Глава V. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК: ПСИХОЛОГИЯ ВЫБОРА
3. Вовлеченность в общественно–политическую жизнь и проблема группового субъекта
Субъектные и субъектообразующие группы
Выше были рассмотрены формы личностной вовлеченности людей в общественно–политические процессы. Очевидно, что подход к феномену вовлеченности и, говоря шире, к проблеме выбора социально–политической позиции, так сказать, со стороны личности является необходимым, но в то же время недостаточным. Человек активно вовлекается в общественную жизнь и в политику не в качестве изолированного индивида (такие случаи возможны лишь как редкое исключение), но путем установления формальных и неформальных, социально–психологических связей с другими людьми, с общностью. Или, как мы видели на примере массовых движений, участвует в создании такой общности. Поняв, кто и почему вовлекается в ту или иную общность или создает ее, мы должны еще выяснить, что представляет собой сама эта общность, каковы психологические механизмы ее возникновения, функционирования и эволюции, ее социально–психологические качества, например уровень сплоченности, гомогенности, способность к активным действиям. Ибо действующая общность — это не механическая сумма индивидов, но особое относительно самостоятельное образование, обладающее своими собственными психологическими свойствами и оказывающее обратное влияние на индивидуальную психологию.
Ставя вопрос таким образом, мы подходим к проблеме группового субъекта социально–политической психологии Как отмечалось в другом месте книги, группа, как и личность, является наделенным собственной психологией действующим лицом на общественной и политической сцене.
Социальная группа — одно из основных понятий общественных наук. При этом разные научные дисциплины и школы подходят к определению и классификации групп со своих собственных теоретико–методологических позиций. Группы различают по объему: большие, малые, среднего уровня, по объективному месту в системе производственных отношений (классы в марксистском понимании этого термина), по другим социально–экономическим критериям (уровень дохода, профессии), этнонациональным, географическим, культурным признакам. В контексте данной работы наибольший интерес представляет подход к группам как субъектам общественно–политического действия и классификация их именно по этому критерию.
Наиболее полно и последовательно черты субъектности выражены у тех групп, которые самым принципом, мотивами и целями своего объединения непосредственно вовлечены в общественную и политическую жизнь. Такие группы различаются по масштабам: они могут быть малыми, или контактными, — например, политические «команды», лидирующие группировки и низовые ячейки партий, движений, политических течений, парламентские фракции — и относительно большими: членский состав и активные сторонники партий и движений, члены профсоюзов и других массовых общественных организаций. Многие из таких функционально вовлеченных групп являются институциональными: например, политическая партия, особенно если она имеет свой фиксированный членский состав, является одновременно и политическим институтом и группой большего или меньшего объема. То же самое можно сказать о государственном аппарате, хотя его роль как субъекта социально–политической деятельности неодинакова в различных национально–исторических ситуациях. В тех странах, где, как отмечалось выше, политики (депутаты, министры и другие высшие руководители) четко отделены от чиновников, исполнительный аппарат психологически характеризуется инструментальной или в наиболее квалифицированной своей части профессиональной вовлеченностью в политику и оказывает влияние в основном лишь на технические (как делать), но не принципиальные политические решения (что делать). В странах с неразвитой партийно–политической структурой (например, в России, во многих странах третьего мира) госаппарат превращается в мощную и самостоятельную политическую силу, наиболее влиятельную часть политической элиты.
Непосредственным субъектом общественно–политической деятельности являются и те институциональные организации, которые формируются с целью защиты интересов социальных групп, существующих вне и независимо от сферы такой деятельности. К ним относятся предпринимательские, профсоюзные, лоббистские, этнонационалъные (обычно представляющие национальные меньшинства), молодежные и другие неполитические общественные организации. В социологической и политологической литературе их нередко называют «группы интересов» или «группы давления». Они, несомненно, участвуют в общественно–политической жизни, но в основном вмешиваются в решение лишь тех вопросов, которые непосредственно затрагивают представляемую ими социальную или профессиональную категорию. Правда, в определенных, особенно кризисных ситуациях общественно–политическая роль таких организаций, как предпринимательские или профсоюзные, может резко возрастать, в некоторых же странах профсоюзы составляют массовую базу политических партий. Однако поскольку речь идет о массовых общественных организациях, субъективно вовлеченными в общественно–политическую жизнь являются в них — по крайней мере, в большинстве случаев — лишь лидеры, активисты и работники аппарата. Основная же масса в основном играет роль потенциальной и часто довольно пассивной «базы поддержки» этих лидирующих группировок, а часто и вовсе не связана с ними психологически
Более сложно оценить «субъектность» тех больших общественных групп, которые различаются по своему положению и месту в социальной структуре общества, а также по национальной или национально–государственной принадлежности. К ним относятся нации, классы, социальные слои (страты). Поскольку такие группы существуют независимо от воли образующих их людей, их можно называть «объективными».
В марксистской, да и не только в марксистской, литературе о классах, о «народных массах» принято говорить как о реальных субъектах исторического процесса, наделять их волей, мотивами, целями. Несомненно, любая большая социальная группа обладает определенными потребностями и интересами. Очевидно и то, что эти потребности и интересы оказывают громадное воздействие на политическую деятельность; институты власти не могут существовать, опираясь только на насилие, не имея активной или пассивной поддержки тех или других групп общества. Без такой поддержки не могут возникать и действовать сколько–нибудь влиятельные общественные и политические организации. В современном обществе любое политическое решение принимается в интересах каких–то групп общества.
Все это, однако, не означает, что «объективные» массовые группы являются субъектами общественно–политической деятельности в том же смысле, что институты, организации и индивиды, специально этой деятельностью занимающиеся. Прежде всего потому, что большая часть масс большую часть времени не думает об общественно–политических проблемах и крайне мало и спорадически участвует в каких–либо общественных и политических действиях. В политических партиях почти во всех странах участвует лишь незначительное меньшинство населения.
Не могут большие «объективные» социальные группы быть субъектом и по другой причине. Имманентным качеством субъекта является способность осуществлять целеполагание и целенаправленную деятельность; чтобы выступать в роли «единицы действия», субъект должен обладать минимумом психологического единства, целостности. Лебедь, рак и щука из басни — это, несомненно, группа, но, конечно же, не субъект. Политическая группа, будь то «команда», фракция, партия или государственный орган, состоит из людей, которые могут иметь разные позиции по тем или иным вопросам, но они не могли бы действовать на политической арене, если бы не обладали тем минимумом единства воли, который необходим для принятия и осуществления решений. Большие национальные и социально–экономические группы такой целостностью не обладают. У них, несомненно, есть свои интересы, но входящие в них люди осознают и понимают эти интересы по–разному. Принято считать, что если арифметическое большинство группы, например, взрослого населения страны, проголосовало за какое–то решение (утвердить конституцию, выбрать президентом определенного кандидата), оно тем самым выразило свою волю. Однако такое толкование верно лишь с точки зрения юридически закрепленной конвенциональной нормы («правило 51%»), но сомнительно с точки зрения строгого социологического и социально–психологического анализа. Ибо оно сбрасывает со счета мнение проголосовавших иначе или не участвовавших в голосовании избирателей, которые, в зависимости от норм закона о выборах, могут составлять около половины или даже большинство электората. Субъектом такого решения в действительности является не группа, а лишь та ее часть, которая в соответствии с принятыми юридическими правилами считается достаточной для его принятия. На любых демократических выборах голоса членов больших социальных групп — избирательного корпуса в целом, классов, профессиональных и других сообществ раскалываются между кандидатами от разных партий: это свидетельствует о том, что ни одна из таких групп не имеет ни единого представления о своих интересах, ни единства воли, необходимого субъекту действия.
Итак, большие группы, существующие на основе объективной экономической, социальной, этнической, национальной, демографической дифференциации людей, не являются в строгом смысле субъектами социально–политической психологии и регулируемой ею деятельности. Это, однако, не значит, что психология и действия реальных субъектов независимы от тех социально–психологических процессов, которые происходят внутри таких групп, от осознаваемых на основе внутригруппового общения общих потребностей и стремлений входящих в них людей. Ходячее выражение: «такая–то партия или политик выражают интересы такого–то класса, слоя и т.д.» весьма неточно, ибо они выражают, во–первых, не только эти, но и свои собственные интересы, во–вторых, выражают групповые интересы по–своему, в соответствии с собственным пониманием, не обязательно разделяемым группой как целым. Но данное выражение не вовсе лишено смысла, ибо конкретное содержание политических решений и политического курса, деятельность общественной организации в той или иной мере формируется из содержания реальных социальных интересов. Когда большевики в 1917 г. совершили политический переворот в России, они стремились захватить власть и осуществить общественные преобразования, которые, следуя своей идеологии, считали соответствующими интересам «пролетариата». Но, выдвигая лозунги выхода из мировой войны и передачи земли крестьянам, они использовали реальные интересы громадной массы населения страны. В демократических странах любая претендующая на массовое влияние партия включает в свою программу осмысленные и сформулированные ею групповые интересы, отражающие те настроения и предпочтения, которые рождаются на массовом уровне, и в то же время пропагандируют в массах свое понимание этих интересов.
Не представляя собой непосредственных субъектов общественно–политической деятельности, «объективные» (социально–экономические, национальные, демографические, территориальные) группы формируют необходимые социальные и психологические условия и предпосылки деятельности таких субъектов, соединены с ними системой прямых и обратных связей. Поэтому такие группы можно назвать субъектообразующими. Эту субъектообразующую роль разные макрогруппы выполняют в весьма различной степени. Например, в дореформенной царской России у крепостного крестьянства она была близка к нулю, а у дворянства и особенно у аристократической его части относительно высокой. У рабочего класса развитых стран в середине XX в. она была значительно большей, чем на ранних этапах индустриализации. У наций, обладающих демократическим государственным устройством, субъектообразующие функции развиты на порядок выше, чем у тех, которые живут в условиях деспотического или тоталитарного режима.
В данной связи стоит заметить, что современную представительную демократию вообще можно охарактеризовать как систему, создающую оптимальные условия для субъектообразующей деятельности массовых социальных групп. Такое определение может показаться излишне усложненным, однако оно, возможно, более адекватно, чем основанное на буквальном понимании слова «демократия» — власть народа. В условиях парламентского или президентского режима власть осуществляет не народ, а политическая элита, которая в социальном и психологическом отношениях не тождественна и не может быть тождественной ни с народом в целом, ни с одной из образующих его массовых групп. Как свидетельствует опыт демократических стран, не может быть такого тождества и между «народными избранниками» и избирателями. Однако в зависимости от конкретных национально–исторических ситуаций эти массовые социальные группы могут оказывать большее или меньшее влияние на субъектов власти, в большей или меньшей степени осуществлять по отношению к ним субъектообразующую функцию.
Уровни групповой общности
Масштабы осуществления этой функции зависят не только от характера политического строя, но и от определенных социально–психологических качеств массовых социальных групп. Главным детерминантом субъектообразующей способности групп является характер внутригрупповых связей.
Наименее развиты эти связи у групп, которые могут быть определены как типологические. Их общность — как, например, у тех же русских крестьян середины XIX в. — выражается главным образом в типологическом сходстве социальных, социально–психологических и культурных черт входящих в них людей. Их групповые связи замыкаются в основном в рамках непосредственной социальной среды семейной, локальной. У таких групп могут быть общие культура, морально–этические нормы и ценности, обыденная жизненная философия, но у них нет институтов и организаций, способных представлять их на общественно–политической арене, нет и своей ориентированной на целенаправленное действие системы социально–политических воззрений.
Более высоким уровнем развития внутригрупповых связей отличаются идентификационные группы. Эти группы обладают групповым самосознанием: они идентифицируют себя как общности социэтального, национально–государственного или регионального масштаба, у входящих в них людей имеются определенные (хотя и различные) представления об общегрупповых интересах и потребностях. Однако они не владеют механизмами и процедурами систематизации этих потребностей и интересов, их «перевода» на язык социально–политических программ и концепций, формирования в своих собственных рамках общностей, способных действовать на социэтальной и политической арене. Настроения и потребности таких групп учитываются различными политическими силами и используются в политической борьбе, но сами они отчуждены от всех этих сил, не делегируют защиту своих интересов какой–либо из них. К данному типу относится большинство массовых социальных групп постсоциалистического российского общества — прежде всего рядовые наемные работники, но также и частники — предприниматели, которые в своем большинстве не определились в социэтально–политическом пространстве, не верят ни государственной власти, ни партиям, не имеют представительных и влиятельных корпоративных организаций.
Высшего уровня внутригрупповых связей достигают группы, обладающие качеством солидарности. Оно выражается в том, что большая или, во всяком случае, значительная часть группы проявляет способность к объединению на общей идейно–политической платформе и формированию своих собственных институтов и организаций. Таким уровнем общности обладают во многих странах различные слои предпринимателей, некоторые этнонациональные группы. В современной России к этому уровню ближе всего основная часть государственной бюрократии: ее платформой, правда, нигде полностью и открыто не сформулированной, является защита своих властных прерогатив; ей не надо создавать каких–то особых групповых организаций, так как она изначально организована самим аппаратом государства.
Предлагаемая типология, разумеется, весьма условна, ее задача — моделировать зависимость субъектообразующей функции группы от интенсивности и структуры внутригрупповых связей. В реальной жизни названные типы редко существуют в чистом виде, скорее преобладают «промежуточные» группы, объединяющие черты «соседних» типов.
По сравнению с «объективными» массовыми группами гораздо более развитыми субъектообразующими и иногда субъектными качествами обладают добровольные общественные и политические ассоциации. Поскольку они создаются ради достижения каких–то политических целей или систематического отстаивания определенных социальных интересов, целеполагание и целенаправленная деятельность — необходимое условие их существования. Однако вопрос о том, насколько такие ассоциации могут выступать в роли массового субъекта, не имеет однозначного ответа — вернее, он зависит от конкретных ситуаций.
Это хорошо видно на примере политических партий. В обществах, где существует политический плюрализм, они представляют собой добровольные ассоциации, обладающие довольно сложной, многоуровневой структурой. Если говорить только о крупных, имеющих массовое влияние партиях, их политика осуществляется на основе взаимодействия таких малых, средних и больших групп, как лидеры, актив, партийный аппарат и масса относительно устойчивых сторонников и избирателей. В партиях с фиксированным членством просто сторонники отличаются от обладателей партийных билетов. Субъектные качества ярко выражены у лидеров, актива, партийных деятелей разного уровня, что же касается рядовых членов партий, дело обстоит по–разному. В партиях, требующих от своих членов высокого уровня политической мобилизованности и дисциплины (например, в организованных по принципу «демократического централизма» массовых компартиях), рядовые партийцы активно участвуют в политической деятельности. В других массовых партиях членство носит чисто формальный характер (например, в британской лейбористской партии, в которой существует коллективное членство профсоюзов, рядовые члены последних чаще всего никак не участвуют в партийной работе). Такие пассивные или формальные члены партий, как и массы сторонников и избирателей, представляют собой субъектообразующие группы: чтобы сохранить их поддержку, партийное руководство должно учитывать их настроения и позиции по конкретным политическим проблемам, но они не являются активно действующими лицами на политической сцене. Такие же различия существуют и между массовыми неполитическими общественными организациями: одни из них отличает высокая массовая активность, в других масса выполняет функцию пассивной (и не всегда устойчивой) «базы поддержки» активного ядра.
Движения как субъект социально–политической психологии
Означает ли все сказанное выше, что массового группового субъекта социально–политической психологии, общественного и политического действия вообще не существует? Напротив, можно утверждать, что такой субъект не только вполне реален, но и играет ключевую роль во всем общественном развитии.
Ими являются массовые социальные и политические движения. Выше проблемы движений затрагивались в связи с вопросом о психологии их активистов. Теперь же попытаемся дать краткую характеристику социально–психологических параметров данного феномена.
Один из наиболее известных исследователей социальных движений французский социолог А. Турен считает их действующими лицами («актерами») процесса самопроизводства общества. Смысл этой идеи заключается в том, что движение есть такая форма коллективной деятельности, посредством которой социальные общности устанавливают, по выражению Турена, «контроль над историчностью», т.е. вмешиваются в ход истории. Это вмешательство становится возможным потому, что социальные движения носят конфликтный и наступательный характер: они оспаривают те или иные параметры существующих общественных отношений и культурных моделей и тем самым выступают как факторы изменений195.
195 См.: Турен А. Введение к методу социологической интервенции // Новые социальные движения в России. С. 9–10.
Социальные движения являются массовым групповым субъектом, хотя они и не подходят под определение группы как имеющей определенные границы и относительно устойчивой общности людей. Общность, охватываемая движением, обычно чрезвычайно подвижна: состав его участников постоянно меняется, то расширяясь, то сужаясь; форма его существования — более или менее спорадические акции, которые могут многократно возникать и прекращаться в течение более или менее длительного времени, но могут быстро и необратимо пойти на убыль, затухнуть вместе с самим движением. Эти черты движения объясняются их массовым характером: масса не в состоянии вся фазу и в течение длительного времени отдаваться общественной или политической деятельности.
Вместе с тем именно эти особенности движений позволяют им выступать в роли подлинного массового субъекта и фактора социально–политических изменений. Движение — это действие, а действие, в котором непосредственно участвует масса, способно оказать гораздо более сильное и быстрое влияние на ситуацию, чем пассивные, институциональные формы вовлеченности масс в общественно–политическую жизнь (как, например, голосование на выборах). Движение выражается в таких действиях, как забастовки, демонстрации, митинги, и если масса их участников достигает некоей критической точки, в стране, городе или регионе возникает принципиально новая психологическая атмосфера, которая становится самостоятельным фактором политических решений.
Мы не можем здесь обстоятельно рассматривать социально–психологические механизмы динамики общественно–политических движений, их мотивационные, когнитивные, аффективные и другие аспекты196. Социология и социальная психология общественных движений — весьма широкое направление научных исследований, в его рамках сформировалось немало школ и концепций. Стоит отметить, что попытки обосновать некую общую теорию движений или их типологию наталкиваются на трудности, связанные с чрезвычайным многообразием этого феномена. История знает как движения, ориентированные на достаточно определенные программные цели, так и таких целей не имеющие, выражающие лишь протест против тех или иных институтов, социальных явлений; движения «против» и движения «за»; хорошо организованные и стихийные. С точки зрения рассматриваемого здесь вопроса о групповых субъектах социально–политической психологии, важно прежде всего понять, чем движение психологически отличается от других видов массовых общностей и как оно соотносится с другими ее субъектами.
196 В отечественной литературе психологии общественных движений посвящен большой раздел книги А.И. Юрьева «Введение в политическую психологию». См. также: Дилигенский Г.Г. Феномен массы и массовые движения // Рабочий класс и совр. мир. 1987. № 3.
В отличие от социально–экономических, культурных, региональных, этнических, профессиональных групп, движение представляет собой общность, объединенную общим действием. Такое действие означает сближение людей, интенсификацию социально–психологических связей общения между ними, причем связей, не «заданных» обстоятельствами, не навязанных общей судьбой, но конструируемых ими самими. В движениях проявляются не только те конкретные потребности и интересы, которые приводят к их возникновению, но и глубинная социально–интегративная потребность, присущая человеку. Мы видели ее проявление у активистов движения, но и основная масса их участников испытывает то же ощущение слитности с большей общностью людей, способной «действовать вместе», активно вмешиваться в ход событий. В движении личность на какое–то время преодолевает свою изоляцию, отчуждение от других, незнакомых людей и в то же время возрастает ее чувство социального достоинства — человек ощущает себя частью коллективной силы. С этим связан тот повышенный эмоциональный тонус, который обычно характеризует массовые акции.
Массовое движение может возникать как принципиально новая общность, черпающая своих участников из различных социальных групп, и может быть связана генетически с интересами какой–то определенной социальной или этнической группы. Примером движений первого типа могут служить экологические движения, второго — массовое рабочее движение. По отношению к нему рабочий класс является субъектообразующей группой. Другие субъекты социальнополитической психологии — партии, группы активистов могут быть зачинщиками и организаторами движений, а в других ситуациях создаются самим движением, представляют собой его продукты. Например, многие социал–демократические и коммунистические партии возникли из рабочего движения, были его частью, и лишь затем отделились от него, превратились в самостоятельные политические институты.
Различные виды связей — генетических и структурных — между различными субъектообразующими, субъектными общностями и движениями иллюстрируются приводимой ниже схемой (см. рис. 1).
В науке идут споры, совместима ли деятельность движений с их институционализацией. Многие исследователи утверждают, что движения и социальные и политические институты — взаимоисключающие феномены, превращение движения в институт убивает его, так как лишает его главной сущностной характеристики — способности воплощать свободную, никем не контролируемую и не регулируемую творческую самодеятельность масс.
В действительности отношение между институтами или организациями и движениями, очевидно, определяется конкретной ситуацией. Отделение движений от институтов — прежде всего от политических партий — явление, типичное для стран со сложившейся и относительно устойчивой социальной и партийной структурой, где партии имеют налаженные связи с субъектообразующими группами, что позволяет им представлять различные социальные интересы. В этих ситуациях движения как бы сигнализируют о проблемах и потребностях, ощущаемых массами, но недостаточно осознанных политической элитой, и выступают «мотором изменений»: их напор заставляет вносить коррективы в институциональную политику, а подчас приводит и к существенным изменениям в партийной структуре и в составе политической элиты. В случае превращения движений в институты это «разделение труда» нарушается, и массы теряют возможность непосредственного вмешательства в политику. В этой связи весьма характерны те мучительные сомнения и противоречия, которые испытывали в ряде стран движения «зеленых», когда перед ними возникла перспектива превращения в обычные парламентские партии.
Иная ситуация складывается в тех странах, где в связи с процессом ускоренной модернизации или перехода от государственной к рыночной экономике происходит бурная ломка старых структур и далеко еще не завершившееся формирование новых. В этой ситуации еще нет условий для функционирования партий, обладающих устойчивыми социальными связями, и воздействие массовых слоев на политику может осуществляться в основном в форме социально–политических движений. Если существующие в этих странах партии не связаны с такими движениями, они превращаются в не имеющие сколько–нибудь устойчивой социальной базы группки политиканов, занятых борьбой за власть и неспособных к проведению устойчивого политического курса. Чтобы выжить и приобрести статус реальной политической силы, партии, действующие в подобной ситуации, нередко стремятся подвести «под себя» массовые движения, мобилизация путем организации массовых акций потенциальных сторонников заменяет им организованную систему связей с обществом. В посттоталитарной России такие попытки — в основном не особенно успешные — инициирования массового движения особенно характерны для национал–патриотических и коммунистических группировок.
В ряде стран третьего мира феномен «партии–движения» стал типичной чертой политической жизни; характерно, что многие ученые из этих стран решительно отрицают дуалистический тезис «или движение, или институт», отстаиваемый западными социологами.
Российский опыт, с одной стороны, демонстрирует громадную роль массовых социальных и политических движений в обществе переходного периода, а с другой — крайнюю нестабильность, которую вносит в общественное развитие «волнообразная», по схеме «подъем–спад» динамика этих движений. Кризис и спад демократического движения после августа 1991 г. явился одним из решающих факторов неустойчивости политической ситуации и курса, проводимого руководством страны. «Организовать» массовое движение сверху, разумеется, невозможно, но демократические политические организации и властные структуры могут создавать «благоприятную среду» для их нового подъема, поддерживать те инициативы снизу, которые идут в этом направлении. В большинстве случаев политическая элита, в том числе ее группы, в свое время вышедшие из демократического движения, занимали противоположные позиции. Один из примеров — игнорирование этими группами и властными структурами в целом нового рабочего движения и его профсоюзных организаций, предпочтение, оказываемое ими «официальной» профсоюзной федерации — институту, унаследованному от тоталитаризма и имеющему мало общего с массовым движением.
Массовый субъект общественно–политической жизни — движения, несомненно, во многих отношениях неудобен для любой власти и связанных с ней политических институтов, воспринимается ими как дестабилизирующий фактор. Однако, если стратегические цели этих институтов и движений совпадают, противодействие движениям, отказ от диалога с ними (при всех его сложностях) равносилен запрету на непосредственное участие масс в выработке и осуществлении политического курса. Такое противодействие может способствовать частичной и конъюнктурной стабилизации социально–политической ситуации, но является фактором углубления ее структурной, долгосрочной нестабильности. Ибо она делает политический курс страны игрушкой в руках отчужденных от общества соперничающих политических «команд» и клик.
