Глава 32. Послесловие

Поколение Фрейда отнеслось к нему с должным уважением. Анна, которая осталась представительницей отца на земле, была почитаемым хранителем его памяти, а также бумаг в доме на Мэсфилд-гарденз. Она сама была терапевтом, но жила в тени Фрейда и не хотела ничего иного. Люди старались ничем не обидеть «мисс Фрейд».

Дом был хранилищем прошлого. Весь оставшийся после Фрейда антиквариат и его книги хранились там. Тетя Минна умерла во время войны, но Марта, старшая сестра, пережила ее. Это была тихая старая женщина с устоявшимися привычками, которая всегда ходила на Финчли-роуд за продуктами, как прежде делала это в Вене. Когда она умерла в 1951 году, ей было девяносто лет.

В то время Анне было чуть больше пятидесяти, она была занятым и энергичным человеком. Она стремилась сохранить и сберечь достояние отца, что не очень помогало тем, кто хотел беспристрастно оценить его жизнь, но такая верность вызывала восхищение — он был смыслом ее жизни. В доме на Мэсфилд-гарденз постоянно бывали люди, явившиеся по делам психоанализа, но они ощущали, будто попадают в другую страну. Джеффри Мэссон, который впервые побывал там в шестидесятых годах, был

поражен неким зловонием, ощутимым запахом плесени. Было очень темно и почти совершенно тихо. Как только я вошел, меня словно придавило. Кругом были памятки из прошлого.

Известный британский аналитик побывал там во время своего обучения:

Они как будто продолжали жить в Вене. Старая служанка предложила мне бутерброд без мяса, как в прежние тяжелые времена. Они одевались все так же. Анна была в длинном черном платье — часть другого мира. Во время анализа мне снились ноги Анны Фрейд. Мой аналитик сказал «Вы единственный мужчина, который их видел»

Для Анны, как и для большинства психоаналитиков, жизнь Зигмунда Фрейда была достоянием, нуждающимся в охране. Когда в 1945 году закончилась вторая мировая война, начали появляться зловещие признаки возрождения всеобщего интереса к личности Зигмунда Фрейда. В 1946 году в Америке вышла его биография, в следующем году — еще одна, проницательное произведение журналистки Хелен Уокер Пьюнер. Обе книги привели круг Фрейда в смятение. Необходимы были официальные версии жизни Фрейда.

Первая появилась в виде собрания писем, которые Фрейд писал Вильгельму Флису, пророку биоритмов и носовых рефлексов. Все двести восемьдесят четыре письма пролежали во время войны в датском посольстве в Париже, куда принцесса Мария Бонапарт отвезла их из Вены. В мае 1946 года она привезла переписку в Лондон, чтобы Анна с ней ознакомилась.

Анна не хотела, чтобы письма были опубликованы, как и ее брат Мартин. Бонапарт была противоположного мнения. Она умела убеждать людей и заслуживала внимания как человек, который спас переписку; кроме того, если Фрейды этим бы не заинтересовались, она могла бы найти письмам другого владельца. Стараясь предусмотреть юридические тонкости и представить людям настоящего Фрейда, тем самым сделав книги других авторов излишними, Анна решила, что письма нужно опубликовать. Но сначала их необходимо было подвергнуть цензуре.

В период с 1946 по 1949 год письма редактировал бывший венский аналитик Эрнест Крис. Один из любимых учеников Фрейда в тридцатых годах, во время войны он переселился в Нью-Йорк и каждое лето посещал Лондон, где с удовольствием работал рядом с Анной. Они были очень близки: анализ проходил все время, пока они занимались письмами.

Началось сокрытие истинного образа Фрейда, хотя в то время люди еще могли увидеть разницу. Книгу должны были назвать «Происхождение психоанализа», но весь материал об интересах отца, который Анна с Мартином сочли слишком неприглядным, был исключен. Сюда вошел и абзац о женском обрезании, и мрачные подробности «совращений», и то, что Фрейд испытывал сексуальное желание. Вырезали и эпизод с Эммой Экштейн, женщиной, которая, как Фрейд предполагал, чуть не умерла от кровотечения из-за любви к нему. Немецкоязычная версия с большим введением, написанным Крисом, появилась первой, в 1950 году, а за ней в 1954 году последовало англоязычное издание. Крис говорил Анне, что его совесть чиста, в книге есть замечание, где он говорит, что редактура осуществлялась по принципу «опущения или сокращения [всего], что не соответствовало бы профессиональной или личной совести» — достаточно размытая фраза, которую можно применить к любому случаю. Фактически, Крис с Анной исключили из переписки большую часть того, что в то время беспокоило Фрейда. Психоанализ принял то, что ему дали — даже эта выхолощенная версия содержала неслыханные откровения, – но был благодарен хотя бы за это.

Задолго до выхода в свет «Происхождения психоанализа» Анна и ее советчики находились в тяжких раздумьях по поводу биографии. Американский издатель попросил Джонса написать ее в 1946 году, но тот сначала колебался (или делал вид), поскольку ему было шестьдесят семь и у него было слабое здоровье. Анна предпочла бы, чтобы это сделал Крис, говорили еще об одном кандидате из старой Вены, Зигфриде Бернфельде, одном из призрачных женихов Анны в двадцатых годах, который теперь жил в Сан-Франциско. Бернфельд собрал большой биографический материал о ранних годах деятельности Фрейда. Возможно, его умение находить информацию говорило не в его пользу. Его идея создать доступный архив Фрейда позже была отклонена в целях скромности и сокрытия некоторых фактов. Бернфельд опередил свое время, задавая биографические вопросы, которыми больше не интересовался никто. В 1947 году он опубликовал статью, которая утверждала, что «Покрывающие воспоминания» Фрейда автобиографичны. Именно эти изыскания вызвали такую любознательность у Питера Суэйлза тридцать лет спустя.

Бернфельд не стал официальным биографом, равно как и Крис. Однако Джонс решил, что все-таки сделает это. Что бы Анна ни думала относительно его хитрости, он был слишком заметной фигурой и работал вместе с Фрейдом слишком много лет, чтобы получить отказ.

К 1950 году Джонс принялся за работу над первым томом биографии, которая заняла три тома. Любезный Бернфельд снабдил его информацией. Самым важным материалом стала переписка Фрейда, которую семья передала Джонсу не без опасений. В дом Джонса в Суссексе, где он жил спокойной жизнью почти без работы с женой и парой слуг, были отвезены полные сундуки бумаг. Письма Зигмунда и Марты в период помолвки сначала оставили. Некоторые родственники хотели их уничтожить. Только Эрнст Фрейд, который теперь работал в Британии архитектором, похоже, был на стороне Джонса. В конце концов Анна отдала ему две тысячи писем, которыми обменялись Зигмунд и Марта, и Джонс поклялся, что не покажет их «ни одной живой душе», если не считать госпожи Джонс, которая их переводила. Он чуть не пропал под тяжестью этого и других материалов. К тому времени как он закончил первый том, был уже конец 1952 года и ему было семьдесят четыре года.

Поскольку это была официальная биография, за Джонсом присматривали родственники, особенно Анна. Его стиль в основном живой, подход к Фрейду прямой и редко угоднический. Но тем не менее Джонс превозносил своего учителя, который сделал его жизнь такой, какая она есть, опустил некоторые факты и изменил другие. Он очень скромно воспользовался письмами Флису, очень вскользь упомянул о Фрейде и кокаине (этот вопрос беспокоил Анну), о его собственных неврозах — в общем, дал некритическую версию его жизни. Анна, которая не была уверена в результате, вздохнула с облегчением, прочитав черновики Джонса.

Биография Джонса, его последняя услуга Фрейду, остается монументальной работой. Третий том вышел в 1957 году. Вскоре после этого у Джонса обнаружили рак. Как и другие люди из раннего окружения Фрейда, Джонс обладал своими странностями, но в отличие от них он всегда хранил верность учителю. На смертном одре он с беспокойством обнаружил, что во сне слышит хоры, распевающие гимны, словно религия безуспешно старается перетянуть на свою сторону старого рационалиста. Он решил положить конец своим страданиям, как это сделал Фрейд, и в феврале 1958 года завершил свою жизнь посредством лекарств.

Желание сохранить бумаги Фрейда и отогнать от них любопытных исследователей привело к созданию архива. Бумаги необходимо было держать под замком. Фрейда нужно было защищать от унижений, когда его методы публично применяли бы к нему самому. Это не сочеталось с внутренней целью психоанализа — найти истину за фасадом, – но хорошо подходило к авторитарной личности Фрейда. Доктор Курт Айсслер, ведущий нью-йоркский аналитик, взял на себя создание этой коллекции и присмотр за ней. Еще один беженец из гитлеровской Вены, Айсслер во время войны переписывался с Анной и подружился с ней. К 1950 году, когда он и другие члены Ньюйоркского психоаналитического общества решили, что в Америке нужно создать фрейдовский архив, она выказала свою поддержку.

Никто не замечал Зигфрида Бернфельда, который мечтал, как он намекал в письмах к Айсслеру, создать архив в виде лаборатории, открытой для исследователей. Анна пришла от этой идеи в ужас. Она предпочла закрытый фонд, где материалы использовались бы «с большой осторожностью». К моменту смерти Бернфельда в 1953 году были легально созданы архивы Зигмунда Фрейда и Айсслер занялся поиском писем и других бумаг, а также начал программу по записи на пленку интервью со стареющими аналитиками и пациентами.

Отдельно были опубликованы не совсем надежные издания избранных писем. Некоторые редактировал Эрнст Фрейд, который исключал все, что он и Анна считали неприличным. В 1961 году вышел сборник разных писем, в 1965-м — писем Карлу Абрахаму, в 1970-м — Арнольду Цвейгу. В то время Эрнсту принадлежали права на материалы его отца. Фрейд оставил авторские права пятерым внукам — они до сих пор получают за это деньги, – а Эрнст управлял организацией «Зигмунд Фрейд копирайтс», которая была учреждена в 1946 году для решения вопросов по авторским правам Фрейда. У Анны не было непосредственного контроля над материалом, но она была изъявительницей воли отца и с ней всегда советовались. Маловероятно, что брат поступал бы против ее воли.

Первые документы, с которыми обошлись должным образом, были письма Юнгу. Они были опубликованы вместе с письмами Юнга Фрейду под редакцией Уильяма Макгира 1974 года после многолетних переговоров с обеими семьями. Анна Фрейд изо всех сил старалась вмешаться. Например, она не хотела, чтобы сохранились упоминания о Штекеле как о «свинье», о Мортоне Принсе как о «невежественном осле» или чтобы говорилось хоть что-нибудь о связи Юнга с Сабиной Шпильрейн. К тому времени, однако, вопрос об авторских правах — которые увеличили доходы внуков Фрейда, дав им право на перепечатку текстов Фрейда, – был поставлен на профессиональную основу. Эрнст умер в 1970 году. Макгир отказывался от предложений Анны Фрейд, и «Зигмунд Фрейд копирайтс» разрешили выпуск несокращенного издания.

Архив Айсслера продолжал расти. Весь материал хранился в библиотеке конгресса, и доступ к нему был ограничен. Часто эти ограничения были удивительно неоправданными. Зачастую встречались запреты на двадцать, тридцать, пятьдесят лет. Некоторые документы должны были держать под замком два века, до двадцать второго столетия. Пациентов Фрейда и их живущих потомков, как утверждалось, нужно было защитить (хотя сам Фрейд часто не соблюдал конфиденциальности). Кроме того, интервьюируемые ничего бы не сказали, если бы знали, что их взгляды обнародуют. В этих ограничениях был какой-то смысл, но они накладывались без должных соображений, огульным образом. Когда Эрнест Джонс в своей биографии раскрыл тайну Анны О., то есть Берты Паппенгейм, небо не упало на землю. Этого не произошло и тогда, когда Генри Элленбергер назвал Эмми фон Н. Фанни Мозер в 1977 году.

В связи с некоторыми интервью Айсслера возникали нелепые ситуации. Наложив запрет на длительные беседы с Вильгельмом Райхом в 1952 году, он с ужасом обнаружил, что копии пленок, оставшиеся у Райха, были использованы для книги всего пятнадцать лет спустя. Жена Мартина Фрейда, проживавшая отдельно от него, спокойно сплетничала с Полом Роазеном и дала ему прочитать копию своего интервью, которое, как она с удивлением узнала от Роазена, было закрыто для доступа в библиотеке конгресса до 2053 года.

Волчий Человек, которого Айсслер обнаружил в Вене и много лет подряд интервьюрировал, стал еще одним разочарованием. Панкеев попал во «вражеские руки», когда предприимчивая журналистка из Лондона, Карин Обхольцер, самостоятельно обнаружила его в 1973 году и убедила поговорить с ней. Айсслер не смог остановить ее, и в конце концов Панкеев продал ей свои права на историю, то есть сорок часов интервью, записанных ею. По договору ничего не должно было публиковаться до его смерти. В то время ему было восемьдесят шесть. Книга Карин Обхольцер появилась в 1980 году, год спустя после его смерти, и продемонстрировала интересный скептицизм со стороны самого знаменитого пациента Фрейда. Интервью Айсслера с ним до сих пор пылятся в библиотеке конгресса.

Самым значительным ходом Айсслера было то, что ему удалось убедить Анну Фрейд написать завещание на бумаги Фрейда на Мэсфилд-гарденз. Она умерла в 1982 году и в конце концов из Нью-Йорка приехал человек, чтобы проследить за исполнением условий ее завещания. К тому времени дом стал Музеем Фрейда, где были выставлены его вещи — кушетка, статуэтки, библиотека, – и бумаги не хотели отдавать. Фотокопировальные машины работали долгие часы, но большое количество материала так и не скопировали. Недовольство британцами, которые меньше суетились вокруг ее отца, возможно, объясняет, почему Анна поддалась на уговоры Айсслера.

Бумаги Джонса принадлежат Британскому психоаналитическому обществу и доступны исследователям, хотя по крайней мере один раз из них кое-что изымали. В 1972 году в библиотеку приехала Анна Фрейд в сопровождении психоаналитика доктора Масуда Хана, любителя поспорить, который в то время отвечал за архив общества. Они изъяли бумаги, которые, по словам Анны, принадлежат семье, среди них — материалы, относящиеся к Эмме Экштейн. Предположительно, они тоже давно оказались в Америке.

Интересные события незадолго до смерти Анны подорвали авторитет Айсслера и его архива. В семидесятых годах он подружился с Джеффри Мэссоном, в то время молодым американским психоаналитиком, который к тому же был профессором санскрита в Торонто. Впечатленный талантами Мэссона, Айсслер решил сделать из него своего преемника.

Айсслеру, очевидно, был нужен протеже, не слишком отягощенный прошлым и обожествленным образом Фрейда. Возможно, он пострадал от колючей проволоки фрейдистов больше, чем показывал это, и имел зуб на их ограничения. Поэтому он решил удивить их активистом, стремящимся к раскрытию тайн.

До разговора с Айсслером по поводу этого назначения, когда тот пригласил его стать директором «Зигмунд Фрейд копирайтс», Мэссон познакомился с Анной Фрейд и, с одобрения Айсслера, стал вести себя как дома на Мэсфилд-гарденз, в этом «огромном сундуке сокровищ», где он добыл много бумаг. Мэссон вызвал ее беспокойство тем, что предложил издать без цензуры переписку с Флисом (это стало его навязчивой идеей), но в конце концов Анна согласилась даже на это.

Формально предложение стать преемником Айсслера Мэссон получил в октябре 1980 года, а к 1981 году он уже знакомился с засекреченными материалами библиотеки конгресса и планировал открыть к ним доступ. Айсслер, хоть это ему и не нравилось, сказал, что Мэссон может поступать так, как хочет.

Однако в последний момент Мэссон дискредитировал себя в глазах Айсслера и психоаналитического истеблишмента. Он уверился (во многом благодаря материалам из архивов Айсслера), что Фрейд предал себя и человечество, отказавшись от своей собственной «теории совращения» о крупномасштабном совращении малолетних и заменив ее теорией о детских фантазиях, ставшей эдиповым комплексом. Летом 1981 года на психоаналитическом собрании в Новой Англии он сказал, что Фрейд совершил «колоссальную ошибку», сочтя реальность фантазией. «Нью-Йорк таймс» узнала о его ереси и в результате — поскольку психоанализ без Эдипа очень похож на христианство без воскрешения — последовала огласка, гнев, увольнение и судебные разбирательства. Мэссон невинно заявляет, что не скрывал от Айсслера своих взглядов и был шокирован его реакцией.

Попытка прекратить его абсолютно не сокращенное издание переписки с Флисом, которую он перевел и отредактировал, не удалась, потому что с издательством уже был заключен контракт. Некоторые аналитики все еще делают вид, что это издание не существует, потому что терпеть не могут Мэссона. Некоторые радикалы раздражаются тем, что он зря, по их словам, потакал своим желаниям и болтал направо и налево до тех пор, пока не открыл все архивы. Сам Мэссон давно отказался от психоанализа как безнадежного направления и двинулся дальше.

Айсслер, печальная фигура, ушел на пенсию после дела с Мэссоном, а при новом директоре архивы стали доступнее, чем раньше. Впрочем, только фантазер стал бы предполагать, что все печати будут взломаны в этом тысячелетии.

***

Психоанализ все это время развивался и изменялся. Это стала менее четко очерченная дисциплина, чем та, которую предложил миру Фрейд. Никто не может обвинить психоаналитиков в консерватизме. Первоначальная концепция инстинктивных желаний Фрейда стала менее жесткой. Даже эдипов комплекс не играет теперь такой большой роли, потому что сейчас внимание обращают не только на события детства, но и на взрослую жизнь и взаимоотношения. Бессознательное человека у некоторых аналитиков стало творением общества, а не закрытым внутренним миром. Школа «связей объекта», которая занимается в основном взаимоотношениями пациента с другими людьми, сделала многое для гуманизации психоанализа, хотя сам термин «связи объекта» не совсем уж гуманистичен. Восприятие Фрейдом людей вообще и маленьких детей в частности как существ, которые подобно животным борются за простые удовольствия с враждебной средой, сменилось точкой зрения, что мы начинаем жизнь уже приспособленными к своему окружению.

Манера проведения анализа тоже изменилась. Пациентов теперь чаще приглашают к сотрудничеству, а не заставляют думать, что они подчиняются доктору. Некоторые аналитики отказались от кушетки и проводят анализ сидя лицом к лицу с пациентом. Другие считают старое положение более подходящим для того, чтобы избавиться от отвлекающих моментов и стимулировать свободные ассоциации. Регулярные сеансы четыре или пять раз в неделю в течение месяцев или лет остаются для некоторых психоаналитиков идеалом, но классический анализ уже долгое время находится в упадке. Поль Федерн, друг Фрейда, еще в 1972 году писал, что психоанализ в США стал «популярным и обычно неправильно понимаемым методом лечения эмоционально нездоровых людей». Появились методы ускоренного лечения конкретных проблем. Психоанализ начинает превращаться в менее конкретную «психотерапию», которая, в свою очередь, становится вездесущими «консультациями психолога», где психология часто неотличима от здравого смысла. В общей сложности психоаналитическое сообщество растворило чистую доктрину Фрейда и получило более легкий в употреблении набор убеждений, которые (как они надеются) сложнее критиковать, потому что они менее конкретны.

Для некоторых практикующих врачей психоанализ все еще остается жесткой и неизменной дисциплиной. Иногда они выражаются строже, чем сам Фрейд, по крайней мере, Фрейд на начальном этапе работы, когда он по ходу менял свою систему. Доктор А. – терапевт, который верит во фрейдовский психоанализ. У него нет времени на многочисленные методы современной терапии для конкретных случаев, «так нужно делать, если умер ваш отец или ваша собака». Фрейдистская терапия — это нечто другое.

Не помогает делу, – утверждает А., – если позволить сложиться социальным отношениям между доктором и пациентом. Он никогда не встает, когда заходит пациент, не приветствует его. Если кто-то не приходит на сеанс, он сидит и терпеливо ждет. Те, кто задает прямые вопросы, не получают прямых ответов. Люди должны находить свои собственные решения. В конце концов, это их бессознательное, а не его. «Эдипову ситуацию нельзя разрешить, но ее можно признать, и если мы признаем ее, наша жизнь станет интереснее, чем в противном случае».

Сам Фрейд для А. – это Эдип, человек, который стремился разгадать загадки жизни, реалист, который «всегда говорил, что будет оклеветан, поскольку видел нас такими, какие мы есть, а не только такими, какими мы должны быть». Когда перед вами жизненная проблема, – говорит А., – важно найти способ выполнить «благородное дело» осознания самого себя.

Возможно, он прав. Проблема неспециалиста в отношении к психоанализу — это то, что в теории, несомненно, есть правда, но нет единой абсолютной истины, на которую претендовал Фрейд-пророк, или, как предпочитает выражаться А., «абсолютной истины, которую, по мнению некоторых людей, Фрейд утверждал, что нашел».

Смелые заявления психоаналитиков — как основателя психоанализа, так и его последователей — постепенно теряют свою силу. Когда после первой мировой войны Фрейд получил всемирное признание, верить в «бессознательное» значило принимать предложенную им версию. Во второй половине двадцатого века психология нашла альтернативы, которые не зависят от жестоких механизмов подавления и конфликтов Фрейда. Его решение загадки не оказалось защищенным от времени, как и решения всех остальных людей. Его памятник — поиск этого решения.

***

Место, где стоял «Бельвю», пансион под Каленбергом, а теперь висит мемориальная доска в память о сне 1895 года, все еще привлекает путешественников. В летний день там так и хочется устроить пикник. Однажды Фрейд отправился туда с Эрнестом Джонсом, и они обедали на террасе перед зданием, у северо-восточного угла. Именно там, – сказал профессор Джонсу, – и произошло «великое событие». Можно попытаться определить точное место, но едва ли это уже имеет значение. На том месте, где Фрейд спал и видел сны, остались только воздух, ветви деревьев да несколько птиц.