Книга 3. ЭГО, ИЛИ ПРОФИЛАКТИКА СМЕРТИ
Психовизор
25. О почерке
Говорили уже о почерках циклоидных и шизоидных, но вопрос о связи почерка и характера этим не исчерпался. Почерк — явление тонус-стиля, походка руки, сфотографированная бумагой… Постоянство почерка — мозговое чудо, его не в силах скрыть никакие подделывания, почерк остается тем же, даже если пишут ногою или языком. Какой, в самом деле, соблазн в этой естественной самовыдаче прочесть личность!
Возникнув как ответвление физиономики, графология быстро выросла в полуоккультную дисциплину, на лоне которой пышным цветом расцвело шарлатанство, а рядом пробивались чахлые стебельки педантичного, добросовестного примитивизма. Малые и смутные обоснования, большие претензии.
По закорючкам и завиткам судили о таких больших и туманных вещах, как фантазия и воля, и, конечно, предсказывали судьбу, давали советы по части семейного бытоустройства.
В лучшем своем виде это был и есть увлекательный психологический спорт, рискованное искусство энтузиастов, дух которого как нельзя лучше передан героиней «Успеха» Фейхтвангера.
Постепенно в сырой массе домыслов, противоречий и откровенной чепухи откладывались и солидные наблюдения и некоторые трезвые умозаключения. Сопоставляли почерки и биографии, и некоторые параллели не могли не привлечь внимания.
Еще римский историк Светоний заметил, что император Август, отличавшийся скупостью, «писал слова, ставя буквы тесно одна к другой, и приписывал еще под строками». Юноша, преувеличенно ярко одевавшийся, всячески пускавший пыль в глаза имел и вычурный почерк — когда эта склонность прошла, почерк упростился — подобных случаев было сколько угодно.
Обратили внимание, что если человек с завязанными глазами пишет на вертикальной доске, то при повышенном настроении строка уходит вверх, при подавленном — вниз. Почерк молодой женщины, разошедшейся с мужем и потрясенной этим разрывом, в течение месяца из сильно косого превратился в совершенно прямой; когда же через несколько лет состоялось примирение, почерк снова стал наклонным.
Нельзя было не заметить сильных отклонений в почерке некоторых душевнобольных, и в нескольких случаях графологи сумели предсказать психическое заболевание за год-другой до его открытого проявления. Русские графологи обратили внимание, что почерк Есенина в последние годы жизни из совершенно связного превратился в изолированный, в котором каждая буква жила как бы своей собственной жизнью.
Интриговало многих так называемое аркадическое письмо, в котором много дуг и соединений вверху букв и мало внизу («ш» пишется, как «т»); такой почерк, как уверяли графологи, свойствен человеку, заинтересованному преимущественно в форме, во внешнем эффекте, и будто бы часто встречается у людей актерски-авантюристического склада. Таким почерком писал Борис Пастернак.
Ни одно из соотношений почерка и характера, на которых настаивают графологи, конечно, не достоверно в полном смысле этого слова. Некоторые, однако, кажутся естественными, прозрачны, даже и туповаты в своей логичности.
Что можно, например, возразить по поводу того, что крупное размашистое письмо свидетельствует об энергии, стремлении к успеху, общительности, непринужденности? Что сжатый, стесненный почерк есть знак расчетливости, сдержанности, осмотрительности?
Степень геометрической выдержанности письма (ровность линий и величины букв, равномерность интервалов и т. п.) отражает общее психоволевое развитие, выдержку и трудоспособность. Преобладание округлых и волнистых линий, которое часто бывает в письме синтонных пикников, соответствует всей их моторике, тонус-стилю; было бы просто странно, если бы Бисмарк и Кромвель имели почерк не крупно-угловатый, словно составленный из толстых железных прутьев, а женски-круглый, бисерно-фигурный.
Чем характернее почерк, чем больше в нем физиономии, тем, вроде, должна быть и нестандартнее личность. Но — сразу вопрос: так или лишь хочет, чтоб было так?.. Весьма вычурный почерк часто имеют люди недалекие, мелкотщеславные; очень часты причудливости в почерке душевнобольных и глубоких психопатов, а у тяжелых эпилептиков — чрезмерная аккуратность, выписанность каждой линии, каждой буквы.
Когда нажим густ, жирен, резон есть предполагать в пишущем развитость влечений, энергию. Когда слаб и неровен — неуверенность, нерешительность… Импульсивность нажима, букв, строк, разнотипность наклона — порывистость, неуравновешенность, внутренняя противоречивость. Предприимчивость: почерк беглый и связный; мечтательность — рваные интервалы, раз-новеликость букв. Сильный наклон — сила влечений и убеждений, но и неустойчивость, колебания настроения; прямой почерк — сдержанность, замкнутость, а также выносливость и честолюбие. Наклон влево — явно наперекор обычному стереотипу — упрямство, усиленное самоутверждение?..
Все это слишком понятно, чересчур лобово, чем и подозрительно. Но вот и тонкости такие, как определение «открытости» и «закрытости» гласных: целиком закрытое «о» будто бы свидетельствует о замкнутости, открытое сверху — о доверчивости и деликатности, открытое снизу — о лживости.
Штрихи, загибающиеся вниз, против движения письма, означают эгоистичность… Посмеиваюсь. Могу еще с грехом пополам понять, почему увеличение букв к концу слова означает искренность и доверчивость, а уменьшение — хитрость и осмотрительность; готов даже согласиться, что плотное прилегание букв в словах при больших интервалах между словами соответствует истеричности… Но когда Зуев-Инсаров утверждает, что слишком длинные хищные черты и петли на буквах «у», «р», «д», постоянно задевающие нижнюю строку, означают неумение логично мыслить, — это уже просто возмутительно: я сам так пишу.
Н. А. Бернштейн, выдающийся физиолог, говоря о почерке как разновидности навыкового движения, указывал, что он слагается из переменных «существенных» и «несущественных». «Существенные» переменные — твердо фиксированные мозговые программы движений — и определяют удивительное постоянство почерка. Их сейчас в совершенстве научились распознавать электронные машины, которым поручают экспертизу почерка в ответственных юридических случаях. Но расшифровка кода, которым эти переменные связаны с психическими свойствами, — дело будущего, может быть, уже недалекого.
Самая большая беда графологов, как и многих иных претендентов на знание человеческой души, — в неопределенности самого предмета исследования. Чтобы знать личность, нужно знать, что мы хотим о ней знать. Закорючки и завитки почерка разложить по полочкам, вероятно, не так уж сложно, но кто возьмется определить, что такое впечатлительность?
В русском языке, по подсчету профессора К. К. Платонова, содержится более полутора тысяч слов, обозначающих различные свойства характера, личности, души. Это необозримо, особенно если попытаться представить себе их возможные сочетания (для описания одного человека!) и если учесть, что все эти определения имеют уйму нюансов, тысячекратно меняющихся от соприкосновений с другими. Человек веселый и добрый; человек веселый и наглый… Разная веселость? А сколько качеств вообще не имеет определений? Графолог подобен человеку, вознамерившемуся выловить всю рыбу из океана обыкновенной удочкой.
И все же… И все же бывают случаи, когда по почерку можно узнать сразу многое, да. Распечатываю письмо от незнакомого человека. Беглого взгляда, брошенного на строчки, иногда уже на конверт, достаточно. Некое ощущение уже подсказало, от какой личности и о чем письмо, отсекло множество вариантов… Срабатывает Интуитивный Статистик, а может быть, Что-то или Кто-то еще?.. Самое интересное, что иногда даже на почерк смотреть не надо. Иногда — знаешь это, еще и в почтовый ящик не заглянув…
