Часть 1. Расчленение Кафки

Глава 4. Защита неизвестного. Психоанализ рассказа Ф. Кафки «Нора»

Так и осталось неизвестно, кто же герой этого рассказа, роющий нору? Человек? Лис? Оборотень? Вомбат какой-нибудь? Назову его Неизвестный. Ясно одно: Неизвестный защищается. От кого? От врагов? От чудовищ? От себя? От своих фантазий? Попробуем разобраться.

Он защищается, подобно Лужину, и, думаю, этот роман Набокова, написанный в 1930 году, весьма вероятно, во многом навеян творчеством Кафки. Известно, что Набоков называл Кафку «родственной душой». А уж сродство романов «Процесс» и «Приглашение на казнь» вообще очевидно!

Сюжет рассказа очень прост: некое существо, Неизвестный (а повествование ведется от первого лица), роет нору, чтобы надежно укрыться. И вот на протяжении десятка страниц он (Оно?) преподробнейше рассказывает, как нора роется, какие трудности преодолеваются, и какие при этом приходят в голову мысли. Неизвестный живет в норе, почти не выползая наружу; питается он пойманными мелкими зверьками. Вспоминается и другой герой — теперь уже немецкой литературы — Жан-Батист Гринуй, Парфюмер из знаменитого романа Патрика Зюскинда. Он тоже семь лет провел в пещере на вершине горы, прячась от людей и их запахов и питаясь всякой пойманной дрянью.

Анализ рассказа, поскольку он ведется от первого лица, я попробую оформить следующим образом: буду последовательно выбирать наиболее заинтересовавшие меня как психоаналитика фрагменты текста и их комментировать.

Традиционно, начиная со знаменитого фрейдовского эссе «Достоевский и отцеубийство», культурологическо-психоаналитические изыскания имеют форму достаточно академичную и строгую. Я решил попробовать отойти от этой традиции — обратиться к игре в психоаналитика и пациента, чтобы придать изложению большую занимательность и драматизм. Удалось это или нет — не мне судить. Во всяком случае, если мои интерпретации покажутся скучными, то читатель сможет вознаградить себя за эту скуку, перечитывая фрагменты текстов Кафки (а может и вовсе читать одни лишь эти фрагменты). Если же вспомнить классические диалоги, то данная форма, наоборот, традиционна — достаточно обратиться к диалогам Платона. Кроме того, она, эта форма, хорошо позволяет, как мне представляется, следить за ходом мысли. Обычно в подобных исследованиях предлагаемый тезис аргументируется и иллюстрируется цитатами из анализируемого произведения. Я же, напротив, отталкиваясь от текста, от рассказа, стараюсь подвести собеседника (и читателя) к интерпретациям, как это делают клинические психоаналитики, работая с пациентами. Еще один плюс: она (форма) дает возможность пользоваться живым разговорным языком, адекватным языку рассказа. Ну и, что тоже немаловажно, если эту книгу вдруг прочитает практикующий психоаналитик, то изложение в данной форме может чем-то помочь ему в его нелегкой работе. Талантливый писатель, писатель гениальный (Франц Кафка, конечно, — не я), потому и востребован, что продукт его творчества универсален, соответствует чаяниям публики, он обладает качеством «художественной антиципации», если воспользоваться термином Хайнца Когута, основателя «психологии самости». Также универсально и содержание его, писателя, бессознательного, глубин его психики. Поэтому, исследуя это бессознательное, истолковывая его, можно делать довольно широкие обобщения. Я, по крайней мере, читая работы по культурологическому анализу, делал. И наконец, такая форма просто привычна и удобна для меня, ибо именно в таком виде я обычно делаю записи клинических случаев (если делаю).

Итак, начнем.

Неизвестный (в дальнейшем — Н): Я обзавелся норой, и, кажется, получилось удачно. Снаружи видно только большое отверстие, но оно в действительности никуда не ведет: сделаешь несколько шагов — и перед тобой стена из песчаника⁸⁶.

⁸⁶ Кафка Ф. Нора // Ф. Кафка. Превращение. М., 2006. С. 266.

Аналитик (в дальнейшем — А): Нора — это универсальный символ вагины и материнского лона. Таким образом, Неизвестный символически вернулся в материнское лоно, что считает большой удачей, так как он спрятался от страшного окружающего мира. Так маленький Лужин, не желая идти в гимназию, убежал и спрятался в загородном дачном доме.

Н: Но ошибется тот, кто решит, будто я труслив и только из трусости обзавелся этим жильем⁸⁷.

⁸⁷ Там же. С. 267.

А: Действительно, тут нельзя говорить о трусости в бытовом смысле. Речь идет о сильнейшей параноидной тревоге, что мы увидим в дальнейшем.

Н: …и даже сейчас, когда моя жизнь достигла своего зенита, у меня не бывает ни одного вполне спокойного часа; там, в этой точке, среди темного мха, я смертен, и в моих снах я частенько вижу, как вокруг нее неустанно что-то вынюхивает чья-то похотливая морда⁸⁸.

⁸⁸ Там же.

А: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу».

Сновидение, как известно даже детям, — «королевская дорога в Бессознательное». А повторяющееся сновидение особенно. Кто эта «похотливая морда»? И что она вынюхивает? Возможно, в этих снах отражается страх перед женщиной, страх перед вагиной, которая может сожрать, поглотить, если раньше могла родить.

Н: …именно осторожность требует, чтобы для меня всегда был открыт путь к бегству, и чтобы я рисковал жизнью, а это, увы, бывает очень часто. Для всего здесь нужны очень сложные расчеты, и подчас радости гибкого ума являются единственным побуждением, чтобы продолжать эти расчеты. Я должен иметь возможность немедленно бежать; разве, несмотря на всю мою бдительность, я гарантирован от нападения с совершенно неожиданной стороны? Мирно живу я в самой глубине своего дома, а тем временем противник откуда-нибудь медленно и неслышно роет ход ко мне⁸⁹.

⁸⁹ Кафка Ф. Нора. С. 267.

А: Бегство, избегание — это типическая маниакальная защита. Маниакальная защита позволяет не переживать боль потери, но отрицать ее. Убегал, прятался в дачном доме еще ребенком Саша Лужин. И вся жизнь его была убеганием. Но здесь маниакальная защита, скорее всего, связана не с болью потери, не с депрессивной тревогой, но с параноидной, связанной с идеей преследования, более патологической (для взрослого). Плохой объект угрожает, он хочет наброситься и разорвать, уничтожить.

Н: …могу ощутить, как мой преследователь впивается зубами в мою ляжку⁹⁰.

⁹⁰ Там же. С. 268.

А: Right-right-right… Впивается в ляжку, а потом раздирает на куски и сжирает.

Н: И угрожают мне не только внешние враги. Есть они и в недрах земли. Я их еще никогда не видел, но о них повествуют легенды, и я твердо в них верю. Это существа, живущие внутри земли; но дать их описание не могут даже легенды. Сами жертвы едва могли разглядеть их; только они приблизятся, и ты услышишь, как скребутся крепкие когти прямо под тобой в земле, которая является их стихией, и ты уже погиб. Тут уж не спасет то, что ты в своем доме, ведь ты скорее в их доме. От них не спасет и другой выход, хотя он, вероятно, вообще не спасет, а погубит меня, но все-таки в нем моя надежда и без него я не смог бы жить⁹¹.

⁹¹ Там же.

А: Живущие внутри земли — это, вероятно, хтонические чудовища⁹² из Коллективного Бессознательного, которые стремятся задушить, как Сфинкс, или разорвать на куски и сожрать, как Дракон. И нет от них спасения.

⁹² Хтонические чудовища (от греч. χθών — земля, почва) дисгармонические, змееподобные существа, порождения подземного царства. Карл Густав Юнг ввел термин «архетип хтонической матери» — понятие, в общем, родственное «абсолютно плохому объекту» в теории Мелани Кляйн.

Н: Через них ко мне попадают всякие мелкие твари, которых я пожираю, так что я могу для скромного поддержания жизни заниматься охотой тут же, не покидая своего жилья; это, конечно, очень ценно⁹³.

⁹³ Кафка Ф. Нора. С. 268.

А: Мелкие твари в сновидениях, как учит нас отец-основатель психоанализа, обычно символизируют сиблингов — братьев и сестер.

Н: Тогда обычно наступают особенно мирные времена, я постепенно переношу места своих ночлегов все больше внутрь, как бы сужая круг, окунаюсь в запахи все глубже, так что однажды ночью вдруг оказываюсь не в силах переносить их, бросаюсь на укрепленную площадку, решительно расправляюсь с запасами, наедаясь до одурения самым лучшим, тем, что я больше всего люблю.

Счастливые, но опасные времена; тот, кто решил бы воспользоваться ими, мог бы легко и не подвергая себя опасности погубить меня⁹⁴.

⁹⁴ Там же. С. 272.

А: Помимо нервной анорексии, о которой рассказывалось в свое время⁹⁵, известно и другое пищевое расстройство — булимия. Булимия — это ненормальное, неукротимое желание есть, пожирать; чрезвычайная жадность. Мелани Кляйн связывала жадность младенца (так же как и отказ от пищи) с особым типом дефицитных объектных отношений и чрезмерной параноидной тревогой. Младенец старается пожрать объект полностью, исчерпать его до конца, чтобы взять его под контроль, чтобы он перестал представлять опасность. Пища становится главным способом получения удовольствия и удовлетворения. На какое-то время это обжорство дает чувство безопасности, «счастья», но «опасные времена» быстро возвращаются. И вот уже неизвестный враг снова готов напасть и погубить.

⁹⁵ См. главу 3 «Мастера пост-искусства».

Н: …вот здесь вход в мой дом, иронически заявлял я тогда незримым врагам и уже видел, как все они задыхаются в этом лабиринте⁹⁶.

⁹⁶ Кафка Ф. Нора. С. 273.

А: Их там душит и пожирает, наверное, Минотавр… Здесь снова возникает тема фантазии об удушающей матке. Если земное чрево, «мать сыра земля», таит угрозу для тебя, то оно столь же опасно и для твоих врагов! Конечно, скептики могут возразить, что существуют рациональные причины боязни земных недр. Многовековой опыт жизни в пещерах, опыт добычи угля и руды учит тому, что там, под землей, нас подстерегают реальные опасности (обвалы, нехватка воздуха и пр.). Это так. Но, возразим мы скептикам, этот многовековой опыт лишь подкрепляет, лишь накладывается на индивидуальный опыт переживания травмы рождения.

Н: Достаточно мне направиться в сторону выхода, и хотя меня еще отделяют от него множество ходов и площадок, мне уже кажется, будто я попал в атмосферу большой опасности, будто моя шкурка утончается и я скоро лишусь ее, окажусь голым и в это мгновение услышу торжествующий вой моих врагов⁹⁷.

⁹⁷ Там же. С. 274.

А: Многие психоаналитики обращали особое внимание на значение кожи — она служит между Я и не-Я как бы границей, отделяет самость от объектов. Американский психоаналитик Рэне Шпиц писал в отношении детской экземы, что мы могли бы задаться вопросом, что представляет собой эта реакция кожи — попытку адаптации или защитный механизм? Реакция ребенка может быть своего рода попыткой воззвать к матери, заставить ее чаще прикасаться к нему, но может быть и формой нарциссического ухода от мира, в том смысле, что благодаря экземе ребенок обеспечивает себе соматические раздражители, в которых ему отказывает мать.

Динора Пайнз подчеркивает значение кожи как средства общения между младенцем и матерью в тот период, когда у ребенка закладываются основы первичной идентификации, т. е. считает ее одним из основных и архаичных каналов их довербального общения, по которому невербальный аффект передается соматически и становится доступен наблюдению. Невербальные аффекты младенца могут найти выражение через его кожу⁹⁸.

⁹⁸ Пайнз Д. Бессознательное использование своего тела женщиной. Психоаналитический подход. СПб., 1997.

Мелани Кляйн пишет, что характерной чертой наиболее раннего отношения к хорошему (внутреннему и внешнему) объекту является тенденция идеализировать его. В состоянии фрустрации или тревоги младенец испытывает побуждение обратиться в бегство, он бежит к своему внутреннему идеализированному объекту как к средству спасения от преследования. Этот механизм может привести к различного рода серьезным нарушениям: когда параноидная тревога слишком сильна, бегство к идеализируемому объекту приобретает черты чрезмерные, что затрудняет Эго-развитие и нарушает объектные отношения. В результате Эго может ощущаться как полностью зависимое от внутреннего объекта, как некая оболочка.

Таким образом, ощущение, что «шкурка утончается», как отражение чрезмерной параноидной тревоги — это проявление нарушения развития Эго и объектных отношений. Неизвестный кожей чувствует опасность, которую не может назвать, ибо нет слов для обозначения ее. Это — неадаптивная защита, объективация и сомотизация параноидной тревоги.

Н: У меня возникает тогда такое чувство, словно я стою не перед своим домом, а перед самим собой, словно я сплю и мне удается, будучи погруженным в глубокий сон, одновременно бодрствовать и пристально наблюдать за собой⁹⁹.

⁹⁹ Кафка Ф. Нора. С. 275–276.

А: Шизоидная защита, расщепление — одна из примитивных архаических защит, описанных Мелани Кляйн и присущих параноидно-шизоидной позиции. В Эгопсихологии принята модель работы психоаналитика: его Эго расщепляется на эмпатийное — чувствующее, переживающее (как бы спящее), и наблюдающее — контролирующее, анализирующее. Так что, можно сказать, Неизвестный — «сам себе психоаналитик».

Н: За все это время я ни разу не видел у самого входа никого, кто бы что-то выслеживал, не видел — к моему и его счастью, ибо я, обезумев от страха за свое жилище, вцепился бы ему в горло¹⁰⁰.

¹⁰⁰ Там же. С. 276.

А: Здесь тоже можно обнаружить примитивную защиту — проективную идентификацию, при которой манифестируемое влечение к смерти и собственные деструктивные импульсы Неизвестного (желание вцепиться в горло) приписываются внешним врагам, проецируются на них и усиливают, в свою очередь, параноидную тревогу — «безумие от страха».

Любопытно, что страх здесь Неизвестный испытывает не за себя, не за свою жизнь, но за свое жилище. А как ранее отмечалось, его жилище (нора) может символизировать материнское лоно, мать. Это можно истолковать, как страх разрушить, уничтожить внешний объект, мать, своими деструктивными фантазиями.

Н: Итак, то, что я здесь придумываю, лишь убогие и тщетные попытки самоуспокоения, и это обманчивое самоуспокоение может навлечь на меня гораздо более грозную опасность. Нет, не я наблюдаю, как думал, свой сон, скорее я сам сплю, а это бодрствует мой погубитель¹⁰¹.

¹⁰¹ Там же. С. 277.

А: Татьяна Толстая назвала Кафку самым «сонным» писателем, имея в виду, что события в его произведениях развиваются по типу кошмарных сновидений. Неизвестный себя ощущает беззащитным спящим младенцем, на которого может напасть и погубить любой. И он сам понимает, что его попытки стать одновременно и наблюдателем и спящим тщетны. Это лишь шизоидные защиты.

Н: И я вырываюсь из тисков всех сомнений и среди бела дня бегу прямо к двери, чтобы уже наверняка поднять ее, но я уже не могу этого сделать, я миную ее и нарочно кидаюсь в заросли терновника, желая наказать себя, наказать за вину, которой не ведаю¹⁰².

¹⁰² Кафка Ф. Нора. С. 278.

А: И тут остается сказать вслед за Бобчинским и Добчинским: «Э!» Значит, Неизвестный желает сам себя наказать за неведомую ему самому вину?! Чувство вины — это основное чувство, определяющее депрессию, а депрессия — состояние, генетически связанное с депрессивной позицией. Депрессивная же позиция, в свою очередь, характеризуется тем, что младенец в фантазиях уничтожает объект (мать) своими агрессивными импульсами и переживает чувство вины, а вследствие этого и депрессивную тревогу… Депрессивная тревога связана с утратой объекта или с ожиданием такой утраты. Но причины этих чувств, как правило, не осознаются, и человек желает получить наказание за неизвестную ему самому вину.

Получение наказания, искупающего вину, является в этом случае защитой — репарацией. Репарация — это Эго-защитный механизм, уменьшающий чувство вины с помощью действия, предназначенного компенсировать воображаемый вред, якобы нанесенный амбивалентно катектированному объекту, процесс воссоздания внутреннего объекта, который в фантазии был разрушен.

Н: Ведь тот, у кого возникнет охота последовать за мной, может вовсе и не быть настоящим врагом, это может быть любой простачок, любая противная маленькая тварь, которая пойдет за мной из любопытства, а потом, сама того не ведая, станет предводительницей всего мира, восставшего против меня; и даже такой тварью она может не быть; возможно — и это нисколько не лучше первого, во многих отношениях это даже самое худшее, — возможно, что врагом окажется кто-нибудь из моей же породы, знаток и ценитель вырытых нор, один из лесных братьев, любитель тишины, но ужасный негодяй, который хочет получить жилище, не трудясь¹⁰³.

¹⁰³ Там же. С. 278–279.

А: Наибольшую опасность представляет собой не «противная маленькая тварь», а кто-то такой же, как Неизвестный, «из моей же породы», такой же «знаток и ценитель нор», полностью идентичный ему. То есть, может быть, он сам? Некая часть его личности? А как уберечься от самого себя?

Н: И тут я углубляюсь в технические расчеты, начинаю снова грезить о совершенном убежище, и это немного успокаивает меня; закрыв глаза, я с восторгом рисую себе вполне и не вполне отчетливые возможности создать такое жилье, чтобы из него легко было выскальзывать и проскальзывать обратно¹⁰⁴.

¹⁰⁴ Там же. С. 280–281.

А: Защититься можно, в частности, «углубившись в технические расчеты». Это «анальная» защита: стремление упорядочить, подсчитать, рассчитать и таким способом взять под контроль. Так Лужин защищался шахматными расчетами от наступающей угрожающей действительности.

Н: …моя крепость, которая никак не может принадлежать никому другому и настолько моя, что я здесь, в конце концов, спокойно приму от врага и смертельную рану, ибо кровь моя впитается в родную землю и не исчезнет¹⁰⁵.

¹⁰⁵ Кафка Ф. Нора. С. 282.

А: Чрезвычайно русское, между прочим, ощущение — защита, идущая от «родной земли», отождествляемой с матерью (былинная «мать сыра земля»). Эту характерную русскую черту — постоянное чувство своей близкой связи с родной землей, с родной матерью и с Богоматерью — отметил Дэниел Ранкур-Лаферрьер в монографии, посвященной традиции почитания икон Божьей Матери в России¹⁰⁶. Фантазия о том, что «кровь моя впитается в родную землю и не исчезнет», столь же знаменательна: кровь не исчезнет, так как даст жизнь потомству, она ассоциируется со спермой, попавшей в лоно земли. Представления эти связаны с архаикой, первобытностью, присущей и выползающим из земли хтоническим чудовищам.

¹⁰⁶ Ранкур-Лаферрьер Д. Традиция почитания икон Богоматери в России глазами американского психоаналитика. М., 2005.

Н: Ведь ради вас, ходы и площадки, и прежде всего ради твоих вопросов, главная укрепленная площадка, пришел я сюда, рисковал жизнью, после того как имел глупость долгое время дрожать за нее и откладывать свое возвращение к вам. Какое мне дело до опасностей, когда я с вами! Ведь вы — часть меня, а я — часть вас, мы связаны друг с другом, что может с нами приключиться?¹⁰⁷

¹⁰⁷ Кафка Ф. Нора. С. 284.

А: Неизвестный связан с «ходами и площадками» своей норы так тесно, что они — часть его, а он — часть их! Здесь можно увидеть интроективную идентификацию в действии: Неизвестный чувствует свою неразделимость с норой и одновременно интроецирует, присваивает, приписывает себе ее свойство обеспечивать безопасность, осуществлять защиту. Так и младенец, не сепарируясь от матери, ощущает свою защищенность.

Н: Один из этих любимых планов состоял в том, чтобы отделить укрепленную площадку от окружающей земли, то есть оставить ее стены толщиной, примерно равной моему росту, и создать вокруг укрепленной площадки пустое пространство, соответствующее размерам стен, все же сохранив, увы, маленький, не отделимый от земли фундамент. Это пустое пространство я всегда рисовал себе — и не без основания — как самое лучшее место для жизни, какое только могло существовать для меня¹⁰⁸.

¹⁰⁸ Там же. С. 288.

А: То, что Неизвестный представляет оптимальным для себя укрытием оболочку, находящуюся в пустоте, подтверждает мысль о символическом значении норы: это материнское лоно, матка, в которой не родившийся еще младенец может чувствовать себя в безопасности.

Н: Тогда не возникло бы в стенах никаких звуков, никакого нахального рытья чуть не под самой площадкой, тогда там воцарился бы мир, и я был бы его сторожем; тогда я не прислушивался бы с отвращением к возне мелюзги, но с восторгом к тому, что сейчас совершенно от меня ускользает: к шелесту тишины на этой площадке¹⁰⁹.

¹⁰⁹ Кафка Ф. Нора. С. 288–289.

А: Людей, не вполне психически уравновешенных, «нервных», очень часто больше всего раздражают нарушающие тишину шумы — мешают размышлять, читать, не дают уснуть. В шумах слышится им скрытая угроза: «нахальное рытье», переговоры заговорщиков за стенкой, притворный храп притаившихся в ночи врагов. И желание Неизвестного прислушаться к «шелесту тишины», защититься от шума, вполне естественно¹¹⁰.

¹¹⁰ У меня было много пациентов, с которыми я обсуждал проблему защиты от шума. Они часто фантазировали на приеме о всевозможных способах уберечься от него: носить затычки в ушах, отрезать себе уши (как Ван Гог), обить комнату войлоком, глушить внешний шум, создавая свой собственный etc. Одним из обсуждавшихся вариантов, кстати, был вырыть под окнами дома, в палисаднике, пещеру, нору.

Н: А может быть — и такая мысль закрадывается мне в голову, — тут действует животное, которое мне еще неведомо? Возможно. Правда, я уже давно и очень внимательно наблюдаю жизнь здесь, под землей, но ведь мир многообразен и неприятных сюрпризов в нем достаточно¹¹¹.

¹¹¹ Кафка Ф. Нора. С. 289.

А: Неизбывная готовность Неизвестного к «неприятным сюрпризам» свидетельствует об интенсивности его параноидных импульсов.

Н: Теперь я решил изменить метод. Я буду рыть в направлении звука настоящий большой ров и не перестану до тех пор, пока, независимо от всяких теорий, не обнаружу его истинную причину. И тогда я устраню ее, если это окажется в моих силах, если же нет, то хоть буду знать наверное, в чем дело. И это знание принесет мне либо успокоение, либо отчаяние, но пусть будет как будет — то или другое; оно будет бесспорным и оправданным. От этого решения мне становится легче¹¹².

¹¹² Там же. С. 290.

А: Как выше говорилось, шум вызывает раздражение, потому что за ним может крыться угроза. А, конечно, самая страшная угроза — неведомая. И желание объективировать угрозу, превратить неясную тревогу в ожидание конкретной опасности, закономерно. Человек нередко очертя голову бросается навстречу опасности для того лишь, чтобы защититься от еще более страшной неизвестности.

Н: …я, вероятно, охотнее всего начал бы где попало — слышно там что-нибудь или не слышно — упрямо и тупо рыть землю только ради самого рытья, почти как мелкие твари, которые роют или совсем без смысла, или потому, что они жрут землю¹¹³.

¹¹³ Там же. С. 291.

А: «Мелкие твари», символизирующие братьев и сестер, мало того что роют, но еще и «жрут землю» — пожирают материнское тело в фантазиях Неизвестного.

Н: Когда я вернусь, и спокойствие будет восстановлено, я окончательно исправлю погрешности, тогда все удастся сделать мигом. Да, в сказках все совершается мигом, и подобное утешение тоже сказка¹¹⁴.

¹¹⁴ Там же. С. 292.

А: Фантазия о том, что «все удастся сделать мигом», не прикладывая значительных усилий, входит в структуру маниакальных защит, описанных Мелани Кляйн и Дональдом Винникоттом. И это, можно сказать, национальная русская архетипическая ситуация — чтобы все делалось «по щучьему велению, по моему хотению». Русские сказки и былины лишь отражают эту тягу к мгновенному магическому исполнению желаний. А человек, находящийся в маниакальном состоянии, становится малоспособным к созидательному труду: ему представляется, что все его замыслы обязаны сразу реализовываться, а если этого не происходит, он оставляет их и бросается к следующим.

Н: …где-нибудь, где это кажется необходимым, а таких мест достаточно, начинаешь машинально что-то делать, как будто явился надзиратель и перед ним нужно разыгрывать комедию¹¹⁵.

¹¹⁵ Кафка Ф. Нора. С. 293.

А: Появление надзирателя, перед которым надо разыгрывать комедию, — это выход на сцену фантазийной родительской (отцовской) инстанции. Причем отцовская фигура здесь эдипальна (в отличие от норы или «родной земли», символизирующих доэдипову мать). За отцовской фигурой можно спрятаться от ответственности: это он, надзиратель, заставляет рыть, заставляет вгрызаться, внедряться в тело «матери-земли», а Неизвестный лишь пассивно подчиняется его приказу.

Н: …рытье где попало большого разведочного рва, который преследовал бы в сущности одну цель — направить все мои силы на поиск опасности в нелепом страхе, что она слишком скоро сама меня настигнет¹¹⁶.

¹¹⁶ Там же. С. 294.

А: Снова Неизвестный говорит о том, чтобы ринуться навстречу опасности, обнаружить ее источник, объективировать. То, что эта идея повторяется, свидетельствует о значимости стоящих за ней переживаний.

Н: Но напрасны все призывы к спокойствию, фантазия не останавливается, и я, кажется, начинаю верить — бесполезно отрицать это перед самим собой, — что шипенье исходит от животного, притом не от нескольких и мелких, а от одного-единственного и крупного¹¹⁷.

¹¹⁷ Там же. С. 295.

А: Почему у Неизвестного возникают сомнения: или это подземные ручьи журчат, или мелкие зверьки шуршат, или крупное животное шипит? Ему приходится все время спорить с самим собой, уговаривать себя, то призывать к спокойствию, то признаваться в фантазиях. В действительности этот монстр — внутренний «абсолютно плохой» объект; его Неизвестный носит в своей душе, и он проецируется на продукт параноидных фантазий — на угрожающее шипящее животное. Одновременно наличие плохого внутреннего объекта отрицается (отрицание — один из примитивных защитных механизмов в концепции Мелани Кляйн), но «бесполезно отрицать это перед самим собой», отрицание не спасает от тревоги полностью.

Н: Шипенье я могу объяснить только тем, что главным орудием животного служат не когти, которыми он, может быть, только себе подсобляет, а его морда или хобот; они, помимо чрезвычайной силы, также заострены. Одним мощным толчком вонзает он хобот в землю и выхватывает большой ком; в это время я ничего не слышу, это и есть пауза; а затем он втягивает воздух для нового толчка¹¹⁸.

¹¹⁸ Кафка Ф. Нора. С. 296.

А: В страшном шипящем животном посредством конденсации — одного из первичных процессов — соединяется несколько образов. Это животное носит и черты отца (поэтому оно острым фаллическим хоботом вонзается в тело матери-земли), и внутреннего «абсолютно плохого» объекта (поэтому оно наносит вред материнскому телу, выхватывая из него «большой ком»), и преследователя, выразителя параноидных фантазий (поэтому острая морда и когти угрожают не только и не столько «матери-земле», сколько самому Неизвестному).

Н: Именно в качестве хозяина этого огромного и непрочного сооружения я, конечно, беззащитен против всякой атаки. Счастье владеть им избаловало меня, уязвимость моего жилья сделала и меня уязвимым, его повреждения причиняют мне боль, словно это повреждения моего собственного тела¹¹⁹.

¹¹⁹ Там же. С. 296–297.

А: Нора — выстроенная (вырытая?) система защит — начинает восприниматься в итоге как «непрочное сооружение». Действительно, система защит эта неадекватна, она является невротической (или даже, скорее, психотической). Но попытки разрушить ее (или же переделать) посредством интервенций, внешних воздействий, причиняют Неизвестному боль, такую же боль, как повреждения собственного тела!

Н: Сидя в моей земляной куче, я, конечно, могу мечтать о чем угодно, о взаимопонимании тоже, хотя слишком хорошо знаю, что взаимопонимания не существует и что едва мы друг друга увидим, даже только почуем близость друг друга, мы потеряем голову и в тот же миг, охваченные иного рода голодом, даже если мы сыты до отвала, сейчас же пустим в ход и когти и зубы¹²⁰.

¹²⁰ Там же. С. 300.

А: Неизвестный предчувствует, что агрессивность — это такой же изначальный инстинкт, как чувство голода или как сексуальность. Или даже более сильный. И агрессивность, деструктивность перемешаны, переплетены с сексуальностью. «Только почуяв близость друг друга» (не правда ли, есть в этой фразе сексуальная окрашенность?), он и животное, невзирая на сытость, пустят в ход «и когти и зубы». А может быть, взаимное нападение предупреждает возможность сексуальной близости, защищает от пугающей перспективы запретных сексуальных отношений? И не потому ли эти отношения запретны, что они гомосексуальны, что «крупное животное» явственно фаллично — обладает острым, всюду проникающим хоботом, да еще, как говорилось ранее, что-то вынюхивает своей «похотливой мордой» и является «знатоком и ценителем нор»?

Агрессия как защита от пугающей действительности, от живой жизни, столь же возможна (и столь же непродуктивна), как и защита Лужина, как аутоагрессия — уход из жизни.

Н: …когда я пытался рыть в разных местах, оно могло меня услышать; правда, роя землю, я произвожу очень мало шума, а если бы оно меня услышало, и я что-нибудь заметил бы, оно должно было хотя бы делать частые перерывы в работе и прислушиваться… Но все оставалось неизменным…¹²¹.

¹²¹ Кафка Ф. Нора. С. 301.

А: Действительно, вырытая нора ничего не изменила для Неизвестного: все так же угрожал окружающий мир, все так же подбиралось крупное животное с острым хоботом наперевес; призванная защищать нора не спасла, но оказалась хрупкой и уязвимой, как и собственное тело.

Хрупким и уязвимым оказалось и тело самого Франца Кафки. Он умер в возрасте сорока одного года от туберкулеза.