Глава 3.

Зарисовка из психотерапевтической практики: «Наша жизнь складывается, а мы ее разрушаем…»

Страдание, как уже было сказано, тренируется, более того, с раннего детства мы отрабатывали приемлемые формы своего страдания, т.е. учились страдать так, чтобы нас за это родители не наказывали. Вот почему наше страдание может проявляться совершенно по-разному, есть здесь и «половые» особенности. Девочки и мальчики, как правило, переживают разную, как говорят ученые, «социализацию страдания». Если плач девочки провоцирует родителей на действия «защиты» (девочек чаще всего берут на руки, утешают и задабривают), то плач мальчика обычно вызывает у них агрессию: «Ты не должен плакать! Мальчики не плачут! Что ты ноешь, как девчонка!»

Родителям кажется, что подобным образом они воспитывают своего сына, делают его «настоящим мужчиной». Хотя на самом деле они лишь тренируют его в усовершенствовании проявлений своего страдания. Мальчик, лишенный возможности проявлять страдание в обычной форме (стоном, плачем, обидами), вынужден искать какие-то изощренные, особые, необычные формы проявления своего страдания. В последствии, когда эти «эксклюзивные» формы страдания, не похожие на обычное страдание, сформированы, они могут воспроизводиться, доставляя человеку бездну самых разнообразных неприятностей.

С Игорем произошла именно такая история. Его отец был в семье настоящей «главой» — все его указания выполнялись членами семьи незамедлительно и беспрекословно. И хотя мама и бабушка Игоря были женщинами сердобольными, готовыми жалеть всех и каждого, а сына-внука — и подавно, требование отца «не жалеть ребенка» им приходилось, скрепя сердце, исполнять. Сам Игорь был впечатлительным и ранимым ребенком, очень страдал от своей полноты, переживал, что ребята не спешат принять его в свою компанию. Так что соральная адаптация давалась ему с трудом, он мучился, как может мучиться ребенок, не способный ни поделиться своими бедами, ни найти из них достойного выхода. Да и разве могут понять взрослые те «беды», которые для ребенка — «настоящие трагедии», а для взрослого — «ерунда, наплевать и забыть!»

Игорь обратился за психотерапевтической помощью, поскольку аккурат к 33 годам в жизни его настал очередной «жизненный кризис». Все мы живем по-разному: кто-то в постоянном кризисе, кто-то борясь со своими кризисами, кто-то — от кризиса к кризису. Игорь в своей жизни традиционно реализовывал третий вариант. В целом, надо признать, жизнь его складывалась удачно. Он имел постоянную престижную работу и хороший заработок, был женат на красивой женщине (причем первая его жена также была из первых красавиц), его любили и поддерживали друзья.

В общем, по «объективным» критериям все в его жизни было хорошо, единственное, что его действительно беспокоило, — это проблемы с начальником. В русле нашего изложения не так важно то, какие именно это были проблемы, скажу только, что не тот это был случай, когда можно было взять вот так и все бросить, а бросить Игорю это дело хотелось смертельно!

На что же он жаловался? Он жаловался, во-первых, конечно, на своего начальника (хотя это, как вы понимаете, психотерапевта не особенно интересует — он начальниками не заведует), а во-вторых, на отчаянное нежелание что-либо делать. Он уже перестал регулярно ходить на работу, появлялся там лишь время от времени и сразу находил предлоги, «заставлявшие» его немедленно покинуть свой кабинет, офис и вообще пропасть, чтобы его не могли найти даже по сотовому телефону.

В целом, проблема выеденного яйца не стоила, найти общий язык с начальником Игорю было проще простого, задачи, которые перед ним стояли, могли решиться просто, одним усилием. Однако же он совершенно не мог себя заставить поступить так, как следовало поступить, — ноги не слушались, руки не слушались, а в голове одно: «Не пойду, не буду, не могу!»

Все это показалось мне как минимум странным. С одной стороны, важность этой работы для Игоря была безусловной, с другой стороны, проблемы, связанные с этой работой, не были сколь-либо серьезными. Отчего тогда такое внутреннее сопротивление, желание все бросить и скрыться в неизвестном направлении? Если, как можно было предположить, это некий неосознанный механизм, то он должен был каким-то подобным образом проявляться в прошлом. И мы стали искать.

Наш поиск был увенчан удачей. Действительно, нечто подобное — такое странное, загадочное, можно даже сказать, поведение Игорь демонстрировал в своей жизни неоднократно. В качестве иллюстрации данного неосознанного механизма подойдет ситуация с первым разводом Игоря, она складывалась совершенно аналогичным образом.

Игорь долго добивался расположения женщины, которую во что бы то ни стало хотел сделать своей женой. Крепость была неприступной, дама его сердца сопротивлялась, всячески демонстрировала Игорю, что он ей не пара, унижала его всеми мыслимыми и немыслимыми способами, на которые только способна женщина. Впрочем, было в ней «слабое звено»: по своим внутренним установкам она не могла отринуть мужчину, который стал бы, хотя бы и по случайности, отцом ее ребенка (сказывались, по всей видимости, национальные особенности и воспитание). Игорь, узнав этот «секрет», задался целью и «сделал ей ребенка». Крепость, сама того не желая, сдалась.

Но победа Игоря была пирровой — подлинных отношений в их браке не было. А потому внезапно, буквально в один день, спустя всего пару месяцев после рождения дочери, Игорь понял, что «просто не может вернуться домой». В одно мгновение в нем словно бы все умерло, он почувствовал, что это не его женщина, не его семья, не его дом. В этот же день он заночевал у друга, и более его брак уже не существовал.

Для окружающих все произошедшее выглядело как чистое безумие. Игорь, пылавший, как казалось до сего момента, страстью, вдруг охладел самым категорическим образом! Совершавший прежде безумные поступки, готовый ради своей возлюбленной на все, теперь он представлял собой совершенно равнодушного, холодного и бесчувственного по отношению к ней человека!

Что ж, теперь остается ответить на вопрос, какое отношение все это имеет к рассматриваемой нами проблеме страдания… А отношение самое что ни на есть прямое! Правда, для того чтобы усмотреть это отношение, нам придется взглянуть еще на одну историю, на сей раз из детства Игоря. Ему было тогда 9 лет, он учился в третьем классе, и учеба давалась ему с трудом. Впрочем, дело было не только в учебе, но и в его полноте, и в отношении к нему сверстников. Со сверстниками Игорю очень хотелось сдружиться, но решить эту задачу он никак не мог — сказывалось отсутствие детсадовского опыта (Игорь в детский сад не ходил, опекаемый попеременно мамой и бабушкой). И вот как раз в третьем классе все это сошлось — трудности в учебе, проблемы с одноклассниками, стыд за свой избыточный вес. Поход в школу был для Игоря равносилен крестной муке.

Итак, это случилось поздней осенью, когда бабушка Игоря привела внука в школу и стояла над ним в ожидании, пока он переоденет сменную обувь. Мальчик снял куртку, сел на скамейку, достал сменную обувь, стал развязывать ботинки и… И тут Игорь, оглядевшись вокруг почувствовал, как смертельно он не хочет идти в эту школу, в этот свой класс, на это занятие — к одноклассникам, учителям, ответам у доски, контрольным… «Удивительно, — рассказывал мне Игорь, — в этот момент мне совершенно отчетливо стало физически плохо. У меня мгновенно заболело горло, заложило нос, поднялась температура, начался озноб, закружилась голова. Короче говоря, я внезапно и совершенно по-настоящему заболел».

Бабушка Игоря увидела больные глаза внука, и сердце ее дрогнуло — она забрала его домой. Дома болезнь благополучно испарилась, но способ страдать и избегать таким образом страдания зафиксировался. Игорь научился мгновенно, категорически и во что бы то ни стало выходить из любой ситуации, причиняющей ему страдание. Форма этого «выхода» всякий раз была разной, и страдания были разными, но суть формулы всегда оставалась одной и той же: страдание не столько осознается, сколько ощущается, и никакого терпения, никаких компромиссов, а лишь только один-единственный вариант поведения — немедленное бегство.

Это объясняет и то, почему, столько раз переживая свое страдание, Игорь лишь теперь стал нуждаться в психотерапевтической помощи. Сложилась такая ситуация, когда заветное бегство стало невозможным, куда более тягостным, нежели продолжение страдания. Но умение переживать страдание, справляться с ним, отставлять его у Игоря отсутствовало. Эту-то задачу нам и предстояло решить в процессе психотерапии: Игорь должен был научиться осознавать свое страдание, перевести его с языка глубинного ощущения на язык сознания. Только после этого с этой иллюзией — иллюзией страдания, которое всегда только иллюзия, — можно было бороться. Нет, Игорю не следовало учиться «страдать по-нормальному», ему предстояло видеть иллюзорность своего страдания и, что из этого следует, перестать искать выход, точнее, перестать искать способ бегства.

Прежде чем справиться с иллюзией страдания, необходимо «обналичить» это страдание. А после с ним расправляются точно так же, как и с любой иллюзией, — сильные люди просто перестают ей верить.

Лучшая манипуляция!

Конечно, наши родители и воспитатели постарались, нечего сказать! Если ребенок в ответ на предъявляемые ему претензии начинает сопротивляться, т.е. если он не проявляет страдания, то взрослые продолжают наказывать его до тех пор, пока тот не начнет страдать или по крайней мере симулировать страдание. И когда ребенок изобразит на своем лице «гримасу страдания», будет плакать, причитать, то взрослые посчитают свой долг выполненным, а значит, можно прекратить экзекуцию.

Зная, что таким образом можно избежать наказания или выторговать себе что-либо, дети начинают делать «трагические лица» надо и не надо. Они, например, рассказывают (и показывают!) родителям, что они заболели и не могут идти в школу, пытаясь выиграть битву со своим страхом. Если они будут изображать страдание и если им поверят, то они смогут избежать грозного взгляда учительницы, сдачи контрольной работы или встречи с ненавистными дворовыми сверстниками. Игра стоит свеч!

Посмотрите на своего ребенка: что он делает, если вы отказываете ему в покупке новой игрушки или в его желании отправиться на прогулку вместо того, чтобы делать уроки? Он надует губы, брови его нахмурятся, глаза нальются слезами, он заплачет и будет просить вас «жалостливо». Конечно, поначалу вы будете строги, но он будет настойчив, и в конце концов вы сдадитесь, а он выучит — «добиться желаемого можно, изображая страдание». Страдает ли он в этот момент на самом деле? Да он и сам этого точно не знает, но зато он знает другое, и знает точно: хочешь чего-то добиться от родителей и других взрослых — заплачь! Таким образом у детей (т.е. когда-то и у нас с вами) формируется этот стереотип, эта подсознательная установка: «страдание может избавить меня от страдания».

Роль жертвы — это замечательное, иногда чуть ли не единственное средство манипуляции нашими родственниками, близкими и знакомыми. Ну как еще, скажите на милость, заставить своего родственника заметить, что ты хоть как-то присутствуешь в его жизни?

Конечно, надо заболеть и мучиться, надо пережить какую-то жизненную «катастрофу» и страдать. У них всех сразу появится к нам сочувствие! А в противном случае — и не надейся! Часто мы делаем это неосознанно, у нас просто возникает ощущение, что нам не уделяют достаточного внимания, что к нам недостаточно хорошо относятся, и вот у нас уже «глаза на мокром месте». И вдруг, только мы по этому поводу расстроились, как, о чудо, нас заметили и даже сказали нам «пару ласковых»!

Впрочем, если мы слишком усердствуем в подобной тактике призыва близких в нашу жизнь, она перестает срабатывать. А у нас, соответственно, чувство своей несчастности только усиливается. Родственники начинают смотреть на нас уже без всякого сочувствия и, даже напротив, выходят из себя, ругаются: «Но сколько можно?! Ты так и будешь ныть?! Ты что думаешь, другим легче?! Вот посмотри на меня, я…» И так далее, и тому подобное. Казалось бы, самое время поменять тактику, но не тут-то было! Поскольку все это делается неосознанно и человек действительно верит в то, что ему хуже, чем всем остальным, он начинает « смертельно заигрываться ».

Что ж, оказывается, роль «страдальца» мила нам с раннего детства. В последующем, изрядно освоившись с этой ролью, мы стали извлекать с ее помощью дивиденды даже из неприятностей. С помощь нее можно что-то себе выторговать (хотя бы жалость), кроме того, она хороша для отмщения и ряда других незамысловатых человеческих нужд.

Потом он вдруг выясняет, что у роли «страдальца» есть и еще одно замечательное качество: ею можно мутузить! И если раньше мы использовали ее только с целью защиты, то теперь она становится Средством нападения, настоящим хлыстом, который, впрочем, можно ударить только тех, кому мы не безразличны: «Мама, посмотри, что ты со мною сделала?! Папа, посмотри, до чего ты меня довел?! Супруг (супруга) мой — глянь, во что ты превратил мою жизнь! Товарищи сотрудники, чтоб вы умерли все, до какого состояния вы меня довели! Я жертва! Вы все виноваты кругом! Пусть будет вам стыдно! Напились моей кровушкой, кровопийцы!»

Действительно, это положение в кругу других людей, эта роль «жертвы» и «страдальца» оказывается лучшим средством в борьбе со своими родственниками, друзьями, знакомыми, которые когда-то на предложенную им роль «сочувствующих и поддерживающих» так необдуманно не согласились. Теперь можно поставить им в вину свое страдание, можно рассказывать им о том, сколько сил ты потратил на них — неблагодарных, как ты страдаешь, пока они развлекаются, как тебе плохо и как им это безразлично. Благородный гнев — страшная штука! В благородном гневе мы способны на такое…