Место Венедикта Ерофеева и его поэмы «Москва — Петушки»

в психотерапии XXI века[**]

¹⁷⁴ Цит. по: Зигмунд Фрейд. Хроника-хрестоматия. М., 1999. С. 247.

К концу 60-х годов XX столетия, как теперь уже всем очевидно, в нашей стране стали нарастать кризисные явления в различных сферах жизни: в экономике, в идеологии, в культуре, в семье и, как следствие, в психологическом состоянии общества и отдельных его представителей. Не в последнюю, а, скорее всего, в первую очередь этот процесс коснулся такой общественной страты, как интеллигенция, особенно творческая: многие ее представители не могли адаптироваться, уходили «в подполье», в диссиденты, спивались, люмпенизировались, трагически умирали молодыми или уезжали на Запад. Стал формироваться тот слой людей, занимающихся творчеством, который уже в наши дни Б. Гребенщиков назвал в одной из своих песен «поколением дворников и сторожей». Одним из самых ярких представителей этого поколения, как нам кажется, является всемирно известный писатель Венидикт Васильевич Ерофеев — автор поэмы «Москва — Петушки», а также ее герой Веничка.

Венидикт Ерофеев, окончив с отличием школу на Кольском полуострове за Полярным кругом, поступил на филологический факультет Московского университета, но был вскоре отчислен за непосещение военной кафедры. После этого он учился еще в нескольких вузах, но ни один не окончил. Он работал грузчиком продовольственного магазина, помощником каменщика, истопником-кочегаром, приемщиком винной посуды, библиотекарем, стрелком военизированной охраны, лаборантом, бурильщиком et caetera. Но одновременно он занимался и литературным творчеством, став, по нашему мнению, одним из крупнейших русских писателей второй половины XX века. Сказав о всемирной известности Венедикта Ерофеева, мы не оговорились, ибо его поэма «Москва — Петушки», по свидетельству Игоря Авдиева, прототипа героя поэмы Черноусого, переведена почти на 30 языков мира¹⁷⁵.

¹⁷⁵ Авдиев И. Некролог, «сотканный из пылких и блестящих натяжек» // В. В. Ерофеев. Оставьте мою душу в покое. М., 1997. С. 407.

Изучение творчества этого писателя, мы полагаем, является сегодня актуальным, так как хаос, возникший с начала развала Советской тоталитарной империи после смерти И. Сталина, продолжается до сих пор. Теперешнее отсутствие достаточно универсальных идеологических и духовных ориентиров, цементирующих общество, является следствием той раздвоенности сознания (когда говорилось одно, а подразумевалось обратное; частные восприятия, эмоции и мысли шли в разрез с публичными, что превосходно описано в антиутопии Дж. Оруэлла), которая существовала у отдельных, самых думающих и честных советских людей при сталинском режиме и стала всеобщей к концу 70-х годов, при закате эпохи Брежнева, в так называемый «период застоя». Можно также сослаться на исследования профессора Корнельского университета Ю. Брофенбреннера, о которых он докладывал на 17-м Международном психологическом конгрессе в Москве. Брофенбреннер еще в 1963–1964 годах тестировал американских, британских и советских школьников двенадцатилетнего возраста и обнаружил, что последние, в отличие от западных сверстников, гораздо чаще отвечают на тестовые задания так, «как надо», в соответствии с «взрослыми» стандартами поведения, а не так, как должно было бы хотеться себя вести двенадцатилетним подросткам или как есть на самом деле¹⁷⁶.

¹⁷⁶ Brofenbrenner U. Response to Pressure from Peers versus Adults among Soviet and American School Children // 17-й Международный психологический конгресс. Симпозиум 35. Формирование личности в коллективе. М., 1966. С. 11.

Справедливости ради следует признать, что профессор Брофенбреннер, интерпретируя эти данные, приходит к выводу, что «хотя давление взрослых побуждает совершать одобряемые ими поступки в обоих государствах, советские дети больше откликаются на влияние взрослых, тогда как их американские сверстники демонстрируют тенденцию к оппозиционному поведению»¹⁷⁷. Однако, видимо, эта интерпретация — лишь долг вежливости по отношению к московским хозяевам Конгресса. Скорее можно говорить о присущей советским людям, и даже уже подросткам, способности жить по двойному стандарту. Это коллективное шизоидное раздвоение личности, разорванность мышления, усугубившееся после смерти Сталина смягчением жесткости тоталитарных государственных структур, привело к кризису, тянущемуся до сих пор.

¹⁷⁷ Там же. С. 12.

Изучив корни, причины кризиса общества на примере представителя одной из его страт, интеллигенции, Венидикта Ерофеева, отраженного в образе Венички — героя поэмы «Москва — Петушки», мы, быть может, лучше сможем понять то, что происходит сегодня в стране.

Поэма Венидикта Ерофеева, на первый взгляд кажущаяся несерьезной и легкомысленной, на самом деле весьма глубоко укоренена в мировую культуру, прежде всего в литературу и философию. Филолог и друг Ерофеева Владимир Муравьев, по его собственному признанию, в начале 70-х годов несколько раз перепечатавший «Москву — Петушки» на своей пишущей машинке, в предисловии к поэме, написанном в 1990 году, обращает наше внимание на многочисленные аллюзии и реминисценции к различным литературным произведениям, встречающиеся в поэме¹⁷⁸. Это и «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, и «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, и «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, и Гоголь, и поздний Салтыков-Щедрин, и А. К. Толстой с Козьмой Прутковым, и даже «Ананасы в шампанском» Игоря Северянина со строфами «…из Москвы — в Нагасаки, из Нью-Йорка — на Марс!» От себя можем добавить также несомненное влияние «Улисса» Джойса, а следовательно, и «Одиссеи» Гомера, произведений Достоевского (это бесконечные и бесцельные блуждания по Петербургу и Раскольникова, и князя Мышкина, и пьяные излияния Мармеладова), трагедии «Царь Эдип» Софокла и вообще бесчисленных в мировой литературе описаний путешествий — от странствий Рыцаря Печального Образа до приключений на Миссисипи, описанных Марком Твеном, и философских поисков героев А. Платонова.

¹⁷⁸ Муравьев В. Предисловие // В. Ерофеев. Москва — Петушки. М., 1990. С. 5–12.

Персонажами поэмы легко и непринужденно становятся Гете и Шиллер, Мусоргский и Римский-Корсаков, Луи Арагон и Эльза Триоле, Сартр и Симона де Бовуар, Моше Даян и Абба Эбан, генерал де Голль и Жорж Помпиду, Гомулка и Циранкевич, Минин и Пожарский. Можно с большой степенью уверенности сказать, что произведение Ерофеева — один из первых опытов российского постмодернизма.

Хотя «Москва — Петушки» и изучалась, но работали над ней в России только литературоведы и культурологи. Это Владимир Муравьев, Михаил Эпштейн, Игорь Авдиев, Андрей Зорин; поэму с восторгом принял Михаил Бахтин, сравнивая ее с «Мертвыми душами»¹⁷⁹. Мы же хотим обратить внимание на то, что ерофеевская поэма предоставляет широкое поле для разнообразных психологических и патопсихологических исследований и интерпретаций. В частности, темы, затрагиваемые поэмой, — это соотношение алкоголизма и веры в Бога, бессознательные мотивы поведения Ерофеева (аутоагрессия как манифестация танатоидального влечения), экзистенциальные проблемы любви, одиночества и смерти.

¹⁷⁹ Несколько монологов о Венедикте Ерофееве // Театр. 1991. № 9. С. 121.

Пространственно-временное структурирование поэмы посредством разбиения на главы в соответствии с расписанием движения поезда от Москвы до Петушков может навести на мысли об единой теории психических процессов Л. М. Веккера, который развил тезис Канта о том, что время и пространство являются необходимыми атрибутами нашего мышления, и о корреляции между бессознательными и когнитивными процессами. Размышления над поэмой заставили объединиться и авторов статьи: психотерапевта традиционной российской школы и психоаналитика.

Говоря об изучении поэмы, ее героя и личности ее автора, мы, конечно, не претендуем на всесторонность, да ее и невозможно было бы достичь в рамках краткой статьи. Мы коснемся лишь одного аспекта, а именно: попытаемся выяснить, насколько коррелируют религиозность Венедикта (и Венички) Ерофеева и такой, с точки зрения Церкви, серьезный порок, как злоупотребление алкоголем, который, к сожалению, был присущ очень многим интеллигентам как во времена Венички (конец 60-х — начало 70-х гг.), так и во все последующие годы. Забавно, что первая публикация поэмы на родине случилась в 1988 г. в журнале «Трезвость и Культура»¹⁸⁰ в сильно сокращенном виде и с предисловием С. Чупринина, в котором утверждалось, что Ерофеев «беспощадно обличает пороки своих сограждан»¹⁸¹. Также нам встречалось издание поэмы в сборнике «Исповедь порока»¹⁸², выпущенном при содействии Ставропольского комитета Общества Красного Креста. В этот сборник, помимо произведения Ерофеева, вошли также статьи о проститутках, о СПИДе и изречения разных известных людей, вроде академика Углова, о здоровом образе жизни. Видимо, редакторы этих и им подобных изданий увидели в поэме лишь исповедь раскаявшегося алкоголика и проповедь о вреде пьянства. С таким суженным пониманием «Москвы — Петушков» согласиться, как нам кажется, никак нельзя, но наше исследование будет посвящено именно этому аспекту.

¹⁸⁰ Поэма «Москва — Петушки» была опубликована по частям в четырех номерах журнала «Трезвость и Культура»: № 12 (1988 г.) и № 1, 2, 3 (1989 г.). (Примеч. отв. ред.).

¹⁸¹ Чупринин С. Безбоязненность искренности // Трезвость и Культура. 1988. № 12. С. 27.

¹⁸² Ерофеев В. В., Михайличенко Е. Ю., Феодориди Е. Ф. Исповедь порока. Ставрополь, 1991.

С первого взгляда в этой области у Венидикта Ерофеева (как и у его представителя в мире фантазийном — Венички) должен существовать интрапсихический конфликт: с одной стороны, он религиозен, с другой — злоупотребляет алкоголем, и не только не скрывает этого, но даже гордится, в том числе и перед самим Богом. То Веничка выдает сентенции вроде: «Да, больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма», то восклицает: «Что мне выпить во Имя Твое?»¹⁸³

¹⁸³ Ерофеев В. Москва — Петушки // В. В. Ерофеев. Оставьте мою душу в покое: почти все. М., 1997. С. 72.

Религиозность Венички не вызывает сомнений: он запросто общается с «ангелами Господними» («Какие они милые!..»), постоянно обращается к Богу, буквально с третьей страницы поэмы («Вот ведь, Искупитель даже, и даже Маме своей родной и то говорил: „Что мне до тебя?“ А уж тем более мне — что мне до этих суетящихся и постылых?»¹⁸⁴) и по последнюю («Они (убийцы) смеялись, а Бог молчал…»¹⁸⁵). Так же, по воспоминаниям друзей и близких, был религиозен и сам автор поэмы. Вдова писателя, Галина Ерофеева, вспоминает, что «религия в нем всегда была»¹⁸⁶. Хотя, как замечает филолог Владимир Муравьев, «…несмотря на свой религиозный потенциал, Веничка (имеется в виду писатель, а не его персонаж) совершенно не стремился жить по христианским законам»¹⁸⁷. Сам Венедикт писал в своих «Записных книжках»: «Я с каждым днем все больше нахожу аргументов и все больше верю в Христа. Это всесильнее остальных эволюций»¹⁸⁸.

¹⁸⁴ Там же. С. 38.

¹⁸⁵ Там же. С. 136.

¹⁸⁶ Несколько монологов о Венедикте Ерофееве. С. 89.

¹⁸⁷ Там же. С. 90.

¹⁸⁸ Ерофеев В. Из записных книжек // В. В. Ерофеев. Оставьте мою душу в покое: почти все. М., 1997. С. 372.

То, что Веничка — любитель выпивки, также очевидно: поэма начинается с того, что он просыпается с похмелья в чужом подъезде, затем пьет и рассуждает о выпивке на протяжении всего повествования, и заканчивается тем, что герой впадает в состояние алкогольного бреда.

Автор поэмы, по свидетельствам друзей и знакомых, тоже, мягко говоря, «во всяком случае бутылки врагом не бывал»¹⁸⁹ как говаривал доктор Крестьян Иванович господину Голядкину.

¹⁸⁹ Достоевский Ф. М. Двойник // Собрание сочинений в пятнадцати томах. Т. 1. Л., 1988. С. 155.

Как же в душе одного человека сосуществуют и религиозность, и то, что с точки зрения религии является грехом? Мы полагаем, что для разрешения этого интрапсихического конфликта Ерофеев (не будем далее уточнять, Веничка или Венидикт) пользуется бессознательным Эго-защитным механизмом — рационализацией. Он полагает, что трезвый человек горд и самонадеян, разумен и деятелен. Выпивка с трезвого смывает гордыню, он перестает вполне владеть смыслом и телом. Но остается гордыня опьянения: пьяному море по колено, он балагурит и обольщает красоток. И тут на помощь приходит похмелье, как антитеза опьянению. Похмельный человек тих, мудр и малодушен, у него нет ни трезвой, ни пьяной гордыни. Он деликатен, потому что больше всего на свете боится кого-нибудь обидеть. «О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы также ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под солнцем — как хорошо бы!.. „Всеобщее малодушие“ — да ведь это спасение от всех бед, это панацея, это предикат величайшего совершенства!» — восклицает похмельный герой поэмы Веничка¹⁹⁰.

¹⁹⁰ Ерофеев В. Москва — Петушки. С. 41.

Похмелье становится «противоопьянением» — по аналогии с «противоиронией» В. Муравьева. Противоирония, как объясняет Муравьев, «это она самая, бывшая российская ирония, перекошенная на всероссийский, так сказать, абсурд… Перекосившись, она начисто лишается гражданского пафоса и правоверного обличительства»¹⁹¹. Ерофеев юродствует, но если обычный юродивый сбивает с себя и окружающих трезвую спесь опьянением, пьяностью, то Ерофеев идет дальше и сбивает пьяную спесь и лихость «непьяностью» — похмельем. «Он сбивает обе спеси, трезвую и пьяную, добираясь наконец до похмелья как состояния предельной кротости. Потому что похмеляющийся брезглив к себе и оттого все прощает ближнему»¹⁹². Такую рациональную диалектику строит Ерофеев, чтобы оправдать свою слабость (алкогольную зависимость), ведь гордыня гораздо более тяжкий грех, чем пьянство.

¹⁹¹ Муравьев В. Предисловие. С. 8.

¹⁹² Эпштейн М. После карнавала или вечный Веничка // B. В. Ерофеев. Оставьте мою душу в покое: почти все. М., 1997. C. И.

Эта диалектика устами Черноусого излагается в поэме следующим образом: «Я ровно настолько же мрачнее обычного себя, трезвого себя, насколько веселее обычного был накануне. Если накануне я одержим был Эросом, то мое утреннее отвращение в точности равновелико вчерашним грезам… Вечером бесстрашие, даже если и есть причина бояться, бесстрашие и недооценка всех ценностей. Утром переоценка, переходящая в страх, совершенно беспричинный… Был у вас вечером порыв к идеалу, пожалуйста, с похмелья его сменит порыв к антиидеалу, а если идеал и остается, то вызывает антипорыв»¹⁹³.

¹⁹³ Ерофеев В. Москва — Петушки. С. 86.

Какие же иррациональные, бессознательные мотивы могут лежать в основе пьянства Ерофеева? Еще Зигмунд Фрейд отмечал, что причиной девиантного поведения, особенно в подростковом возрасте, может быть недостаток родительского внимания и желание привлечь это внимание любой ценой: пусть уж если не хвалят, то хотя бы ругают, наказывают. Ерофеев остается ребенком всю жизнь. Можно предположить, что он фиксируется на пубертатном возрасте в результате психической травмы, вызванной потерей «отца народов» (в год смерти Сталина Венедикту Ерофееву было 15 лет). Об этом свидетельствует то, что он регрессирует одновременно к оральной, анально-уретральной и фаллической стадиям психосексуального развития. На оральную регрессию указывает то, что весь сюжет поэмы развивается в атмосфере незатухающей оральной активности: все герои поэмы, включая Веничку, выпивают, курят, закусывают, разговаривают, балагурят, рассуждают об икоте и снова выпивают — все эти действия связаны со стимуляцией оральной зоны. В главках «Карачарово — Чухлинка» и «Чухлинка — Кусково» на протяжении целых четырех страниц Ерофеев вспоминает, в какие неудобные и стыдные ситуации он попадал в связи с актами дефекации и деуринизации. «Я знаю многие замыслы Бога, но для чего он вложил в меня столько целомудрия, я до сих пор так и не знаю. А это целомудрие — самое смешное — это целомудрие толковалось так навыворот, что мне отказывали даже в самой элементарной воспитанности… Всю жизнь довлеет надо мной этот кошмар — кошмар, заключающийся в том, что понимают тебя не превратно, — нет, „превратно“ бы еще ничего! — но именно строго наоборот, то есть совершенно по-свински, то есть антиномично», — сетует Веничка¹⁹⁴.

¹⁹⁴ Там же. С. 49–50.

Интерес к физиологическим отправлениям и зарождающееся чувство стыда — это, как учит нас психоанализ, проявления анальной стадии. О фаллической регрессии и связанной с ней эдиповой ситуации говорит нам диалог Венички со Сфинксом, сюжетно прямо отсылающий к трагедии «Царь Эдип» Софокла. Сфинкс задает Веничке вопросы, и когда тот не может ответить, не пускает в город: «А в Петушки, ха-ха, вообще никто не попадет!..» Известно, что трагедия Софокла послужила одной из отправных точек для спекулятивных рассуждений Фрейда о знаменитом эдиповом комплексе. Согласно психоаналитическим представлениям, именно для пубертата характерна диффузная регрессия ко всем стадиям психосексуального развития инфантильного (прегенитального) периода одновременно. «Характерным является то, что у мальчика в этот период (подростковый) регрессия относится скорее к возврату к прегенитальности, рецидиву анальных, уретральных и оральных интересов, занятий и удовольствий», — пишут американские психоаналитики Филлис и Роберт Тайсоны¹⁹⁵. Ерофеев фиксировался на пубертатном возрасте в результате травмы, связанной с потерей любимого объекта, а на место потерянного, а затем развенчанного и деидеализированного «отца народов» становится Отец небесный. Следует оговориться, что мы никоим образом не стремимся зачислить Ерофеева в сталинисты. Речь сейчас идет лишь о бессознательных процессах, а взросление в середине 40-х — начале 50-х годов, в атмосфере всеобщего преклонения перед Сталиным, не могло не оставить следов на бессознательном уровне ментального аппарата.

¹⁹⁵ Tyson P., Tyson R. Psychoanalytics Theories of Development: an Integration. London, 1990. P. 77.

Нашу мысль подтверждает тот факт, что у Венедикта Ерофеева есть произведение «Моя маленькая лениниана», пронизанная неприязнью и враждебностью к Ленину, есть пародия на Октябрьскую революцию в поэме «Москва — Петушки» — шавки «Орехово-Зуево — Крутое», «Крутое — Воиново», «Воиново — Усад», — но нигде нет негативных оценок Сталина. Мы полагаем, что писатель бессознательно воспринимал Ленина как антогониста Сталина (ведь именно именем Ленина Хрущев воспользовался для разоблачения «культа личности») и потому испытывал к нему агрессивные чувства.

Внимание Отца небесного (хотя бы в виде наказания) Веничка бессознательно стремится привлечь своим пьянством и получает это «внимание» в конце поэмы: его закалывают шилом в горло в незнакомом подъезде. Но, с другой стороны, как невинно убиенный, Ерофеев обретает надежду на спасение. Символично в этой связи, что автор поэмы Венедикт Ерофеев впоследствии заболел раком горла и умер, не дожив до 53 лет…

Здесь мы подходим к еще одной стороне пьянства — к стоящему за ним влечению к смерти. Современный немецкий психоаналитик В. Д. Рост обращает наше внимание на саморазрушительный аспект алкоголизма, ведь злоупотребление алкоголем ведет к замедленному самоуничтожению¹⁹⁶. Петер Куттер, психоаналитик из Франкфурта, также замечает: «Если алкоголики подвергаются психоанализу, что случается не так уж часто, то они демонстрируют разрушительные процессы (действовавшие до этого лишь в психике алкоголика) непосредственно в отношениях между анализандом и аналитиком… Алкоголь действует не только возбуждающе и успокоительно. На страдающих алкоголизмом он производит злое, вредное, разрушительное действие и в психологическом плане, воздействуя в основном на их воображение, не говоря уже о вреде алкоголя в фармакологическом смысле»¹⁹⁷.

¹⁹⁶ Rost W. D. Psyhoanalyse des Alkoholismus. Theorie, Diagnostik, Behandlung. Stuttgart, 1987.

¹⁹⁷ Куттер П. Современный психоанализ. СПб., 1997. С. 209.

Приведем в подтверждение нашего тезиса также фрагмент психоаналитической сессии из анализа, проводившегося одним из авторов с пациентом, злоупотреблявшим алкоголем (пациент начинает рассказывать об ощущениях, возникающих у него при абстинентном синдроме):

П: Я не могу уснуть всю ночь… А если засыпаю, то начинаются кошмары, и я просыпаюсь весь в холодном поту… Все болит… сердце… правый бок, вот здесь, под ребрами (показывает)… все кости… то в жар бросает, то озноб начинается… Так и лежу всю ночь и боюсь уснуть… Но, вы знаете, я получаю от этого состояния какое-то удовольствие.

А: Удовольствие?

П: Ну не удовольствие… может быть, удовлетворение… Как будто я получил по заслугам, получил заслуженное наказание… Так я чувствовал себя, когда в детстве что-нибудь натворю, а потом это раскроется, и меня накажут… какое-то облегчение, что ли…

А (после долгого молчания): За что накажут?

П: Не знаю… (Молчит.) Сейчас пришло в голову… вспомнилось… Мне было лет пять, наверное… я был с мамой на озере, на мостках… я не умел плавать… Мама мне говорила, чтобы я отошел от края, но я не слушался и упал в воду, и начал тонуть… Вы знаете, я тогда, помню, подумал, прежде чем потерять сознание: «Так мне и надо, я сам виноват, что сейчас утону…» — и почувствовал такое облегчение, радость…

А: Почувствовали радость от того, что умираете?

П (удивленно): Я думаю, от того, что наказан за то, что не слушался матери.

А: Может быть. Однако когда вы пьете, вы себя разрушаете, медленно убиваете, вы сами об этом говорили.

П (с удивлением): Да, вы знаете, мне иногда, когда отходняк начинается, кажется, что я сейчас сдохну. Может быть, я от этого чувствую удовлетворение.

Первоначально возникло предположение, что пациент испытывает облегчение, ведя себя таким образом, чтобы получить наказание, объективируя тем самым бессознательное чувство вины, то есть чувство, возникающее в результате конфликта между влечениями Ид и запретами Супер-Эго. Конфликт этот бессознателен, но заставляет человека вести себя так, чтобы испытать реальное сознательное чувство вины за реальный проступок, а не за бессознательное влечение или фантазию. Затем воспоминания пациента навели на мысль, что его навязчивое злоупотребление алкоголем связано с влечением к смерти. Пациент согласился с такой интерпретацией. Хотя карающее Супер-Эго тоже сделало свой вклад в формирование этого паттерна, но то, что удалось довольно легко выявить действие инстинкта смерти почти в чистом виде, является довольно редким событием в аналитической практике.

Для Ерофеева проблема смерти, без сомнения, является весьма актуальной. Практически все его произведения затрагивают эту тему: «Москва — Петушки» заканчивается гибелью главного героя, более раннее произведение «Благовествование» тем же, эссе «Василий Розанов глазами эксцентрика» начинается с того, что автор намеревается покончить с собой, а драма «Вальпургиева ночь, или шаги Командора» завершается всеобщей смертью всех героев в результате отравления метанолом, выпитым по ошибке вместо этилового спирта. В «Записных книжках» Венедикта Ерофеева читаем: «Коллекционировать те способности, которые отличают человека ото всей фауны: 1) способность смеяться; 2) пить спиртные напитки; 3) совершать беспричинные поступки; 4) поступать наперекор своей выгоде; 5) решиться поднять на себя руки»¹⁹⁸. Очень показательным кажется, как Ерофеев проговаривается о том, что для него «питье спиртных напитков», действия «наперекор своей выгоде» и наложение на себя рук стоят в одном ряду, а начинающая ряд «способность смеяться» над собственным медленным саморазрушением является, очевидно, бессознательной псих-защитой от интрапсихического конфликта, связанного с танатоидальным влечением. Здесь следует отметить, что для многих алкоголиков характерно отношение к себе и к своим пьяным похождениям с изрядной долей юмора. Этим алкоголик как бы отстраняется от самого себя, отгораживается от чувства вины и стыда.

¹⁹⁸ Ерофеев В. Из записных книжек. С. 384.

Очевидно, для избавления от греха, для преодоления алкоголистических тенденций мало веры в Бога, необходимо также воцерковление, необходимо соблюдение обряда, живое общение в церкви с Богом посредством священника. Ерофеев же воспринимает Бога совершенно неканонически, он порой переходит от культа богочеловека к его антитезе — человекобожеству, отождествляя с этим человекобожеством самого себя. Галина Ерофеева свидетельствует: «Наверно, нельзя так говорить, но я думаю, что он подражал Христу»¹⁹⁹. Сам Венедикт писал, сравнивая себя со Спасителем: «…все равно пригвожденность, ко кресту ли, к трактирной ли стойке…»²⁰⁰. Такая неканоническая трактовка Бога еще более патогенна, еще вреднее воздействует на душу, чем атеизм. Сошлемся на статью «Скрытые и явные алкогольно-наркоманические трагедии распада семьи в американской модели образа жизни XX века»: «Людей, колеблющихся между верой и неверием, Н. И. Моисеева называла самоверами. По ее данным именно этот тип отношения к религии наиболее чреват психическими реакциями с аутоагрессивными поступками и резистентностью к психотерапии»²⁰¹. Ерофеев, казалось бы, веруя в Бога, был в действительности «самовером» и, естественно, не мог разрешить интрапсихический конфликт, прибегая к алкоголизации, как к непродуктивной и патологической психологической защите. Возможно, для человека, неспособного к настоящей вере, неспособного ко воцерковлению, путь к решению психических проблем и даже путь к Богу сможет открыть психоаналитически ориентированная психотерапия?

¹⁹⁹ Несколько монологов о Венедикте Ерофееве. С. 88.

²⁰⁰ Ерофеев В. Из записных книжек. С. 387.

²⁰¹ Григорьев Г. И., Ершов С. А., Кузнецов О. Н. и др. Скрытые и явные алкогольно-наркоманические трагедии распада семьи в американской модели образа жизни XX века // Вестник психотерапии. 1999. № 6 (11). С. 22.

Итак, мы приходим к следующим выводам: во-первых, поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» явно недооценена, за исключением единичных авторов, отечественной критикой, литературоведением и культурологией. Мы хотим повернуть культуру лицом к поэме. Во-вторых, поэма практически вообще незамечена российской психотерапевтической и психологической мыслью. Мы надеемся, что в XXI веке «Москва — Петушки» будет востребована, и ее изучение внесет вклад в понимание тех процессов, тех кризисных явлений, которые происходят в нашей стране. В-третьих, обратив свое внимание на поэму, мы попытались объяснить некоторые поведенческие особенности ее автора и героя с точки зрения христианской психотерапии и психоанализа. Согласно нашим интерпретациям, проблемы «Ерофеевых» (Венички и Венедикта) связаны, в частности, с отпадением от Церкви, а также с аутоагрессией и влечением к смерти. Интрапсихический конфликт они разрешают (точнее, отказываются от его реального разрешения) посредством хронической алкогольной интоксикации и регрессии, справляясь с чувством вины, вызванным алкоголизацией, с помощью рационализации и смеха.