Часть первая. Истоки.
7.
После своего первого визита, Карлос старался видеться со мной как можно чаще. В отличие от Лидетт, я интересовалась его прошлым, и он рассказал мне историю о том, что на самом деле он родился в Италии, 25 декабря 1931 года, у шестнадцатилетней девушки, которой пришлось из-за этого заканчивать школу в Швейцарии. Его отец, профессор, познакомился с его матерью, Сусаной Навоа, когда путешествовал по свету. Тетка по материнской линии приехала в Италию и сразу после рождения Карлоса взяла его под свою опеку, перевезя из Италии в Бразилию, на семейную ферму, расположенную неподалеку от Сан-Паулу. На этой ферме он вырос, учился в местной школе, а затем отправился в Италию, где поступил в художественную школу. После этого он в качестве иммигранта прибыл в Нью-Йорк — открывать для себя огромный американский континент. В Северной Америке он якобы посещал художественные школы Монреаля и Нью-Йорка, но никак не мог выбрать предмета для специализации.
Здесь стоит отметить, что у Карлоса не было какой-то определенной цели, чтобы лгать мне или Лидетт. Однако эта ложь придавала его личности больший масштаб, а его картинам и скульптурам большую значимость. Впрочем, она явно не была частью какого-то продуманного и далеко идущего плана. Просто в те времена для него не было никакого смысла упорно цепляться за точность в изложении своего прошлого. Такое время наступило позднее, когда дон Хуан потребовал от него стереть из памяти историю своей жизни.
А тогда Карлос просто развлекался, выдумывая разные истории из своей жизни. И, делая это, он буквально расцветал. Постепенно он начал морализировать на темы своих историй, и друзья заметили, что они стали приобретать все более дидактичный уклон. Однажды вечером, когда он испытывал особенно сильную депрессию, а с ним это случалось довольно часто, я спросила, почему он больше не улыбается. Карлосу было мало просто ответить, ему непременно надо было поморализировать на эту тему — ведь он был серьезным человеком и хотел, чтобы я была спокойна, — ничего страшного в его неулыбчивости нет. Оказалось, что если у кого и есть проблемы, так это у меня, поскольку я "чертовски легкомысленна". Иногда я готова часами говорить о глупейших и ничтожнейших вещах, вроде одежды, цвета новых штор и тому подобных пустяках.
Карлос рассказывал мне о том, как служил в армии, был ранен, и с тех пор у него остался шрам в нижней части живота и паху. Это якобы было настолько серьезное ранение, что пока он находился на краю смерти, его череп буквально раскалывали разные экзистенциальные вопросы. Именно тогда он и стал таким серьезным. По его словам, он служил в разведывательном подразделении в Испании или Корее, или где-то еще.
- Было темно, когда пришли враги, — рассказывал он, — и я уже спал.
Далее из его рассказа следовало, что он проснулся от криков своих однополчан. К тому времени, когда он понял, что произошло, все бойцы его отделения или спаслись бегством, или были убиты. В лагере оставался только он. Каким-то чудом враги его не нашли. Карлос присел на койке, всматриваясь в темноту и чутко прислушиваясь к малейшему звуку. Долгое время ничего не происходило, а затем он увидел смутные очертания врагов, которые шли — он звал это абсолютно точно, — чтобы убить его. Их было примерно полдюжины, и они набросились на него, сбросили на землю, связали лодыжки и подвесили на дерево вниз головой. Кровь прилила к мозгу и его охватила паника. Он почти не заметил штыка, которым его ударили в живот и который проник в пах.
Хлынувшая кровь залила его грудь, плечи, волосы, а от боли помутился рассудок. Когда он очнулся, то обнаружил себя распростертым на операционном столе — над ним тихо переговаривались врачи. Они еще не знали, что Карлос пришел в сознание и слышит их разговор, поэтому не скрываясь объявили, что ему не выжить.
Карлос рассказывал, что в какой-то момент он решил следующее: если ему все-таки удастся выжить, то он непременно станет другим человеком. Как только он получит эту возможность, то станет дорожить каждой минутой. Все, что он понял в тот необыкновенный момент, было необычайно важно.
Рассказывая, Карлос наклонился ко мне, и лицо его стало очень печальным. После этого, продолжая он, его отношение к жизни полностью изменилось. Он поклялся, что сколько бы времени ему ни было отпущено, он будет дорожить каждой минутой. Смерть может наступить в любой момент, поэтому надо жить, не забывая об этом ни на секунду. Второй раз Карлос упомянул о службе в армии, когда мы обсуждали проблему покупки дома и он заявил, что может обратиться за ссудой для ветеранов. И хотя мы не стали обращаться за этой ссудой, я сразу ему поверила, тем более что он держался очень скромно и даже сам стригся перед зеркалом. За исключением того случая, когда Карлос случайно отхватил себе прядь волос на затылке — после этого ему какое-то время даже пришлось носить повязку, — он стриг себя очень искусно.
Кроме того, он умел перешивать и латать свою одежду. Порой он рассказывал, что научился этому в армии, порой — в таборе итальянских цыган. В архивах Министерства обороны нет никаких документов, подтверждающих службу Карлоса в армии.
На самом деле после приезда в Америку Карлос слонялся по Калифорнии — искал возможность подработать, совершенствовал свой английский и пытался скопить денег, чтобы поступить в колледж. Время от времени он писал домой.
Лусия все еще хранит эти письма, в которых он рассказывает о своей мнимой службе в армии и о том, как вынужден был оставить службу то ли после легкого ранения, то ли после "нервного шока".
Рассказывая все эти истории, Карлос как бы создавал себе более впечатляющую биографию. Это как если бы молодой, неуверенный в себе человек пытался выглядеть как можно более респектабельным и, в процессе этого, постепенно избавлялся от своего настоящего прошлого.
Но нельзя сказать, что абсолютно все было неправдой. Карлос описывал мне свою любовь к матери, свое желание стать скульптором, свою двойственную натуру. Но к этим искренним излияниям добавлялись выдуманные истории, вроде его мнимой службы в армии. Рассказывая подобные истории, Карлос постепенно начал испытывать пьянящее чувство свободы и непринужденности. И он действительно освобождался, напуская туману в свое прошлое. В данном случае он походил на автора, придумывающего себе персонаж, которым, в сущности, был он сам.
