Часть 1

12. Глупость

 Теперь более персонально.

Мой опыт ориентации в пространстве (как, возможно, и ваш) с самого раннего детства формировался на переживаниях плотности материального мира. Не имея привычки переживать пространство как целостную творческую потенцию, мои родители учили меня быть как бы «спроецированным вовне»¹⁸⁷, т.е. все время хватать и присваивать себе свободное игровое проявление, делать его личностным, принадлежащим только мне, работающим только на меня. Так, примерно к 15-17 годам, не имея особых навыков к «умственному атлетизму» и нагло перенимая от общества эстафету дуального мировосприятия, я приступил к выработке хитрого набора средств, помогающего мне справляться с враждебной энергией «смотрящего мира».И это означает, что я начал строить материальный «ОБРАЗ СЕБЯ», то есть создавать сгусток плотных представлений о том, что я такое, и противопоставлять его враждебному и все время меняющемуся миру.

Завершение строительства пришлось примерно на 25-ю годовщину, конечно же, не без помощи телевидения, кино и журналов, навязывающих мне образ социально значимого, успешного и сексапильного человека. Далее, на протяжении многих последующих лет, являясь законопослушным представителем «mainstream(а)»¹⁸⁸, я неустанно пытался контролировать и защищать это плотное формообразование (т.н. «ЭГО», или «РОЛИ»¹⁸⁹) от внешних воздействий. Но в определенный момент в этой иллюзорной борьбе за порождение своей собственной глупости я все более и более терял какие бы то ни было ориентиры, и это стало причиной глубочайшего кризиса, предвосхищение которого (в моем персональном случае) выпало на 28-30 лет, а пик — на период 32-33 года. Сегодня, с улыбкой оглядываясь назад, я ясно вижу, что именно лихорадочное цепляние за «твердую почву», за «плотный образ себя» лежало в основании всех моих депрессивных переживаний и метаний. «Другими словами, именно мой поиск основания, внутреннего или внешнего, мое цепляние за саму идею о предопределенном и независимом мире являлось глубоким источником фрустрации, разочарования и тревог»¹⁹⁰! И все это означает, что большая часть программ, определявших мое психоэмоциональное развитие, до последнего момента состояло из устаревших шаблонов и стереотипов, скопированных в раннем детстве, в периоды отсутствия энергии и различающего сознания, что формировало из меня т.н. «Человек без лица»¹⁹¹, человека, который вынужден воплощать ролевые ожидания других, т.е. превращаться в ту роль, которую ему диктуют другие… Но я также знаю, что мне не за что себя казнить. Ведь тогда у меня не было ни сил, ни опыта оценить, отразить и профильтровать инфицированные¹⁹² программы тех, к кому я был подключен, — родителей, учителей, друзей, телевидения, рекламы. Не было умения обходить крючки с соблазнительными приманками, бесконечные ловушки-тизеры¹⁹³, щедро расставленные хитроумными дельцами на моем пути. И, из-за того, что эти программы низшего сознания управляли моим биокомпьютером, я в большинстве ситуаций делал именно то, что было прямо противоположно тому, что я действительно мог и хотел! И именно так формируется в нас видение мира (т.н. ГЛАЗОДОМАШЕННОГО ПРИМАТА¹⁹⁴, ВИДЕНИЕ МИРА ИЗ МЫШИННОЙ НОРЫ¹⁹⁵, ТОЧКА ЗРЕНИЯ БЛОХИ¹⁹⁶, ПЛАСТМАССОВОЙ КУКЛЫ¹⁹⁷, или ЧЕЛОВЕКА-МАССЫ¹⁹⁸) основанное на грубом и катастрофически ограниченном Внешнем уровнеТеатра Реальности. Где, будучи вырванными из контекста целостного потенциала игровых возможностей, мы «…начинаем отождествлять себя с ролью которую играем на сцене жизни, начинаем вкладывать в нее свою душу, и забываем о том, что это только роль. Она овладевает нами, и тогда уже не мы играем роль, а роль начинает играть нас»¹⁹⁹. И здесь, подобно Марку Шагалу, можно воскликнуть: «...а что, если существует и другой "глаз", другой способ видения? (…) Может быть, есть еще измерения — четвертое, пятое, а не только те, что доступны нашему глазу? (...) Может быть, существует нечто в высшей степени абстрактное, нечто суммирующее все пластические и психологические контрасты, нечто «прокалывающее» наш глаз новым видением, доселе неведомым?»²⁰⁰