«Что происходит в народных массах!»

Проблема способа установления нового общественного строя полностью совпадает с проблемой характерологической структуры широких слоёв населения, т. е. аполитичных трудящихся, которые находятся под влиянием иррациональности. Поэтому в основе провала подлинно социальной революции лежит несостоятельность народных масс. Народные массы воспроизводят идеологию и формы жизни политической реакции в своих психологических структурах и, тем самым, в каждом новом поколении, хотя им иногда и удаётся подорвать силу этих форм и идеологии в рамках социальной структуры. В то время никто не ставил, да и не понимал проблему мышления, переживаний и реакций широких групп аполитичного сегмента населения. Поэтому трудно было рассчитывать на практическое решение этой проблемы. В этом вопросе царила неразбериха. По поводу плебисцита, проводившегося в Сааре в 1935 году, венский социолог Вилли Шламм писал следующее:

Шламм был прав, но его правота была бесплодна. Он не поставил вопрос о процессе возникновения такой особенности в психологической структуре масс, о её врождённости и изменчивости. Если я правильно его понял, он не надеялся решить эту проблему, даже в общем виде.

Очевидно, что такие замечания были не только непопулярны, во нередко и смертельно опасны, поскольку социал-демократические и либеральные партии в странах, которые ещё не стали фашистскими, обольщались надеждой, что сами массы (т. е. такие массы, какими они являются в действительности) способны распорядиться свободой и либерализмом, если только «злые гитлеры» не будут им мешать. Индивидуальные и общественные дискуссии неоднократно показывали, что политические деятели демократического толка (особенно социалдемократы и коммунисты) абсолютно не понимали ту простую истину, что в силу многовекового угнетения массы не в состоянии распорядиться свободой. Они не желали признать этот факт. Более того, упоминание о нём вызывало у них чувство беспокойства, а нередко и агрессивность. И тем не менее всё, что произошло в сфере международной политики после русской революции 1917 года, подтвердило правильность утверждения, что массы не способны распорядиться свободой. Без такой интуиции абсолютно невозможно понять катастрофичность фашизма.

В период с 1930 по 1933 год моё понимание действительного положения дел приобретает всё более отчётливые очертания. Я оказался вовлечённым в серьёзный конфликт с благосклонно настроенными ко мне политиками-либералами, социалистами и коммунистами. Тем не менее мне казалось, что настало время для публикации, и поэтому я написал первый вариант настоящей книги. В брошюре «Was ist Klassenbewusztsein?» Эрнст Парелл показал значение моих открытий для политики социалистов.

Моя оценка существующего положения могла вызвать чувство безнадёжности, ибо если все социальные явления определяются психологической структурой и поведением масс и если справедливо утверждение, что массы не способны распорядиться свободой, тогда фашистская диктатура неизбежно одержит победу. Но эта оценка не была абсолютной и содержала скрытый смысл. Она подверглась радикальным изменениям благодаря двум дополнительным соображениям.

1. Неспособность народных масс распорядиться свободой не является врождённой. Люди не всегда были неспособны к свободе. Поэтому, в принципе, они могут вновь обрести способность распоряжаться своей свободой.

2. Опираясь на клинический опыт, сексуально-энергетическая социология убедительно показала, что механизм, лишающий народные массы способности распоряжаться своей свободой, суть не что иное, как социальное подавление генитальной сексуальности детей, подростков и взрослых. Социальное подавление такого рода не присуще естественному порядку вещей. Оно возникло в процессе развития патриархата и поэтому, в принципе, может быть устранено. Однако существует возможность устранить социальное подавление естественной сексуальности на массовом уровне, и если основной механизм характерологической структуры не способен функционировать в условиях свободы, тогда можно сделать вывод, что дело обстоит не так уж безнадёжно. Перед обществом открыт путь к овладению социальными условиями, которые мы называем «эмоциональной чумой».

Ошибка Шламма, как, впрочем, и других социологов, заключалась в том, что, признавая неспособность народных масс к свободе, он не сделал практических выводов из сексуально-энергетической социологии, с которой он был достаточно хорошо знаком, и не выступил в их защиту. Среди учёных в первую очередь следует обратить внимание на Эриха Фромма [40], который полностью игнорировал сексуальную проблему народных масс и её связь со страхом перед свободой и почитанием власти [41]. Я так и не смог этого понять, так как у меня не было оснований сомневаться в принципиальной порядочности Фромма. Однако игнорирование роли сексуальности в общественной и личной жизни порой бывает недоступно рациональному пониманию.

Читатель без труда заметит, насколько сместился акцент с социологических исследований политико-экономических факторов на исследования факторов, непосредственно связанных с психологией масс сексуальной энергетикой и характерологическими структурами. О существенных изменениях в мышлении, а следовательно, и в практических подходах к решению социальных проблем свидетельствует оценка, согласно которой массы не способны к свободе; то подавление сексуальности составляет основной механизм для установления контроля над личностью и, что самое существенное, происходит перенос ответственности с отдельных организаций и политических деятелей на неспособные к свободе массы. С учётом вышесказанного можно лучше понять бесконечные жалобы различных политических партий на «невозможность установить контакт с рабочими массами». Теперь стало понятным, почему массы «могут полностью измениться», почему «они бессознательны и способны приспособиться к любой форме власти и бесчестья». Стало понятно, каким образом фашисты отравляют массы расизмом. Стали понятны чувства беспомощности и бессилия, овладевшие социологами и политиками с чисто экономической ориентацией перед лицом катастрофических событий первой половины XX столетия. Теперь стало возможным установить связь между любой формой политической реакции и её источником — «эмоциональной чумой», которая с момента вторжения авторитарного патриархата неуклонно укрепляла свои позиции в психологических структурах народных масс.

Таким образом, задача революционно-демократического движения заключается в том, чтобы способствовать развитию (а не спускать сверху указания!) народных масс, которые в результате тысячелетнего подавления их жизни стали равнодушными, неразборчивыми, биопатичными и покорными. Необходимо стимулировать их развитие так, чтобы они научились немедленно распознавать любую форму подавления и устранять его быстро, окончательно и бесповоротно. Легче предотвратить невроз, чем лечить его. Легче сохранять организм здоровым, чем избавлять его от немощи. Легче поддерживать функционирование социального организма без диктаторских институтов, чем избавляться от них. Задача подлинно демократического руководства заключается в том, чтобы побудить массы превзойти себя. Но массы могут превзойти себя только тогда, когда в их среде сформируются социальные структуры, которые будут не состязаться с дипломатами в политической алгебре, а обдумывать и ясно выражать от лица масс то, что сами массы не могут обдумать и ясно выразить в силу нужды, отсутствия подготовки, привязанности к идее фюрера, а также иррационализма. Короче говоря, мы считаем народные массы ответственными за каждый социальный процесс. Мы требуем, чтобы они несли ответственность, и боремся с их безответственностью. Мы обвиняем их, но не так, как обвиняют преступника.

Создание нового, подлинно общественного строя имеет большее значение, чем ликвидация авторитарно-диктаторских социальных институтов. Необходимо больше обращать внимание на создание нового строя, чем на создание новых институтов, ибо новые институты неизбежно приобретут авторитарно-диктаторскую форму, если с помощью образования и социальной гигиены не будет устранён авторитарный абсолютизм, укоренившийся в характерологических структурах народных масс. Это отнюдь не означает, что мы противопоставляем революционных ангелов реакционным демонам, алчных капиталистов щедрым рабочим. Для того чтобы социология и массовая психология действительно стали подлинной наукой, необходимо освободить их от политического, черно-белого видения происходящего. В первую очередь они должны учитывать противоречивый характер человека, воспитанного в авторитарных условиях, и помогать обнаруживать, ясно выражать и устранять реакционно-политические элементы в психологической структуре и поведении трудящихся масс. Разумеется, настоящие специалисты в области социологии и массовой психологии не должны самоустраняться от участия в этом процессе. Теперь ясно, что одной только национализации или социализации недостаточно, чтобы внести хотя бы микроскопические изменения в рабское состояние человечества. Участок земли, приобретаемой для постройки дома, в котором можно жить и работать, составляет лишь предварительное условие жизни и работы; это — не жизнь и работа. Рассмотрение экономического процесса как сущности биосоциального процесса на уровне общества равнозначно отождествлению земельного участка и дома с воспитанием детей, гигиеной и работой с танцами и музыкой. Возвращение Советского Союза к авторитарной форме правления произошло благодаря такому, чисто экономическому, мировоззрению (против которого столь энергично выступал Ленин в своё время).

Предполагалось, что экономический процесс, осуществляемый Советами, позволит изменить народ. Во всяком случае такие надежды существовали в 1920 году. Разумеется, ликвидация безграмотности и превращение аграрной страны в индустриальную являются огромными достижениями. Но их нельзя отнести к числу чисто социалистических достижений, ибо ультракапиталистические правительства также способны осуществлять аналогичные преобразования, причём нередко в более широких масштабах.

После 1917 года основной вопрос массовой психологии стоял так: обеспечит ли культура, возникшая в результате социального переворота в России, создание общества, принципиально отличного от царского авторитарного строя? Будет ли новый общественно-экономический строй российского общества воспроизводиться в характерологической структуре личности? Каким способом он будет воспроизводиться? Будет ли новый «советский человек» свободной, неавторитарной, разумной, саморегулирующейся личностью? Будет ли он передавать эти способности своим детям? Позволят ли элементы свободы, сформированные таким образом в структуре личности, сделать ненужной и невозможной любую форму авторитарного правления? Существование и несуществование авторитарно-диктаторских институтов в Советском Союзе послужат критериями оценки характера формирования советского человека.

Понятно, что весь мир напряжённо следил за развитием событий в Советском Союзе. В одних странах к этим событиям относились с опаской, а в других — с восторгом. Однако в целом отношение к Советскому Союзу не отличалось рациональностью. Одни защищали советскую систему столь же необъективно, как другие критиковали её. Существовали группы интеллектуалов, которые полагали, что «Советскому Союзу тоже есть чем гордиться». Это напоминает того гитлеровца, который заявил, что «среди евреев тоже есть порядочные люди». Такие эмоциональные суждения лишены смысла и ценности. Одним словом, они ни к чему не приводят. Руководители Советского Союза вполне справедливо жаловались, что люди, практически ничего не делая для построения российского общества, занимаются лишь выискиванием недостатков.

Продолжалась борьба между рационально-прогрессивными силами общественного развития и реакционными силами, препятствовавшими развитию общества и стремившимися возвратить его к предыдущей стадии развития.

Благодаря Марксу, Энгельсу и Ленину экономические условия поступательного развития общества были значительно лучше поняты, чем силы, тормозившие развитие общества. Никто не собирался ставить проблему иррационализма масс. Поэтому направленное на достижение свободы движение, которое вначале представлялось столь перспективным, остановилось, а затем и возвратилось к авторитарной форме.

Осмысление механизма указанного регресса представляется более плодотворным, чем отказ признать факт его существования. Европейские коммунистические партии отвергали регресс, однако религиозно-фанатическая защита всего происходящего в Советском Союзе лишала их возможности практически решить социальные проблемы. В то же время можно с уверенностью утверждать, что естественнонаучное разъяснение иррациональных противоречий характерологической структуры личности в конечном счёте будет больше способствовать развитию Советского Союза, чем бессмысленные завывания о спасении. Такой научный подход может показаться неприятным и болезненным, но в действительности он определяется более глубокими чувствами дружбы, чем политическими лозунгами. Это хорошо известно тем советским людям, которые заняты повседневной практической работой. Я могу лишь подтвердить, что в то время судьба советской системы тревожила врачей и педагогов с сексуально-энергетической ориентацией не меньше, чем её горячих поборников.

Эта тревога, разумеется, была оправданна. На промышленных предприятиях первоначальная «тройственная дирекция» и демократические консультанты по экономическим и производственным вопросам были заменены на авторитарное «ответственное» руководство.

Первые попытки ввести в школах систему самоуправления (план Дальтона) потерпели неудачу; в системе образования были вновь приняты старые авторитарные правила.

В армии первоначальная демократическая офицерская система была заменена на жёсткую иерархию званий.

Вначале звание «маршала Советского Союза» казалось непонятным новшеством, а затем стало вызывать чувство тревоги, так как ассоциировалось с «царём» и «кайзером».

В области сексуально-энергетической социологии накапливались свидетельства о возвращении к авторитарно-моралистическим взглядам и законам. Этот процесс подробно рассмотрен во второй части моей книги «Die Sexualitt im Kulturkampf», изданной в 1936 году [42].

В области человеческих взаимоотношений получают всё большее распространение подозрительность, цинизм, приспособленчество и слепое повиновение. Если в 1929 году в настроениях обычных советских людей преобладали надежды на успех революции и героическое стремление принести жертвы для выполнения пятилетнего плана, то в 1935 году в чувствах и мышлении народа ощущались уклончивость, смятение и непостоянство. Отмечались цинизм, разочарование и своего рода «житейская мудрость», которые трудно сочетались со стремлением к серьёзным социальным целям.

Культурная революция в Советском Союзе потерпела неудачу. Более того, откат культурного процесса положил конец энтузиазму и надеждам всего мира.

Психология bookap

Руководство страны не виновно в том, что происходит социальный регресс. Но руководство, несомненно, способствует регрессу, когда: 1) выдаёт регресс за прогресс, 2) объявляет себя спасителем мира и 3) расстреливает тех, кто напоминает ему об его обязанностях.

Такие руководители неизбежно должны уступить место другим руководителям, которые будут придерживаться общепризнанных принципов социального развития.