая смысловая реальность. Этот аргумент, апеллирующий к онтологическому статусу самой эмоции, подкрепляется однозначными определениями эмоций в словарях и энциклопедиях и вряд ли может быть опровергнут стремлением некоторых авторов ( Эткинд, 1979; 1981; 1984; Вилюнас, 1986) к употреблению понятия «эмоция» в расширенном значении, охватывающем все отношения пристрастности и значимости, как субъективные, так и объективные, жизненные отношения, то есть собственно смысловые. Словами «эмоция», «эмоциональный» допустимо обозначать только реакцию, но не стимул, только переживание или репрезентацию, но не события или связи явлений в жизненном мире. Эмоции коренятся в сенсорике и обладают пространственно-временными, модальными и интенсивностными характеристиками (Веккер, 1998); характеристики же смысловых явлений совсем иные.
Во-вторых, в отличие от эмоций, которые всегда носят неспецифический характер, личностный смысл всегда конкретен и содержит явное или скрытое указание на те мотивы или другие смыслообразующие структуры, которые придают личностную значимость данному объекту или явлению, а также на содержательное отношение между ними. Смысл не только всегда смысл чего-то, но и всегда по отношению к чему-то (в отличие от эмоции), и это отношение всегда конкретно. Различные личностные смыслы могут вызывать одинаковые эмоции. В то же время специфическая качественная модальность удовольствие, гнев, любопытство, горе, скука, волнение и др. – это характеристика собственно эмоции; личностный смысл сам по себе такой модальности не имеет. «Предмет, имеющий смысл боли, – пишет В.К.Вилюнас, – может вызвать как бегство, стремление от него удалиться, так и агрессивную реакцию, направленную на его уничтожение» (Вилюнас, 1976, с.91). Нам, однако, представляется, что в данном примере боль это неспецифическая эмоциональная реакция, предмет же может иметь смысл либо угрозы, либо преграды, что и обусловливает различие поведенческих реакций.
В-третьих, эмоция является главной, но не единственной формой субъективной презентации в образе личностного смысла объектов и явлений. Смысл может находить выражение и в других, неэмоциональных формах, например, в эффектах пристрастного структурирования и искажения психического образа, а также в феноменах сгущения образа (в сновидениях), метафоры (в языке), монтажа (в кино), имеющих единую природу. И искажение в образе содержательных характеристик отражаемых объектов или явлений «в угоду» потребностям и ценностям субъекта, и возникновение нового смысла из неожиданного сочетания образов, взятых из разных контекстов, могут не сопровождаться каким-либо эмоциональным выделением и не замечаться субъектом. Более подробно феноменология подобных трансформаций образа будет рассмотрена ниже, в разделе 3.1.
В-четвертых, несовпадение эмоций и смысла выпукло проявляется при психологическом анализе искусства (подробнее см. Леонтьев Д.А., 1998 а). Традиционно искусство связывали с эмоциональной сферой человека, противопоставляя его по этому параметру, в частности, науке. Однако неадекватность описания искусства только на языке эмоций подтверждается тем фактом, что наиболее прямое, интенсивное и очевидное воздействие на эмоции в чистом виде оказывает как раз не «высокое» искусство, а квазихудожественные коммерческие суррогаты. Что же касается подлинного искусства, то оно соотносится не с эмоциями, а с личностью, которая несводима ни к интеллектуальной, ни к эмоциональной сфере. Надо сказать, что в прокрустово ложе дихотомии аффект интеллект, все еще характерной для современной психологии, особенно на Западе, не укладывается не только искусство, но и многое другое.
Различение квазиискусства и истинного искусства по критерию «для эмоций для личности» хорошо согласуется с выделением двух классов эмоциональных процессов в восприятии искусства рефлексии и реакции (Cupchik, Winston, 1992). Реактивная модель предполагает, что «интерпретативная активность сознания редуцируется, а акцент делается на простом эмоциональном отклике» (там же, р. 70). Авторы этого различения Дж. Купчик и Э.Уинстон приводят в качестве иллюстрации реактивно ориентированного искусства сентиментальные романы, строящиеся по жестко стереотипным схемам. «Когда интерпретация направляется стереотипами или прототипами, требуется меньше интерпретативной переработки и легко может быть вызван простой аффективный отклик» (там же, р.75). Реакция осуществляется в основном на уровне простых телесных (физиологических) проявлений, связанных с рассмотренными нами выше настройками. Напротив, рефлексивный тип восприятия связан со сложными процессами когнитивной переработки, интерпретации и оценивания, присущими эстетически развитым реципиентам. Проведенные Дж. Купчиком и Э.Уинстоном эксперименты показывают, что два различных типа восприятия, которые демонстрируют эстетически развитые и неразвитые реципиенты, выпукло проявляются даже в языке, которым те и другие описывают художественные произведения.
В-пятых, разведение личностного смысла и эмоции и демонстрация влияния первого на вторую оказалось возможным в психологических экспериментах. Так, обусловленность различий в формах эмоционального реагирования различиями соответствующих смыслов была показана Н.И.Наенко (1976). Задавая испытуемым различный личностный смысл выполняемой ими деятельности (актуализируя разные мотивы), она зафиксировала соответствующие им различия в форме психической напряженности, возникающей у испытуемых в процессе деятельности. Отчасти схожие эксперименты проводила М.В.Ермолаева (1980; 1984). Изучая состояния удовлетворения от работы, она обнаружила зависимость этого состояния от активности субъекта и от структурных характеристик деятельности, придя к выводу о том, что трансформации личностно-смыслового вектора определяют качество эмоционального аспекта функциональных состояний при изменении мотива деятельности и условий ее протекания. Аналогичные результаты были получены ею при изучении тревоги. Общий вывод формулируется ею вполне однозначно: «Трансформации личностного смысла опосредующее звено влияния мотивов и условий деятельности на содержание эмоциональных состояний» ( Ермолаева , 1984, с. 89).
В экспериментах М.И.Лисиной и С.В.Корницкой (1974) обнаружилась зависимость эмоционального отношения детей раннего возраста и дошкольников к взрослому от того, насколько содержание общения между ними соответствовало уровню потребности в общении у ребенка на данной возрастной ступени. Б.Вайнер с соавторами обнаружили качественные различия эмоционального переживания успехов и неудач в зависимости от того, каким факторам испытуемые атрибутировали успех или неудачу, то есть в какие системы смысловых связей они их помещали (см. Хекхаузен, 1986 б, с. 166–167). Зависимость эмоциональной оценки дошкольниками собственной деятельности от того, оценивался ли ими центральный фрагмент деятельности, несущий в себе ее главный смысл, или же относительно периферийный фрагмент той же деятельности, зафиксирована в опытах Т.П.Хризман с соавторами (1986, с. 130). Четкое теоретическое и экспериментальное разведение смысловых и эмоциональных аспектов регуляции деятельности и раскрытие их соотношения дано в цикле исследований регуляции мыслительной деятельности под руководством О.К.Тихомирова (см. Виноградов, Долбнев, Стеклов, 1977; Бреслав, 1977; Васильев, 1979; 1998; Васильев, Поплужный, Тихомиров, 1980; Тихомиров, 1984).
Примеры, наглядно демонстрирующие зависимость эмоционального переживания некоторого события от целостной иерархической системы жизненных отношений, в которую это событие включено, от его психологического контекста, легко найти и в повседневной жизни. Таким образом, оснований для различения смысловой и эмоциональной феноменологии более чем достаточно. Мы видим, что эмоциональная реакция, как правило, сигнализирует нам о личностном смысле. Можно говорить о том, что эмоции выполняют вспомогательную функцию презентации личностного смысла на осознаваемом уровне, не столько содержательно отображая его (это невозможно, поскольку смысл гораздо сложнее и глубже эмоции), сколько привлекая к нему внимание и ставя задачу на его содержательное раскрытие. Характеристика эмоций как чувственной ткани смысла ( Василюк , 1993) представляется нам весьма точной.
Таким образом, понятие смысла, выводя анализ за пределы сознания, в плоскость жизненного мира, позволяет преодолеть бинарную оппозицию аффекта и интеллекта, познания и чувства, в плену которой человекознание продолжает оставаться еще со времен античности.
2.9. Заключение по главе 2
Глава 2 носит наиболее обобщенный характер во всей работе и по уровню рассматриваемых в ней проблем, и по уровню абстракции в теоретическом анализе. В ней в большинстве рассматривались вопросы такого уровня обобщенности, который не позволяет использовать конкретный эмпирический материал для обоснования выдвигаемых положений. Об обоснованности этих положений можно судить лишь косвенно по тому, насколько предлагаемые теоретические построения позволяют продвинуться в решении имеющихся проблем и повысить объяснительный потенциал понятия смысла.
В разделе 2.1. задана общая методологическая установка на рассмотрение смысловой реальности как многомерной, одновременно включенной в несколько систем отношений и движущейся в них по специфическим законам этих систем. Мы выделили три плоскости рассмотрения смысловой реальности и, соответственно, три аспекта смысла онтологический, феноменологический и деятельностный, из которых важнейшим является онтологический аспект рассмотрение смысла в контексте жизненного мира и жизненных отношений субъекта. Это позволило нам сформулировать ключевой для развиваемого нами подхода принцип бытийного опосредования смысловой реальности. Смысл с учетом этого был определен как отношение между субъектом и объектом или явлением действительности, которое определяется местом объекта (явления) в жизни субъекта, выделяет этот объект (явление) в образе мира и воплощается в личностных структурах, регулирующих поведение субъекта по отношению к данному объекту (явлению).
Следующие три раздела посвящены подробному анализу онтологического плана смысловой реальности жизненного мира субъекта и переходу от этого плана к деятельностному плану анализа. Последнее стало возможным благодаря введенному М.К.Мамардашвили понятию превращенной формы. Смысловые структуры личности, регулирующие процессы жизнедеятельности субъекта на конкретно-психологическом уровне рассмотрения, понимаются нами как превращенные формы жизненных отношений. Была построена классификация видов смысловых структур и представление об их взаимосвязях. Специально были рассмотрены пути и механизмы порождения смыслов в жизненных отношениях, выделено и описано шесть таких механизмов.
Три следующих раздела посвящены определению места смысловой реальности в сознании, деятельности и личности человека. Было обосновано наличие смысловой стороны или аспекта, постоянно присутствующего в каждой из этих трех реальностей, показано конкретное место, которое она занимает, и функция, которую он выполняет. Наконец, в последнем разделе получило всестороннее обоснование положение о несводимости смысловой реальности к эмоциональной. Тем самым понятие смысла позволяет преодолеть бинарную оппозицию аффекта и интеллекта.
Работа, выполненная в этой главе, позволяет нам говорить о смысловой реальности не только как о полиформной реальности, проявляющей себя в разных конкретных формах, но и как о реальности многомерной, на которую можно смотреть под разными углами зрения. При рассмотрении ее в разных аспектах получаются разные, не совпадающие между собой картины, совместить которые в непротиворечивое целостное представление позволяют положения о тройственной природе смысловой реальности и о ключевой роли бытийного опосредования. Содержание данной главы задает концептуальную рамку для построения понятия смысла на новой методологической основе. Теперь, однако, предстоит наполнить эту рамку конкретно-психологическим содержанием, обратившись к анализу движения смысла в процессах регуляции жизнедеятельности субъекта: к рассмотрению функционирования отдельных смысловых структур, их взаимосвязей, взаимопереходов и закономерностей структурной организации.