Глава I. ПОЗНАНИЕ В СОЦИАЛЬНО–ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

4. От старого знания к новому

Когнитивный диссонанс

Одним из важнейших качеств социально–политических представлений является уровень их динамизма, способности к изменению и обновлению под влиянием новых знаний и опыта. Механизм реакций человека на новую информацию, противоречащую его сложившимся представлениям (убеждениям, ценностям) интенсивно изучается в социальной психологии. В исследованиях по этой проблеме центральную роль играет концепция когнитивного диссонанса, сформулированная в 50–х годах американским социопсихологом Л. Фестингером. Суть ее состоит в том, что при конфликте двух релевантных, т.е. соотносимых по своему объекту, относящихся к одному и тому же вопросу, но несовместимых между собой «когниций» (знаний), человек испытывает чувство психологического дискомфорта. Дискомфорт становится побудительной силой психической активности, направленной на преодоление конфликта. В зависимости от индивидуальных особенностей людей, культурных и иных факторов конфликт преодолевается разными способами. Человек может усвоить новое знание и отбросить старое или же, напротив, он может стремиться укрепить старое представление, всячески преуменьшая значение и достоверность новой информации, психологически «отворачиваясь» от нее. Фестингер приводит пример курильщика, получившего информацию о том, что курение вызывает раковые заболевания. Знание об удовольствии, доставляемом курением, вступает в конфликт со знанием об его губительных последствиях. Под влиянием новой информации одни курильщики предпримут волевые усилия, чтобы преодолеть вредную привычку, другие будут искать аргументы, снижающие ее достоверность⁴⁶.

⁴⁶ Частичный русский перевод работы Фестингера см.: Современная зарубежная социальная психология: Тексты. М., 1984. С. 97. Далее: Современная зарубежная социальная психология.

Нетрудно найти примеры, подтверждающие действие механизма когнитивного диссонанса в социально–политической психологии Вернемся к ситуации, которая уже упоминалась выше и особенно близка опыту российских читателей. За относительно краткий период, начавшийся в годы перестройки, множество советских людей перешли от веры (пусть довольно вялой и формальной) в социализм сначала, к идеологии глубокого реформирования, «очеловечивания» социализма, а затем и к полному отказу от этой веры и переориентации на «западные» социально–политические ценности. Решающую роль в этом процессе сыграла новая информация (не только фактическая, но и аналитическая и обобщающая) о том, «как мы жили и как живем», ставшая доступной благодаря гласности. В то же время другая, меньшая часть общества, напротив, укрепилась в консервативных–коммунистических и национал–патриотических воззрениях, предельно идеализируя старые тоталитарные порядки. Их сопротивление новому привело страну в октябре 1993 г. на грань гражданской войны. По всей вероятности, среди тех, кто, потрясая красными знаменами, портретами Ленина и Сталина, выходил на митинги оппозиции, было немало таких, кто десятью годами раньше не проявлял никакого идеологического рвения, ругал власть и жаловался на тяжелую жизнь.

Характерно, что и сторонники противоположного «рыночного» мировоззрения тоже отсекали от себя информацию, противоречащую их вновь обретенным взглядам. И в реформаторской прессе, и в обычных частных разговорах западный мир представал чуть ли не земным раем, все что еще недавно говорилось о «пороках капитализма», в том числе и вполне достоверные знания об его теневых сторонах, старательно изгонялось из памяти.

Все эти сдвиги в общественном сознании частично объяснимы психологической теорией когнитивного диссонанса. В известных опытах Дж. Брема этот феномен исследовался в связи с процессом принятия решения. Испытуемым предлагалось оценить два бытовых электроприбора. Затем им передавался выбранный прибор и вновь предлагалось оценить оба прибора — выбранный и отвергнутый. Выяснилось, что испытуемые значительно повысили оценку ранее выбранного прибора и снизили отвергнутого. Иными словами, они испытали потребность в подкреплении принятого решения, обусловленную когнитивным диссонансом — противоречием между знанием, обусловившим принятое решение, с одной стороны, и данными (негативными характеристиками выбранного и позитивными отвергнутого объекта), ставящими это решение под сомнение, — с другой. Диссонанс преодолевался путем завышения качеств первого и занижения второго⁴⁷. В идеализации Запада советским общественным мнением в сущности проявился тот же психологический механизм.

⁴⁷ Brehm J.W., Cohen A.R. Explorations in cognitive dissonance. N.Y., 1962.

Приведенные примеры показывают, что теория когнитивного диссонанса позволяет проникнуть в некоторые психологические механизмы, регулирующие идейно–политическую дифференциацию общественного сознания в условиях резкого обновления социального опыта и знаний (вероятно, излишне добавлять, что она регулируется отнюдь не только этими механизмами). Теория помогает понять психологическую природу отторжения нового, консервативного синдрома, присущего многим людям и социальным группам, объяснить, почему расхождения во мнениях, в принципе, преодолимые на основе их рационального, логически обоснованного сопоставления и синтеза, нередко перерастают в непримиримую конфронтацию. Однако такое объяснение сталкивается с рядом трудностей, связанных с недостаточной ясностью самой теории Фестингера.

Одна из таких трудно разрешимых проблем, отмечаемых в социально–психологической литературе, состоит в определении условий, при которых возникает когнитивный диссонанс, границ самого этого явления. Можно ли любое противоречие между старым представлением и новым знанием считать когнитивным диссонансом, т.е. внутренним психическим конфликтом, вызывающим дискомфорт и потребность в его преодолении? Фестингер выделяет четыре класса ситуаций, обусловливающих когнитивный диссонанс: логическое несоответствие, несоответствие культурным образцам, несоответствие нового знания более широкой системе представлений, несоответствие прошлому опыту. Однако, как показали экспериментальные исследования, существуют сильные индивидуальные различия в психической реакции на все эти несоответствия. О двух основных типах реакций: изменении представлений и отторжении нового знания уже говорилось выше; в первом приближении их можно объяснить уровнем динамизма индивидуального интеллекта, различиями между ригидным и пластичным его типами.

Однако различия в реакциях не ограничиваются этим. Как отмечает известный исследователь когнитивного диссонанса Э. Аронсон, «разным людям нужна различная сила диссонанса, чтобы привести в действие силы, направленные на его уменьшение»; то, что является диссонансом для одних, другими вообще не воспринимается как конфликт или несоответствие⁴⁸. В сфере социально–политической психологии это наблюдение можно подтвердить, например, данными о динамике рейтинга ведущих политических деятелей. Как известно, они меняются очень часто и быстро под влиянием текущей политической конъюнктуры, причем, получая одну и ту же информацию о действиях данного персонажа, одни люди перестают доверять ему, а другие остаются на прежней позиции. Имеем ли мы в подобных случаях дело с когнитивным диссонансом? Ведь вполне возможно предположить, что новая информация о лидере у одних не приходит в какое–либо противоречие с их представлением о нем, а другие изменили свое мнение без какого–либо внутреннего конфликта и дискомфорта, иначе рейтинги не менялись бы так легко и быстро, не повышались бы вновь после резкого снижения.

⁴⁸ Аронсон Э. Теория диссонанса: прогресс и проблемы // Современная зарубежная социальная психология. С. 125.

Очевидно, далеко не всякое изменение в системе социальнополитических представлений связано с когнитивным диссонансом. В социально–политической психологии эта категория пригодна прежде всего для понимания таких ситуаций, которые связаны с изменениями в наиболее существенных представлениях, затрагивающих всю их структуру: в политических ориентациях и ценностях, в обобщенном образе общества, в образе харизматического лидера, символизирующего убеждения и верования людей.

Думается, что путь к более глубокому пониманию психологической природы диссонанса открывает предположение Э. Аронсона о его связи с самосознанием индивида⁴⁹. Если приглядеться к социально–психологическому облику людей, представляющих ярко выраженные реформистские и консервативные взгляды в постперестроечной России, эта связь выступает достаточно явно. Российские консерваторы — публика в социальном отношении чрезвычайно пестрая. Среди них представители партноменклатуры и гуманитарной интеллигенции, исповедовавшие и проповедовавшие официальную идеологию. Для тех и других отказ от старых взглядов равносилен утрате чувства собственного социального достоинства, признанию, что всю жизнь они занимались ненужным или вредным делом. Но среди консерваторов много и простых людей, особенно малообразованных и пожилых. В значительной своей части это рядовые труженики, принадлежащие к низам общества, не имевшие ни приличной зарплаты, ни перспектив социального возвышения, словом, неудачники советского образца. Официальная демагогическая идеология, провозглашавшая «власть трудящихся», социальное превосходство рабочих и крестьян в государстве и обществе, была для многих из них единственно доступной психологической компенсацией социальной униженности, поддерживала чувство собственного достоинства. Экспансия «рыночных» ценностей, прямо или косвенно признающих право на достоинство только за удачливыми, талантливыми и богатыми, лишила их этой моральной опоры, создала острый когнитивный диссонанс. Отсюда столь агрессивная защита ленинско–сталинской мифологии и ненависть к демократам.

⁴⁹ Там же.

Для сторонников реформаторских взглядов — людей в большинстве более или менее молодых, лучше образованных, ощущающих свои силы и способности — либеральные ценности и реформы — это прежде всего освобождение от барьеров, препятствующих свободному самовыражению, материальному и социальному возвышению. Поскольку они в основном люди скромного достатка и положения, эти ценности сталкиваются в их сознании со старыми «социалистическими» уравнительными представлениями, оправдывающими нынешний их реальный статус, и ощущение своей «силы», индивидуального потенциала (которого лишены консерваторы) побуждает решать конфликт в пользу либеральных идей.

Ту же связь между личностным самосознанием и отношением к новому мне пришлось наблюдать в достаточно узкой и социально однородной среде — преподавателей «традиционных» обществоведческих дисциплин, переквалифицировавшихся в политологов. Проводя с ними занятия на курсах переквалификации, я встретился с двумя типами людей. Одни из них весьма активно воспринимали новый материал, спорили, пытались определить свои позиции, чаще всего более «радикальные», чем те, которые излагал профессор. Другие — обычно более старшие по возрасту, ни с чем не спорили, но очень прилежно записывали лекции, не задавая никаких вопросов. С точки зрения психологической теории можно сказать, что активные слушатели переживали когнитивный диссонанс–они преодолевали его, энергично отталкиваясь от старых представлений и принимая новые в их максималистском варианте. Пассивные слушатели сколько–нибудь глубокого диссонанса не испытывали: они принадлежали к тому типу преподавателей, для которых их профессиональная деятельность — прежде всего средство заработка, а содержание, идеи, преподносимые студентам, относительно безразличны, очень слабо затрагивают личностное самосознание. Они пришли на курсы просто для того чтобы узнать, что теперь положено говорить, овладеть новым профессиональным инструментарием.

Роль самосознания и вообще внутреннего мира личности в возникновении и преодолении когнитивного диссонанса показывает, что динамику представлений людей невозможно объяснить в рамках когнитивистской ориентации — из структуры самих знаний, степени их взаимной согласованности и противоречивости. Для ее объяснения необходим еще анализ психической структуры субъекта, рассматриваемый во всей ее целостности, его взаимоотношений с миром.

Деятельность и познание деятельности

Один из возможных путей к преодолению односторонних подходов к динамике знаний намечен теорией деятельности, разработанной в советской психологии (особенно С.Л. Рубинштейном и А.Н. Леонтьевым). Изложение этой теории можно найти в любом отечественном учебнике по общей психологии, мы же коснемся здесь лишь аспектов, имеющих отношение к теме главы.

Философскую базу психологической теории деятельности образует Марксова идея о практике («практической человечески–чувственной деятельности») как основе человеческого мышления и познания, критерии их истинности. В соответствии с деятельностным подходом, в психике отражаются не просто внешние объекты, но те отношения человека с ними, которые образуют его предметную деятельность. Активно воздействуя на мир, преобразуя его, человек интериоризирует (переводит в свой внутренний мир, в свою психику) структуру своей предметной деятельности, т.е., если иметь в виду именно когнитивный аспект, — знания, полученные и подтвержденные в процессе собственной практики.

Эти общетеоретические положения, несомненно, в широкой мере применимы к познанию социально–политической действительности, к историческому движению этого познания. Люди обновляют свои знания, когда они не отвечают новой социальной практике. В сфере социально–политической действует та же тесная связь между познавательной (информационной) потребностью и потребностью в практическом воздействии на действительность, которая выявлена в общей психологии⁵⁰. И если рассматривать развитие социально–политических представлений в длительной исторической перспективе, его обусловленность развитием практической деятельности людей на общественной арене кажется очевидной. Достаточно сравнить, например, эпохи средневековья и конца XX в. Иная система общественно–политической деятельности соответствует иной системе представлений об обществе и политике.

⁵⁰ См.: Социальная психология. С. 101.

Вместе с тем деятельностный подход — во всяком случае в его нынешнем виде — вряд ли дает достаточную методологическую основу для понимания динамики социально–политического знания во всем его многообразии и конкретности. Вероятно, это объясняется тем, что эмпирически он разрабатывался в психологии на материале более или менее однолинейных восходящих процессов (генезис человеческой психики, трудовая деятельность, развитие психики ребенка) и относительно простых психических функций. А также таких процессов, в которых результаты воздействия субъекта на объект поддаются непосредственному практическому контролю. В рамках этого материала психическое содержание знаний может описываться как адекватное содержанию деятельности. Но в социально–политической психологии дело обстоит значительно сложнее. Во–первых, развитие ее когнитивной стороны носит не прямолинейно–восходящий, а достаточно извилистый, нередко даже рецидивирующий попятный характер: старые представления обычно не сразу уступают место новым, а долго сосуществуют с ними. Во–вторых, еще труднее говорить об адекватном отражении в знаниях людей их общественно–политической практики.

В реальной истории изменения в этой практике приводят к «старению» существующих представлений и пробуждению потребности в новых, которые могли бы ориентировать новую преобразовательную практику. Но в отличие от более простых видов деятельности практика, имеющая дело с социально–политической действительностью, далеко не всегда находит в себе самой необходимые ей знания: эта действительность слишком сложна и «непрозначна» для познания, слишком трудно поддается сознательному воздействию человека. Так, российское общество, переориентировавшись в начале 90–х годов на переход к рыночной экономике, испытало острый дефицит знаний, необходимых для такого перехода. Кризис старой практики и соответствующих ей знаний сам по себе не породил сразу ни эффективной новой практики, ни новых знаний. Кризис общественно–политической практики российского общества начала XX в. привел к Октябрьской революции и построению тоталитарного социализма; старые знания были в данном случае заменены такими, которые ввергли общество в трагедию.

Подобные ситуации не опровергают деятельностный подход, они просто показывают, что рождение адекватных знаний из деятельности в социально–политической сфере — намного более сложный и мучительно–противоречивый процесс, чем тот, который описывает общая психология.

Психология bookap

В этой сфере потребность в новых знаниях нередко удовлетворяют продукты воображения: мифы и утопии, порождающие, в свою очередь, практику насилия над обществом, тормозящие и искажающие его развитие. Рациональное освоение уроков практики часто становится очень длительным, охватывающим много поколений процессом. Рациональные тенденции познания, о которых подробно говорилось выше, полнее всего отражают позитивные связи практической и познавательной деятельности, однако наряду с ними существуют и иные тенденции.

Формулируя свое учение о практике, К. Маркс выводил из него необходимость сознательного планового контроля людей «над общественным жизненным процессом», таких «отношений практической повседневной жизни людей», которые «будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и природой». К сожалению, этот идеал оказался мало реальным, а путь его осуществления, предложенный самим Марксом, ведет, как выяснилось, в тупик. С этим опытом нельзя не считаться, рассматривая возможности и границы применения теории деятельности к социально–политической психологии.