Кто здесь главный?

Мамочка, можно я буду ангелом?

Джон. Каков следующий ряд идей?

Робин. Довольно длинный ряд интереснейших идей: отношение к власти, почему одни конформисты, другие — бунтари, какая строгость положена родителям и в чем главная отцовская обязанность, почему кто-то годится в команду, а кто-то — с непомерно большим «я» — нет, речь пойдет о детях, которые непослушанием или болезнью мирят родителей, об одержимости, детской истерике, о пользе нечастых родительских стычек и о райском саде.

Джон. Неужели все перечислили? И эта гора выросла, наверное, потому, что ребенку предстоит перебраться на следующую ступень развития?

Робин. Ребенок пошел…

Джон. Уже не младенец беспомощный… Или почти беспомощный…

Робин. Да, мозг развивается, нервные клетки соединяются, связываются с мышечной тканью. И где-то между годом и двумя ребенок начинает самостоятельно ходить, говорить первые слова.

Джон. А его «естественные отправления» — как выражаются в Уэстон-сьюпер-Мэр?

Робин. Теперь эти «отправления» совершаются не автоматически, как раньше, но «с согласия» ребенка. Примерно в полтора года ребенок уже способен иметь свое «мнение».

Джон. Бедные родители! Раньше «диссидентство» сводилось к голодному плачу и к отказу от нелюбимой каши.

Робин. Ну, еще можно было заболеть. Теперь же возможности безграничны. Ребенок подойдет, когда зовут, а захочет — убежит! Скажет «да», скажет «нет» — как захочет. Может бросать и опрокидывать вещи, хотя мамочка этого совсем «не любит». А когда посадят на горшок, может «отдежурить», а позже пустить дело «на самотек»… Ребенок все подвижнее, и родители уже показывают ему, что они «любят» и что «не любят».

Джон. Они уже «призывают» ребенка «к ответу», ведь он уже способен выбирать, что ему делать.

Робин. Совершенно верно. Ребенок понемногу обретает независимость и свободу, и поэтому становится перед выбором между «добром» и «злом».

Джон. Теперь доступно возбуждающе разнообразное «злодеяние». Откуда и приступы истерики, или капризы на этой ступеньке.

Робин. Да. Конечно же, ребенок просто пробует силы, выясняет, на что их хватит. И если сталкивается с препятствием, то… «сталкивает» препятствие, стремится преодолеть его. А иногда препятствием оказываются родители!

Джон. В каком-то смысле ребенок экспериментирует.

Робин. Да. Родители же думают, что в чем-то подвели, что-то «не додали» ребенку. Совсем нет. Капризы — нормальное явление.

Джон. Но почему такое буйство?

Робин. Оцените положительный «заряд». Чем яростнее вспышка раздражения, тем сильнее будет характер, если ребенок научится обуздывать свою энергию. За неистовством скрывается упрямство и упорство, которое «блокировано». Вообразите, что тут энергия, способная оторвать ракету от земли. Вспышки ярости — все равно что пробные ракеты, взрывающиеся на запуске или после взлета, потом придет умение контролировать энергию, и ракета полетит в выбранном направлении.

Джон. Никогда и в голову не приходило, что капризы «включаются» энергией — не злостью. Наверное, злость — неисчерпаемый источник энергии? Сижу, например, не пишется и все тут… значит, надо разозлиться на себя хорошенько? И тогда, очевидно, резервная энергия поможет сдвинуться с мертвой точки.

Робин. Именно этому и должен научиться ребенок — сдерживая вспышки ярости, «обуздывать» удивительную силу, чтобы мчать, как умелый всадник, усмиривший и направляющий скаковую лошадь… Капризы позабыты, когда ребенок научился управлять своей энергией и направлять ее себе на пользу.

Джон. Дело времени?

Робин. Да, при условии, что родители понимают: капризы в порядке вещей — и будут спокойны с ребенком и тверды. Все само собой наладится, ребенок «укротит» свой буйный нрав.

Джон. Значит, ребенок — как бы его назвать… «ходунок» — уже физически «умелый» и способен подумать о себе… Каков главный урок для него на этой ступени?

Робин. Приспособиться к другим, сначала — в семье, затем — в обществе.

Джон. Не приспособившись, он потеряет любовь, поддержку, помощь других, а он в этом, конечно, нуждается.

Робин. Жизнь, безусловно, будет богаче и интереснее, если он сумеет ладить с другими.

Джон. Значит, он должен по выбору быть только «хорошим»?

Робин. Нет.

Джон. Нет?!

Робин. Понимаете, быть просто «хорошим» ему не на пользу. Чтобы сделаться здоровым, самостоятельным, полагающимся на себя человеком, человеком независимого ума, на этой ступени он должен творчески браться за все, что «под рукой». Пускай получается новое, неожиданное для него — непредвиденное родителями. Иногда такое, что они… «не любят».

Джон. Значит, он должен быть достаточно уверенным в своих силах и пробовать, но одновременно — учиться приспосабливаться к другим?

Робин. Да. «Озорник» и «паинька» — это не он. Ему нужно по тропинке посередине, не налево и не направо…

Джон. Сбавьте шаг, я отстаю! Понятно, почему ему не следует быть «слишком плохим», ведь никем не любимые себялюбивые эгоисты остаются в одиночестве. Но какой вред — быть «слишком хорошим»?

Робин. Если он не экспериментирует, не думает своей головой, поневоле во всем уступает, то вырастет конформистом. Он никому не будет мешать — такой неинтересный, скучный, серый. Его везде отпихнут, и он никогда не добьется того, чего хочет или в чем нуждается. Его будто и нет — нет личности.

Джон. Бухгалтер, короче говоря. Вспоминаю свой учительский опыт: двое-трое ребят, никогда ничего не выкинувших, почему-то не вызывали интереса.

Робин. В том-то и проблема. Они не нравятся, их не любят. И постепенно они лишаются поддержки в жизни, так же, как «слишком плохие», слишком себялюбивые. Значит, у родителей «зашагавшего» ребенка весьма трудная задача — направлять его шаги, удерживая от крайностей.

Джон. Дать «ходунку» свободу, поощрять… нет, уже не «вылазки» — «выходки», поддерживая в нем уверенность, независимость, но также проявлять твердость, не забывать про контроль… чтобы он научился самоконтролю.

Робин. Чтобы смог удерживать так не просто достигаемое равновесие между конформизмом и независимостью, а это — наша «пожизненная» задача.

Джон. В суровый мир нас вытолкнули… После благодати в колыбели, когда мама глаз не сводит — мы ее «солнышко», «сердечко», «сладкое яблочко»…

Робин. Кстати, о яблоках…

Джон. Да?..

Робин. Райский сад некоторые толкуют как миф про эту самую благодать. Младенчество и есть наш «райский сад», наш «Эдем», где все для нас готово, ничего взамен не берут. «Падение» — это подступивший к нам выбор — между тем, что мы хотим, и тем, что хотят наши родители. Выбирая — мы уже «вкусившие от древа познания добра и зла». А прежде были «невинны», не различали «добро» и «зло».

Джон. Значит, мы должны пройти через «зло», пройти через «добро», прежде чем станем самими собой.

Робин. Должна быть возможность сделать и то, и другое, должен быть выбор между добром и злом. А отсюда с неизбежностью — свобода восстать против системы, даже с риском быть раздавленными! Но мы часто забываем об этом и надеемся свободными и верными себе прожить, не рискуя всеобщим уважением и безопасностью.

Джон. Да, забываем… Я, во всяком случае… Хорошо, Вы утверждаете, что ребенок не разовьется в личность, если не будет озорничать.

Робин. Ребенок как летчик-испытатель на новой машине: проверяет, на что они «в паре» способны, иногда в крутой вираж войдет, иногда его занесет…

Джон. Так, о паре, точнее, о фиговых листках… Адам и Едва узнали, что они мужчина и женщина.

Робин. По-настоящему сексуальность пробуждается в детях позже. На этой ступени дети узнают не столько про пол, сколько про физические половые отличия, которые возбуждают большое любопытство. Эта ступень, таким образом, связана с познанием выбора между «быть хорошим» или «быть плохим», но также с открытием отсутствия выбора между «быть мальчиком» и «быть девочкой».

Джон. Значит, миф не про «зов плоти», но — про познание половых различий…

Робин. Да. Адам и Ева узнали о своем отличии друг от друга, что заставило их осознать отдельность и одиночество каждого. И тогда они, конечно же, почувствовали себя лишенными райской благодати, изгнанными…

Джон.…отринутыми от блаженного единства с Всевышней Мамочкой. Стало быть, миф о «Грехопадении» рассказывает про познание добра и зла, то есть — правил, с которыми можно согласиться, которые можно нарушить, а также про «расставание» с матерью. Но Вы указывали раньше, что это «расставание» приходится на период примерно от шести месяцев до трех лет, свою же ступеньку «ходунок» преодолевает… Когда? От года до четырех лет?

Робин. Да, примерно… Я думаю, начиная с года и трех месяцев…

Джон. Но, значит, фазы частично накладываются одна на другую?

Робин. Разумеется. Многие уроки, которые мы должны затвердить, «накладываются». Это как с супом: мясо уже варится, когда добавляют картофель, картофель оказывается в кастрюле прежде горошка, а вода — еще раньше, но подготовка всего, что накладывается — идет одновременно.

Джон. Итак, «ходунок» переживает перемены в сложнейшей смеси. Он должен справиться с отделением от мамы, он познает новый, волнующий и немного пугающий мир вокруг, устанавливает свою половую принадлежность, учится приспосабливаться к «законам» семьи. Значит, он, едва поспевая, переписывает свою мысленную карту мира каждые десять минут?

Робин. И еще вносит многое с родительской карты — все, что относится к «законам» семьи. Он теперь учится выводить первые контуры общества.

Твердость

Джон. Недели три назад в ближайшем супермаркете я был зрителем «пифийских» игрищ. За покупками зашла мама с двумя натренированными в озорстве детьми и всякий раз, когда они делали что-то неположенное — на каждой восьмой секунде, она разражалась криком и грозила им невообразимыми лишениями, истязаниями; они же, выслушав, торопились еще что-нибудь натворить. Она уже обещала ужесточить наказание на пять тысяч ударов плетью, на пару «испанских сапог», но тут они выкинули какой-то действительно скверный фокус, чтобы знала, что у них главный. В конце концов ей пришлось накупить им конфет, и тем мама спасла супермаркет — детишки сожгли бы его дотла.

Робин. Представляю. Если в семье привыкли к крику, значит, родители не дали детям необходимых им ясных ориентиров, «руководящих указаний». Чаще всего отсюда и крик.

Джон. О'кей. Хотелось бы вникнуть в это дело — с ориентирами и пограничными линиями. Значит, чтобы приспособиться к окружающим, ребенку нужно всего лишь узнать, где проведена черта — ясная черта? Возможно, поневоле узнать и затвердить… Вспоминается нелегкое слово «дисциплина».

Робин. От латинского слова disciplina, обозначающего «учение».

Джон. Да. От него же и английское disciple, что означает, в частности, «апостол», то есть ученик, которого Иисус совсем не обязательно систематически подвергал наказаниям. Но произнося это слово сегодня, вы неминуемо вызываете в воображении собеседника картину жестокой порки с зареванными детьми.

Робин. Сильной поркой кончается как раз, если ориентиры нечеткие. Если же отец способен держать чадо в руках, рукоприкладство вряд ли понадобится.

Джон. Поделюсь своим родительским опытом. К сожалению, я не взялся за воспитание дочери вовремя. И в четыре года она стала совершенно несносным ребенком, так что я однажды вышел из себя и впервые хорошенько ее отшлепал. Удивительно — наше взаимопонимание сразу улучшилось. Мне и еще приходилось награждать ее шлепком, но такие «награды» доставались ей реже и реже. На седьмом году отцовства я уже не прибегал к этой мере. Что действительно радовало — а ведь вы всегда чувствуете себя немножко виноватым, поднимая руку на свое чадо, хотя и знаете, что правы — дочь не затаила обиды. Кажется, как ни странно, мы даже сблизились.

Робин. Ваш опыт не исключение. По себе знаю. Рассказывали семьи, по моему совету взявшиеся тверже проводить свою линию с детьми. Дети всегда вас простят, даже еще больше полюбят, потому что наказывая, вы показываете им, как на самом деле о них волнуетесь.

Джон. Слышу: в нашем славном муниципалитете саркастически фыркают… Но ведь, проводя твердую линию, вы ничуть не меньше, чем окружающая заботой мама, доказываете свою родительскую любовь — просто совсем по-другому.

Робин. Совершенно верно. В действительности такая любовь глубже, потому что предполагает в ответ временную неприязнь, даже ненависть ребенка — родитель причиняет ребенку боль, хотя и для его же пользы. В каком-то смысле этой любовью любить труднее, ведь надавав… нужных шлепков, родитель ничего хорошего не получает взамен. Неприятие, неприязнь на время — да. Благодарность будет потом!

Джон. В разговорах с дочерью во время каникул я освежил свои еще школьные впечатления: дети презирают учителей, которые не способны навести порядок. И возмущаются ими. Предпочитают строгих. Добродушные тоже годятся — если умеют призвать к порядку. А еще ученики не выносят непоследовательных учителей, которые строги — а через минуту позволят на голову себе сесть.

Робин. Детям нужна последовательность. Бесенята не знают, как… и куда себя вести, пока им не укажут дозволенных «пределов».

Джон. Почему они не выносят непоследовательности? Потому что она их тревожит? Почему хотят знать твердо обозначенную «границу»?

Робин. Они чувствуют себя увереннее, если знают, как далеко могут зайти. Дети любят учиться, добиваться успехов, поднатужатся, когда надо, но им спокойнее, если знают, каков же «час», отведенный потехе. Они счастливее, если «в рамках», им тогда легче владеть собой.

Джон. Мне вот как рисуются ощущения ребенка: он сидит на стуле посреди комнаты — темной и незнакомой. Ему надо набраться храбрости и слезть со стула, обследовать комнату. Но темно, он не очень-то представляет себе, где стены. А слезть надо, надо добраться до стен, чтобы знать, что они есть — надежные и крепкие. Тогда он сможет, отдавшись любопытству, без всякого страха обследовать комнату. Но если стен нет, он будет бояться. Он не будет знать, как далеко можно идти. Вдруг где-то там — если зайдет «за край» — он свалится! Или не сумеет вернуться к стартовой площадке, к стулу, когда захочет. Возводя вокруг ребенка стены, в которые можно упереться, родители вселяют в него уверенность и исследовательскую отвагу.

Робин. Все верно, но одну вещь Вы забыли. Когда он достигнет стены, надо, чтобы он мог стукнуть по ней!

Джон. Если злится…

Робин. Да, и поэтому стена должна быть прочной. Он бьется об нее, но ничего ужасного не происходит, потолок не рушится, и тогда он понимает: ну, значит, это стена. Вы не почувствуете к себе настоящего доверия, пока вам не дадут возможности «полезть на стенку», и тогда вы узнаете, как справиться со своим неистовством. Дойдя до «предела», вы теперь знаете, где он, «предел», знаете, что уцелели, и люди, которых любите, тоже целы. Отныне вы можете верить себе даже во гневе. Вы знаете, как справляться с ним. Разумеется, приобрести подобный опыт возможно, если кто-то присматривает за вами (и смотрит за собой, владеет собой, хотя вы — вне себя, способны убить, на все способны). Они должны держать ситуацию под контролем, принять всю силу вашего эмоционального удара, но предотвратить реальный вред. Значит, если родители приготовили надежные «стены», при этом не лишают эмоциональной поддержки, ребенок может испытать свою силу «до предела», почувствует себя с ней вне опасности и постепенно научится властвовать ею.

Джон. И вы уже не боитесь своей ярости. Чудеса! Значит, именно поэтому детям требуется ясное, последовательное руководство.

Робин. Да, и иногда ребенок выкинет что-то, добиваясь от родителей этого руководства…

Джон. Я вдруг вспомнил выражение: «Ребенок напрашивается». Ну, не обязательно на хорошую трепку — на недвусмысленную строгость…

Робин.…чтобы знать, как далеко он зашел. И тогда успокаивается. Если от родителей нет «руководящих указаний», ребенку только и остается пробным «путем» подбираться к черте! Чем дольше родители медлят в нерешительности, потому что хотят приличия соблюсти, не хотят разочаровывать ребенка (вдруг с твердостью «перегнут палку»!), тем меньше вероятность, что ребенок вообще узнает хоть что-то про «палку». И тем страшнее, в конце концов, будет эмоциональный «удар», который он обрушит на своих родителей.

Джон. Если они все-таки укажут «предел»…

Робин. Да. Чем позже они решатся, тем сильнее взрыв, дольше пыль оседает. Многие родители откладывают столкновение, пока ребенку не исполнится восемь-десять лет, даже пока он не превратился в подростка. А в таких случаях, советуя родителям «занять позицию», я предупреждаю, что это будет вторая высадка в Нормандии,¹⁰ им предстоит на неделю оказаться в сущем аду. Обычно они справляются, но, разумеется, лучше ясно указать «пределы», когда ребенок еще «ходунком» напрашивается на «указания», и помочь ему приспосабливаться шаг за шагом — день за днем учиться владению собой.

¹⁰ Имеется в виду высадка англо-американских союзных войск в июне 1944 года на северо-западном берегу Франции, или открытие второго фронта против Германии во второй мировой войне.

Джон. Я закипаю, слыша не в меру прогрессивных родителей и учителей, которые отказываются от обязанности держать детей «в рамках» просто потому, что кто-то может принять их за душегубов, фашистов. По моему убеждению, это вопиющее пренебрежение своими обязанностями.

Робин. И больше всего, конечно, от таких достается Фрейду, хотя на самом деле он на удивление здраво, реалистически подходил к вопросу. Но с Фрейдом, как с Библией — люди толкуют их по своему разумению.

Джон. Подождите, а если родители слишком-таки строги? Чем это обернется?

Робин. Как показывает опыт, строгое, но уравновешенное любовью воспитание не повлечет особых проблем. Человек может вырасти более ограниченным, больше склонным к конформизму, он будет довольно консервативен во взглядах, иерархию, власть будет принимать легче, чем Вы или я. Впрочем, это поможет ему преуспеть в тех профессиях, где конформизм ценится — в армии, в полиции; из него выйдет прекрасный чиновник, правовед и так далее.

Джон. Про бухгалтера забыли… Значит, он будет неотступно придерживаться указаний и не усмотрит в жесткой линии никаких изъянов.

Робин. Любопытно, я замечал, что «дети» обычно благодарны родителям за строгость. Даже в детские годы они, кажется, чувствовали, что родителям она давалась непросто.

Джон. При условии, что родители держались строгости ради блага детей.

Робин. Да, конечно. Если суровость скрывает стремление родителей удовлетворить свои «нужды» за счет ребенка или что-то подобное — это совсем другая история… Но так же, как дети благодарят потом родителей, любивших их, но любивших со строгостью, они никогда не прощают чрезмерно баловавших.

Джон. Они каким-то шестым чувством чувствуют, что это им во вред?

Робин. Да, они, кажется, понимают, что родители балуют их или по собственной лености или от ребяческой потребности в неизменной любви, постоянном одобрении. Если дети сразу не разобрались, позже поймут.

Джон. Значит, Вы считаете, что при любви даже старомодная «викторианская» строгость не повлечет к нарушениям психики?

Робин. Нет. Но опять же повторю: строгость, уравновешенная любовью и направленная на благо ребенка.

Джон. Вы, кажется, склоняетесь к тому, что родителям если и допустимо переусердствовать, так — в строгости.

Робин. Да. К счастью, родителей выручает своего рода «программный механизм». «Программа» простейшая: «Когда дети вас сводят с ума, значит, ждут нагоняя». Поэтому не раздумывая задайте нагоняй, иначе опоздаете, не сладите с детьми. Запомните: эффект суровой дисциплины со временем ослабевает, но человек, прошедший суровую закалку, будет здоровее, нормальнее. С другой стороны, тот, кому мало помогали научиться «самовластию» в раннем возрасте, позже с трудом будет двигаться в верном направлении… к обретению власти над собой.

Джон. Но Вам, без сомнения, жалуются дети… наверное, даже взрослые… на слишком строгих родителей.

Робин. Да, конечно. Однако, когда я присматриваюсь внимательнее к семье «за плечами» у тех, кто жалуется на «слишком строгих» родителей, обычно оказывается, что родители как раз слишком слабы, ими слишком легко вертеть, как захочется.

Джон. Откуда же тогда представление о «лишней» строгости?

Робин. От родительского лишнего беспокойства, что из-за «лишней строгости» они потеряют любовь детей. А дети чувствуют родительское настроение и все принимают за чистую монету: если родители казнятся, значит, не без причины, значит, «виноваты» — не в меру строги!

Джон. Но детям доступны только родительские «мерки».

Робин. Да, и обнаружив, что родители боятся быть обвиненными в излишней строгости, дети учатся играть на родительском чувстве вины в своих интересах.

Джон. Ясно. О'кей, посмотрим, как все уложилось у меня в голове. Детям необходимы четко обозначенные «границы». Необходимы для того, чтобы, во-первых, научились приспосабливаться к окружающим, во-вторых, чтобы не тревожились неизвестностью, «не зная, как далеко зашли», в-третьих, чтобы смогли, желательно пока еще «ходунки», испытать в «контролируемых условиях» самые разрушительные эмоции «до предела» и таким образом осознать их, научиться владеть ими.

Робин. Что ж, неплохо усвоили.

Джон. Но вот чего я не понимаю. Ребенок не должен быть «слишком хорошим» — так? И если настоящая строгость, уравновешенная любовью, не сделает из ребенка тихоню, который и мухи не обидит, на чем же тогда тихони «замешены»?

Робин. Кроткими, робкими дети обычно вырастают, постоянно испытывая сильное давление со стороны родителей, приспосабливающих их к своим меркам. Но тут дело не в твердости, тут подключено чувство вины: дети растут… «замешанными в преступлении». Такие родители не говорят: «не делай этого — я рассержусь». Не грозят оставить без сладкого или немедленно отправить спать. Они говорят: «не делай этого — я очень расстроюсь».

Джон.«У папы будет сердечный приступ… мама умрет с горя… свету конец».

Робин.«Потом пожалеешь…»

Джон.«Если любишь меня, не делай…»

Робин. Или же такие родители внушают ребенку страх, повторяя, что бросят его, если не будет слушаться.

Джон. В любом случае родители взваливают на ребенка чудовищную ответственность — да?

Робин. Они надевают на ребенка смирительную рубашку или — еще хуже — заставляют ребенка самого ее надеть…

Джон.…делая его ответственным за их, родительское, благополучие и даже за их жизнь! А еще — за сохранность семьи, что жизненно важно уже для ребенка.

Робин. Поэтому такой ребенок не сможет испытать свои эмоции из-за страха навредить.

Джон. Он ни за что не стукнется о стенку лбом, ведь ему говорили, что тогда дом рухнет.

Робин. А значит, он запуган и никогда не постоит за себя.

Отец выходит на сцену

Джон. В самом начале Вы говорили, что у отца «ходунка» появляются важные дела. Наверное, отец теперь обеспечивает поддержку ребенка и поощряет его выходить за пределы «материнского» мира.

Робин. Не только. Есть и другие… Теперь он возвращает назад жену.

Джон. Как… как возвращает?

Робин. После родов, обыкновенно, папа поддерживает маму, поглощенную младенцем, который требует почти безраздельного ее внимания. Теперь папа должен вернуть себе внимание мамы, чтобы их отношения снова стали нормальными для супружеской пары.

Джон. Позволив ребенку отделиться и отдалиться, она будет переживать чувство утраты теснейшей связи. И если отец ребенка «под рукой» и заменит потерю, если восстановится их прежняя супружеская связь, ей будет легче отпустить от себя ребенка.

Робин. Если папа в этот момент не выступит вперед, не заявит, что он муж и любовник прежде всего, а уже потом отец, он не поможет матери и ребенку сделать положенный им следующий шаг и отступить друг от друга.

Джон. Значит, папина роль теперь — облегчить отдаление, потребовав маму себе. Это прежде всего. Потом — раз он второй после мамы «источник» любви и поддержки — «подыграть» ребенку, идущему исследовать мир.

Робин. Да, он удивительно способен «подыграть», он может предложить ребенку кое-что новенькое. Отношения, в которых обычно меньше «плюша», зато больше задора, напора, выдумки. Поэтому он не только поддерживает ребенка в его первых путешествиях «вдаль» от мамы, но отчасти способен сделать это «удаление» захватывающим.

Джон. Он — все равно что мост между матерью и внешним миром, он вселяет в «ходунка», которому предстоят путешествия, уверенность, необходимую для составления новой, нужной ребенку карты общества.

Робин. Именно. Требуя себе маму, становясь между матерью и ребенком, отец уже помог перечертить карту.

Джон.«Ходунок» должен был «поделиться» мамой. Для маленького властелина большой шаг вперед — верно? Примириться с мыслью, что где-то там есть другие со своими нуждами… Значит, в каком-то смысле папа становится соперником. А не слишком ли «неуютная» ситуация?

Робин. Так может показаться только потому, что дети в последнее время «в моде», а отцы — нет.

Джон. Разъясните, пожалуйста.

Робин. Последние примерно двадцать лет «курс» отца падал, а матери — поднимался. Вначале это была благотворная перемена, но большинство считало, что слишком «далеко зашедшая»… И уж зашедшая «дальше некуда» в шестидесятые… А теперь, думается, положение исправляется, мы возвращаемся к равновесию отцовских и материнских «ценностей», которые одинаково, но по-разному важны. Что же касается Вашего упоминания о соперничестве, то поймите, пожалуйста, что, хотя для отца естественно немного ревновать жену к ребенку, он должен любить ребенка и заботиться о нем. Именно любящее присутствие отца помогает ребенку справиться с задачей «на деление», выдержать испытание группой, в которой больше двоих. Чтобы ребенок усвоил эти уроки, требуется отец.

Джон. Значит, каждый новый ребенок в семье связан особой нитью с матерью, а затем, когда папа возвращает себе маму, каждый должен оборвать эту особую нить и принять отношения группы.

Робин. И если все идет правильно, образуется вот какая группа:

Каждый из родителей друг другу «главный», и оба — в капитанской «каюте», отдельно от детей.

Джон. А если родители не обособились, дети не смогут встать отдельно?

Робин. Им, конечно же, будет намного труднее сделать это. Родители, требуя своего отдельного места, помогают детям отделиться… взрослеть. Показывают хороший пример.

Джон. Значит, папе нужно вытребовать обратно маму для блага каждого. Хорошо. А теперь о том, что касается этого обследования мира «за пределами» мамы. Отец поощряет «ходунка» ступить «за пределы». Одновременно «указывая черту», за которую не ступать?

Робин.«Указывая черту», то есть ограничивая, когда необходимо, отец помогает ребенку обозначить «пределы» на его карте мира внутреннего пользования, так сказать.

Джон. Ну, а теперь самый каверзный вопрос. Почему отец — мужчина — якобы, способнее матери по части «руководящих указаний»? Понятно, что мнение освящено традицией, но как же Меир, Индира Ганди и Тэтчер?

Робин. Я не думаю, что следует вести речь о различиях психического склада мужчин и женщин. Скорее, в силу физических особенностей, предназначивших женщину к деторождению, к роли главной опоры для ребенка на раннем этапе и на следующем — «ходунковом» — дело матери не «взять в руки», но «носить на руках». Ведь ребенок пока часто бежит обратно к маме, ему все еще необходимо успокоиться, «заправившись» уверенностью, когда мир «вон там» окажется к нему слишком суров.

Джон.«Там» — джунгли.

Робин. Вот поэтому «ходунку» и нужна любящая мать — нежная, мягкая… «здесь», наоборот, его обнимут: спасут!

Джон. А зачем?..

Робин. А значит, пока ребенок еще очень мал, пока он «ходунок», я думаю, его бы сбивала с толку и пугала мать, успешно «играющая» сразу две роли: на минутку она любящая и нежная, но тут же жесткая и требовательная. Вы помните, ребенку и так совсем не просто было соединить мамины «разные разности» в целостный «персонаж».

Джон. Иными словами, пока лучше ей, по возможности, оставаться для ребенка в непротиворечивом «образе». Так ребенку понятнее?

Робин. Именно «понятность» — одна из причин, почему, во всяком случае, на этой ступени, учить ребенка приспосабливаться ко всем остальным в семье должен папа. Шаг за шагом, конечно, по мере того, как ребенок способен больше и больше себя контролировать. Но как раз папа — тот, кто спрашивает с ребенка.

Джон. Мне кажется, другая причина распределения ролей вот в чем: многие женщины, я знаю, в глубине души сомневаются, что они «хорошие» матери. Поэтому им труднее дается твердость с ребенком, ведь внутренний голос постоянно одергивает их: «А хватает ли ребенку любви? Может, у безупречной матери было бы больше чуткости?»

Робин. Да, наверное, это типичный материнский комплекс неполноценности, и если отец возьмет на себя твердость, матери будет спокойнее — особенно, пока ребенок — «ходунок». Разумеется, когда ребенок подрастет, сделается защищеннее и лучше «прорисует» для себя родительские «образы», его меньше собьет родитель, временами любящий, временами жесткий. И тогда оба родителя могут поддерживать, оба — спрашивать с ребенка. Фактически так и случается в семьях, когда дети становятся старше.

Джон. Значит, по-Вашему, отцу «ходунка» достается особо важная роль по двум причинам. А еще у отца есть обязанности?

Робин. Ну, прежде мать и ребенок были компанией, «производящей» взаимное впечатление. И хотя уверенность ребенка в себе и его доверие к миру — все это от безграничной материнской любви, самой матери, погрузившейся в море восторга, довольно трудно реально оценить достоинства и недостатки ребенка.

Джон. И такая… «положительная» обратная связь не дает возможности ребенку четко прорисовать свою мысленную карту мира.

Робин. Карту, которая должна содержать среди «объектов» его самого…

Джон. Его самого? Вот так! Он должен сам находиться на своей карте мира. Ну да, конечно! Ему необходимо знать свои истинные размеры в соотношении со всем, что вокруг, иначе его представление о значительности собственного «я» будет нереалистическим. И сделает из него безмерного эгоиста.

Робин. Дело не только в этом. Не пометь он правильно свои размеры на карте, не узнай, где его «пределы», как далеко он может зайти, не сталкиваясь с другими, у него не будет руководства, чтобы самым лучшим образом воспользоваться остальным миром на пути к собственной цели. Вот суть урока «ориентирования», когда указываются, затверживаются «границы».

Джон. Понятно. Значит, чтобы наши карты для «внутреннего пользования» принесли нам пользу, мы должны обозначить самих себя на картах и не наврать в масштабе.

Робин. Отец, таким образом, теперь нужен обоим — и матери, и ребенку. Более беспристрастный отец поможет и матери, и «субъекту», ходящему в «ходунках», объективнее оценить возможности малолетнего картографа.

Джон. Есть еще отцу работа?

Робин. Да, по меньшей мере, еще одно дело. Мы говорили, что вначале младенец ощущает себя бесконечностью. Потом, обнаруживая свои «границы», он постепенно ужимается до комочка и утрачивает ощущение всемогущества. Но не теряет равновесия, потому что близок к маме, а она представляется ребенку на ранней ступеньке самим Господом Богом. Дальше он должен утратить и эту иллюзию. Значит, если со временем он поймет, что мама не правит миром, что она должна делить власть с отцом, он еще на шаг продвинется в своем развитии.

Джон. Позже он обнаружит, что папа тоже не Бог.

Робин. Разумеется. И если отец делает свое отцовское дело правильно, он не оставит у ребенка сомнений, что он — часть чего-то большего и занимает свое место, как все другие.

Джон. Значит, ребенку повредило бы, узнай он, что папа под контролем у мамы. Ведь «ходунок» не сделает положенного ему «семимильного шага» — так? Не усвоит, что мама не Господь Бог. Если она властвует над папой, ребенок будет по-прежнему представлять ее в ипостаси самого Господа.

Робин. Правильно рассуждаете. Я думаю, ребенок на пути к истине должен узнать, что мама не Бог, что папа тоже не Бог… никто не Бог.

Джон. Это для меня ново.

Робин. Я считаю, это важнейший урок. Возможно, из-за того, что он не усвоен, семьи с мамой-правительницей потихоньку портят детей.

Джон. Что Вы говорите?

Робин. Фактически, почти во всех семьях, обращавшихся ко мне с жалобой на трудного ребенка, господствовала мать. Или мать царила, или… вообще хаос.

Джон. Поразительно!

Робин. Да. Я тоже удивился, когда обнаружил такое. Я стажировался как детский психиатр и пошел к старшей по патронажу, закреплявшей врачей за семьями, после того, как увидел с десяток семей. Я пожаловался, что случаи как на подбор. Нельзя ли, попросил я, чего-нибудь другого для разнообразия? Она мне посоветовала не волноваться по мелочам и сказала, что уже десять лет видит трудных детей — все росли в одинаковых семьях!

Джон. Надо же…

Робин. Если не забывать о теме нашей книги, то я должен заметить: данные по здоровым семьям показывают, что в таких семьях «власть» родители делят между собой. Оба работают и очень тщательно взвешивают, кто что берет на себя. Но если речь не о самой здоровой семье, о такой, где кто-то один «за главного», будет лучше, если главная роль достанется отцу, а не матери.

Джон. Лучше для детей?

Робин. Да. Для детей — подчеркиваю. А что происходит у супругов, когда дети спят, это, разумеется, дело супругов.

Джон. Ой, смотрите, феминистки жала оттачивают!

Робин. Напугали! Прекрасно знаю, что мои слова отдают женофобией. Я совсем не сразу усвоил этот взгляд на вещи, но, в конце концов, нельзя же отвергать очевидное. Если, конечно, представлять полностью картину в таких проблемных семьях. Вначале мы ошибались, сваливая вину на «кастрированных матерей», как мы их называли. Потом, принявшись наблюдать отцов, яснее разобравшись в механике семьи, мы поняли, что в равной мере виноваты отцы, которые уворачиваются от ответственности.

Джон. Вы хотите сказать, что матерям не остается выбора, как только взвалить ответственность на себя?

Робин. Именно. У них нет выбора. Но теперь, усвоив системный подход, мы смогли, наконец, понять, что никто тут не виноват. Система есть система. Работает автоматически. Машинально.

Джон. Повторю Вам Ваши слова. Вы «договорились» до того, что в здоровых семьях власть делится между родителями по соглашению. В других семьях кто-то один из родителей оказывается сильнее. В тех, где мать сильнее, у детей, как Вы утверждаете, ссылаясь на свой опыт психотерапевта, будут проблемы. Откуда Вы заключаете, что если нужен «главный», таким лучше быть отцу. А «вещественнее» доказательств не найдется?

Робин. Ну, я должен сказать…

Джон.…в отчаянной попытке оправдаться…

Робин. Да нет. Понимаете, меня сами матери убедили.

Джон. И редколлегия «Спэа Риб»¹¹ подбила…

¹¹ Британский ежемесячник для женщин, название которого можно перевести как «запасное ребро».

Робин. Убедили матери и дети. Я стою на своем…

Джон. Храбрец!

Робин. Я вовсе не сторонник дискриминации женщин. Я за равноправие, за обсуждение дел, за совместное принятие решений.

Джон. Что пристало по-настоящему здоровому человеку…

Робин. Перестаньте паясничать. Слушайте. Каждый раз, приходя с жалобами, матери из семей, о которых речь, повторяли, что очень бы хотели, чтобы отец показал свою власть. И до сих пор говорят… Не только матери проблемного ребенка — братья, сестры обычно единодушны, что отцу надо бы быть построже.

Джон. Итак, да здравствует сильный пол?

Робин. Нет, я за матерей беспокоюсь. Одна мать мне вот что сказала: «Дело в детях. Сначала все в порядке, а пойдут дети — на вас столько всего наваливается! Вы просто пугаетесь — на вас столько ответственности! Поэтому и нужна… «верховная власть». Ну, чтобы «впрыснула» бодрости время от времени, чтобы вы могли продолжать… нести свои обязанности, чтобы знали, что у вас есть силы продолжать».

Джон. Да, верно, иногда придавит задачка, а кто-то скажет вам: «Хватит ныть, ну-ка, ну-ка!» — и у вас прибывают силы. Конечно же, если у мужа какая-то власть, то и какая-то ответственность — так ведь? Что-то на нем — на ней меньше…

Робин. Позже та же мать высказала и такую интересную мысль. «Неожиданно, — сказала она, — перед вами гора ответственности и вы… сами каменеете… И тогда «заводите» мужчину, подталкиваете к агрессивности. Он берет на себя «сильную» роль, берет ответственность… а вы получаете от него силу… Тут автоматизм».

Джон. Но при чем тут агрессивность?..

Робин. Я ее спросил: «Значит, вы не считаете агрессивность мужчины «вражеским» выпадом в подобных обстоятельствах?» «Нет, конечно же, нет», — ответила она.

Джон. Ну, она, наверное, понимает что-то, что мне… не по уму.

Робин. Я слышу похожие откровения матерей раз за разом. Судя по всему, ступень развития, о которой идет речь, требует такой расстановки «сил». Возможно, чтобы понять это, нужно побывать на месте матери, «каменеющей» перед горой ответственности.

Джон. Эта женщина переменила взгляды после того, как родился ребенок?

Робин. Да. Я спросил ее, согласилась бы она с такими взглядами до появления ребенка? Она рассмеялась и сказала: она бы ни за что не приняла их… как чудовищно дискриминирующие женскую половину человечества. Вот почему «человечеству» бесполезно спорить об этом: опыт или приобретен, или нет… Пока — нет. Разумеется, крайне здоровый человек может и не узнать его.

Джон. Я вдруг вот о чем подумал: ребенок «хватается» за агрессивность, «напрашиваясь», чтобы родители указали ему «черту». В словах этой женщины есть смысл, если она нуждается в том, чтобы муж помог прояснить ей ее «границы», затуманившиеся из-за слишком близкой связи с ребенком.

Робин. Похоже, что так. Матери было необходимо утратить четкость «границ», чтобы вернуться на ступеньку младенца, где бы они теснее объединились, слились, «перекрываясь». Когда же ребенок уже «ходунок» и пытается «заполучить» собственные «границы», надоедая матери, ей, возможно, трудно различить свои.

Джон. Но, наверное, случается, что иногда и у мужчины придут в негодность «границы»? И он ждет не дождется, чтобы жена ему их «починила».

Робин. Еще как часто! Какого отца не оставляли присмотреть за детьми, какая жена, вернувшись, не закипала гневом, видя, что с мужниной помощью дом встал вверх дном, а дети ходят на головах.

Джон. Причем сам папаша от детей не отстает… Уж она ему учинит… «починку» границ!

Робин. Знакомый опыт?

Джон. Ох, знакомый. Неприятный — слов нет. Такой стыд!

Робин. Это, вероятно, потому, что чувствуем: «далеко зашли» в ребячестве, сейчас нам «укажут»…

Джон. Значит, мать в таком случае вводит отца в «границы».

Робин. Да, и, конечно, друзьям отца порой следует оказать ему подобную помощь.

Джон. Это как же? Что им ему сказать? «Хватит ныть, ну, загнали в угол, но ведь Бог славными друзьями не обделил!»

Робин. Именно. Одновременно поддеть и подбодрить. Заставить держать марку, подставив плечо.

Джон. Значит, по-Вашему, кто бы из родителей ни крутился ближе к ребенку, он сотрет и свои «границы», и поэтому, возможно, будет нуждаться в «починке» собственных «границ», за что возьмется человек, стоящий от родительских «трудов» немного в сторонке. А если и этот «упустит границы», ему поможет их вернуть еще кто-то, еще дальше отстоящий от ребенка. Но поскольку всего вероятнее, что мать будет ближе к ребенку на его ранних ступеньках, отец займется прояснением материнских «границ», а не наоборот.

Робин. Вот поэтому я и думаю, что нет ничего от дискриминации женской половины человечества в утверждении: отец и мать должны на разных этапах играть разные роли в родительской «труппе» — на благо ребенка.

Джон. По сути они «ведут» на разных этапах. В самом деле, женофобией уже не так отдает, если принимать родителей за членов «команды». Ясно же, смысл команды в том, что группируются разные люди разных возможностей, по-разному «бьющие» в общую цель. Что бы получился за футбол из команды вратарей или команды нападающих! Папа «плюс» мама «равно» председатель правления «плюс» директор-распорядитель. Один больше озабочен внешними связями, другая — внутренними делами. И оба одинаково важные люди.

Робин. Вам станет ясно позже, что уроки, которые затверживает «ходунок», сводятся к тому, чтобы научиться «играть» в команде.

Джон. Считаться с другими, запомнить правила, принять власть…

Робин. Верно. И если вы усвоили эти уроки и понимаете, как команда должна действовать, вы поймете, что папа и мама прекрасно «плюсуются», им незачем вступать в конфликт. Но тому, кто сам отстает, кто не сделал нужного шага вперед в «ходунках», тому не «сыграться», тот в действиях команды увидит борьбу за власть. А в моих рассуждениях — программу отъявленного женофоба.

Джон. Ловкий аргумент. Бьет рикошетом. Ничего, и у меня припасен аргументик. Все эти обязанности, которые Вы поручили отцу «ходунка», — вернуть себе маму, тверже, чем способна материнская рука проводить «границы», убедить ребенка, что мамочка не Господь Бог, обеспечить обратную связь менее «положительную», чем выходит у ослепленной любовью матери, — все, кроме, разумеется, первой, доступны не только мужчине. Предположим, в семье нет отца…

Робин. Если мать совсем одна, «ходунку» будет действительно трудно усвоить положенные ему уроки. Но всегда найдутся дедушка с бабушкой, другие родственники, близкие друзья, соседи, учителя, люди, к которым прибегнет мать — и ребенок, чтобы отцовское «дело» не осталось не сделанным. И все пойдет хорошо, пока мать признаёт, что нуждается время от время в уточнении своих «границ»… в оговоренном нами смысле.

Джон. То есть требуется всего лишь кто-то, не втянутый в эмоциональный «водоворот», в котором находится мать с детьми. Это может быть другая женщина.

Робин. Да, часто — бабушка. Хорошая бабушка полезнее плохого отца, но, разумеется, любящий отец — самое подходящее лицо, которому следует поручить названные обязанности, ведь он годится и на иные важные роли в жизни ребенка и в жизни матери.

Мистер Хват

Джон. Значит, если отец исполняет отцовскую роль, «ходунку» в семье надают «руководящих указаний» с лихвой. А ему как раз и необходимо стукаться о «твердую власть». Я забыл, почему.

Робин. Потому что, если вам можно стукаться лбом о стену, возведенную родителями, вы научитесь двум вещам. Во-первых, вы испытаете себя на прочность, вас больше не будет пугать разрушительная ярость, вы узнаете, что способны взять ее под контроль и сможете воспользоваться ею, когда захотите. Следовательно, вы научитесь постоять за себя, присмотреть за собой, обеспечив свои нужды. Во-вторых, раз стены тверды, вы узнаете о нуждах других людей, об ограничениях, поставленных вашему «я» обществом. Следовательно, научитесь точно отображать мир на своей мысленной карте, которая содержит и вас самого — в верном масштабе.

Джон. О'кей. «Ходунок» выбрал верный масштаб. Что дальше?

Робин. Дальше он приучается правильно соотносить свои потребности с потребностями других людей. Ему жизнь не будет то и дело ставить подножку. Он учится разбираться в «механике» мира, узнает, где его место в мире и какой он в нем «величины», узнает, каким его видят другие. Постепенно он делается независимее, самостоятельнее и возьмет, что ему нужно, ведь он уже знает «все ходы и выходы». Он быстрыми шагами двигается вперед.

Джон. Усвоена наука «ходунковой» ступени…

Робин. Более или менее. Есть еще один важный аспект. Не забывайте, «ходунок» должен сделать скачок от отметки «в парочке с мамочкой» до отметки «папа не третий лишний». Должен стать членом команды вместо «самого-самого», неразлучного с мамою.

Джон. Усвоивший эти уроки будет успешно «играть» в команде.

Робин. Да. Такой легко войдет в любую группу, легко разовьется в группе.

Джон. Разовьется?! Нет, этого мне не понять. По-моему, группа сковывает. Ну, не сковывает — связывает. Наверное, я в «ходунках» не доучил уроки…

Робин. Я тоже. Но вспомните, вы же всегда можете позже подтянуться, если стремитесь не отставать. Во время войны в воздушных силах я подтянулся. Удивительно, но я обнаружил, что вопреки домашним «заготовкам» не чувствовал себя слабым или униженным, когда сержанты муштровали нас на плацу. Наоборот, обретал самоуважение, уверенность, а с ними — прекрасный «тонус». Учась составлять целое, подчиняться силе порядка, чувствовал себя сильнее. Думаю, этот опыт и помог мне разобраться с опытом «ходунка», когда я потом занялся детской психотерапией!

Джон. Вы хотите сказать, что если на вас жестко «наступают» — для вашей же пользы — вы обнаружите в себе запасы «наступательной» энергии, о которых не подозревали.

Робин. Которые, возможно, стесняли вас, пугали… А в результате вы окажетесь ближе к своему потенциалу.

Джон. Ну, я обычно стараюсь не делать того, что мне тяжело. Не беру Эверест, не встаю рано утром. Но если никак не выкрутиться… верно, сделаю — и необыкновенно радуюсь достижению. Наполняюсь уверенностью. В другой раз, кажется, уже легче… Только вот никак не встать рано утром…

Робин. Пройдя эту ступеньку, человек учится правильно воспринимать требования, предъявляемые к нему группой. Препятствия, понимаете, для того и «создаются», чтобы их одолевать — не для того, чтобы на них жаловаться. Становясь частью большой группы, человек становится сильнее, сообразительнее — по-настоящему «человеком умелым».

Джон. Все это мне очень интересно, ведь, честно говоря, я всегда «злоумышлял» против больших групп, то есть против власти, подозреваю, по той причине, что мой отец — любящий из любящих — не был со мной достаточно строг. Сквозь пальцы смотрел на мою «крепнущую» безответственность. Но в последние несколько лет кое-что для меня стало понемногу меняться, наверное, потому что пришлось принять некоторые обязанности — не хватило «умения» отвертеться. И если раньше я был за бунт, то теперь вижу: это путь «наименьшего сопротивления». Самый легкий путь, потакание своему «я». Фактически, я теперь тайно сочувствую тем, кто продолжает делать дело, засучив рукава, не зажимая носа. Впрочем, нужно знать правильный подход к власти. А правильнее всего, чтобы человека не толкали ни в бунтари, ни в конформисты, он должен сам подумать и оценить, хороша или плоха какая-то власть. Многие, наоборот, не раздумывают; скажут «да» или «нет» власти, в действительности не имея свободы выбора. Скажут с ходу, машинально.

Робин. Косность в отношении к Авторитету с прописной «А» для меня равнозначна незрелости. Власть, иерархия, организация — на этих «шарнирах» вертится мир. Все до одного посетители не могут сразу пройти во вращающуюся дверь. Да и на ровном месте сороконожка, подняв все до одной сорок ног, свалится. Нужна «подгонка», если механизм сложный, если «задействовано» много людей. Это как танцевать шотландский рил:¹² вы не сами по себе, вы должны знать положенные движения, чтобы вас приняли в хоровод, а в хороводе покружиться — настоящее удовольствие! Зачем вам своевольничать и портить всю музыку?

¹² Шотландский народный хороводный танец.

Джон. Да, верно. Господи, прости, я ненавидел данные Тобою «шарниры»! Я думал, Ты хочешь тем принизить людей. Но я всего лишь «ходунок» — несмышленыш. Однако, многие застряли на этом месте, многие не решили, как им относиться к верховной власти. Иначе зачем бы нам так усердствовать, освещая споры Джона Макенроу¹³ с судьей. Пустячные споры — но иногда они идут вторым, третьим «номером» в теленовостях! Наверное, потому, что тут архетип «перепалки», которую ведет «бунтарь» с «властной фигурой». И каждый, кажется, имеет свое громогласное «мнение»: или решительно держит сторону Макенроу, как Вы, или не менее яростно поддерживает судью, как я. Эмоциональный потенциал растрачивается — так ведь? Мы приходим в возбуждение там, где, по сути, от нас требуются… убеждения.

¹³ Американский теннисист, многократный чемпион Уимблдонских турниров.

Робин. Да, но не забывайте, здоровый человек умеет сохранять равновесие, недолго поиграв «крайние» роли — «робота» и «разбойника». Занятия, жизнь толкают нас в одну какую-то крайность, и нам, наверное, следует подправлять равновесие на досуге. Я много сижу в своем психотерапевтическом кресле и много «сужу», поэтому испытываю настоящее удовольствие, наблюдая, как Макенроу «за меня» разбойничает, загоняет в угол судью. Вы, комик, только тем и занимаетесь, что низвергаете авторитеты, я думаю. Макенроу пробуждает в вас… «задремавшего» старосту класса.

Джон. Но ведь некоторые наверняка постоянно повернуты к миру какой-то одной стороной.

Робин. Все равно в каждом их две, пускай одна видна лишь на досуге, в фантазиях и мечтах. У душевно здорового человека обе стороны «налицо», а если не так, будет или перманентный бунтарь — возможно, правонарушитель, тот, что попался и теперь ловит случай вынудить «внешнюю» власть позаботиться о его «внутреннем» равновесии, или — прямая противоположность — консерватор, который одержим идеей порядка, строго придерживается установлений и придерживает язык, хотя всех вокруг доводит до белого каления тупостью и упрямством, а втайне, вероятно, упивается картиной, как распиливает своего шефа циркулярной пилой.

Джон. Значит, даже если мы в «ходунках» протопчем дорожку между конформизмом и бунтарством, позже должны постараться не сойти с нее.

Робин. Эти усилия окупаются душевным здоровьем. И свободой в политической ориентации.

Джон. Меня осенило. Если в «ходунках» мы не отстали, если позже не сбились с дороги, очевидно, получив в руки власть, сумеем лучше употребить ее.

Робин. Думаю, лучше. Хороша та власть, которую проводит человек, умеющий «выносить» решение, прежде чем его вынести, способный собрать всю доступную информацию, выслушать всех нижестоящих. Потом им — или ею — самостоятельно принимается решение, которое тот, кто его принял, готов исчерпывающе объяснять и настойчиво осуществлять.

Джон. Меня совершенно захватили эти правила «правильной» власти, когда в «Видео-Артс»¹⁴ я делал фильм о том… в какой капусте находят решения. Я понял, что если с людьми советовались, они примут решение, с которым не согласны, при условии, что их мнение серьезно взвесили и потрудились убедить в жизненности «выношенного» решения. Ну, а как действует власть, сбившаяся с пути?

¹⁴ Собственная киностудия Д. Клииза, производящая фильмы для обучающихся бизнесу.

Робин. Она или вообще практически недейственна, хотя изредка совершает опрометчивые шаги в стремлении показать решительность — за чем обычно следует отступление, — или же держится авторитарных методов, притворяясь, что авторитаризм ей чужд. Такая власть нетерпима к многоголосию мнений, естественному на совещательном этапе, она лишь выясняет, кто «заодно» с ней. Все остальные ведут подкоп!

Джон. Она объявляет о решении и, не разъяснив его, скрывается с глаз. На три четверти «списано» с британской администрации и на девять десятых с правительства.

Робин. Джон, округляете!

Джон. А Вам доводилось слышать, что Хеселтайн¹⁵ обсуждал решения с Движением за ядерное разоружение? Ну, ладно, извините, увлекся. Просто подошло время… моим капризам. Значит, если «ходунок» сделает прыжок и будет уже не в парочке с мамочкой, а в команде с мамой и папой, он научится здоровому отношению к власти и умелой «игре» в командном составе. Обратная связь принесет пользу, он выберет для себя верный масштаб на мысленной карте.

¹⁵ Британский государственный деятель.

Робин. И, конечно же, постоянно узнавая новое, будет перечерчивать карту, карта будет постоянно меняться. Но, в основе правильную, ему не придется менять ее значительно и особенно напрягаться. Если он поведет себя чуточку не так, как нужно, ему укажут — он поправится и подправит карту. Его поведение будет соответствовать ситуации. Он довольно легко договорится с другими, найдет приемлемый компромисс, когда его интересы столкнутся с интересами других людей. И каждый раз других и самого себя будет на карте «править», отрисовывать более или менее машинально. Он никогда не устанет учиться преодолению жизненных препятствий, тому, как действовать на благо себе и своей команде.

Джон. Говоря «машинально», Вы имеете в виду «без борьбы, без усилий»?

Робин. Внутренняя борьба обязательно сопровождает каждую важную поправку карты — вслед за выговором, серьезной критикой. Но поскольку карта в основе верна, поправка будет не так значительна, не вызовет боль, о чем я и сказал. Поправка внесена — карта подходяще ориентирует. До новой поправки, само собой разумеется. А человек подходяще отвечает на вопросы, которые ставит перед ним жизнь. Иными словами, вы можете положиться на него, он человек ответственный.

Джон. А я-то не сообразил, что ответствен тот, кто умеет подходяще ответить. Хорошо, значит, если «ходунок» сыграется в «тройке», а потом — и в других командах, каждый будет симпатизировать «игроку», ведь в человеке чувствуется ответственность и не чувствуется себялюбия, хотя такой позаботится о своих нуждах, такого в сторону не отпихнуть. «Игрок» будет просто Пат Хват.

Робин. Почему Пат?

Джон. Давайте симпатизировать и Патрише, и Патрику. Мы же с Вами за равноправие.

Робин. Отлично, давайте…

Аутсайдер

Джон. А теперь опишите мистера — или мисс — Мазилу. Людей, не усвоивших нужных уроков. Что это за люди?

Робин. А Вам как они представляются?

Джон. Они в свое время плохо прыгали и не взяли расстояние между отметками «2» и «3», не достаточно отдалились от матери.

Робин. Но все-таки отделились. Они не льнут плющом, «не вянут» в депрессии. Они немного продвинулись в сторону самостоятельности.

Джон. Да, но не сыгрались в «тройке», не умеют выступать в команде.

Робин. Верно. Поэтому им, по-моему, прекрасно подходит прозвище «аутсайдер».

Джон. Подождите. Эти люди «аутсайдеры» — потому что они «со стороны»… крикунов или тихонь?

Робин. С обеих являются. Человек «со стороны», который кричит о своем «весе», явно «давит», он с первого взгляда несносен, но так же тяжело в команде и с тем, кто тише воды — «исподтишка» точит.

Джон. Упрям?

Робин. Просто не справляется на своем месте, а кажется — и не виноват.

Джон. Вредит делу, заставляя клиентов заполнять по шестнадцать бланков без единой ошибки.

Робин. Или вообще не дает бумагам хода, чтобы… дело «крутилось» с предельной скоростью.

Джон. В любом случае такой — не «свой» в деле.

Робин. Да. Для него присоединиться в команде — значит подчиниться, перемениться, претерпеть доводку до подходящего размера.

Джон. А разве он попал пальцем в небо?

Робин. Так ведь подходящий для команды — это верный размер. Впрочем, конечно, такому чувства лгут, такой сокрушается, что утратит нечто немалой важности.

Джон. А на самом деле в этом «нечто» ему никакой надобности. В этой иллюзии. В «Большущем-Я». В младенческом, фактически, «я», недостаточно «ужатом».

Робин. Да. В его семье ему не помогли «ужаться» — одновременно ведя наступление и оказывая поддержку. Поэтому у него не соответствующая реальности карта мира, на которой он сам не верной величины, на ложном пути.

Джон. Значит, он, скорее всего, просчитается. Оскорбит спутника. Или двинется войной на Россию. «Большущее-Я» ослабляет его, делает незащищенней.

Робин. Именно. Обычно трудно убедить такого, что «подгонка» пойдет ему на пользу, даст умение добиваться желаемого. Да, конечно же, процедура «подгонки», когда указывают «границы», кажется, «сводят на нет», болезненна: нам «я» никогда не «ужать» без боли. Но в итоге из нас получаются солидные люди. Я думаю, многие инстинктивно чувствуют, понимают, что у мягких, чересчур снисходительных родителей обычно вырастают дети слабые, с трудом «одолевающие» жизнь, цепляющиеся за представление о своей «самой самости».

Джон. Но все же они должны обойти мертвую зону депрессии.

Робин. Да, в них есть какая-то тяга к общению, к благу, даваемому группой. Им предстоит найти себе место, где бы они могли казаться нормальной частью целого — людьми, принимающими власть и правила группы, — хотя такие втайне хранят иллюзию, что они — центр вселенной.

Джон. И как «аутсайдеры» удерживают реальность от соприкосновения со своими иллюзиями?

Робин. Они не прорисовывают себя на своих мысленных картах. И вообще объекты у них на картах «набросаны», связи смазаны, собственная же персона в недосягаемости от остальной «топографии». Поэтому у таких представление о себе и представление о других не увязываются.

Джон. Иными словами, «аутсайдер» — «посторонний» на своей карте.

Робин. Потому-то мне и кажется словечко удачным. Он будто отвел для своего «лика» специальный массив памяти, он не хочет помещать его на карту среди всех прочих лиц.

Джон. Он не хочет замечать ничего, что укажет на несоответствие его карты реальности, на обыкновенность его… особы.

Робин. И, конечно же, он не хочет замечать, что ничего не замечает! Другие требуются для правил, но он — вера его крепка — он нужен для исключений. Поэтому он на самом деле никогда не станет частью группы, хотя будет делать вид, что он «свой». Кого-то, может, обманет, но большинство в группе будет чувствовать в нем чужака. Вместо согласованности действий, готовности что-то отдать, что-то взять, а главное, готовности к необходимому превращению, он всегда будет стремиться менять других.

Джон. Чтобы самому не менятья. Поразительно! Он должен менять других, потому что ему не вынести собственной перемены. Вероятно, «дотащившему» до взрослых лет свое непомерно громадное «я» человеку будет грозить такая страшная боль от процедуры «подгонки» этого «я» к реальности, что он — или она — не сможет ни на минуту расслабиться, защищая свою фантазию от сокрушительного удара реальности. Человек будет постоянно сигналить другим, чтобы не обронили и дурного словечка на него, а еще лучше, найдет себе окружение, в котором будет уверен, в котором никогда не услышит ничего противоречащего его карте — никакой критики.

Робин. Верно. Лестью, пресмыкательством, нажимом, упрямством он будет всегда достигать цели. Он всегда будет кукольником, для которого люди — марионетки, их надо заставить плясать под свою дудку. У такого нет стремления подладиться под других в большом хороводе.

Джон. Значит, люди, нуждающиеся во власти, тратящие жизнь на обретение власти, хотят одного: вынудить других подлаживать к себе. А тогда кто посмеет сказать, что у них «лики» раздуло, «фигуры» разнесло — никаких прокрустовых «шалостей» они с собой не позволят!

Робин. Именно.

Джон. Ну, а человеку с добротной, соответствующей реальности картой нет нужды контролировать других?

Робин. Нет. Он хорошо «знаком» со своей личностью и уверен в себе.

Джон. Подождите. Я не успел как следует усвоить подтекст — текст уж слишком захватывающий. Значит, властолюбец не способен по-настоящему «играть» в команде, ведь он не может взять и отдать. А значит, не способен быть действительно ответственным, по Вашим словам, потому что его первейшая забота всегда — защитить свое «я» от реальности, а не подходяще ответить на ситуацию.

Робин. Кроме того, его могущество зависит от группы.

Джон. Речь не просто о зависимости от «некритической массы»? О том, что он, в какой-то смысле, все еще маменькин сынок — да?

Робин. В каком-то смысле… Если вы можете сами застегнуть пуговицы, вам не нужна для этого мама. Вы — независимый человек. Но если вы сами не справляетесь, вам надо править другими и заставить их сделать для вас то, что не можете.

Джон. Заправила нуждается в «наемных руках», чтобы провернуть грязное дело. А промышленный магнат, являясь домой, заставляет жену отчитаться по статье «карманные деньги детишкам». Да, вам не обойтись без власти над ближними, если собой не владеете!

Робин. Именно! Если ваше «я» — ваш мысленный автопортрет — непомерной, нереальной величины, вы над собой не властны. «Аутсайдер» меняет жизнь на власть над другими, чтобы закрыть им рот… Сам-то он уже давно закрыл глаза на свой атавизм, на свое не выстрадавшее разумных размеров «я».

Семья «аутсайдеров»

Джон. Вы рассказали про «аутсайдера» — я хочу узнать и про семью, в которой такие растут. Ребенок, как следует из основного закона семейной «механики», не усвоит уроков ни одной из ступенек развития, пока уроки не усвоены родителями, только тогда и способными чему-то учить. В этой семье, наверное, неучи…

Робин. Это же очевидно.

Джон. О'кей, значит, я не ошибусь, если предположу, что в семье ребенка, не взявшего прыжком расстояние между «парой» и «тройкой», все — «аутсайдеры»?

Робин. Не ошибетесь. Если ребенок отстал, значит, его родители — из отстающих, «неуспевающих» с той же ступеньки. Значит, всем будет не по силам групповая задачка «отдаем — берем», все будут в какой-то степени манипулировать друг другом. В такой семье — постоянная скрытая борьба за власть. И настоящая путаница: каждый дергает каждого за ниточку, смешались кукловоды и куклы.

Джон. Понятно.

Робин. На самом деле понять картину очень непросто. Ведь речь о семье, о сложнейшей системе. Нам трудно, как бы ни напрягались, осмыслить все связи. Не только между «курицей» и «яйцом», то есть между поколениями, но — круговые, нелинейные связи каждого с каждым, одновременно контролирующего и контролируемого.

Джон. Так. Только почему об этом сейчас? Разве с самого начала мы не о семье завели речь?

Робин. О семье. Но когда разыгрывается «ходунковое» действие и отец выходит на сцену, связь «по кругу» становится доступнее для желающего в ней разобраться.

Джон. О'кей. Рассказывайте про связь «по кругу» в системе «семья».

Робин. Ребенок застрял, потому что папа застрял. Мама недаром такого в мужья выбрала, ведь сама из семьи застрявших. «Ходунка» не вытянуть, пока мама не вытянута папой, потянувшимся да как-то и вытянувшимся, чтобы взяться за «ходунка» и тоже вытянуть.

Джон. Мне кажется, я все понял, а это значит — что-то не уловил.

Робин. Сосредоточьтесь, расставьте по местам в голове мысли, протяните связи, может, и поймаете — не там, так тут… Значит, в семье «аутсайдеров» не будут отчаянно цепляться друг за друга, как в семье депрессивного образца. В этой — ценят независимость. По крайней мере, на словах.

Джон. А на деле никто из них не справился с прыжком от отметки «в парочке с мамочкой».

Робин. Да, прыгали, но недалеко оказались. По-настоящему не отдалились. Поэтому, хотя они и приветствуют самостоятельность и независимость, они совсем не так самостоятельны и независимы, как думают. Они, кажется, и подталкивают «ходунка» идти своим путем, но потихоньку тянут остаться «под одной крышей».

Джон. Противоречиво ориентируют «ходунка».

Робин. Да. «Уже большая девочка», — говорят. Или: «Большой мальчик — большие не плачут». Пристыдят: «Один не может справиться!» Но уже через минуту слышно: «Ой, будет лучше, если я помогу».

Джон. Убеждают, в конце концов, ребенка, что он не способен справиться сам, и удерживают его в зависимости. «Ты такой беспомощный. Не можешь посмотреть за собой».

Робин. А если ребенок все же берется что-то сделать сам, тут слышится: «Забыл про меня? Ты не любишь мамочку?»

Джон. Или еще хуже: «Беги, беги, резвись, не о нас же тревожиться». И «ходунок» оказывается буквально в безвыходном положении, точнее, в двойственном, противоречивом положении «выйти не выходя». Как же, черт возьми, он поступит?

Робин. Ему надо отыскать способ оставаться «в двух шагах» от родителей, то есть зависимым, одновременно делая вид, что по указке он уже «вышел в люди» — независимые и самостоятельные, те, что сами себе голова.

Джон. Ничего не понимаю. Как он может и то, и это?

Робин. Ну, в действительности есть несколько ходов. Самый простой — ход «ходунком»: он растет, но продолжает быть капризным, непослушным, недисциплинированным, бунтует против порядка, всех в семье задевает и раздражает.

Джон. Простите, но мне неясно, как этот ход решает проблему.

Робин. Ну, смотрите: препираясь, воюя с кем-то, вы держитесь с людьми рядом и привлекаете к себе их внимание. А свое — отдаете им.

Джон. Ага! Ссорясь, вы оказываете им внимание!

Робин. В то же время, воюя, вы держите дистанцию между вами и ими, как на поле битвы — полоска ничейной земли. Вы чувствуете — и другим так кажется — будто ведете себя независимо, отстраняетесь от других.

Джон. Дошло. Значит, ребенок провоцирует родителей в ответ на их противоречивые указания.

Робин. Но не забывайте: мы идем «по кругу». Перед нами семья «кругового» порока… или поруки. Если ребенок не допускается до какого-нибудь фокуса, чтобы затеять стычку, мать выдумает, к чему придраться. А если они ладят, папа тут как тут — расшевелит, разозлит.

Джон. Они все в двойственном положении, поэтому все должны постоянно враждовать друг с другом, ведь это лучшее решение их дилеммы.

Робин. И эта система «крутится» в их семьях поколение за поколением.

Джон. Как обычно. При этом, конечно же, никто не подозревает, что происходит.

Робин. Да. Но родители, как правило, в одном согласны, несмотря на то, что постоянно меряются силами.

Джон. Что кто-то виноват!

Робин. Да, хотя все дело в системе. Ребенок же часто становится козлом отпущения.

Джон. Поразительно! Расскажите про какой-нибудь случай, то есть про какую-нибудь семью, которую вы наблюдали.

Робин. Ну, ко мне направили четырнадцатилетнего мальчика, вечно воевавшего с родителями и учителями, иначе говоря, все еще «ходунка» в четырнадцать лет. Я познакомился с ним и его семьей, с родителями, старшим братом восемнадцати и старшей сестрой шестнадцати лет. И не мог не заметить, что мальчик просто вынуждал родителей держать его в центре внимания, постоянно провоцировал их, раздражал, но при этом возмущался, что они вмешиваются в его жизнь, требовал «отвязаться» от него. Этим ходом он добивался того, что оставался «в связке», но вел себя вроде бы независимо.

Джон. Он выпутывался из своего двойственного положения. Ну, а родители?

Робин. Было ясно, что отец и мать остерегаются дарить друг другу внимание, они оба охотнее сосредоточивались на мальчике. Как и ему, им было бы неловко «играть» затянувшееся действие с «ненаглядным младенцем», но они могли оставаться в ролях «мамы» и «папы» — избегая более интимных ролей «мужа» и «жены» — пока их трудный ребенок все еще в «ходунках». Я отметил, что всякий раз, когда я подталкивал их взглянуть друг на друга, завести свой разговор, сынок принимался кричать им, чтобы оставили его в покое, что они как раз и делали в тот момент. Они сразу же забывали друг о друге и устремляли взгляд на него.

Джон. Вам пришлось указать «границы».

Робин. Не лишая поддержки, конечно же. Дружелюбие к детям, но мягкая просьба не шуметь, не мешать разговору родителей. Трудность была в том, что при детях родители очень смущались обнаруживать свою нужду во внимании, поэтому после двух общих встреч я дважды виделся отдельно с супружеской парой.

Джон. Еще провели «границу» — между родителями и детьми.

Робин. Да, каждому поколению — отдельное место. Конечно, указал родителям, как им самим «границы» указывать.

Джон. Беря в Вас пример…

Робин. И посоветовал заверить детей, что все нормально, объяснить, что родителям «тоже иногда нужно друг другу уделить немного внимания». Одни, они в конце концов признались: обоим хотелось бы чуточку больше любви, ласки, что я им и прописал. Удовольствие, включая секс, три раза в день! А также по временам детей не замечать!

Джон. У них на картах закрепилось правило, отрезавшее подступ к нужному, недостающему.

Робин. Да, вроде того, что родители всегда безупречны, без недостатков. Поэтому я постарался переписать это их правило, выступая для них в роли «заботливого родителя». Сам расшатывал эту их установку как только мог!

Джон. Каким образом?

Робин. Проявлял больше интереса к родителям — не к детям, демонстрировал, что я делаю то, что мне нужно, получаю удовольствие и тому подобное.

Джон. И что же произошло?

Робин. На пятую, последнюю беседу они опять собрались у меня все вместе. Родители, сияя, сидели рядышком на диване, мальчик больше им не мешал. Все его попытки заполучить родительское внимание были напрасны. Позже, я слышал, он постепенно угомонился, но симптомы, с которыми его направляли ко мне, более или менее прошли еще во время наших встреч. Он поднажал на учебу, стал успевать.

Джон. И Вы им не объясняли систему их семьи, просто поменяли ее, дали другую «картинку»…

Робин. В последнюю встречу я как раз объяснил каждому модель семьи, и, обсуждая услышанное, они обнаружили, что модель «появилась на свет» больше четырех поколений назад! Младший ребенок в семье всегда был трудным, по крайней мере, начиная с семьи прапрапрабабушки и прапрапрадедушки.

Джон. О'кей, это была семья с «ходунком-разбойником». А как работает система в семье с «ходунком», который и мухи не обидит?

Робин. То есть в той, где ярость загнали в подполье, потому что семья не умеет с ней справляться?

Джон. Да. Только тогда мне непонятно, может ли система работать. Если ярость держит каждого «в связке», одновременно позволяя ему удерживать дистанцию, он же потеряет дистанцию, подавив ярость.

Робин. Не потеряет. У него есть возможность вести пассивное сопротивление, устраивать что-то вроде сидячих забастовок.

Джон. А пример не приведете?

Робин. Примеров можно привести много, чаще всего я сталкивался с «необучаемостью» у детей, уже пошедших в школу. Ребенок пялится на доску, морщит лоб, глубокомысленно сосет карандаш, но в него ничего не проникло!

Джон. Да, помню, был у меня такой мальчуган в годы моего учительства. Он внимал с таким усердием, что на внимание растрачивались все его силы, на ответ сил уже не оставалось. Помню, я не смог ему втолковать, что река Нигер находится в государстве Нигерия, а река Конго — в Бразильском Конго. Когда я спрашивал его: где река Нигер, в Нигерии или в Бразильском Конго, он всегда затруднялся ответить. Я пробовал его ободрять, говорил, что не думаю путать, говорил, что мечтаю услышать правильный ответ, — все впустую, он просто не понимал связи между словами, хотя я «протягивал» ее с десяток раз… Нет, я не мог рассердиться, я испытывал какой-то благоговейный страх.

Робин. Рассердились бы, затянись эта пытка. Когда я встречался с учителями, они просто кипели возмущением, ведь ребенок — сама невинность, сама беспомощность — делал их в собственных глазах виноватыми за то раздражение, которое сам же и вызывал. Фактически их возмущение было вполне обоснованным, потому что такого сорта трудный ребенок, замаскировав, приносил свой бунт против родителей в школу — дома он не мог бунтовать открыто.

Джон. Из-за семейного табу.

Робин. Верно. Но мог повоевать — конечно, «под маской» — в школе с учителями, которые устойчивее родителей к ярости.

Джон. А разве дети не вытворяют подобного дома?

Робин. Дом не школа, дома забастовки принимают иные формы.

Джон. Рассеянность?

Робин. Откладывание дел на «вечное» завтра, медлительность, опоздания, туман во взгляде, когда от них требуется сосредоточенное внимание, решение чем-то заняться, тут же забываемое ради новой затеи, и так далее.

Джон. Просто «отсутствие».

Робин. Точно.

Джон. Значит, ребенок получает с избытком родительское внимание в виде замечаний, и дистанция сохраняется, они не жмутся друг к другу, то есть ребенок следует двойственному указанию «расти не вырастая», а также придерживается табу. Но ведь еще кое-что достигается — а? Я в детстве был «отсутствующим» и уверен, что это — хитрый путь завоевать какое-то пространство, «кусочек» уединения.

Робин. Сказав про «отсутствие», Вы попали в самую точку. Да, эти дети отсутствуют, они где-то, где могут обрести относительную свободу, свою собственную жизнь — подальше от всяких уловок, ловушек, мертвой хватки. Возможно, единственный путь к свободе — это уйти в себя, но внешне подчиниться родительской власти.

Джон. Хорошо, а почему они «бунтари» в школе? Потому что там ярость не воспрещается так строго, как дома?

Робин. Именно. Их ярость меньше страшит учителей.

Джон. Притом ребенок — ангел с виду.

Робин. Но он нуждается в головомойке за молчаливый бунт точно так же, как «ходунок», шаловливый, проказливый и нормальный, нуждается в указании «гриниц».

Джон. Значит, эта самая «необучаемость» — способ нащупать «границы»?

Робин. Верно.

Джон. И если учителя твердо укажут «границы», ну, потребуют взяться за ум…

Робин.…тогда, как знаю по опыту, от «необучаемости» и следа не останется.

Джон. Правда?

Робин. Чистейшая. Как только учителя поймут, чего ребенок в действительности добивается, и отчитают, по-настоящему рассердившись, то есть отнесутся к нему как к явному бунтовщику, бунт обернется обыкновенным озорством, которое учителя прекрасно распознают и пресекают, а потом, со временем, ребенок, как и «ходунок» в хороших руках, исправляется. И конечно, легко предсказать, что произойдет дальше.

Джон. Что?

Робин. Родители начнут жаловаться, что ребенок стал вести себя воинственнее.

Джон. Он освободился от табу.

Робин. Именно. Но они не могут с этим мириться. Поэтому-то психотерапевту и важно видеть всю семью и каждому помочь справиться со страхом, вызываемым яростью.

Джон. А что на самом деле такой ребенок думает о своих действиях? Подозревает, что «играет» с яростью?

Робин. Нет, наверное. Нет — пока ему твердо не укажут, что мозги «засоряет» ярость. А тогда ребенок, кажется, начинает понимать, что был непокорным. Вел себя вызывающе.

Джон. Но прежде ребенку нужно понять, что люди, отвечающие за него, не боятся ярости и помогут ему обуздать ее.

Робин. Похоже, так. Узнав, что другие способны справиться с яростью, он свободен присвоить чувство ярости и больше не притворяться, что ее в нем нет, ему больше не нужно изолировать ее от тех, на кого она направлена.

Джон. Как это — «изолировать»?

Робин. Трудно найти подходящие слова, чтобы объяснить, как это. Я уже говорил: не в том дело, что чувства не испытываются — испытываются каким-то образом. Но существуют порознь. А поэтому бессмысленны. Различные чувства — ярость, страх и прочие — все тут, все «без изъяна», только в чем их неповрежденная суть, человеку неясно, потому что чувства изолированы одно от другого, разъединены. Такая же «прерванность» эмоциональных связей — корень, от которого целый букет душевных болезней, называемых «неврозами навязчивых состояний».

Неврозы навязчивых состояний

Джон. Что такое навязчивое состояние? Когда человек чувствует побуждение что-то сделать, о чем-то думать?

Робин. Человек чувствует, как разные его стороны ведут в нем непрестанную борьбу, которую он не способен решить в пользу той или другой стороны. И даже на самом деле не представляет, за что борьба.

Джон. В чем его отличие от «аутсайдера»?

Робин. Случай тот же, просто «тяжелее» тянет. И как с прочими психическими расстройствами, порочный круг надо искать там, где начинается попытка решить проблему, потому что попытка только множит проблемы. Желание держать себя вне собственной мысленной карты, отдельно от других людей оборачивается «метастазирующим» нарушением единства, когда разъединяются уже разные стороны личности. Одна сторона личности — сознание не уравновешивается и не руководит другой — инстинктом, побуждениями. Поэтому личность «теряет связь» с собой и не доверяет себе. Постоянно тревожится, что «отбившаяся» сторона полностью выйдет из-под контроля, и кончится все катастрофой.

Джон. Каковы симптомы?

Робин. Иногда просто преувеличенный и необъяснимый страх сделать что-то, что, кажется, будет иметь пагубные последствия, или страх, что уже — неосознанно — сделано что-то ужасное. Человек чувствует необходимость постоянно убеждаться: нет, не совершил, не совершал «ничего такого», заверять себя: нет, не сделал, когда ослабил самонаблюдение. И, естественно, он постоянно за собой наблюдает. Он знает, что это глупо и никто не поймет его.

Джон. А чем именно ему не хотелось бы «запачкать руки»?

Робин. Тем, от чего обычно удерживает сознание. В особенности это насилие и распутство. Впрочем, может быть и любое другое осуждаемое обществом действие.

Джон. А я за навязчивое состояние принимал стремление всегда пересчитать стекла или надевать одежду в определенной последовательности.

Робин. Ну, я начинаю с нарушений грубее, когда человек отдает себе отчет, какое чувство, побуждение его страшит… хотя он в некоторой степени и «выключил» чувства. Я еще не касался развертывания порочного круга.

Джон. Расскажите, расскажите.

Робин. Происходит вот что: из-за отсутствия связей возникает тревога, но человек этого не понимает. И чем больше страшится, что потеряет контроль над собой и поддастся безумной ярости, тем больше порывает связь с чувствами. То есть усугубляет прежнюю разъединенность своих разных сторон.

Джон. Набирается порока…

Робин. Именно. Попытка страдающего навязчивостью разъединить, замаскировать, подавить чувства бесполезна, потому что уменьшает его реальный контроль над собой и увеличивает страх, что случится то, чего он старается не допустить. Он добавляет усилий, «рвет» и «глушит», но тревога растет тем безудержнее. Он все беспокойнее, нерешительнее, все меньше готов на риск, все очевиднее «привидение». Он только и делает, что думает, тревожится, но у других впечатление, что он эмоционально — мертвец, разве что тревога прорывается из него… часто мыслями, которые он не способен остановить, которые обнаруживают так пугающую его утрату самоконтроля.

Джон. Навязчивые мысли диковаты?

Робин. Да. Например, он с ужасом думает, что газ или электричество наделают в доме дел, что он ушел, а дверь не запер, что влезут воры, поэтому он проверяет краны, замки, выключатели снова, снова и снова. Только что проверял — а его тянет вернуться, проверить еще раз. Или же он боится чем-нибудь заразиться, моет руки «до дыр», не берется за дверные ручки.

Джон. То есть одновременно переживает «вредные» чувства и сознательно пытается убить их в себе.

Робин. Если он боится, что его сексуальная энергия вырвется из-под контроля, он может сдерживать себя, например, страхом венерических заболеваний, что говорит и о его сексуальных потребностях, и о сознательных попытках не удовлетворять их… Нужда мыть руки у виноватых в умерщвлении чувств трагична — помните леди Макбет с ее отчаянным и бесполезным «Прочь, проклятое пятно…»?

Джон. Но Ваш трагический «герой» не имеет по-настоящему реального представления ни об одной из сталкивающихся сторон.

Робин. Да, тут, очевидно, пружина его навязчивых мыслей и действий. Помогая человеку, вы должны крепко его поддерживать, когда он «включает» эти свои «опасные» чувства и познает их.

Джон. Кажется, я уловил. Похоже на водителя, который, боясь аварии, забрался на заднее сиденье: он может оправдаться тем, что не прикасался к рулю! И эти действительно ужасные навязчивые состояния — результат недостатка твердости у родителей?

Робин. Да, хотя, не скрою, некоторые психиатры, по-моему, глубоко заблуждаясь, объясняют расстройства чрезмерной строгостью. Мой опыт свидетельствует о прямо противоположном: советую родителям быть жестче, последовательнее, и дети в семье, страдающие подобными неврозами, быстро приходят в норму. Со взрослыми то же самое. Дай им психотерапевт волю спонтанно ассоциировать, он умрет от скуки или от старости, а вылечить не успеет.

Родительский спор

Джон. Я хотел бы узнать еще кое-что о семье «аутсайдера». Поскольку родители тоже «аутсайдеры», не сильны в науке «отдавать — брать», они будут бесконечно бороться за власть. Не смогут согласовать свои «руководящие указания» ребенку. Откуда одна из причин незнания ребенком ясных «границ».

Робин. Правильно.

Джон. Откуда и неограниченная возможность у ребенка настраивать родителей друг против друга — верно?

Робин. Да, хотя получается, что мы сваливаем вину на ребенка, но все дело в системе. Может показаться, что ребенок восстанавливает родителей друг против друга, в действительности это каждый из них пытается перетянуть его на свою сторону.

Джон. Но им и невдомек.

Робин. Да, они оба думают, что просто отстаивают свой символ веры. Отец будет утверждать, что мать портит ребенка ненужной мягкостью, мать будет говорить, что у отца слишком тяжелая рука и твердое сердце. У родителей «ничья», а в результате «разыгрывается» ребенок. Можно ли винить его, если и он вздумает «поиграть»?

Джон. В конце концов, про другие игры он не знает… Но иногда ему, наверное, неприятны все эти родительские споры?

Робин. Да. Иногда дети выворачивают игру наизнанку, пытаются поправить семейное равновесие. Большинство детей все же жаждет любить обоих родителей.

Джон. Чтобы — опять — сравнять счет…

Робин. Это не единственная тактика, которой пользуется ребенок. Опыт семейной психотерапии показывает, что многие дети находят удивительные решения, чтобы смягчить напряжение между родителями. Конечно, находят бессознательно.

Джон. Но если родители сцепились в нескончаемом споре за власть, что может сделать ребенок?

Робин. Ребенок может смягчить остроту родительского спора, главным образом, «сделавшись» проблемой, по которой у них разногласий не будет.

Джон. Ага! Сделавшись трудным ребенком, он заставит родителей объединить усилия, чтобы переделать его трудный характер.

Робин. А если и не заставит их объединиться, по крайней мере, сможет свести родительский конфликт к спору о его воспитании. К «локальной войне». Вместо глобальной, которая часто приводит к разводу.

Джон. Печально — а? Ребенок должен так стараться для родителей, чтобы устойчивее был их союз!

Робин. Я тоже сочувствовал ребенку, когда только занялся семейной психотерапией. Но теперь для меня это все механика: барахлит мотор, значит, нужна починка. К тому же теперь, когда появилось столько новых и эффективных методов корреляции семейного «поведения», можно им помочь, если они способны взглянуть в лицо неприятным фактам. Отсюда мой оптимизм, уравновешивающий сочувствие им всем.

Джон. И каковы неприятные факты?

Робин. Возьмем ситуацию, когда родители постоянно ссорятся и каждый пытается перетянуть ребенка на свою сторону. Вот вам несколько схем. Сначала мать и ребенок заодно — отец лишний.

Час-два спустя уже отец и ребенок вместе «играют» — мать «не принимают».

Если ребенок попробует исправить ситуацию, отвлечь родителей от конфликта, объединить их, он может сделать это одним из двух способов. Во-первых, у него есть ход «ходунком» — он идет в «разбойники». Становится таким непослушным, несносным, так злит родителей — они забывают, что злы друг на друга!

Во-вторых, он может «сделаться» нервным, больным, и родители забудут про распри в тревоге за ребенка, объединятся, чтобы ухаживать за ним, чтобы вылечить. Или ребенок использует — в тех же целях — свою хроническую болезнь, астму, например.

Джон. Фантастика! В обоих случаях он сведет родителей вместе. В первом — действуя вроде громоотвода, принимая на себя отрицательный, критический «заряд», а во втором — притягивая все нежные чувства… Минуточку! Вы говорили, что иногда ребенок восстанавливает родителей друг против друга, а на самом деле… только про способы свести родителей вместе…

Робин. Все хитрее в действительности.

Джон. Вы хотите сказать, что дети способны сводя — отдалять?

Робин. Именно. Описанные два способа — всего лишь два компонента сложнейшей семейной системы, которая регулирует степень близости и отдаленности между членами семьи. В каждой семье существует традиция — скорее привычная потребность, а не сформулированное правило — нормальной дистанции между мужем и женой. Им удобно на привычной дистанции, но они почувствуют неудобство и от излишней близости — фамильярности, и от чрезмерной независимости, грозящей «вольностью» уйти, бросив детей. Поэтому, как только дистанция между ними неприятно уменьшается, либо, наоборот, пугающе увеличивается, приводится в действие ребенок, часть системы — нажим на рычажок! Чтобы «восстановил родителей друг против друга»… на привычной дистанции. Конечно же, тут автоматизм. «Нажим» в системе осуществляется автоматически.

Джон. Кажется, я начинаю понимать кое-что про «круговую поруку» в системе «семья», но как же трудно держать по местам в голове мысли, протянуть связи… Хорошо, рассказали о способах, какими ребенок может отвечать на родительскую борьбу за власть. А теперь давайте разберемся с ситуацией, имея в виду его мысленную карту мира. Если родители не способны достичь согласия, ребенок получит две разные карты — по карте от каждого?

Робин. Да. Две в какой-то степени противоречащие одна другой карты. И все потому, что дети хотят любить обоих родителей, преданы обоим. Если же у родителей нет согласия, единственное для ребенка решение — принять взгляды обоих родителей, поместив в два разных отсека своего запоминающего устройства.

Джон. Родительский конфликт ребенок вберет в себя.

Робин. Именно.

Джон. И вынужден руководствоваться двумя противоречащими одна другой картами. Такое руководство до душевного покоя не доведет.

Робин. До невроза доведет, если ребенку или взрослому в таком двойственном положении не помочь осознать конфликтную «связь» его двух карт, не помочь действительно свести их воедино. Но Вам, наверное, будет интересно узнать, что некоторые, оснащенные двумя «конфликтующими» картами, достигают творческих высот.

Джон. Я слышал, что невроз сопутствует способности к творчеству. Фактически тысячу раз убеждался в этом. Но почему, как Вы считаете, некоторые с двумя картами становятся людьми творческими, а другие— нет?

Робин. Все, по-видимому, определяется отношением человека к своему внутреннему конфликту. Если пассивен, то есть отрицает его, избегая осознавать от нежелания разрешать, будет невротиком. Творческий человек, похоже, пробует преодолеть конфликт, в какой-то мере осознавая его, ищет способ сочетать две «конфликтующие» карты.

Джон. Невротик не сможет, наверное, допустить, что семью раздирали противоречия, а «художник» сможет.

Робин. Я думаю, Вы близки к истине. И несомненно, что, стремясь воспользоваться обеими картами, объединив их, люди двигаются нехожеными путями, открывают что-то новое.

Джон. Но люди творческие, пробующие справиться со своей внутренней проблемой, тем не менее обнаруживают невротические симптомы?

Робин. О, да! Конфликт «за спиной» сделал их уязвимыми. Впрочем, способность к творчеству очень помогает им.

Джон. Значит ли сказанное, что невроз «творит» творчество?

Робин. Нет. «Конфликтующие» мысленные карты в ответе либо за невроз, либо за творчество. Либо за их комбинацию, в которой творческий импульс направлен на обуздание невроза.

Джон. У меня, по меньшей мере, двое друзей, опасающихся психотерапии: боятся «вылечиться» от творчества. Вы, наверное, возразите?

Робин. Да, мне таких открытий делать не приходилось. Мой опыт, опыт коллег свидетельствует, что творческие люди, побывав в наших руках, набираются творческих сил. А Вы разве возразите?

Джон. Нет, в общем. Не думаю, что моих — сколько бы их ни было — прибавилось, но чувствую: я теперь свободнее распоряжаюсь отпущенным, не скуплюсь, так сказать. Ну, хватит уж про себя. Давайте опять о тех, кто препирается. Ясно, почему родители — «аутсайдеры» навяжут ребенку две карты: они в постоянном конфликте. Там же, где нормальные отношения, где родители согласны в том, как воспитывать ребенка, он обеспечен одной непротиворечивой картой. Но ведь и нормальные родители не могут быть согласны во всем.

Робин. Будь так, они бы навредили ребенку!

Джон. Потому что…

Робин. Потому что все мы всю жизнь должны разрешать противоречия. И нам нужно поучиться этому под родным кровом. К счастью, в любой семье папа и мама чуточку непохожи, потому что сами росли в чуточку непохожих семьях. Поэтому они — во всяком случае вначале, потом в меньшей степени — будут вести споры о том, как воспитывать ребенка. Но если они в свое время успешно усвоили правила «сложения в группу» и не попали в «аутсайдеры», они будут готовы слушать друг друга и, споря, добьются компромисса.

Джон. Значит, и нормальные родители не видят в конфликте ничего ненормального! Поэтому, к примеру, помогут конфликтующему «ходунку» справиться с яростью и, таким образом, нормально развиваться, шагнуть на следующую ступеньку. Он также получит согласованные ориентиры, которые нанесет на свою карту.

Робин. Да, но и еще кое-что… Усвоит, что иметь свое мнение — нормально, естественно быть непохожим, притом лучше всего, если собрать разные мнения, поразмыслить и найти общее — устраивающее непохожих людей. Иными словами, ребенок не просто получает непротиворечивую карту мира, «ходунку» не надо далеко ходить за примером — пример прямо перед глазами и учит, как находить решение, если собственная непротиворечивая карта противоречит непротиворечивым и самым разным картам других людей.

Джон. Значит, он учится на примере.

Робин. Самый эффективный способ. Дети больше схватят и глубже вникнут, «набивая глаз», чем слушая вас во все уши… Поэтому если родители говорят ребенку, что он должен уметь защищать себя, но сами всегда пасуют, у ребенка, разумеется, плохой пример для подражания — противоречащий дельным речам. Такому ребенку будет трудно постоять за себя в группе, показать независимость и находчивость… чтобы его приняли «играть» в команду. Из него получится конформист. Его «свалит» невроз.

Джон. Значит, родителям полезно иногда схватиться в споре?

Робин. Бесспорно! Пока они любят друг друга и могут, объединив усилия, достичь компромисса, по крайней мере, в руководстве детьми. К тому же, способность выпустить агрессивную энергию, по-видимому, связана также с умением легко разряжать сексуальное напряжение. И если супруги не страшатся битв, это на пользу им, браку, детям.