ГЛАВА 6. МИСТИЧЕСКИЕ СТРУНЫ ПАМЯТИ. Самые прекрасные ангелы, живущие в нашей душе

Юнгианская психология существует в эпоху модернизма и утраты связи с мифологическими истоками. Фрейд, Юнг и другие первопроходцы метода «исцеления словом» по-своему откликнулись, с одной стороны, на разрушение институциональных ценностей, а с другой — на ограничения, налагаемые новой наукой. Они постепенно пришли к выводу, что существуют душевные травмы, которые нельзя излечить никакой деятельностью. Но было бы неправильным считать глубинную психологию «наукой о душе». Наверное, ее суть лучше всего выражена в немецком понятии Seelesorge — «то, что несет в себе душу».

В основе глубинной психологии лежит внимание к душе, забота о ней, осмысление глубоких душевных травм. Большинству современных психологических школ для обращения к человеческой душе не хватает нервной энергии. Бихевиоризм, когнитивная психология и фармакология вносят свой весомый вклад, но все же остаются поверхностными подходами, ибо не уделяют внимания душевным травмам. Глубинный психолог умеет различать симптомы и даже облегчать их воздействие на человека, но вместе с тем перед ним возникает вопрос, что эти симптомы значат и какие в них проявляются душевные травмы.

Именно здесь ясно прослеживается жизненно важная роль мифа: миф очерчивает контуры движения души. Иногда аналитик может узнать мифологему в сновидении человека и определить характер травмы и возможный способ ее исцеления. Он задается вопросом: «Какой именно миф проживает этот человек?»

Юнг определил невроз как жизнь, ограниченную слишком узким индивидуальным мифом. В двадцатые годы XX века он задал себе вопрос: «В чем заключается мой собственный миф?» — и не смог на него ответить. Так началось его напряженное самопознание, работа над своими сновидениями, разработка метода, называемого активным воображением, и погружения в глубину собственной психики, которые могут либо погубить человека, либо его исцелить. Он вступал в диалог с глубинными образами, которые поднимались ему навстречу, и после соприкосновения с этими расщепленными энергиями происходила их частичная интеграция и расширение поля деятельности его сознания. В конечном счете роль терапии, медитации, активного воображения и интерпретации сновидений заключается именно в том, чтобы помочь человеку жить осознанной, рефлексивной жизнью. Увидев соответствие своей внешней жизни спонтанным образам, порожденным внутренней жизнью, мы ощутим глубинный резонирующий отклик и обретем исцеление. Согласно Евангелию гностика Фомы, Христос сказал: «Если ты познаешь, что у тебя внутри, то, что ты познаешь, спасет тебя. Если ты не познаешь, что у тебя внутри, то, что ты не познаешь, погубит тебя»¹⁵⁷.

¹⁵⁷ Elain Pagels, The Gnostic Gospels, p. 152.

Даже политики получили представление о потере мифологического сознания и наших поисках современного мифа. В 1994 году президент республики Чехия Вацлав Гавел прибыл в Филадельфию, где ему должны были вручить почетную награду — медаль Свободы (годом раньше она была вручена Манделе и ДеКлерку). В свою очередь, Гавел отметил, что наше время — это эпоха грандиозного переворота:

Эта речь звучит как любая политическая преамбула к провозглашению видения нового миропорядка, который должен быть насажден сверху, что является стандартной идеологической уловкой. Но далее Гавел продолжал отстаивать два основных закона (в дополнение к фундаментальному признанию права и свободы человеческой личности), а именно: «человеческий космологический закон» и «гипотезу о Гее». Первый закон утверждает, что

Очевидно, что этот принцип очень близок к утверждению нашего неизбежного участия в космической драме, о которой шла речь в предыдущих главах. Гипотеза о Гее утверждает:

Гавел убежден в том, что эти два принципа необходимы для нового мировосприятия:

Возможно ли, чтобы политик рассуждал о богине, об архетипах, о мифах, которые незаметно формируют нашу жизнь? Да, но Вацлав Гавел — не обычный политик. Он поэт и драматург, он гуманист. Гавел воплощает в себе просвещенную рефлексивную духовность нашего времени. Он завершил свою речь, выражая надежду на трансценденцию,

Трансценденция означает выход из состояния изоляции, присущей эго-сознанию, опустошенности и экзистенциальной покинутости, столь характерной для души нашего современника. Она означает ощущение связи с духовной размерностью, которая по масштабам несопоставима с индивидуальной размерностью.

И хотя у кого-то из нас теплится временная надежда на таких политических лидеров, как Гавел, нам нужно заниматься своим делом. Юнг постоянно отмечал, что единственное и самое лучшее, что каждый человек может сделать для всего мира, — это интегрировать собственную Тень, сняв свою часть бремени с плеч всего человечества. Вторя Руссо, я уже отмечал в своей книге «Перевал в середине пути»: каждый из нас рождается свободным, но при этом всегда чувствует оковы. Ребенок, создание природы, является целостным, но бессильным и зависимым. Он должен приспособиться к своему природному стремлению к власти над собственным окружением, особенно в своей родной семье, и тем самым обрести временное ощущение «Я» и «Другого» и некую совокупность стратегий взаимодействия с окружающим миром. Главная цель появления этой совокупности поведенческих стратегий заключается в снижении тревоги.

И лишь когда это временное «Я» будет периодически вступать в контакт с природным, инстинктивным «Я», которое импульсами прорывается откуда-то из глубины, — только тогда люди осознают свое расщепление, которое мы называем неврозом. Всю первую половину жизни можно считать грандиозной ошибкой, столь же необходимой, сколь и неизбежной. Задача второй половины жизни заключается в том, чтобы по возможности исцелиться от этой ошибки в начале движения от адаптивного «Я» к аутентичному «Я». Сохранить привычное адаптивное «Я» со всеми его упущениями и болью — это ужасно, ибо оно завело нас слишком далеко, и мы боимся великой неизвестности, которая нас ожидает. Перевал в середине пути заключается в том, чтобы психологически покинуть дом, то есть решить задачу, которая, как мы полагали, уже давно решена в результате физического отделения от дома, которое произошло раньше. А потому, даже испытывая страдания в рамках ограничений ложного «Я», мы продолжаем отчаянно за него цепляться.

Следует заметить, насколько ситуация отдельного человека повторяет общую ситуацию, характерную для нашего времени, как индивидуальный невроз отражает мучительную пропасть нашей эпохи. Так же, как исчезли мифы, служившие опорой эпохе, — так теряется индивидуальный миф человека в среднем возрасте или в другие периоды жизни, когда ему приходится делать важный выбор. Оказаться в пустоте между мифами — значит испытать очень болезненные и страшные переживания. Переживать свое духовное расщепление так глубоко — значит испытывать глубинное напряжение гражданской войны. Все войны — это гражданские войны; все неврозы — тоже гражданские войны: разные части единого целого отделяются друг от друга и вступают между собой в конфликт.

Так как я вырос чуть южнее центра штата Иллинойс, то глубоко проникся духовностью Авраама Линкольна. Моя бабушка по материнской линии похоронена в ста ярдах от его могилы в Спрингфилде. Мои бабушка с дедушкой по отцовской линии похоронены в двадцати футах от могилы его возлюбленной Энн Рутледж в Петербурге. А согласно семейной легенде, мою прапрабабушку Элизабет в Нью Салеме качал у себя на коленях Великий Фермер [В оригинале «Greate Railsplitter». В молодости Авраам Линкольн был фермером. Одним из его занятий было расщеплять бревна, изготовляя жерди для ограды; в буквальном переводе «Greate Railsplitter» означает «великий расщепитель ограждений». — Прим. автора.].

Но человеку было совершенно не обязательно родиться именно здесь, чтобы испытать на себе мощное влияние этого мудрого меланхоличного человека, который проехал всю территорию от Сангамона до Потомака, чьи слова приводили в движение массы людей от Петербурга, штат Иллинойс, до Петербурга, штат Вирджиния. Этот человек действительно верил в то, что наша ужасная гражданская война, унесшая 600000 жизней и оставившая без крова 1000000 людей, представляла собой всего лишь месть Иеговы за грешную рабскую покорность одних политиков другим. 4 марта 1861 года, когда напряжение братоубийственной войны стало еще сильнее, Линкольн воспользовался случаем, чтобы обратиться с Первым инаугурационным посланием к общей для американцев истории, к трансцендентной памяти и к общим отцам революции: Вашингтону, Адамсу, Джефферсону и Франклину. [Все эти люди — «отцы» победы революции в США: Джорж Вашингтон — первый президент США, Сэмюэль Адаме — национальный лидер, который вошел в историю как «отец американской революции», Томас Джефферсон — автор Декларации независимости, Бенджамин Франклин — политик, который внес важный вклад в победу Революции, создав альянс с Францией. — Прим. автора.]

Как Вацлав Гавел в Индепенденс Холле в Филадельфии, Линкольн искал трансценденции, возможности единения, взывая к общей мифической памяти американцев. Вот две последние фразы из его речи:

Исследуя сущность гражданской войны, внешней или внутренней, мы сразу испытываем искушение почувствовать ненависть. В политике достаточно легко найти образ врага и демонизировать его. В индивидуальной сфере, по мнению Одена, можно долго быть известным и свободным или ненавидеть окружающих, обвиняя их в том, что наша жизнь не удалась. Очень тяжело отказаться от фантазии о «добром волшебнике», который найдет и исцелит нас, придав нашей жизни смысл, — или же, наоборот, о человеке, который приносит нам одни несчастья. (Вспомним, что самое трудное — отказаться от фантазии, связанной с собственным бессмертием, что, несмотря на очевидность смерти, мы останемся жить.) Такое мышление означает отказ от личной ответственности, а значит, и от развития личности. А это не такой хороший подарок, чтобы им можно было поделиться с другими, ибо качество внешних отношений не может быть лучше, чем уровень сознания, которого нам удалось достичь.

Мы не можем полностью осознать себя и даже не можем хорошо себя осознать. Но, несмотря на всевозможные обманы Эго, в итоге мы обязательно должны прийти к одинаковому ощущению и тупика, и ясности. В самом деле, у нас есть больше возможностей познать океаническое дно, чем призрачные глубины собственной души. Как выразился сэр Исаак Ньютон,

А Джерард Мэнли Хопкинс добавил: «О, разум, имеющий вершины и отвесные утесы / страшные, безлюдные, вселяющие дрожь»¹⁶¹.

¹⁶¹ «No Worst, There Is None», lines 9-10, in Poems of Gerard Manley Hopkins, p. 76.

Лукавит тот, кто считает, будто Бог никогда не дает человеку больше того, что он может выдержать, ибо в мире много людей, которых погубила их собственная темнота или темнота окружающих, — например, люди, пренебрегающие рекомендациями врачей, или читающие лишь те газеты, в которых находят подтверждение своему мнению. Моя знакомая-аналитик однажды сказала о своем бессознательном: «Там есть нечто такое, что хочет меня погубить». Вместе с тем мы интуитивно знаем, что там есть нечто такое, что хочет нашего исцеления и целостности и что именно там рождается наша надежда и становится осмысленной цель.

Юнгианская теория и практика привлекли меня по двум причинам. Первая связана с установкой и методологией работы с душой; вторая помогает видеть смысл моей жизни. Юнгианцы и в самом деле употребляют некие мистические понятия: Анима, Анимус, архетип, комплекс и т. п. — и за это всегда получают насмешки от своих собратьев-психологов. Но главная цель юнгианского анализа заключается в том, чтобы установить диалог между Эго и Самостью. Это известно даже другим психологам, и поэтому многие из них постепенно приходят к юнгианскому анализу.

В детском возрасте мы страдаем от травм, связанных с «избыточностью» и «недостаточностью», ощущением подавленности и покинутости, и отдаем все душевные силы тому, чтобы исцелить свои травмы. Насколько другой могла бы стать жизнь одного ребенка или всего мира, если бы родитель мог искренне и постоянно говорить: «Жизнь тебе дана природой, и у тебя есть все. Тебе дана великая сила и великая внутренняя энергия. Верь ей, оставайся с ней в контакте, и она всегда приведет тебя к тому, что является для тебя истиной. Никогда не причиняй боль другому человеку, но всегда будь честен с великой внутренней силой, и ты никогда не останешься один и никогда не собьешься с пути».

Мне еще должен встретиться человек, который хотя бы слышал эти слова или нечто похожее или интериоризировал бы это послание, чтобы не сбиться с пути во время своего странствия. Одна из целей терапии состоит в том, чтобы напомнить каждому человеку о той великой истине, которая находится внутри. Воспринимая симптом как символ, работая со сновидениями и активным воображением, мы постепенно исцеляемся, иногда испытывая боль, но всегда обретая смысл, и приходим к собственной истине. Мифическая структура, которую мы называем Самостью, — это лишь способ воплощения, способ описания внутреннего локуса поставленной природой цели.

Основной признак того, что человек может достичь некоторого прогресса в психотерапии, — это его способность к интериоризации, необходимая твердость духа, чтобы обратиться внутрь себя, к силам, между которыми идет гражданская война. Если человек зацикливается на ненависти к другим или нарциссически подчиняет себе окружающих, чтобы удостовериться в своей гениальности, он никогда не выйдет за рамки своей рефлекторной реакции на внешний мир. Он навсегда останется привязанным к своему ложному «Я» и совокупности стратегий, которые не приспособлены к жизни и лишь навязчиво воспроизводят некие вариации изначальной реакции на жизненную травму. Поэтому как формальная терапия, так и терапия, связанная с личным самопознанием, требует долгих лет вслушивания в себя, регрессии и интеграции, прежде чем восстановится более полное отношение к инстинктивному «Я».

Если большинство современных психологических течений делают акцент на важности окружающего мира и соответствующем изменении поведения человека, то юнгианская психология представляет собой некий анахронизм, так как уходит корнями в традиционную культуру мышления, которое можно назвать «сущностным». Гипотеза, на которую опирается «сущностное» мышление, состоит в том, что породившей нас природе присущ как здоровый, так и травматический путь развития личности. Только благодаря своей практической работе и интуиции я пришел к полному согласию с совсем немодным «сущностным» видением среди многообещающих и сладкозвучных названий и призывов современных психологических и философских течений.

Даже если сегодня на нас стали меньше влиять аргументы «сущностного» мышления Платона и представителей западного романтизма, мы все равно ощущаем внутри себя их глубинную истину. Мы обязаны ее вспомнить, восстановить и воссоздать. В Книге перемен «И Цзин» описан «достойный муж» — человек, живущий в доме, который он построил сам, — только и всего. Так же и мы обязаны собрать свои проекции и интегрировать их.

Много лет назад Милтон Рокич, президент Американского социологического общества, написавший книгу «Три Христа из Ипсиланти», рассказал мне о своем возвращении в маленькую польскую деревушку, где он родился. В ней остался в живых единственный человек, переживший Холокост. Когда туда пришли нацисты, они осквернили местное еврейское кладбище, вырыв надгробные плиты и положив их по берегам местных водоемов и на обочинах дорог. Этот выживший человек всю оставшуюся жизнь разыскивал фрагменты надгробий и восстанавливал могилы. Он делал это не только для того, чтобы воскресить в памяти своих умерших друзей и членов семьи, но и восстановить свой собственный миф, миф, который стал для него живым. Если он еще жив, я могу сейчас представить его бесконечное складывание паззла из мозаичных фрагментов, представить, как он проживает метафору, которая могла бы вдохнуть жизнь в какой-нибудь рассказ Борхеса или Кафки. Разумеется, этот благородный труд несоизмерим с созданием мемориала и тем более с восстановлением ощущения собственного «Я». Струны нашей памяти действительно мистические…

Но что же тогда инициирует работу души? Что связывает нас с самими собой, сохраняет наше постоянство, от чего оно зависит? Мы знаем, что по прошествии какого-то времени наши клетки умирают и регенерируют (хотя с возрастом время регенерации увеличивается). И у нас уже не такие глаза, волосы, мозговая ткань, эпителий кишечника, как были раньше. Из Гераклита мы знаем, что нельзя ступить дважды в одну реку — не только из-за течения воды, но и потому, что во второй раз мы уже не те, что были в первый. Что же тогда сохраняет непрерывность времени, постепенно создавая индивидуальный миф? Не мистические ли струны памяти?

Поэт-сюрреалист Аполлинер заметил, что память — это «охотничий рог, звуки которого умирают вместе с ветром»¹⁶². Что остается в памяти, а что нет? Что осталось без изменений, а что исказила изменяющая форму психика? Может быть, как внушают нам антропологи-структуралисты, все версии мифа являются истинными; истинны все вариации воспоминаний, основная ценность которых впоследствии становится ключевым моментом в личной легенде человека.

¹⁶² «Hunting Horns», lines 11-12, in Angel Flores, trans., An Anthology of the French Poetry from Nerval to Valery, p. 252.

Как многогранен каждый миф, в котором одна его грань-вариант отражает другую грань, так и память представляет собой зеркальный зал, в котором мы получаем множество отражений своего лица. Когда мы говорим о Дионисе или Афродите, мы должны идентифицироваться с каким-то Дионисом, с какой-то Афродитой, ибо существуют мириады сказок, которые часто противоречат друг другу. Но все они истинны. Антрополог Клод Леви-Стросс сказал: «Мы стремимся показать не то, как люди думают мифами, а совсем наоборот: как в людях думают сами мифы и как без человеческого знания… мифы сами думают о себе»¹⁶³. Нечто подобное сказал и Юнг: «Человек не создает свои идеи; можно сказать, что идеи человека создают его самого»¹⁶⁴.

¹⁶³ Savage Mind, p. 97.

¹⁶⁴ «Freud and Jung: Contrasts», Freud and Psychoanalysis, CW 4, par. 769.

Нами движут не только архетипические ритмы; наше сознательное и бессознательное поведение в существенной мере зависит от воздействия эмоционально заряженных образов, сформированных нашей индивидуальной историей, особенно отцовским и материнским комплексами. Очевидно, что вне поля действия сознания мы испытываем влияние этих «идей», и тогда они определяют наш выбор. Разумеется, если мы когда-то захотим осознать эти мифические «идеи», которые относятся скорее к эмоционально заряженным энергиям, чем к понятиям, связанным с когнитивной сферой, нам придется превратить их в четко выраженные мысли.

Например, травма, связанная с ощущением отверженности или покинутости, с одной стороны, вызывает рефлекторную феноменологическую утрату базового доверия к миру, а с другой — уменьшает ощущение самодостаточности или твердой веры в надежность другого человека. В таком случае можно гарантировать, что человек будет делать выводы, основанные на искаженном восприятии внешнего мира. Объективная реальность теряется раньше индивидуальной силы первичного ощущения. Мифическая идея, что «я ни на что не гожусь и могу вступать лишь в те отношения, в которых моя неполноценность подтверждается снова и снова», — это эмоционально заряженная, интериоризированная мифологема, сила которой значительно превышает робкие попытки вмешательства сознания. Именно поэтому так долго протекает терапия, которая, по существу, является трансформирующей. Сама по себе коррекция ложной идеи о неуспешном поведении человека не проникает достаточно глубоко в травмированную область психики, заряженную интериоризованной энергией. Коррекция такой мифологемы, как неполноценность личности, требует несколько лет, чтобы высвободить эмоции человека и спокойно формировать у него альтернативное ощущение своего «Я», не основанного на капризах некоего внешнего Другого, которым человек никогда не сможет управлять.

То, что мы называем комплексом, — это осколок мифологии, эмоционально заряженный образ, сокровенная мысль или мотив, ограниченное мировоззрение, связывающие человека с условиями, в которых он приобретал свой опыт. Психика всегда задает один и тот же внутренний вопрос: «Когда я был здесь раньше?» Возбуждение комплекса активизирует исторический сценарий, искажающий существующую реальность.

У каждого из нас есть много не обработанных психикой ощущений, которые хранятся в бессознательном. С появлением стимула, активизирующего индивидуальный миф, энергия, связанная с первичным ощущением, которая могла быть избыточной для ребенка, по-прежнему остается достаточно большой, способной подавить Эго взрослого. Один мой пациент после нескольких лет разлуки с женой оставался настолько обессиленным эмоционально, что не мог оформить свидетельство о разводе. Он был парализован страхом, ибо жена пробудила в нем ассоциации с жесткой, придирчивой матерью, и он был просто больше не состоянии оставаться в ее глазах плохим мальчиком. Жертва инцеста, которая постоянно нарушает границы других, искажает актуальные отношения из-за воздействия интериоризированных феноменологических мифов. В той мере, в которой человеческая психика является вневременной, оказывается вневременным и миф, незаметно воздействуя на человека.

Два года назад на торжествах, посвященных Дню независимости, в Филадельфии на Пенн'з Лэндинг стояла женщина, наслаждаясь ночным фейерверком. Неожиданно она почувствовала приступ паники и поспешила домой. О своем ощущении она сказала так: «Внешне я держалась нормально, но внутри ощущала ужас». В это время умерла ее девяностотрехлетняя мать. И сейчас, как и раньше, она почувствовала барьер между собой и матерью: «Мама не хотела ни чем со мной делиться, даже своей смертью». [В оригинале «Perm's Landing»: несколько веков назад Уильям Пени был своего рода английским «диссидентом», который покинул Англию и приплыл в Америку, где образовал колонию, которая стала называться Пенсильвания (теперь это название штата). Пенн'з Лэндинг — это набережная в Филадельфии, расположенная на том самом месте, где Уильям Пени причалил свой парусник. — Прим. автора.]

Разбираясь в бумагах матери, она наткнулась на записи, датированные 1942 годом. Мать была американской гражданкой, но в тридцатые годы она эмигрировала в Россию, и ее дочь родилась в Москве. Затем началась война, и мать с дочерью сели на поезд и совершили длительное путешествие через всю Сибирь до Токио, где их, как врагов народа, посадили в тюрьму. Спустя некоторое время их освободили и выслали в Канаду. Ребенком она запомнила, как бомбили их корабль после того, как он покинул токийскую гавань, и тогда погибли несколько человек, но корабль все-таки доплыл до берегов Канады. По неизвестным причинам ее мать всегда отрицала это событие в своей жизни, и дочь никак не могла поверить ее воспоминаниям, думая, что мать вспоминала какой-то фильм или страшный сон. Но среди пожелтевших от времени листков бумаги нашелся репортаж из ванкуверской газеты о бомбардировке «Звезды Востока», и все, что там было написано, в точности совпадало с воспоминаниями матери.

Прочитав эти записи, мать все равно отрицала то, что с ними случилось, несмотря на то, что сама сохранила их. «Моя мать никогда не позволила бы мне жить в моей собственной реальности», — завершила свой рассказ пациентка. Ночной фейерверк, вызвавший у нее панику, напоминал разрывы бомб, которые очень давно и очень далеко отсюда падали с неба, и стал стимулом, который активизировал неосознанный материал, прорвавшийся вместе со всем первобытным ужасом. Леви-Стросс сказал бы, что мифы думают через нас, а Юнг заметил бы, что человеческие идеи, даже бессознательные, создают личность. Находясь под патологическим влиянием матери, эта женщина всю жизнь имела ошибочное феноменологическое ощущение своего мира. Лишенная собственной опоры, она чувствовала себя не только недостойной, а даже несуществующей.

Все мы ощущаем себя подавленными, глупыми, смущенными, находясь под довлеющим воздействием энергии осколка мифа или комплекса. Фрейд однажды назвал терапию «дополнительным образованием» (Nacherzieung) [В оригинале «after-education or reeducation» — Прим. пер.]. Слово education происходит от глагола educe — извлекать изнутри. Таким образом, терапия подразумевает извлечение того, что уже существует внутри нас, но существует вне времени, в архетипах. Способность человека к исцелению, к выходу за ограничения пагубных травм прошлого подразумевает его психологическую зрелость, то есть умение жить настоящим. К счастью, взрослый человек часто сам может поглощать эмоциональный заряд, который подавил бы детскую психику, и тем самым несколько ограничил его восприятие и ассимилировал большую часть его энергии. Именно поэтому Юнг сказал, что мы никогда не решим всех своих жизненных проблем, то есть не исцелим своих самых глубоких травм. Но, пройдя через страдания, мы постепенно сможем от них избавиться и преодолеть многие ядовитые метастазы, которые существуют в данный момент.

Поскольку мы воплощаем в себе совокупность стилей поведения и установок по отношению к самим себе и окружающим, а также эмоционально заряженных мифологем, мотивы и содержание которых подпитываются прошлым, нам бывает очень сложно жить в настоящем. Чем менее осознанны эти заряженные образы, тем сильнее становится навязчивое повторение аналогов из прошлого. Люди, жившие в античную эпоху, интуитивно знали об этом таинственном соотношении и видели, какие травмы наносит людям судьба. Но ответственность за собственный выбор, а значит, и за смысл своей жизни, по-прежнему остается индивидуальным бременем для каждого человека. Поэтому мы снова вспомним о классической концепции hamartia — искаженном видении своего «Я» и окружающего мира, о преломляющей призме детского ощущения, глядя через которую, взрослый человек совершает выбор, по существу, заставляющий его повторять свое прошлое в многочисленных вариациях.

Во время работы над этим текстом я проводил семинары, посвященные индивидуальному мифу, в девяти разных городах Северной Америки. Один из вопросов, который я задавал аудитории, чтобы как-то ее заинтересовать и получить ответы, был следующий: «На какой стадии своей жизни вы споткнулись?» На этих семинарах меня не раз спрашивали: «А что вы имеете в виду?» И очень многие люди надолго задумывались, прежде чем ответить на этот вопрос. О чем вообще речь? Речь идет о том, что мы все хорошо знаем: с того момента, как прекратился наш личностный рост, когда остановилось течение жизни, когда мы начали постоянно сталкиваться с повторением — «Опять то же самое, опять то же самое». И большинство программ «Двенадцать шагов» подтверждает, что чаще всего мы спотыкаемся на уровне отрицания. «Ваше сопротивление будет только возрастать».

Очевидно, что выбор пути индивидуации (хотя внешне он может показаться легким и очевидным) — это задача, вселяющая страх и трепет. Она заставляет психологически проститься со своим домом, оставить в прошлом ощущение комфорта, связанное с местом, личными привязанностями или идеологией. Она требует странствия в глубину души, которое и доставляет наслаждение, и вызывает робость. Часто оказывается, что этот путь нам застилает туман сильного и неосознанного страха.

Страх оказывается неопределенным, вездесущим и парализующим. Если туман неизвестности удается превратить в какие-то конкретные страхи, то в большинстве случаев путь проясняется. Все, что подавляло ребенка (например, потеря поддержки и одобрения родителей), интериоризировалось в виде неосознанного аффекта, который может активизироваться в других ситуациях, а значит, препятствовать действию и индивидуальной интеграции. Таким образом, человек попадает в ловушку переноса: динамика прошлых отношений переносится на отношения в настоящем. Страх ребенка потерять родительскую благосклонность постоянно проявляется в отношениях между взрослыми. Мифологема о брошенном ребенке: «Я не смогу жить, если рядом со мной никого не будет» — переносится в драму отношений между взрослыми. Осознавая эту мифологему, человек может прийти к открытой конфронтации со своим эмоционально заряженным материалом. Сегодня взрослый человек может довольно легко пойти на риск оказаться нелюбимым, особенно если исходить из его потребности брать на себя ответственность за свою жизнь (и тогда он может легко оставить в стороне пагубное для него прошлое, чтобы действовать в соответствии с тем, что происходит в настоящем).

Освободиться, чтобы жить настоящим, — это цель терапии и осознанной жизни. Томас Мертон заметил:

Естественно, старые знакомые карлики страха и забвения высасывают энергию, необходимую для осознанного исследования мифов, но если ежедневно не ставить перед собой новую задачу, нарушается вся цель развития жизни. Персидский поэт Руми сказал об этом так:

Не менее важно, чем решение задачи индивидуации, дать человеку возможность больше действовать от имени своего природного «Я», тем самым отчасти облегчая его ужасное ощущение нарочитости и искусственности своего поведения, поэтому индиви-дуация столь же критична к качеству отношений человека с окружающими. Согласно Юнгу,