Глава 5. Задача героя

Что значит для нас сегодня быть героем? Какому мифу отвечает герой? Есть ли в мире такие герои, которые в большей степени умаляют человеческую личность?

В 30-х годах XX века Уильям Батлер Йейтс навлек на себя немало критики, решив не включать никого из поэтов времен Первой мировой войны в «Оксфордскую книгу современной поэзии» (Oxford Book of Modern Verse). Во введении к этой книге он объяснил, почему решил исключить из нее достаточно известных поэтов того времени, таких как Уилфред Оуэн (Wilfred Owen)105, Исаак Розенберг (Isaac Rosenburg)106 и Зигфрид Сэссун (Siegfried Sassoon), сказав, что в эпоху танков, отравляющих газов, воздушных бомбардировок, пулемета «максим» и всех ужасов, происходящих в окопах,


105 Уилфред Эдвард Солтер Оуэн (1893-1918) поэт и солдат, которогомногие люди считали основным поэтом Первой мировой войны. Его шокирующие,реалистичные военные стихотворения об ужасах окопов и газовых атак былинаписаны под влиянием его друга, Зигфрида Сэссуна, и составляли разительныйконтраст с массовым восприятием войны в то время. — Примеч. пер.

106 Исаак Розенберг (1890-1918) — английский поэт времен Первой мировой войны, который считался одним из величайших британских поэтов этого периода. Его «Стихи из окопов» считались одним из самых выдающихся литературных произведений, написанных во время Первой мировой войны. — Примеч. пер.


…пассивное страдание — это не поэтическая тема. Во всех великих трагедиях трагедия — это радость для умирающего мужчины; в Древней Греции трагический хор танцевал. Если человек исчез внутри амальгамы зеркала107, никакое великое событие не станет лучезарным в его сознании.108


107 Чрезвычайно метафоричная форма высказывания Йейтса. В эпоху массовых смертей и убийств вместо того, чтобы отражать в поэзии героический образ,поэту лучше посмотреть в зеркало, и оказывается, что там нет его отражения.Человек словно исчезает в амальгаме зеркала. Таким образом Йейтс выражал свойпротест против этой бесчеловечной эпохи и ее антигероической сущности.

108 Yeats, ed., The Oxford Book of Modern Verse, p. xxxiv.



При том что Йейтс был великим человеком, на мой взгляд, его понимание героизма является слишком узким. В нивелировании современной демократии и бюрократическом обезличивании он видит замену благородного обычным и ординарным. Вместо того чтобы погибать, обороняя бастион, окруженный высокими крепостными стенами, мы умираем обычной, жалкой смертью: «Некоторые слепцы выезжают на полосу встречного движения -вот и все»109. По мнению Йейтса, основной приметой нашего времени является обезличивание и анонимность.


109 The Oxford Book of Modern Verse.


Но что же на самом деле представляет собой миф о герое, если его отделить от гипербол фильмов и легенд? Какую роль он играет в нашей повседневной жизни? Какая здесь действует мифологема?

Вообще герой — это имя, или обозначение, или персонификация некой энергии и целенаправленности, которая существует внутри каждого из нас, хотя мы можем совершенно себе не представлять, как получить к ней доступ.

Мифологема героя — это воплощение энергии, необходимой для выполнения трансперсональной жизненной программы, и в особенности — вытекающих из нее последствий. Мы здесь оказались, — и об этом знает каждая клеточка нашего тела — чтобы цвести и расцветать. Вместе с тем существуют мощные силы, препятствующие этому развитию.

В своей блестящей пародии «Странствие по ночному морю» Джон Барт110 изобразил главного героя, который плывет против течения, несмотря на возрастающие препятствия. Он — единственный оставшийся в живых в том опасном странствии. Его спутникам не повезло: они давно погибли во время разных тяжелых сражений, которые происходили в пути. Он борется, чтобы придать своему странствию смысл во всем теоретически возможном диапазоне: от хвалебных победных гимнов покровительствующему божеству до дарвиновских метафор о том, что выживает сильнейший. Он знает лишь то, что плывет против течения к своей цели, своей Вальхалле, своему предназначению и своей судьбе.


110 Джон Симмонс Барт (род. 1930) — американский писатель, автор романов и коротких рассказов, известный своими постмодернистскими взглядами и фантастической направленностью своих произведений. — Примеч. пер.


В итоге автор позабавит читателя, сообщив наконец, что повествование идет от лица одного из миллиардов сперматозоидов, который остался единственным из тех, кто снова нес в мир свою генетическую программу для воссоздания целой истории. Несмотря на все препятствия, единственный сперматозоид остается в живых в этом странствии, чтобы соединиться с яйцеклеткой и снова начать старую историю. Точно так же Юнг размышлял о том, что если бы погибли все люди, за исключением одного, то вся наша история была бы воспроизведена снова, ибо вся история содержится внутри нашей генетической программы и структурирующих психику процессов. Любой из нас мог бы воссоздать мир не только по памяти, но и из общего сновидения, которое является нашим духовным наследием, фиксированной структурой, сохраняющейся в нашем мозгу и в наших хромосомах.

Силы, препятствующие нашему герою, очевидны и внушают трепет. В конце концов все мы канем в небытие. Но существующие внутри силы внушают еще больше смирения и благоговения. Они воплощаются в наших страхах, в нашем стремлении к комфорту и богатству, в нашем желании погрузиться в свои истоки, в нашем побуждении снова утонуть в бессознательном, покончить с этим ужасным странствием с неясным исходом, заставляющим нас все время мучиться и страдать.

Совсем недавно я проезжал через каньон Уинд-Ривер, штат Вайоминг, где наблюдал разные напластования горных пород на крутом обрыве; возраст некоторых из них достигает 300 миллионов лет. Их поднятия, опускания и разные изгибы и сдвиги происходили задолго до того, как на Земле появилось человечество. Как же удалось выжить человеческому роду — совершенно невероятная и замечательная история, и вместе с тем насколько удивительно то, что каждый из нас ежедневно продолжает свое странствие в направлении к финалу, который всех ожидает.

Задача героя просматривается даже в жизни самого смиренного человека, особенно в жизни тех людей, которые встают усталые и отправляются выполнять унизительную работу, чтобы прокормить свою семью. Она проявляется в желании каждого человека пожертвовать комфортом, нарциссическими интересами, личной программой — ради более высоких ценностей. Обычно мы не считаем таких людей героями, но их деятельность ежедневно обновляет мир и спасает его, — хотя бы как место, сохраняющее для нас постоянную ценность. В нашем нарциссическом и поверхностном обществе мы переносим свои героические устремления на других, придаем этот статус кинозвездам, известным спортсменам, всевозможным знаменитостям, — и все это свидетельствует о том, насколько тягостным для нас является осознание постоянных требований, которые предъявляет к нам задача индивидуации. Все мы ежедневно сталкиваемся со смертью, депрессией и отчаянием. Тот, кто встает и делает то, что должно быть сделано, делает это для всех нас.

Джозеф Кэмпбелл111 был прав, когда обратил наше внимание на героя, назвав его деятелем, создающим для соплеменников новые ценности и становясь для них моделью масштабной деятельности112. Однако мы фактически упустим главное, если не увидим, что такая задача содержится в требованиях, предъявляемых к нам всем. Сталкиваясь с потрясающими нас глубинами, вселяющими в нас ужас, с масштабностью окружающих нас пространств и духами невежества и нетерпимости, которые нам противостоят, кто из нас не испытывает тоску по какому-нибудь герою, который одержал бы за нас победу и заменил бы нас в момент критического выбора?


111 Джозеф Джон Кэмпбелл (1904-1987) — американский исследователь мифологии, наиболее известный благодаря своим трудам по сравнительной мифологии и религиоведению. — Примеч. пер.

112 См. The Hero with a Thousand Faces. (Рус. перевод: Кэмпбелл Дж. Тысячеликий герой. Киев: Ваклер; М.: Рефл-Бук: ACT, 1997.)


Каждый человек, который живет хотя бы в полуосознанном состоянии, осознает, как часто мы сталкиваемся с так называемой трусостью толпы, в особенности тех, кто может легко спроецировать свои страхи на подходящую мишень, превратив ее в козла отпущения. При этом каждый человек, готовый заклеймить других, часто сам испытывает робость, желание повернуть, уйти прочь, не завершив начатое из-за страха и самых разных видов вызываемого им оцепенения. Только признав универсальными эти страхи и несовершенства, мы можем освободить козла отпущения от его бремени, возложив этот груз на себя. В пьесе «Жизнь Галилея» Бертольда Брехта один персонаж говорит: «Несчастна та страна, у которой нет героев!» А Галилей ему отвечает: «Нет! Несчастна та страна, которая нуждается в героях»113.


113 Galileo, p. 99. (Рус. перевод: Брехт Б. Жизнь Галилея / Пер. с нем. Л. Копелева. М: Искусство, 1957.)


Разумеется, Брехт больше рассуждает с политической точки зрения, чем с точки зрения человеческой индивидуальности, однако его цель состоит в том, чтобы показать, что Галилей, как и мы, боялся орудий пыток святой инквизиции, хотя он отважился думать о непостижимом в отношении нашей планеты и ее месте в великом космосе. Стареющий астроном имел все основания, чтобы позволить страху себя победить (и Брехт хотел показать не Аристотелевых героев, а самых обычных людей в общем смысле), но тем не менее Галилей не мог остановить свое воображение и не мог запретить своему проницательному разуму развивать новые мысли и приходить к новым рискованным умозаключениям. Таким образом, он стал героем культуры. Он раздвинул границы нашего воображения.

Немногие из нас живут более мучительной жизнью, чем жил Бетховен, но он тем не менее наполнил музыку новым содержанием и расширил рамки существующих музыкальных форм. Этот список можно продолжать и продолжать. Каждый из таких людей сталкивался со страхом, с отвержением, иногда — даже с преследованием, и вместе с тем они отвечали своему внутреннему зову и стремились запечатлеть истину своего внутреннего переживания. Таково проявление героизма в культуре, и оно может служить примером для каждого из нас.

Мы живем не для того, чтобы слепо подражать чужой жизни и называть своими чужие ценности. Imitatio Christi114 заключается не в подражании иудею из Назарета или же в бродяжничестве с сумой, подобно маленькому Гаутаме, в надежде на внезапное превращение в Будду. Ничто так не отдаляет от соответствия этим религиозным героям, как рабское подражание. Свою задачу индивидуации они уже решили. Наш долг заключается в том, чтобы прожить свою жизнь так же полно, как они отважились жить своей истиной.


114 Imitatio Christi (лат.) — подражание Христу. — Примеч. пер.


Переопределить героизм — значит посмотреть на все в совершенно ином свете. Перед героем неизбежно стоит задача. Каждый день, быть может, каждый миг она становится новой. Никто из нас не может делать героический выбор и совершать героические поступки все время, быть может, даже большую часть времени. Но у каждого из нас есть свое собственное призвание, хотя большинству из нас оно остается неясным. Задача героя и состоит именно в том, чтобы ее прояснить и попытаться справиться с тем, к чему нужно обратиться, стоя на краю бездны страха и сомнений в себе.

Амбивалентность, которую ощущают люди в связи с такой задачей, вполне понятна, ибо она всегда означает отказ от известного, гораздо более безопасного места ради менее известного и, как правило, менее безопасного места. Мировая литература изобилует примерами такого отказа. Библейская притча об Ионе и ките является особенно яркой иллюстрацией этого архетипического паттерна. Иона пытался уйти от требований, предъявляемых ему индивидуацией, и оказался в чреве чудовища. Что это, если не символ регрессии в теплый мрак бессознательного? Вместе с тем телеология души такова, что побуждает к трансформации, хотим мы того или нет, и архетип героя — это основная метафора такого русла для либидо в направлении развития.

Мы часто испытываем побуждение оказаться в новом месте, поменяв ощущение безопасности и пресыщенности на новую программу действий, которая может быть опасной, но способствовать развитию. Символический смысл требований, предъявляемых Яхве к Ионе, не слишком отличается от смысла требований, предъявляемых Самостью к Эго. В родовой мифологии этот процесс всегда описывался как странствие по ночному морю; в таком описании ночь подразумевает неизвестное, море — бессознательное, а странствие — трансформацию либидо. В конечном счете mare nostrum115 — это наше море, наша «мать»; куда бы мы ни направлялись, мы плывем по этому внутреннему морю.


115 Mare nostrum (лат.) — букв, «наше море», так римляне времен Римской империи называли Средиземное море. — Примеч. пер


Многие моряки нашли покой в этой темной морской пучине. Море кишит утонувшими в нем несостоявшимися героями. У каждого рыцаря, победившего дракона, есть девяносто девять несчастных предшественников, которым это не удалось. При этом оба пути, как вперед, так и назад, ведут к смерти. Путь назад — это смерть человеческих возможностей вследствие регрессии, которая иногда приводит к смерти человеческой личности, например в случае психоза.

Любопытно, что почти универсальное табу на инцест является невольным признанием этой опасности. С точки зрения психологии инцест означает соединение с подобным себе, а не оплодотворение новым. Точно так же, как это может оказаться бесплодным на генетическом уровне, отказ от увлеченности иным «другим» обязательно приводит к застою. Фундаментализм — это избегание иных ценностей, капитуляция перед страхом, а следовательно, он подпитывает сам себя, а потому является бессознательно инцестуозным. Такая замкнутость на себя может породить только чудовищ.

Огромный массовый интерес к педофилии в наше время слишком часто приводит к предостережению от воздержания, словно речь идет просто о проблеме выбора поведения. При всей гнусности насилия над ребенком подлинную дилемму нужно искать там, где зашло в тупик развитие либидо, в область раннего развития. У злоумышленника существует фиксация на инцестуозном цикле либидо, которую он использует в своих попытках воссоединиться с ранними аспектами своей истории. Тело и культура увлекли личность человека за рамки, которых достигло его развитие. Поскольку эта фиксация часто связана с какой-то ранней травмой, мы можем видеть, как трудно бывает человеку испытывать влечение к другому, более внутренне развитому человеку.

Такая же проблема может проявиться и в сексуальности взрослых, как утверждает выражение la petite mort116. Разумеется, стремление испытать «маленькую смерть» в объятиях возлюбленного (или возлюбленной) очень заманчиво и соблазнительно, но не соответствует более значительному обмену удовольствием и смыслом с автономным Другим, которого должна требовать от нас взрослая сексуальность. Точно так же широкая доступность порнографии, учитывая, что она распространяется по Интернету больше, чем все остальное, — по существу, представляет собой отказ от увлечения абстрактным Другим как равным себе. В конечном счете плейбой — это мальчик, а не взрослый. Если человек привязан к миру фантазии, то он все еще находится во власти материнского комплекса, независимо от своего пола и жизненной ситуации. Парадокс заключается в том, что фантазия — это компенсация задачи, не поставленной перед ним сознательной жизнью и, больше того, она дает возможность человеку еще дальше убегать от этой жизни.


116 lа petite mort (фр.) — маленькая смерть. — Примеч. пер.


Если говорить более абстрактно, то способность вступать в отношения с Другим обогащает человека не только интеллектуально, но и концептуально. Этноцентризм, который присутствует во всех культурах, является такой же разновидностью инцеста, как и фундаментализм. Это избегание диалектики, которую привносят «другие», и регрессия к уже известному. Такая двойственность желания присутствует во всех человеческих отношениях, как индивидуальных, так и коллективных, и на всех стадиях нашей жизни. Читателю может показаться странным то, что мы рассматриваем эти вопросы в качестве контекстуальной размерности архетипа героя, однако они представляют собой ту область, в которой призыв к личностному росту, требование преодолеть регрессивные силы бессознательного встречаются практически ежедневно.

Тем не менее путь вперед тоже неминуемо приводит к смерти, к тому, чтобы пожертвовать старым Эго, чтобы открыть для себя возможность увеличения масштабности. Как омар ежегодно разрывает свой панцирь и покидает его уютное убежище ради того, чтобы создать более просторный, так и нам периодически нужна смерть и соответствующий рост. Насколько уязвимым становится омар в период, когда он избавился от одного панциря и не вырастил другой, настолько же уязвимыми становимся мы в промежутке между мифологическими идентичностями. Зачастую основная задача психотерапии или лучшего друга заключается в том, чтобы в этот «смутный», промежуточный период времени совместными силами соединять фрагменты старого мифа, пока не сформируется новый.

Человек или культура, оказавшиеся в промежутке между мифами, подвергаются опасности, но только в этом случае ими должны управлять природа, божество или душа. Испытывая чувство покинутости и дезориентации в жизни, одна женщина мне сказала: «До этого я никак не могла понять смысл воскресения. Теперь я понимаю: чтобы вернуться к самой себе, мне нужно умереть. Я так свыклась со своим браком, со своей ролью матери и спокойной жизнью, что не осознавала того, что я еще не пришла к себе».

Такой человек не выбирает смерть. В ней умирал ее прежний миф. Переход в потусторонний мир определяют боги, судьба и Самость; вместе с тем такая личность получает благословение в виде переживания, в процессе которого она получает новое ощущение самости, новую мифологию. Это окончание истории об Ионе. Такой человек пережил героическое странствие независимо от того, насколько осознанно происходило это переживание. Задача героя заключается в освобождении процесса индивидуации от всех, кому временно приходится нести его бремя. Конечно, это совсем не значит, что в роли супруга, родителя или в обладании какой-то собственностью содержится какая-то внутренняя ложь; но это значит, что каждая из этих ипостасей несколько искушает дух, уводя его от вызова взросления из состояния детского сна. Юнг объясняет:

Даже если происходит изменение, прежняя форма совсем не теряет своей привлекательности; ибо тот, кто разлучается с матерью, стремится снова к ней вернуться. Такое стремление может легко превратиться во всепоглощающую страсть, угрожающую всему, что было достигнуто. 117Несомненно, что «матерью», на которую в данном случае ссылается Юнг, является материнский комплекс в своей общей форме, связанное с ним желание почувствовать заботу и защиту, которое, будучи совершенно понятным, приводит к отказу от индивидуации. Отказ от взросления — это не просто индивидуальное решение; оно влияет на всех, кто имеет какое-то отношение к нам и к нашему незавершенному делу, и оно наносит травму всему миру, не давая возможности всей нашей человечности внести в него предназначенный ей вклад.


117 Symbols of Transformation, CW 5, par. 352.



Связь фундаментализма и инфантилизма может показаться натянутой, как и излишней обремененности нуждой в близких отношениях; однако все это имеет нечто общее: торжество страха, лени, летаргической силы инстинкта и бессознательного. В центре любой истинной религии и психологического героизма присутствует способность принести в жертву эти регрессивные устремления. Как несколько вызывающе пишет Юнг:

Человек не может жить слишком долго в инфантильной среде или в кругу своей семьи, не причиняя при этом вреда своему психическому здоровью. Жизнь призывает нас к достижению независимости, и тому, кто не следует этому призыву вследствие детской лени или робости, грозит невроз. А как только разразился невроз, он становится все более и более веской причиной, чтобы человек отошел от жизни и навсегда остался в морально ядовитой атмосфере инфантилизма.118


118 Ibid., par. 461.


Никто из нас не свободен от проявлений робости и лени. По существу вопрос состоит в том, преобладает ли такая установка в общем конфликте нашей жизни. Как бы то ни было, в случае доминирования страха, как это бывает при фундаментализме или при доминировании зависимости, которую мы привносим в наши близкие отношения, отказываясь от взросления, то есть от индивидуации, — мы уходим от решения своей героической задачи.

Наше сопротивление вполне понятно. Мы — люди земные, опасливые, слабые и не обладающие целостностью. Вместе с тем, и так было всегда, путь вперед — это путь через [препятствия]. Стефен Хёллер (Stephen Hoeller) написал об амбивалентности одной пациентки Юнга, которой приснилось, что она оказалась в яме, откуда хотела выбраться, но не могла, так как туда ее сталкивал Юнг со словами: «Не "из", а "через"»119. Впоследствии, когда Юнгу пересказали этот сон, он сказал, что бессознательное пациентки восприняло все правильно: путь через депрессию заключается в прохождении через нее, а не в выходе из нее. Путь через нее выявит ее значение и раскроет то скрытое желание, которое может быть у Самости.


119 The Gnostic Jung, p. 197.


Избегание этой открытости к движению вниз и прохождению «через» будет удерживать человека в состоянии духовного подростка, чем-то похожего на тех людей, духовность которых витает там, «наверху», и не вовлекается в реальную связь с жизнью. Оторванная от земли духовность так называемого движения Новой Эры и многих фундаменталистских групп — это не только уход от реальности с неизбежным для нее автономным пребыванием в душевных омутах, но и избегание решения задачи, стоящей перед героем. Существуют чудовища, драконы, страшные бездны, и они все время находятся у нас внутри. Именно они притягивают нас к земле и создают нам возможность более масштабного отношения к жизни посредством сдерживания напряжения между противоположностями.

Еще одна возможность осуществить в нашей жизни решение героической задачи, как и в жизни целой цивилизации, может заключаться в нашей сублимации инстинктивных энергий для достижения абстрактной цели. Стремление к комфорту, безопасности и поддержке представляет собой законные человеческие потребности, и вместе с тем, если преобладает соответствующая им программа, цивилизация не развивается. Слово ностальгия120, имеющее греческие корни, означает «тоска по дому», слово летаргия121 имеет связь с Летой — рекой забвения в мире мертвых, и слово сентиментальность подразумевает тонкую эмоциональную настройку человека на свое восприятие, настроение и связь с окружающим миром и погружение в них, — эти понятия свидетельствуют о том, насколько человеку трудно покинуть родительский дом и идти в жизни своим путем.


120 От др.-греч nostos — возвращение и algos — страдание, мука; скорбь,

121 От др.-греч. lethargos — погруженный в забвение, не помнящий;


Люди, жившие в ранние периоды развития культуры, осознавали силу этих регрессивных устремлений и досконально продумывали и разрабатывали широко распространенные переходные ритуалы, освобождающие человека от зависимости и содействующие его переходу в более масштабное состояние взрослости. Сублимация — это трансформация таких энергий в индивидуальные или культурные цели. Трансформация либидо в его высшие формы — это программа развития каждого отдельного человека и каждой культуры. Вместе с тем — это и религиозная ценность, ибо она способствует связи человека с его символической задачей вовлечения в таинство жизни.

Соблюдение поста — это добровольная жертва удовлетворением нормальных инстинктивных потребностей ради высшей ценности, например, духовной жизни или, в равной мере, ради идентификации со страданиями других. То же самое можно сказать о целибате, если его причина заключается не просто в избегании того, что вызывает у него серьезные затруднения в жизни. Жертвоприношение многим богам-спасителям античной мифологии — еще одна форма сублимации инстинктивной жизни во имя таких ценностей, как трансценденция смерти, или же искупление сообщества через поиск козла отпущения или проективную идентификацию. Юнг заметил, что данная жертва представляет собой как раз такое обращение регрессии — это успешная канализация либидо в символический эквивалент матери, а следовательно — ее одухотворение122.


122 Symbols of Transformation, CW 5, par. 461.


«Одухотворение» материи означает, что та энергия, которая могла бы остаться в истории или дома, трансформируется в создание новой истории или построение нового дома, которые в свое время тоже будут оставлены, — ради последующей жизни.

Мы можем видеть, что индивидуальная задача героя, задача стать тем, кто должен будет отвечать замыслу богов, совершенно не связана с желаниями Эго, а в конечном счете отвечает развитию культуры, так как решение этой задачи привносит в нее более дифференцированные ценности, более уникальный вклад в коллективное.

Эта задача прямо противоположна нарциссической программе, ибо она отвечает трансцендентным ценностям, которые воплощают боги.

В таком случае не выполнить свою индивидуальную миссию — значит не только потерпеть неудачу в своем собственном странствии, но и принести эту неудачу всей культуре. Мы очень часто проживаем нашу жизнь вспять — не только под давлением истории, но вследствие невротичного программирования таких возвращений назад в будущем. Мы слишком плохо себе представляем, что будущее ждет от нас того, чтобы мы стали теми, кем предназначено судьбой, когда у нас хватит мужества согласовать свой осознанный выбор с программой своей индивидуации.

Основным препятствием на нашем пути всегда становится страх. В одном из своих самых важных высказываний Юнг говорит прямо, не жалея читателя:

Дух зла — это страх, запретное желание, враг, который противодействует жизни в ее борьбе за вечную продолжительность и сопротивляется любому великому деянию, который вселяет в наше тело яд слабости и старости посредством коварного укуса змея. Это -дух регрессии, который угрожает нам материнской тюрьмой вместе с растворением и угасанием в бессознательном. Страх для героя -это вызов и задача, потому что освободить от страха может только смелость. И если не отважиться на риск, то смысл жизни как-то нарушится, и все будущее становится приговоренным к безнадежному устареванию, к серому монотонному свету неуловимых блуждающих огней. 123 


123 Symbols of Transformation, par. 551.



В таком случае можно видеть, что задача героя — это сама жизнь, сопряженная с риском, жизнь как глагол124, жизнь как протекающий процесс (life live-ing). Но змей преследует ее в каждом саду, ежедневно, нашептывая нам то, что мы больше всего хотим услышать: что путь наш легкий, что все можно отложить на завтра, что за нас это сделает кто-то еще, что все это в какой-то мере иллюзия, что в конце концов ничего не получится. Однако время от времени мы сходим со своего пути, чтобы дать возможность жизни осуществиться через нас. Таким образом, задача героя — это не столько личные успехи, хотя и они тоже, сколько жизнь, посвященная богам.


124 В данном случае я имею в виду, что жизнь — это не объект, она не статична, а представляет собой динамический процесс. Употребление вместо существительного «протяженной» глагольной формы «континуус» live-ing выступает в качестве метафоры динамического жизненного процесса.


Расположившись на Дунае походным лагерем и защищая свои войска от набегов варварских племен, Марк Аврелий писал для себя эти строки:

Поутру, когда медлишь вставать, пусть под рукой будет, что просыпаюсь на человеческое дело. И еще я ворчу, когда иду делать то, ради чего рожден и зачем приведен на свет? Или таково мое устроение, чтобы я под одеялом грелся? <…> Не любишь ты себя, иначе любил бы и свою природу, и волю ее. Вот ведь кто любит свое ремесло — сохнут за своим делом, неумытые, непоевшие. Ты, значит, меньше почитаешь собственную свою природу… а для тебя общественное деяние мелковато и недостойно таких же усилий? 125 


125 Meditations, vol. V, p. 77. (Размышления. Кн. 5: 1. Пер. А.К. Гаврилова.)



Этот античный император знал, что его задача состоит в том, чтобы каждое утро вставать вместе с восходом солнца и вступать в борьбу со страхом и оцепенением. То, как он умел писать о своей опасной и зачастую очень суровой жизни — с хладнокровием и решимостью, — это образец задачи героя — задачи, которая бросает вызов любому из нас с началом каждого, самого обыкновенного будничного дня.