Глава 3

Легко ли быть богатым?

В социалистическом обществе «стирание классовых различий» открыто провозглашалось и старательно насаждалось на протяжении всех семидесяти лет советской власти. Представители социально-экономической, интеллектуальной и духовной элиты дореволюционной России были уничтожены физически, а новый правящий класс партийно-хозяйственной номенклатуры всячески подчеркивал свою связь с народом и фактически был его частью: рабоче-крестьянское происхождение было одним из обязательных условий успешной партийной карьеры.

Классовые различия при этом, разумеется, не исчезали, но старательно камуфлировались и замалчивались. Оказавшись заложницей идеологии равенства и бытовой скромности, советская элита была вынуждена скрывать от населения преимущества, которыми она пользовалась в силу своего привилегированного положения. Партийные распределители, «спецпайки», «спецбуфеты», «спецателье», дома, дачи, санатории и медицинские учреждения для советских руководителей тщательно охранялись и были спрятаны от нескромного взора обывателя, дабы не возбуждать в нем ненужной зависти.

Неприглядных описаний и разоблачений правящего класса за годы «гласности» набралось столько, что они уже приелись и стали неинтересными. Кажется, все уже сказано о «привилегиях», которые распределялись в строгом соответствии с положением партийных бюрократов на иерархической лестнице. Собственно говоря, основным результатом «гласности» стала осведомленность населения страны о том, как на самом деле жила правящая элита.

Однако не только тщательно скрываемое социальное неравенство определяло особенности социалистического строя. Главной его характеристикой была «коллективная собственность», означающая не личное владение определенным имуществом, а пользование и распоряжение национальной собственностью, то есть власть. Поэтому при социализме быть собственником можно было, лишь пробившись в ряды правящей политической бюрократии.

Это накладывало свой особый отпечаток на психологию правящего класса. Как заметил М. Джилас, «это класс, наиболее перегруженный самообманом, наименее осознающий сам себя, то, в частности, что он действительно — класс, хотя и с новыми чрезвычайными характеристиками» (Там же).

Коллективность собственности, сплачивающая класс и развивающая в нем esprit de corps⁴, типичный для любой бюрократии, в то же время мешала ему осознать себя собственником. Собственность не только не передавалась впрямую по наследству, но и пожизненное владение ею было гарантировано лишь тем, кто разделял определенные идеи, строго исполнял предписанную роль, слепо подчинялся предписанным корпоративным нормам. Другого пути к могуществу и материальным благам, кроме как через «преданность партии и социализму», не было.

⁴ Esprit de corps (франц.) — корпоративный дух.

Именно поэтому «новый класс одновременно и более открыт, и более недосягаем… Путь наверх нигде и никогда не был столь труден, не требовал таких жертв и такого самоотречения» (Там же). Для восхождения по нему мало воли, необходима еще способность понимать и «двигать» доктрину, нужна решительность в борьбе с противниками, исключительная изворотливость и хитроумие во внутрипартийных баталиях, способность «идти по трупам».

Конечно, по мере эволюции правящего класса его самосознание менялось, причем в первую очередь эти изменения касались осознания внутренних противоречий между его реальным положением собственника и пустотой формальных определений собственности как «общественной», «социалистической», «государственной».

Проблемы стали возникать тогда, когда необходимо было конвертировать свое привилегированное положение в неотчуждаемые материальные ценности. Этому и служили институты теневой экономики, мафии и коррупции, позволявшие гражданам с помощью эффективного использования части «общественной собственности» получать «нетрудовые доходы», а государственным чиновникам, закрывающим на это глаза, превращать свою власть в деньги.
Другой проблемой была невозможность передачи по наследству материальных преимуществ, предоставляемых высоким местом в социальной иерархии: как только руководителя увольняли с занимаемой должности, он терял свою служебную машину, дачу, квартиру и даже право пользоваться поликлиникой. Чтобы гарантировать своим детям сохранение привычного уровня жизни и потребления, необходимо было обеспечить им столь же высокие должности. А подобная «семейственность» также противоречила коммунистической идеологии.

Приходилось создавать для них новые привилегированные сферы деятельности (дипломатия, внешняя торговля, аналитические отделы и институты при ЦК КПСС и т. п.), в результате чего партийно-хозяйственный аппарат непомерно раздувался, и население, занятое на неэффективном полуфеодальном производстве, было уже не в состоянии его прокормить.

Одной из тайных пружин «перестройки», начавшейся в середине 1980-х под лозунгом «борьбы с привилегиями», было как раз недовольство младшего поколения советских руководителей эфемерностью своих привилегий, невозможностью их приватизации, капитализации и наследования. Одним из ее результатов стало разгосударствление собственности и ее переход в руки тех, кто ею фактически распоряжался, но не владел.
Другим результатом реформ стал выход правящего класса из своеобразного подполья, в котором он просидел все 70 лет советского строя. Собственность, перестав быть коллективной, получила хозяина, который больше не был скромным невидимкой, подпольным миллионером Корейко. Он стал вести себя как хозяин — сорить деньгами, закатывать пиры, покупать заводы, газеты, пароходы, телевизионные каналы и политические партии.

Когда страна, наконец, увидела этого нового представителя социльно-экономической элиты (будь то «красный директор», «новый русский» из бывших «братков» или «олигарх» из бывших комсомольских лидеров), он ей страшно не понравился. Это нормально: классовая вражда существует в любом обществе, и представители разных классов вовсе не обязаны друг друга любить. К тому же откуда было взяться привычке к мирному сосуществованию классов в обществе, до этого несколько десятилетий считавшемся бесклассовым?

Старые деньги

В обществах, где современная классовая структура складывалась на протяжении столетий, существуют свои механизмы регулирования классовой враждебности, зависти, неприязни. Представители высших классов не только обосновывают свое привилегированное положение определенной классовой идеологией, моралью и ценностями, но и заключают «социальный контракт» с представителями других классов, беря на себя дополнительные обязательства в области благотворительности, социальной помощи, осуществляя финансирование некоммерческих научных и культурных проектов. И тем не менее богатых продолжают не любить, приписывая им разнообразные пороки и стараясь всячески дискредитировать их привилегированное положение.

Одной из стратегий, к которым прибегают представители высших классов, чтобы «смягчить» социальную напряженность, является легитимизация своего привилегированного положения ссылками на его «традиционность». В сознании обывателя все, что существовало «испокон веков», автоматически наделяется правом на существование, в том числе и социальное неравенство.

Убеждение, что «старые» деньги, полученные в наследство, имеют больше ценности, чем заработанные лично, до сих пор составляет суть британского менталитета. Поэтому для британцев богатство не является ценностью само по себе, а представляет собой «пропуск» в высшее общество с его особым жизненным стилем. Только 7 % британских богачей относятся к категории self-made men. Остальные получили свое богатство по наследству.

Среди современной британской социально-экономической элиты выделяются три основные группы:

Все они исповедовали англиканство и отдавали детей в одни и те же школы и университеты. В результате между этими группами возникла тесная связь, а к началу XX века они полностью слились и образовали так называемый класс собственников (Rubinstein, 1987).

Замкнутость высшего общества представляет собой еще один механизм устранения социальной напряженности. Если представители разных социальных слоев практически не пересекаются в повседневной жизни, то и проявления взаимной враждебности сведены к минимуму.

Если же сталкиваться все же приходится, на помощь английскому аристократу приходит веками выработанный кодекс поведения джентльмена — подчеркнутая корректность и вежливость по отношению к тем, кто стоит ниже него на социальной лестнице, а также абсолютная невозмутимость при нарушении представителями других социальных слоев неписаных норм, принятых в высшем обществе.

Однако британской аристократии, несмотря на все эти ухищрения, не удается избежать насмешек и презрения со стороны «простых людей». Британцы не только обожают обсуждать сплетни о падении нравов и моральном разложении представителей высшего света. Редкая британская комедия обходится без карикатурного образа дебильного аристократа и его не менее дебильного камердинера. Последнему достается от пролетариата и среднего класса своя порция ненависти за «холопство», то есть преданность своим господам.

Еще труднее приходится богатым людям в США. В книге «Денежная аристократия: Мифология богатства в Америке» потомок одной из старинных семей американской «аристократии» Нельсон Олдридж-младший анализирует стратегии, к которым прибегает общественное сознание, чтобы дискредитировать представителей социально-экономической элиты (Aldrich, 1996).

Его прапрадед, сенатор Нельсон Олдридж, был одним из тех представителей WASP⁵, которые считают себя создателями современной Америки. Это они, приплыв к берегам Нового Света на шхуне «Мэйфлауэр», отстояли свою независимость, аккумулировали в своих руках огромную собственность, объединили страну, создали предприятия, на которых работало полстраны, и приняли Конституцию, которой Америка гордится до сих пор.

⁵ WASP — сокр. от White Anglo-Saxon Protestant — традиционная американская аристократия, белые протестанты-англосаксы, основатели США.

Предки Олдриджа гордились не только своим богатством, общественным положением и политическим влиянием, но и своими твердыми моральными устоями, благородством манер, порядочностью в делах, щедрой благотворительностью, строгостью в воспитании детей.

Однако Олдридж-младший постоянно испытывает сомнения в том, что ему есть, чем гордиться. И эти сомнения подпитываются общественным мнением, приписывающим наследникам крупных состояний множество пороков. С точки зрения среднего американца, который добивается богатства собственным трудом, обладатели «старых денег» отличаются слабостью, глупостью, отсутствием воли и желаний и вообще демонстрируют признаки физиологического вырождения.

С точки зрения обывателя, богатый наследник — это человек, который не способен сварить яйцо, поменять колесо, причесаться, помыть посуду, завязать шнурки, отстоять свою точку зрения, спуститься в метро, дважды надеть один и тот же свитер, терпеть боль, есть руками и вообще он никогда не ударил пальцем о палец.

Убеждение, лежащее за этими утверждениями, очевидно: богатому наследнику и не нужно этого уметь, за него все делают деньги — деньги, которые заработали другие, а он получил незаслуженно. Если же он чего-то добивается сам (становится президентом банка, собирает лучшую в мире коллекцию яиц Фаберже, заканчивает Принстон, женится на первой красавице, избирается в Сенат, выигрывает морскую регату и т. п.), то наготове объяснение: «Он бы никогда этого не смог, если бы не его деньги…»

Тот же самый обвинитель с легкостью, одной фразой компрометирует не только все, что «богатенький Буратино» делает, но и все, чем он является. Фраза такая: «Он может себе это позволить».

Он всегда говорит правду? Никогда не пользуется случаем? Верен своим старым друзьям, школе, компаньонам? Ставит порядочность выше выгоды? Возможно, отвечает обыватель. Но так вел бы себя любой, будь у него столько денег.

Причиной физической и умственной слабости богатого наследника предприниматель первого поколения считает отсутствие желаний. Он «не голоден», у него ведь все есть. Его описывают как зажравшегося жирного кота, ленивого и неповоротливого. Олдридж вспоминает, как в молодости работал репортером «Boston Globe». От репортера ожидают, что он будет злым и голодным, что он будет «землю рыть» в поисках историй.

Подобное отношение к унаследованному богатству — типично американское. Сама идеология Нового Света складывалась вокруг идеи честного состязания людей, полагающихся исключительно на собственные силы, — людей, которые своей предприимчивостью творят нечто (имя, состояние или самих себя) — в буквальном смысле из ничего. Такая идеология просто по определению не может уважать унаследованное богатство. Наследство есть простой результат чужого успеха. Поэтому наследник состояния не чувствует, что его судьба принадлежит ему: богатство движет его по жизни так же, как шофер его лимузина.

В этом смысле наследник крупного состояния похож на красавицу из женского романа: она никогда не знает, любят ли «ее саму» или просто ее красивое тело. Так же, как красавица обречена быть объектом вожделения, а не любви, богатый наследник обречен на то, чтобы никогда не различать истинную дружбу и использование его кошелька.

Он постоянно мучается от одиночества, неуверенности в себе и спутанной идентичности. В США существует даже группа поддержки для богатых наследников, созданная по типу «Анонимных алкоголиков». Один из участников группы рассказывает:

«Если богатство доставляет столько неприятностей, то почему не последовать совету Христа и не раздать его бедным?» — не без иронии спрашивает Олдридж. И сам же отвечает, что при всех неудобствах богатство дает одно преимущество, от которого он не в силах отказаться, — это свобода и независимость.

Большинство родителей не говорят со своими детьми о богатстве, которое им предстоит унаследовать. Однако один из друзей автора книги получил весьма экстравагантное объяснение пользы денег. Когда ему было лет двенадцать, они путешествовали с отцом по Европе и посетили могилу Карла Маркса. «Сынок, — сказал отец, — этот человек предсказал, что большинство населения земного шара будут рабами, вкалывающими за жалкую зарплату. Так вот, мой мальчик, тебе никогда не придется быть рабом».

Действительно, одним из преимуществ богатства является то, что его наследникам не нужно работать. Однако это дает им не только свободу, но и ощущение, что любое дело, за которое они берутся, — не более чем хобби. Вся западная мораль построена на идее, что человек должен трудиться в поте лица, чтобы заработать себе на жизнь. Если же ты работаешь не ради денег, то ты не профессионал, ты — всего лишь любитель.

Этот человек словно входит в какую-то зону «невесомости», где его личность теряет форму и содержание и просто испаряется. Такая утрата идентичности, по мнению Олдриджа, есть результат слишком большой свободы — свободы, с которой не каждый может справиться.

Обычно любой выбор имеет какую-то цену: выбирая одно, мы отказываемся от другого. Мы всегда чем-то жертвуем: временем, деньгами, возможностями, усилиями. Но «стоимость» выбора зависит от того, насколько мы ценим то, чем приходится жертвовать. Если мы этого не ценим, то и выбор оказывается не настоящим, а каким-то игрушечным. И все, что мы выбрали, обесценивается.

Америка — страна, где люди определяют свою идентичность двояко — тем, как они зарабатывают себе на жизнь, и тем, на что они тратят заработанное. «Чем вы занимаетесь?» — спрашивают друг у друга люди, когда знакомятся в самолете, подразумевая: «Чем вы зарабатываете себе на жизнь?» Когда у человека нет необходимости зарабатывать на жизнь, он утрачивает важную часть своей социальной идентичности.

Вторая часть идентичности — потребительская — тоже ускользает от богатого наследника. Будучи с детства «сытым», он утратил вкус к покупкам, его не радуют ни новые ботинки, ни новый дом, ни антикварная мебель.