Механизмы выработки неопределенности в социогенезе.

На исторической оси социогенеза личности такие механизмы проявляются, например, в разных обрядах перехода , связанных с переменой социальной позиции личности и обретением своего «Я». При этом особо показательным является тот момент, когда старая позиция члена общины уже оставлена, а новая еще не родилась. Это явление в этнографии получило название лиминальности. Оно детально описано в работах известного английского этнографа В. Тэрнера. Лиминальность ( limen — порог ) личности может выступить в различных формах.

Одна из этих форм проявляется в ситуациях жизненных переломов, связанных с переходом индивида в другую возрастную категорию. В различных культурах это нашло свое отражение в обрядах жизненного цикла: рождении, достижении зрелости, вступлении в брак. Ярким примером лиминальности может служить обряд инициации , который по своей психологической функции выступает как обряд « посвящения в личность » и обретение посвящаемым самоидентичности. В этих обрядах социальная группа побуждает пройти через испытания, совершить деяния ради такого идеала, уподобление с которым позволяет найти свое «Я».

Другая форма проявления лиминальности обнажается в ситуациях жизненных переломов, связанных с изменением статуса личности в социальной общности. Например, вступление в должность нового вождя у африканского племени идембу (Замбия) сопровождается следующим обрядом: новоизбранный вождь и его старшая жена без пищи и одежды с грубыми побоями и издевательствами препровождаются в жалкую хижину, где смиренно должны сносить все, что ниспосылается на их голову. Каждый, кто почитал себя обиженным в былые времена, считает своим долгом излить свое негодование на вождя и его жену: их заставляют выполнять самую черную работу, их морят голодом и т. д.

Подобные обряды являлись своеобразным « экзаменом на личность ». Только вождь, сдавший такой экзамен, оказывался способным выполнять свои функции и осуществлять «вклады» в жизнедеятельность социальной группы и ее членов.

Лиминальность также проявляется в ситуации жизненных переломов личности, связанных с переходом ее в другую социальную общность — группу, сословие, тайное общество и др.

С усложнением общественно-экономической структуры общества, его стратификацией и усилением межэтнических связей увеличивалась возможность перехода человека из одной замкнутой социальной группы в другую. Такие жизненные переломы в истории развития личности сопровождались не менее драматическими обрядами, чем те, которые были описаны выше. И если первые две формы отличаются тем, что в них член племени как бы испытывается на прочность среди родного племени, сдает экзамен на право быть индивидуальностью среди своих соплеменников, то в третьем случае в результате обряда перехода член племени должен суметь отстоять свое «Я» в новой социальной группе.

Описанные ситуации жизненных переломов личности и их выражение в обрядах, ритуалах обладают рядом общих особенностей.

Во-первых, для этих ситуаций характерны смена ролей « высших » и « низших », перевертывание статусов : находящиеся на самых низких ступенях социальной иерархии приобретают временную власть и право диктовать свою волю вождю; новопосвященные, новички низводятся в самый низкий ранг, фактически в этот момент оказываются лишенными какого-либо статуса. Как отмечает В. Тэрнер, переход от низшего статуса к высшему лежит через « пустыню бесстатусности ».

Во-вторых, в этих обрядах демонстрируется власть общности над личностью. Общность буквально осуществляет «вклад» в человека, строит его личность.

В-третьих, в обрядах перехода происходит нивелировка и деиндивидуализация личности — ее родовых и статусных отличий.

В-четвертых, с помощью этих обрядов осуществляется воспитательная функция общности.

Таким образом, исторически субъектом индивидуализации выступала в социогенезе социальная группа, которая побуждала члена общины пройти через пороговые лиминальные ситуации. Процесс индивидуализации опирался на внешние средства — « знаки » , через которые субъект овладевал своим « Я ».

Итак, на самых разных этапах человеческой истории в развитии культуры ведут между собой нескончаемый диалог социотипическое и индивидуальное поведение личности. Наличие этого диалога служит доказательством того, что в истории не было безличного периода существования общества. Менялась лишь степень выраженности влияния индивидуальных решений члена общества на судьбу исторического процесса.

Вряд ли было бы правомерным стремление разместить взлеты и падения степени выраженности индивидуальности, постулируя, как то вытекает из одностороннего эволюционизма, неуклонное возрастание проявлений индивидуальности от первобытности до современности. Так, например, в своих исследованиях по типологии культуры Ю.М. Лотман показывает относительную автономность конкретного человека Средневековья от тех «общественных функций-ролей», которые этот человек выполняет.

« Личностью , – пишет Ю.М. Лотман, – то есть субъектом прав, релевантной единицей других социальных систем ( религиозной, моральной, государственной ) , были разного типа корпоративные организмы. Юридические права или бесправие зависели от вхождения человека в какую-либо группу (в “Русской правде” штраф назначается за нанесение ущерба не человеку вне социального контекста, а княжескому воину (мужу), купцу, смерду… Чем значительнее была группа, в которую входил человек, тем выше была его личная ценность )» (курсив мой. – A.A. ). В Средневековье личность как бы сливалась с группой, представляла группу как целое и тем самым прежде всего выражала социотипическое поведение, выражающее общую тенденцию социальной системы к сохранению.

Особый интерес для понимания сложных взаимоотношений между социальной ролью как фиксированной в культуре формой передачи общественно-исторического опыта и индивидуальным поведением личности представляют те эпохи в истории культуры, в которых социальные роли как системные функциональные качества материализуются через определенную символику, получают своих носителей. В социальных системах с сословным делением функцию такого носителя роли фактически иногда выполняет одежда. При резком делении сословий, ограниченной мобильности личности человек, образно говоря, носит одежду, а одежда « носит » его социальную роль. Так, например, в Древнем Китае чиновникам вменялось в обязанность носить головной убор с загнутыми вверх полями, а ученым — головной убор, сзади похожий на нечто вроде двух крыльев; в раннем Средневековье сословные различия фиксировались не столько формой костюма, сколько законодательно закрепленным качеством самой ткани и набором украшений. В этом смысле высказывание « встречают по одежке » психологически означает, что личность встречают и воспринимают по той социальной роли, которая материализована в одежде, обозначающей позицию личности. Понимание жизни и функции социальных ролей в разных общественно-экономических формациях является одним из отправных моментов при изучении социогенеза личности. Без исследования появления социальных ролей в социогенезе личности может возникнуть « ролевой фетишизм »: социальные роли начинают казаться доставшимися личности от рождения, как и индивидные свойства личности, смешиваемые с качествами ее индивидуальности.

В условиях социально-исторического образа жизни двадцатого столетия обостряется конфликт между ценностью «быть личностью», превращающейся в мотивообразующий фактор социального образа жизни, и социотипическими ролевыми проявлениями личности в разных социальных группах. Неслучайно в современной цивилизации остро переживается не как трагедия отдельной личности, а как трагедия общества кризис идентичности, связанный с нивелировкой «Я». Один из известных биологов — В.А. Энгельгардт, обсуждая глобальные вопросы развития человечества на современном этапе, приводит модифицированную схему «кризисов идентичности» японского психолога Сакамото.

Направленность проявлений идентичности (схема «кризисов идентичности»)

Ценность «быть личностью» становится в условиях социально-исторического образа жизни в развитых странах мотивом, который оборачивается порой духовными «кризисами идентичности». Вместе с тем эти факты свидетельствуют о все большей выраженности тенденции к изменчивости в историко-эволюционном процессе развития личности в разные эпохи и в разных культурах.

Таким образом, обращение к социогенетическим истокам развития личности показывает, что наряду с тенденцией к сохранению эволюционирующей социальной системы, проявляющейся в социотипическом поведении, в типовых программах разных культур всегда существовала и тенденция к ее изменению, источником которой был социально-исторический образ жизни. В любом социально-историческом образе жизни существует зона неопределенности, в которой и проявляются индивидуальные качества личности при встрече с непредвиденными ситуациями.

Диспозиционная регуляция социотипического поведения личности

Изучение личности в историко-эволюционном процессе развития общества связано с анализом того, что присваивается личностью в культуре и обществе — социальные эталоны, нормы, фиксированные в языке черты личности, типичные для данной группы, нации, культуры. Будучи присвоен личностью, социокультурный материал, характерный для данного социально-исторического образа жизни, становится регулятором социотипического поведения личности.

Концептуальный мост между уровнями анализа личности в системах «роль-для-всех» и «роль-для-группы» представляется возможным перебросить благодаря разработанной В.А. Ядовым концепции диспозиционной регуляции социального поведения личности [120] . Разрешающая сила этой концепции позволяет создать социально-психологический портрет личности как представителя определенной группы. Через всю концепцию В.А. Ядова проходит идея о том, что, только двигаясь от специфических особенностей деятельности человека, реализующей его отношение к миру, можно выделить социально-конкретные черты личности и предсказать системы ее поступков.

Можно ли прогнозировать поступки личности, исходя из учета конкретных социальных обстоятельств, в которых она живет, и тех общественных функций, которые она выполняет? Достаточно ли для прогнозирования поведения личности даже самого четкого знания мотивационно-потребностной сферы личности и ее индивидуально-природных особенностей?

Факты часто наблюдавшихся противоречий между намерениями, высказываниями людей и их реальным поведением как бы доказывают всю тщетность попыток предсказания поведения исключительно на основе учета лишь одного из указанных видов детерминации поведения и толкают к поиску такой единицы анализа личности, в которой бы в единстве существовали оба вида детерминации. В качестве единицы анализа социального поведения личности В.А. Ядов избирает диспозицию — предрасположенность субъекта к оценке и определенному способу поведения, являющуюся психологическим выражением взаимоотношения потребностей и конкретных условий деятельности. Вводя такое понимание диспозиции, он опирается на классические работы по психологии установки Д.Н. Узнадзе и таких его последователей, как Ш.А. Налирашвили, разрабатывающих представление о существовании различных установок на разных уровнях психической активности, а также на развиваемое в школе А.Н. Леонтьева положение о том, что только опредмеченная потребность может определить направленность деятельности человека.

Целый ряд фактов, обнаруженных в социально-психологических исследованиях установочных образований и ценностных ориентаций, приводит В.А. Ядова к концепции об иерархической структуре диспозиций личности. Иерархические уровни диспозиций являются производными от двух взаимодействующих между собой рядов — иерархического ряда условий деятельности, в которых могут быть опредмечены потребности личности, и ряда потребностей.

Феномен иерархии потребностей описан в различных психологических концепциях. Наибольшие разногласия и споры по поводу этого феномена разгорались всегда, когда речь заходила о выделении критерия классификации потребностей, о принципе построения их иерархии. Таким принципом для В.А. Ядова является принцип членения потребностей по направленности в различные сферы активности, а критерием классификации — последовательное расширение граней активности личности, источник которой со стороны субъекта — потребность в достижении двух противоположных целей: слияния с социумом и выделения своего «Я» в качестве автономной единицы ( Т.Т. Дилигенский ).

В качестве критерия для установления иерархии условий деятельности В.А. Ядовым принимается длительность времени , в течение которого ситуацию деятельности можно рассматривать как относительно устойчивую.

В соответствии с этим критерием выделяются уровни предметных ситуаций, группового общения, разных сфер социальной деятельности ( труд, досуг, семейная жизнь ) и общих социальных условий образа жизни. При взаимодействии потребностей и условий деятельности в личностной структуре образуются следующие уровни диспозиции: элементарные фиксированные установки, социальные фиксированные установки, общая направленность интересов личности и системы ценностных ориентаций на цели жизнедеятельности и средства их достижения. Диспозиции разных уровней предопределяют в свою очередь иерархию уровней поведения личности. Фиксированные элементарные установки детерминируют простейшие поведенческие акты, социальные установки — поступки, общая направленность — поведение, ценностные ориентации — жизнедеятельность в целом. То, какая же диспозиция предопределит поведение в актуальной ситуации, зависит от стоящей перед субъектом цели.

В концепции В.А. Ядова выделена закономерность, свидетельствующая об относительной автономности ситуативных социальных установок от вышележащих диспозиционных образований. Так, например, выяснилось, что ситуативные социальные установки не зависят от структуры ценностно-ориентационных образований. Эти факты, казалось бы, вступают в явное противоречие с таким требованием к иерархической диспозиционной системе, как согласованность по содержанию диспозиций разных уровней. Однако это «отклонение» от целостности диспозиционной системы как раз и является еще одним доказательством реальности и действенности в поведении такой системы. Оно наглядно иллюстрирует сформулированный H.A. Бернштейном принцип о предельной « неуступчивости » организма к изменению существенных черт его поведения, присущих высшим уровням иерархии управления и « уступчивости » по отношению к несущественным особенностям поведения, которые поэтому всегда индивидуальны и неповторимо вариативны. Подобная их вариативность обеспечивает гибкое приспособление к сиюминутно изменяющимся условиям среды, носящее чисто реактивный характер.

Трудной задачей при изучении динамики диспозиций высших уровней является варьирование условий деятельности, актуализирующих эти диспозиции, поскольку эти условия устойчивы во времени и стабильны. Однако кризисы развития зрелой личности неизбежно сопровождаются перестройкой системы ценностей. В связи с этим В.А. Ядов и B.C. Магун обращаются к стрессовой ситуации, ускоряющей изменение условий деятельности и тем самым позволяющей проследить взаимосвязь между этими условиями и сдвигом диспозиций. Так, данные, полученные при исследовании онкологических больных, подтверждают положение о координирующей роли высших диспозиций.

Концепция о диспозиционной регуляции социального поведения личности выступает одновременно в двух ипостасях: как объяснительный принцип, с помощью которого анализируется проблема соотношений между диспозициями и поведением, и как предмет исследования, поскольку при анализе данной проблемы уточняются представления о характере функционирования диспозиционной системы. Изучение взаимоотношения между диспозициями и реальным поведением личности приводит к обсуждению вопроса о причинах рассогласования между диспозициями и поведением. В.А. Ядов вводит чрезвычайно важное и эвристическое различение диспозиций по основанию их связи с поведением: реально регулирующие поведение диспозиции и «называемые» при опросе диспозиции. В связи с этим расчленением видов диспозиций предлагается рассматривать всю проблему диспозиционно-поведенческих соотношений в рамках двух моделей — «парадигмы реализации» и «парадигмы осознания и коммуникации» (между испытуемым и исследователем). Необходимость подобного расчленения не вызывает сомнений. Оно опирается на фактический материал психологических исследований, в которых вскрыто различие между реально действующими и только «знаемыми» мотивами. В пользу такого разведения говорит факт расхождения между скрытыми от сознания мотивами действий и мотивировками, которые представляют собой проявление защитных механизмов личности.

Концепция В.А. Ядова выступает в качестве основы для изучения социального характера личности как уровневой системы диспозиций. Но этот подход имеет известные ограничения. При работе исследователей в пространстве между уровнями анализа личности в системах «роль-для-всех» и «роль-для-группы» деятельность и общение, в процессах которых реализуются отношения личности в обществе, выступают как относительно автономные социальные сферы функционирования — сфера труда вообще, сфера досуга вообще, сфера семейной жизни вообще и т. п.

Подобное понимание личности накладывает вполне определенный отпечаток на изучение процесса коммуникации , проводимое в системе «роль-для-всех». Большинство исследователей коммуникативного акта придерживаются известной «формулы Лассуэла»: «кто, что, кому, по какому каналу, с каким эффектом?» В этой схеме опущен сам процесс общения. В ней есть «кто» и «что», но недостает «как» — способа предъявления текста. В результате рассекается естественная связь между коммуникатором и реципиентом, коммуникатором и сообщением. Сообщение превращается в «мертвый» текст, а сообщающий — в абстрактную социальную роль.

«В этом методическом приеме, – пишет А.У. Хараш, – как раз и обнаруживается содержание трансформации, которую претерпевает представление о коммуникаторе в сознании эмпирика: вместо коммуникатора — конкретного человека или сообщества людей, группы, коллектива — подставляется “ролевое наименование”, в котором коммуникатор отождествляется с абстрактной социальной ролью, институтом, организацией. Его-то эффект… а вовсе не влияние коммуникатора как такового, то есть человека, вступившего в контакт с реципиентом, и изучается на самом деле в означенных эмпирических исследованиях. Схема “коммуникатор — сообщение — реципиент” подменяется схемой “ролевое наименование — текст — реципиент”» [121] . Текст же всегда деиндивидуализирован, сам по себе безличен. Если текст предъявляется в ситуациях, где роли «воспринимающего» и «воспринимаемого» жестко фиксированы и абстрактны, он, по словам Ю.М. Лотмана, контролирует абстрактного собеседника , носителя общей памяти, лишенного личного и индивидуального опыта. Такой текст может быть обращен ко всем и каждому. Он отличается подробностью разъяснений, отсутствием подразумеваний, сокращений и намеков и приближенностью к «нормативной правильности» ( Ю.М. Лотман ). Этот текст ориентирован на представления о нормах, ценностях, идеалах, которые выступают для личности как «только знаемые», а не «реально действующие» мотивы ее поведения.

Для того чтобы приблизиться к изучению «реально действующих» мотивов поведения личности и соответствующему такому поведению типу межличностного общения, необходимо обратиться к интерпсихологическому уровню анализа отношений личности в системе «роль-для-группы».

Глава 12 Уровни межличностных отношений и проявления личности в совместной деятельности

Особенности отношений личности в системе «роль-для-группы»

На интерпсихологическом уровне проводятся исследования отношений личности в системе « роль-для-группы » , опосредствованных совместной деятельностью той или иной конкретной социальной группы. Интерпсихологический, или, как его иногда называют, интерсубъективный, подход, вырастающий из представлений о личности Л.C. Выготского и идей о диалогической форме существования личности М.М. Бахтина, в последние годы обрел в психологии свое второе рождение.

В фокусе анализа интерпсихологического подхода находятся прежде всего ролевые взаимоотношения в группе. Поясним, что имеется в виду под ролевыми взаимоотношениями на следующем примере. «Анна Павловна Шерер… – пишет Л.H. Толстой, – несмотря на свои сорок лет, была преисполнена ожиданий и порывов. Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой». Вряд ли можно дать более меткую характеристику ролевого приспособительного поведения личности. Занятая социальная позиция проявляется в социальной роли, жестко предопределяющей набор ценностей и идеалов, схем общения, которым нужно следовать в своем поведении. Эти ценности и идеалы в конкретной совместной деятельности уже не относятся к классу « только знаемых » мотивов. Они выполняют в поведении личности побудительную функцию, функцию « мотивов — стимулов » , вызывающих акты поведения, направленные на достижение задаваемого ролью набора ценностей. Действуя в полном согласии с нормативно-санкционированными и вытекающими из социальной роли правилами, практически ничем не рискуешь. Вполне достаточно реагировать на поставляемые ситуацией «мотивы-стимулы», демонстрируя предприимчивость лишь в переборе средств их достижения. Отказываясь же от принятой роли, личность нередко перестает отвечать ожиданиям других людей. Элементы ее поведения утрачивают приписываемое элементам ролевого поведения социально кодифицированное конвенциональное общедоступное значение.

«Объектное и субъектное» межличностное восприятие.

Ролевые проявления личности, ее ролевые социальные качества особенно ярко проявляются в феномене так называемого «объектного» межличностного восприятия ( А. У. Хараш ). При « объектном восприятии » человек подводит воспринимаемые поступки другого человека под принятую в данной культуре систему значений, выраженную в форме различных эталонов и стереотипов.

В отличие от « объектного » восприятия « субъектное » восприятие другого человека представляет такой особый тип восприятия, при котором поступки этого другого воспринимаются через его отношение к предмету совместной деятельности, к мотиву и тем самым приобретают личностный смысл.

В феноменах « объектного » межличностного ролевого восприятия проявляются прежде всего функциональные социальные качества личности как «элемента», входящего в такие широкие институты социализации, как семья в данной социальной ситуации развития, школа, различные профессиональные объединения. В конкретной же обстановке в их основе лежит псевдосовместная деятельность, построенная по формуле «рядом, но не вместе»: больной беседует с «каким-то врачом», имени которого он не знает; пассажир едет вместе с «каким-то таксистом». Технология поведения каждого из них задается не столько отношениями в этой ситуации, сколько правилами, вытекающими из принятых социальных ролей. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что «объектное» отношение к человеку исключительно как носителю социальной роли не является, как это иногда кажется, чисто внешней, не оказывающей влияния на личность этого человека формой отношений. Если в псевдосовместной деятельности человека воспринимают как «больного» и начинают с ним обращаться как с «больным», то навязываемая ему социальная позиция может начать проявляться в его поведении, привести к возникновению еще одного качества его личности.

Факты, иллюстрирующие «объектную» форму восприятия, то есть восприятие другого человека не столько как индивидуальности, сколько как типичного представителя той или иной социальной группы, были получены в широкоизвестных экспериментах A.A. Бодалева. В них испытуемые, как правило, оказывались во власти заданных им установок и послушно подгоняли предъявляемые им фотографии людей под соответствующие целевой установке наборы культурных эталонов. Об одном и том же изображении на фотографии человека говорилось, что у него злой взгляд, зверское лицо, при целевой установке «преступник»; и о нем же говорилось, что у него волевое лицо, ничего не боящиеся глаза, при целевой установке «герой». Обнаруженные в этих экспериментах феномены могут служить своего рода лакмусовой бумажкой для характеристики формы восприятия человека человеком и, что особенно важно, стоящего за этой формой восприятия уровня социальных отношений, в которые вовлекается личность. Выделяя каждый раз специфику феноменов социального восприятия, исследователь будет решать то, с каким уровнем анализа личности в системе социальных отношений и типом общения он имеет дело.

Концепция деятельностного опосредствования межличностных отношений

Многомерность различных проявлений личности в совместной деятельности с достаточной полнотой отображена в теории деятельности опосредствования межличностных отношений A.B. Петровского и его последователей.

В качестве объяснительного принципа изучения межличностных отношений A.B. Петровский предлагает принцип деятельностного опосредствования межличностных отношений , опирающийся на культурно-историческую теорию деятельности Л.C. Выготского — А.Н. Леонтьева.

Применительно к социальной психологии введение принципа деятельностного опосредствования позволяет преодолеть фактически существующий параллелизм в изучении межличностных отношений вне совместной деятельности, а совместной деятельности — вне межличностных отношений.

Совместная предметная деятельность, во-первых, порождает, творит межличностные отношения ее участников; во-вторых, является средством, орудием, через которое только и могут быть преобразованы межличностные отношения; и наконец, в-третьих, процесс реализации межличностных отношений в ходе совместной деятельности представляет собой движущуюся силу развития социальной группы.

Все эти черты совместной деятельности проявляются при анализе межличностных отношений в малых социальных группах. Прежде всего благодаря использованию категории совместной деятельности A.B. Петровский вводит в социальную психологию малых групп идею развития социальной группы. Эта идея концептуально фиксируется через понятие « уровень развития группы ». Коллектив же выступает как группа высокого уровня развития. В нем более ярко, чем в других группах, проступает многоуровневая структура межличностных отношений.

Первая страта — совместная деятельность; вторая страта — отношение каждого члена группы к совместной деятельности: ее целям и мотивам, порожденным самой совместной деятельностью; третья страта — феномены межличностных отношений в группе, опосредствованные содержанием совместной деятельности; четвертая страта — поверхностные проявления межличностных отношений типа симпатий и антипатий, возникающие преимущественно в ходе непосредственного эмоционального контакта между участниками группы (рис. 9). Принцип деятельностного опосредствования приложим и к коллективу, и к диффузной группе. Таким образом, введение этого принципа изменяет подход к изучению социальных групп в целом.

Проводимая A.B. Петровским критика различных концепций межличностных отношений начинается с выделения тех противоречий в фактическом материале и логических построениях, на которые наталкиваются сами представители ряда направлений социальной психологии. К их числу относятся, например, такого рода дихотомии, как «конформизм» или «нонконформизм», «альтруизм» или «эгоизм», «авторитарность» или «демократичность». А.В. Петровский анализирует дихотомию «конформизм или нонконформизм», поскольку именно снятие этой мнимой дихотомии сыграло важную роль в зарождении и становлении теории деятельности опосредствования межличностных отношений.

Рис. 9. Уровневая структура межличностных отношений в малой социальной группе (по A.B. Петровскому , 1983): А — совместная деятельность как системное основание межличностных отношений в группе; Б — отношение каждого члена группы к целям, задачам и мотивам совместной деятельности; В — феномены межличностных отношений в группе, опосредствованные совместной деятельностью; Г — поверхностные проявления межличностных отношений, возникающие в ходе непосредственного эмоционального контакта между участниками социальной группы

Дело в том, что многочисленные концепции групповой динамики в традиционной социальной психологии берут в качестве одного из исходных феноменов межличностных отношений, выражающего тип взаимодействия между личностью и группой или, шире, между личностью и обществом, феномен конформности. Группа «давит» на личность, а она либо послушно подчиняется мнению группы, превращается в соглашателя, и тогда ее характеризуют как конформиста; либо личность идет вопреки мнению группы, противостоит социальному окружению, и тогда ее характеризуют как нонконформиста. Иного выбора для личности не оставляет ни формальная логика, ни традиционная социальная психология A.B. Петровский организует как бы традиционное экспериментальное исследование конформизма, которое, с точки зрения его оппонентов — сторонников концепций «группового давления», приводит к явно парадоксальным результатам. Он сопоставляет данные, полученные при воздействии на личность неорганизованной группы, случайно собравшихся людей и сложившегося коллектива. Для представителей традиционной социальной психологии полученный им факт парадоксален: личность, подчинившаяся мнению неорганизованной группы, то есть проявившая явную конформность, вдруг сохраняет свою автономию в группе « значимых других », то есть демонстрирует не менее явную нонконформность. В чем же дело? A.B. Петровский, вступая с представителями концепции «группового давления» в сражение на их собственной территории, показывает, какие барьеры вырастают на пути изучения межличностных отношений, если их исследование помещается в прокрустово ложе дихотомии «конформизм или нонконформизм».

Встает вопрос: почему задача конкретных эмпирических исследований ставится в традиционной психологии именно таким образом: «эгоизм или альтруизм» (за группу или за себя), «демократия или авторитаризм» (считаться с группой или подавлять ее). Для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться к тем скрытым или явным постулатам, которые определяют мышление представителей традиционной социальной психологии. Источники мифов вполне можно отыскать, если вспомнить, что различные социально-психологические концепции, признают это их представители или нет, всегда опираются на ту или иную общепсихологическую теорию. И именно эта методология властно навязывает свое видение предмета исследования, в данном случае видение предмета изучения межличностных отношений. Мифы традиционной социальной психологии строятся по сюжетам либо бихевиоризма, изучающего «поведение вне психики», либо интроспективной психологии сознания, анализирующей «психику вне поведения».

Вернемся к описанному ранее парадоксальному факту возрастания эффекта нонконформности в коллективе и взглянем на него через призму теории деятельностного опосредствования межличностных отношений. Парадоксальность этого факта кажущаяся. За этим фактом выступает новый социально-психологический феномен межличностных отношений — феномен коллективистского самоопределения.

За феноменом коллективистского самоопределения проступает общая закономерность историко-эволюционного подхода к личности: проявления индивидуальности личности своим происхождением обязаны жизни личности в социальной группе. Этот феномен заключается в том, что отношение личности к воздействиям со стороны группы опосредствовано ценностями и идеалами, выработанными в ходе совместной деятельности коллектива. Именно коллективистское самоопределение, в котором проявляется сознательная солидарность с ценностями и задачами коллектива, снимает мнимую дихотомию «конформизм или нонконформизм».

На смену альтернативе «эгоизм или альтруизм» приходит феномен коллективистской идентификации , проявляющийся в опосредствованном ценностями и целями совместной деятельности отношении к участнику этой деятельности как к самому себе при отношении к себе как к другим членам коллектива. Для личности лидера оказывается куда более важной его способность оценить зону ближайшего развития сотрудника руководимого им коллектива, его интеллектуальный потенциал, чем метания между авторитарным или демократическим стилем руководства. Хорошо знакомые социальным психологам проявления межличностных отношений в форме симпатии и антипатии тоже находят свое место в модели межличностных отношений, предложенной A.B. Петровским.

В русле теории A.B. Петровского был получен целый ряд специфических пограничных по своей природе феноменов, таких как коллективистское самоопределение, действенная групповая эмоциональная идентификация и т. п., которые одновременно являлись и выражением группы, и качеством личности. Описывая возникающее в этой теории видение личности, A.B. Петровский отмечает: «С точки зрения стратометрической концепции личность может быть понята только в системе устойчивых межличностных связей, которые опосредствуются содержанием, ценностями, смыслом совместной деятельности для каждого из ее участников. Эти межличностные связи и их носитель — конкретный индивид — практически нерасторжимы. Они даны исследователю в проявлениях личности каждого из членов группы, но они вместе с тем образуют особое качество самой групповой деятельности, которое опосредствует эти личностные проявления» [122] .

При каких условиях происходит превращение феноменов класса « группа — личность » в еще один особый класс феноменов личности ! Для того чтобы приблизиться к решению этого вопроса, нужно преодолеть некоторые ограничения, накладываемые «объектной ориентацией» ( А.У. Хараш ) на интерпсихологическое изучение личности, а также найти ту область феноменологии, на материале исследования которой удалось бы уловить переход из феноменов « группа-личность » в смысловые проявления личности и тем самым превращение нормативно заданных ролевых связей, выражающих системы надындивидуальных надсознательных явлений, в личностно-смысловые отношения, изучение которых позволяет ответить на вопрос: ради каких мотивов действует человек в социальной группе ?

Основные ограничения, накладываемые «объектной ориентацией» на изучение личности в интерпсихологическом подходе, были сформулированы В.А. Петровским. Первое ограничение состоит в том, что связь между участниками социальной группы выступает в контексте этого подхода главным образом как объектная ролевая связь.

Уровень анализа отношений личности в системе «роль-для-себя»

На интрапсихологическом уровне анализа проводятся исследования личностно-смысловых отношений, то есть отношений к тем объектам, поступкам и явлениям, ради которых развертываются деятельность и общение человека. Изучение личностно-смысловых отношений члена социальной группы в совместной деятельности — это всегда поиск тех мотивов индивидуальности, во имя которых, ради которых она действует в социальной группе. Встает вопрос, касающийся тех условий, при которых личностно-смысловые отношения непосредственно проявляются в поведении личности и замечаются другими людьми. Этот вопрос неотторжим от проблемы преобразования социотипического нормосообразного поведения личности в ее личностно-смысловое поведение. Уникальные возможности для исследования преобразования ролевых взаимоотношений между людьми в личностно-смысловые возникают при анализе феноменов социальной перцепции. Где кончается «объектное» восприятие, выражающее системы значений, и начинается «субъектное» восприятие и общение, проникающее в личностные смыслы поступков другого человека?

А.У. Хараш, отвечая на этот вопрос, подчеркивает: «Наиболее мощным толчком к изучению личности другого человека как личности, иными словами, к преодолению “значенческого фасада” его деятельности, является отход от тех образцов, которые в глазах общающихся с ним являются выражением “нормы”…» В этом пункте обозначенные условия перехода «объектного» восприятия в смысловое восприятие, а именно отклонение от нормативно заданной деятельности, полностью созвучны общему методическому принципу изучения смысловых проявлений личности, ее личностных смыслов и смысловых установок, который формулируется как принцип прерывания нормативно заданной деятельности.

Социальная роль и индивидуальность личности . При условии таких «отклонений» в поведении проявляют себя личностно-смысловые отношения. Эти «отклонения» свидетельствуют о том, что движение значений преобразуется в движение смыслов , происходит трансформация феноменов «группа — личность» в смысловые проявления личности.

При изучении преобразований ролевых отношений в личностно-смысловые отношения недопустима порой возникающая ассоциация между терминами «социальная роль» и «маска», привносящая в термин «социальная роль» негативный нормативно-оценочный оттенок и приводящая к оппозиции между ролью и личностью, обществом и личностью. Социальная роль есть единица передачи социально-типического опыта, обеспечивающая адаптивное поведение личности и выражающая общую тенденцию системы « личность-в-группе » к сохранению. Включаясь в жизнь личности, социальная роль индивидуализируется, воплощается в поведении личности как общее в единичном. Она начинает функционировать либо в форме социальных операциональных установок, далеких от основных ценностей и мотивов личности, и определять социально-типическое приспособительное поведение личности, либо же социальная роль приобретает личностный смысл, и тогда она, выступая в форме смысловых установок, начинает детерминировать направленность поведения личности в целом.

Поиск конкретных экспериментальных приемов, отвечающих общему методическому принципу моделирования ситуаций «отклонения» от нормативно заданной деятельности и выявления закономерностей перехода от «объектных» ролевых отношений к личностно-смысловым, составляет одну из перспектив исследования в этой области психологии личности.

* * *

Таким образом, при исследовании проблемы соотношения общественных и межличностных отношений проступают разные сечения межличностных отношений в системе общественных отношений — от нормативно заданных отношений, изучаемых на уровне «роль-для-всех», до личностно-смысловых взаимоотношений, изучаемых на уровне «роль-для-себя».

Межличностные отношения располагаются не «над», «под» или «вне» общественных отношений, а опосредствуются совместной деятельностью в ходе движения личности в системе общественных отношений. В этом пункте принципиальное отличие традиционных схем, иллюстрирующих взаимоотношения между личностью и культурой, от предложенной в русле культурно-исторического деятельностного подхода схемы, отображающей разные уровни межличностных отношений в социальной группе (см. рис. 8). Если ядром первых является, как то и вытекает из антропоцентристской установки, « индивид », то в центре второй схемы — « совместная деятельность ». Так проявляются на уровне конкретной методологии птолемеевский и коперниканский взгляды на природу человека. В основывающейся на деятельностном подходе психологии личности в качестве исходной клеточки анализа личности в обществе выступает «содействие».

Глава 13 Содействие — основа социализации личности

В психологии существует немало разноречивых трактовок процесса социализации. При всей противоречивости трактовок социализации среди них чаще всего преобладает интерпретация «социального» как «внешнего» фактора, «социального контроля» или «принуждения». Рассмотрение социальной среды, общества как внешней силы, воздействующей на ребенка, исходит из антропоцентристской парадигмы мышления, превращающей ребенка в точку приложения внешних воздействий со стороны общества. В реальности же такое противоборство между ребенком и обществом конструируется в искусственных ситуациях, вырывающих ребенка из его естественной ситуации развития. Ребенок либо забрасывается в новую «социальную группу», либо сталкивается с «чужим» взрослым, например экспериментатором, который щедро снабжает его «ответами», в то время как ребенок и не собирался задавать ему никаких «вопросов».

Известный английский методолог и социальный психолог Р. Харре видит истоки понимания социализации как внешнего принуждения, а также неестественные схемы экспериментирования с ребенком в идущей от Р. Декарта оппозиции «внешнее — внутреннее». По мнению Р. Харре, опирающегося на идеи Л.С. Выготского о социализации как преобразовании интерпсихического в интрапсихическое в ходе совместной деятельности и общения, для построения теории индивидуальной психологии личности необходимо отказаться от декартовой оппозиции « внешнее — внутреннее ». Взамен декартовой системы координат Р. Харре предлагает пространство психологии личности со следующими осями: ось «индивидуальное — коллективное»; ось «личностное — социальное», ось «публичное — частное» (рис. 10). Ось абсцисс «индивидуальное — коллективное» одновременно, по Р. Харре, представляет собой ось «осуществления» в концептуальном пространстве психологии личности.

Рис. 10. «Истинное» пространство психологии (по Р. Харре, 1983)

Схема Р. Харре, в которой индивидуум не противостоит социальной группе, а неразрывно связан с ней процессом «осуществления», действования, близка к идее Л.C. Выготского, согласно которой развитие ребенка в обществе, преобразование социального в индивидуальное происходят в процессе сотрудничества со взрослыми и сверстниками. Именно сотрудничество ребенка со взрослым, содействие ребенка со взрослым и сверстниками и выступают как основа социализации личности. Весьма наглядно содействие как исходная клеточка развития личности проявляется в феномене «психологического симбиоза».

Феномен «психологического симбиоза»

Рис. 11. Стадии психологического симбиоза в диаде «мать — ребенок»: стадия  1 – младенчество; стадия 2 – детство; стадия 3 – взрослость (по Р. Харре и др., 1985)

Открытие феномена «психологического симбиоза», в основе которого лежит акт содействия между ребенком и матерью, дает основания для поиска симбиотических диад в других видах межличностного взаимодействия. Такими диадами могут оказаться «муж и жена», «врач и больной» и т. п. Р. Харре полагает, что психологический симбиоз — это не исключительный феномен, a обычное проявление социальной жизни, в которой люди психологически образуют взаимодействующую диаду . В частности, когда к врачу приходит мать с больным ребенком, врач взаимодействует в реальности не с ребенком, а именно с симбиотической диадой, в которой мать участвует в создании психологической основы действий ребенка.

В симбиотической диаде мать творит своего ребенка как личность, а ребенок оказывает существенное влияние на поведение матери. Американский психолог М. Коул в своей статье «Зона ближайшего развития, где познание и культура творят друг друга» (1981) показывает, что содействие ребенка с матерью, обеспечивающее развитие ребенка, обладает рядом черт.

Во-первых, мать инициирует поведение ребенка, то есть побуждает его к акту содействия; во-вторых, в процессе содействия мать решает совместно с ребенком задачи разного уровня сложности, подбирая те задачи, которые как бы по плечу ребенку; в-третьих, в акте содействия с матерью, определяющем зону ближайшего развития ребенка, не только происходит решение той или иной задачи, а отбирается именно культурно предпочитаемая стратегия такого решения. Иными словами, приобщение к культуре вырастает из процесса содействия ребенка со взрослыми, в котором и происходит преобразование культурно предпочитаемых стратегий решения задач в индивидуальные стратегии решения.

Существование феномена «психологического симбиоза» наглядно подтверждает, что в центре процесса социализации личности стоят различные акты содействия, являющиеся основой симбиотических диад.

От содействия к самоконтролю поведения личности

В психологии процесс социализации личности ребенка от реального содействия по социокультурному образцу со взрослыми и сверстниками — к самоконтролю за своими поступками был детально изучен в исследованиях A.B. Запорожца и его сотрудников. В этих исследованиях показано: в ходе содействия со взрослым ребенок преобразует функционально-ролевые отношения в группе, поставляющие только знаемые нейтральные мотивы действий, которые корригируются запаздывающими эмоциями, в личностно-смысловые отношения, побуждаемые смыслообразующими мотивами действий ребенка, которые корригируются предвосхищающими эмоциями.

В исследованиях А.В. Запорожца, во-первых, мотивы, эмоции, поступки изучаются в реальном режиме их функционирования и развития, а не препарируются и превращаются в фантомы («мотивы сами по себе», «эмоции сами по себе» и т. п.); во-вторых, явно даются реальные факты, стоящие за введенными A.B. Запорожцем понятиями « мотивационно-смысловая ориентировка », « мотивационно-смысловая регуляция поведения »; в-третьих, раскрываются единый контур регуляции поведения индивидуальности в ситуациях личностного выбора (взаимосвязи социальной позиции, ценностных установок, эмоций, личностных смыслов и поступков), роль воображения в развитии индивидуальности, две функции эмоций — смыслоразличение и смыслообразование.

Продолжая разработку представлений о необходимости различения между объективным значением и личностным смыслом , начатую П.Я. Гальпериным и А.Н. Леонтьевым, A.B. Запорожец писал о возникновении особых смысловых задач в побуждающих проблемно-конфликтных ситуациях: «Простейшие виды такого рода ориентировки, называемой нами мотивационно-смысловой, осуществляются при помощи системы пробуждающих действий, направленных, например… на выяснение того, не представляет ли какой-либо угрозы встретившийся незнакомый объект или лицо и не опасно ли иметь с ним дело. Во всех этих случаях ребенок как бы предварительно испытывает воспринимаемый объект на оселке своих потребностей, вкусов и возможностей…

…Ребенок, достигший относительно высокого уровня развития эмоционального воображения, пытается, прежде чем приступить к решению задачи, предварительно проиграть в воображаемом плане различные варианты действия и прочувствовать тот смысл, который их последствия могут иметь для окружающих людей, а следовательно, и для него самого как члена группы, как социального существа. Этим путем он стремится определить направление своего последующего поведения, избежав тех ложных, не соответствующих его основным потребностям и ценностным установкам поступков, которые легко могли бы быть совершены под влиянием случайных обстоятельств и мимолетных желаний…» [123]

Перестройка мотивационно-смысловой ориентировки ребенка производится лишь тогда, когда в ходе содействия он открывает для себя в социальном образе жизни группы те или иные новые ценности.

Так, в исследованиях A.B. Запорожца и Я.З. Неверович обнаружено, что за процессом интериоризации социальных норм и появлением самоконтроля выступает изменение отношения ребенка к ценностям социальной группы. Вначале ребенок выполняет групповое требование быть дежурным, принимая его как чужое, и всячески пытается ускользнуть от этой безразличной для него работы. На втором этапе ребенок «дежурит», если есть внешняя опора, «стимул-средство» вроде похвалы или внешнего контроля за его поведением. Эмоциональная коррекция ребенка на этом этапе носит запаздывающий характер, то есть ребенок через эмоции различает смысл события после того, как оно уже завершено. На третьем этапе функционально-ролевые отношения социальной группы, ее нормы и требования приобретали для ребенка личностный смысл, а эмоциональная коррекция поведения — опережающий характер. Иными словами, эмоции обеспечивали смыслоразличение в проблемно-конфликтной ситуации до того, как начиналось совершение поступка. «…Ребенок начинал выполнять свои маленькие трудовые обязанности не ради похвалы взрослого… а ради достижения общественно значимого результата, стремясь удовлетворить определенные нужды окружающих его людей. Теперь он действовал уже по собственной инициативе, не дожидаясь каких-либо указаний или поощрений со стороны окружающих, что свидетельствовало о превращении усваиваемых социальных норм и требований во внутренние мотивы детской деятельности» [124] . При этом функционально-ролевые отношения как предпосылка содействия ребенка со взрослым и сверстниками превращались в личностно-смысловые отношения ребенка к миру, к другим людям, к самому себе.

Таким образом, в социальном образе жизни процесс социализации идет в направлении от совместных актов, содействия как исходных «клеточек» развития личности к самоконтролю поведения, побуждаемому смыслообразующими мотивами индивидуальности.

Три грани социализации личности

В основе преобразования социальных отношений между людьми в индивидуальные отношения личности лежит механизм интериоризации — экстериоризации, функционирующий в процессе совместной деятельности. «Развитие внутренних индивидуальных свойств личности ребенка имеет ближайшим источником его сотрудничество с другими людьми…» [125]

В понятии «интериоризация» необходимо выделить три различные грани.

Социализация как индивидуализация. Первую грань можно было бы назвать гранью « индивидуализации ». Раскрытие этой грани позволило Л.C. Выготскому отразить основной генетический закон культурного развития: от интерпсихического, социальной коллективной деятельности ребенка к индивидуальному, интрапсихическому, к собственно психологическим формам его деятельности.

Суть этой линии анализа развития конкретных видов деятельности выступает в работах Л.C. Выготского, посвященных превращению внешней социальной речи, «речи-для-других», во внутреннюю речь — «речь-для-себя». Если же исследователь поставит своей целью раскрыть эту грань интериоризации на материале изучения личности, что особенно важно для избежания сведения интериоризации только к переходу из материального в идеальное в конкретной деятельности, то заданное Л.C. Выготским направление исследований приведет его к анализу интериоризации социальных отношений (и норм) в процессе совместной деятельности. Так, в исследовании В.В. Абраменковой показывается, как возникают и проявляются гуманные отношения к сверстнику у дошкольников в совместной деятельности. Вначале совместная деятельность, предполагающая кооперацию у детей, порождает и полностью определяет гуманные отношения. Затем гуманные отношения, интериоризуясь в ходе совместной деятельности, фиксируются в гуманных смысловых установках личности ребенка, проявляющихся в таких переживаниях, как сорадование и сострадание к удачам и неудачам других. В онтогенезе взаимосвязи между гуманными, или, шире, межличностными, отношениями, преобразованными в установки личности, и совместной деятельностью как бы «переворачиваются»: если у детей совместная деятельность непосредственно порождает и опосредствует гуманные отношения, то у взрослых гуманные отношения, фиксируясь в установках личности, опосредствуют и даже определяют выбор тех или иных мотивов конкретной деятельности. Подобные взаимосвязи между «отношениями» и «деятельностью» доказывает недопустимость противопоставления категории «отношение» категории «деятельность».

Социализация как интимизация.

Вторая грань понятия «интериоризация», отражающая переход от «Мы» к «Я», лучше всего передается посредством термина « интимизация » ( И. С. Кон ). При изучении этой грани разрабатываются проблемы самосознания личности. Для иллюстрации этого аспекта интериоризации можно сослаться на глубокие наблюдения C.Л. Рубинштейна, который в простом факте называния двухлетними детьми себя в третьем лице (Петя, Ваня, то есть так, как их зовут другие люди), затем лишь в первом лице («Я») видит начало осознания детьми своего «Я». Изучение этого аспекта интериоризации еще ждет своих исследователей.

Социализация как «производство внутреннего плана сознания».

И наконец, третья, наиболее изученная, грань понятия «интериоризация» — это «интериоризация» как производство внутреннего плана сознания ( П.Я. Гальперин, В.В. Давыдов, Н.Ф. Талызина ). Казалось бы, детальное изучение этого аспекта интериоризации должно было бы послужить своеобразной гарантией от односторонних его интерпретаций. Тем не менее интериоризация порой трактуется как прямой механический перенос внешнего, материального во внутреннее, идеальное. Отчасти такая односторонняя интерпретация может возникнуть из-за выделения в контексте общепсихологической теории деятельности А.Н. Леонтьева положения о единстве строения внешней и внутренней деятельности. Но единство, например, единство мысли и слова, как неоднократно подчеркивал Л.С. Выготский, никак не означает их тождественности, одинаковости.

Для того чтобы избежать возникновения впечатления об интериоризации как механическом переносе внешнего во внутреннее, а также для выявления специфических черт внутреннего диалога , « диалога с самим собой », укажем те преобразования, которые претерпевает внешняя речь при переходе во внутреннюю речь. Превращение социальной речи, «речи-для-других», в «речь-для-себя» радикально изменяет грамматическую и семантическую структуру внутренней речи. Для того чтобы объяснить эти изменения, следует во главу угла поставить идею Л.C. Выготского о роли мотивации в понимании высказывания. Отметим, что общение между людьми становится диалогическим в смысле М.М. Бахтина, когда общающиеся фокусируются на мотивах друг друга. Аналогичное изменение происходит во внутренней речи. Итак, главный критерий — фокусировка на мотивах общающихся людей.

Л.C. Выготский писал: «…Понимание мысли собеседника без понимания его мотива, того, ради чего высказывается мысль, есть неполное понимание. Точно так же в психологическом анализе любого высказывания мы доходим до конца только тогда, когда раскрываем этот последний и самый утаенный план речевого мышления, его мотивацию» [126] . Во внутренней речи человек на осознаваемом или неосознаваемом уровне знает мотивы собеседника, так как в качестве собеседника выступает он сам, его «Я». Отсюда и предельная индивидуализированность внутренней речи, проявляющаяся в редуцированности ее фонетических моментов, фрагментарности, предикативности и интонационной окраске.

Во внутренней речи нет необходимости договаривать слова до конца, так как известно по самому намерению, что должно быть произнесено. В ней нет нужды начинать с подлежащего, так как всегда говорящему известна ситуация, в которой развертываются те или иные события. Достаточно, как на трамвайной остановке, сказать «идет» или многозначительно «вы понимаете…» между «посвященными» людьми, чтобы понять, о чем говорится. Отсюда предикативность внутренней речи.

Еще более глубокие изменения происходят в семантическом строении внутренней речи, этой особой форме диалога с самим собой. Для семантики внутренней речи характерны такие особенности, как преобладание смысла над значением, слияние смыслов, идиоматичность, агглютинация семантических единиц.

Идиоматизмы, непереводимые на язык внешней речи предельно индивидуализированные значения, – это индикаторы растущей интимизации самосознания личности. Во внешней диалогической речи их аналогами являются внутренние диалекты разных социальных групп, по которым представители этих групп безошибочно узнают «своего». Агглютинация семантических единиц — это слипание слов, изменяющее их смысл. Каждому известны примеры таких агглютинаций, как «Мойдодыр» и «Айболит».

Еще одна особенность — это преобладание смысла над значением , предельным случаем которого является изменение в зависимости от мотива значения слова вроде известного «попляши» в басне «Стрекоза и Муравей», приобретшего смысл «погибни».

И наконец, вливание смыслов друг в друга , примером которого является превращение в ходе чтения «Мертвых душ» Гоголя мертвых душ — умерших и числящихся живыми крепостных — в духовно мертвых героев поэмы. Все эти черты могут проявляться не только во внутреннем, но и во внешнем «открытом» диалогическом общении людей, за которым стоят личностно-смысловые отношения.

Итак, в зависимости от задачи, стоящей перед исследователем, в представлениях об интериоризации как механизме социализации проступают три различные грани — индивидуализация, интимизация и производство внутреннего плана сознания. Без учета этих аспектов социализации вряд ли возможно проникнуть в психологическую природу механизма общения, обучения и воспитания личности, раскрыть закономерности процесса усвоения человеком мира культуры.

Однако при более глубоком проникновении в сущность этих механизмов абстракция, позволяющая увидеть личность преимущественно в качестве участника общественного развития, практически исчерпывает сферу своего влияния. Будучи вполне уместной и даже необходимой на квазипсихологическом и интерпсихологическом уровнях изучения личности в системах «роль-для-всех» и «роль-для-группы», она вступает в очевидное противоречие с фактами, как только исследователь обращается к персоногенезу — изучению движущих сил развития личности и ее жизненного пути.

От социогенеза — к персоногенезу.

Основной задачей историко-эволюционного подхода к изучению личности является задача выявления закономерностей развития изменяющегося человека в изменяющемся мире . В известном смысле кредо историко-эволюционного подхода к личности может стать изречение, написанное на подводной лодке героя повести Жюля Верна капитана Немо: «Mobile in Mobiles» («Подвижный в подвижном»).

Выступая как источник развития личности, социально-исторический образ жизни как бы задает появившемуся на свет человеку сценарий, втягивает его в определенный распорядок действий. Жесткость этого распорядка действий зависит прежде всего от того, насколько варьирует в конкретном социально-историческом образе жизни свобода выбора тех или иных видов деятельности. Весьма условно пеструю мозаику культур в ходе человеческой истории можно расположить у двух полюсов — полюса полезности и полюса достоинства . В тех культурах, где чаша весов склоняется в сторону полюса полезности, безличное социотипическое поведение начинает преобладать над индивидуальным поведением в жизни личности. Культура, ориентированная на полезность, прежде всего стремится к равновесию, к самосохранению. В такого рода культурах сокращается время, отводимое на детство, а старость не обладает ценностью.

Иная природа культур, ориентированных на достоинство. Ведущей ценностью в социально-историческом образе жизни этих культур становится ценность личности независимо от того, можно получить выгоду от этой личности для выполнения того или иного дела или нет. В таких культурах дети, старики и инвалиды священны. Они находятся под охраной общественного милосердия. И именно эти культуры в историко-эволюционном процессе оказываются более подготовленными к нахождению нетривиальных решений в критических, кризисных ситуациях.

При всех отличиях культур, ориентированных на полезность и достоинство , в каждой из таких культур существуют механизмы по выработке неопределенности ( Ю.М. Лотман ), предполагающие осуществление индивидуального поведения личности. Обращение к археологическим и этнографическим данным позволяет предполагать, что уже на самых ранних этапах антропосоциогенеза поведение не сводилось к безличному поведению и не вмещалось в рамки чисто адаптивных рациональных действий.