Часть II. Основы психиатрии.
Шизофрения.
1. Краткий исторический экскурс.
В изучении шизофрении ключевую роль сыграли два человека: немец Эмиль Крепелин (Emil Kraepelin, 1856-1926) и швейцарец Еуген Блейлер (Eugen Bleuler, 1857-1939).
В исследовании психических болезней Крепелин последовательно осуществлял нозологический принцип, согласно которому в области душевных расстройств имеется не хаос патологических проявлений с бесконечным "каталогом" отдельных симптомов, а по аналогии с соматической медициной существуют определенные болезни. Каждая болезнь имеет свою специфическую причину, свое течение, стереотип и механизм развития, характерные проявления и одинаковый исход. Крепелин в 1898 г. окончательно выделил в качестве самостоятельной единицы раннее слабоумие (dementia praecox). По Крепелину, для этого заболевания характерно то, что оно начинается в юношеском возрасте, носит хронический характер и заканчивается слабоумием. Dementia praecox включила в себя такие душевные расстройства, как раннее слабоумие Мореля, кататонию Кальбаума, гебефрению Геккера и прогрессирующую паранойю Маньяна.
На богатом эмпирическом материале Крепелин дал описание характерных симптомов, выделил различные формы течения болезни и разработал типологию ее конечных состояний. Другие ученые продолжили начинания Крепелина в области нозологии. Акцент был поставлен на уточнении форм течения заболевания, особенностях его развития и исхода.
Большой вклад в данном направлении внесен отечественной психиатрией: было обнаружено, что определенным вариантам течения болезни свойственны определенные синдромологические картины. Российские психиатры разрабатывали возможность по особенностям клинической картины предсказывать течение заболевания, а следовательно, и его прогноз.
Е. Блейлер пошел несколько иной исследовательской дорогой, чем Э. Крепелин. В 1911 году Блейлер опубликовал свое исследование шизофрении. Его разногласия с Э. Крепелином проявились, по крайней мере, в следующем:
1. Блейлер показал, что название болезни (раннее слабоумие) является не точным, так как ряд случаев этой болезни к слабоумию не приводит; к тому же заболевание может начинаться в зрелые годы — поэтому определение "раннее" не всегда корректно.
2. Основным в данной болезни Блейлер полагал особую структуру клинической картины, которая проявляется характерным расщеплением психических процессов, утратой цельности, естественной функциональной взаимосвязи между эмоциями, мышлением, поведением. В связи с этим он предложил иное название — шизофрения (schizophrenia, от греч. schizein — разделять, расщеплять и phren — ум, душа).
3. Блейлер предлагал рассматривать шизофрению не как одно заболевание, а как группу родственных заболеваний.
4. В рамках шизофрении он рассматривал и достаточно легкие (похожие на неврозы, психопатии) состояния.
5. Блейлер ввел принцип разной диагностической силы отдельных синдромологических проявлений. Он разделил их на первичные, основные, являющиеся следствием болезненного процесса, и вторичные, дополнительные, представляющие психические реакции пациентов.
6. Концепция Блейлера положила начало последующим настойчивым исканиям основного, психологически не выводимого, первичного шизофренического расстройства, порождающего все разнообразие клиники болезни. В качестве такого расстройства Блейлер рассматривал ассоциативное расщепление.
Как указывают Ю. В. Попов и В. Д. Вид, "работы Крепелина и Блейлера представляют собой две основные парадигмы, прослеживающиеся в исследовании шизофрении до настоящего времени. Каждая теоретическая школа стремилась впоследствии в повышении надежности диагностики выявить единые закономерности течения (школа Крепелина. — П. В.) или обнаружить специфичные признаки клинической структуры состояния (школа Блейлера. — П. В.)" /28, с. 85/.
В отличие от преимущественно описательного подхода Крепелина, подход Блейлера отличается большей аналитичностью. Он нацелен на поиск внутренней, закономерной связующей нити полиморфных по своему проявлению симптомов шизофрении.
Термин "шизофрения" получил быстрое и прочное распространение во всей мировой литературе. Шизофрению иначе еще называют болезнью Блейлера, что является признаком того всеобщего признания, которое вызвали в психиатрической науке его работы. Прежде всего мы будем основываться на блейлеровском понимании основного шизофренического расстройства — расщеплении (схизисе). Сначала я опишу расщепление как выразительный изъян (взгляд традиционного психиатра), а в последней части, "Основы контакта и помощи", покажу схизис как особенность, ценность, преимущество (взгляд психотерапевта).
2. Клиническое определение и разъяснение понятия "расщепление".
Расщепление (схизис) - это одномоментное сосуществование несовместимых (с точки зрения здравого смысла) противоположностей, которые уживаются в человеке без борьбы, внутреннего конфликта и понимания возникающей противоречивости.
Это означает, что в проявлениях психической жизни шизофренического человека существуют несовместимые мысли, чувства, поступки, высказывания, несовместимости которых он не замечает и от этой несовместимости непосредственно не страдает. Эти несовместимости существуют изолированно друг от друга, разобщенно. Схизис объясняется не эмоциональным вытеснением, душевными защитами — просто таким, расщепленным образом "устроена" душа человека. Расщепление, как уже указывалось, является первичным (невыводимым из других) шизофреническим расстройством. По крайней мере, таковым оно представляется людям здравого смысла, к которым, несомненно, принадлежал Е. Блейлер.
Схизис привносит в жизнь шизофреника неадекватность и беспомощность, от которых он может страдать. Вспоминается молодая женщина, у которой по причине ее расщепленности не складывались отношения с людьми. Пытаясь разобраться в своих конфликтах, она исписывала гору тетрадей, неустанно анализируя причины и следствия взаимонепонимания. Было грустно смотреть на ее титанический труд, так как многое по причине схизиса ею не осознавалось. В частности, она не видела самого простого: она очень хотела, чтобы к ней хорошо относились, но сама в отношениях с людьми была "колючей", неуместно категоричной, поспешно откровенной и не замечала, как "лезла со своим уставом в чужой монастырь". Интересно, что, когда ей объясняли это, она вроде бы все понимала, но в реальной житейской ситуации действовала мимо своего понимания. Примечательно то, что взаимоисключающую противоречивость в жизни других шизофренических людей она видела неплохо.
Наличие схизиса не означает, что в душе шизофренического человека нет противоречий, которые он замечает, понимает и по поводу которых в его душе происходит борьба. Но не эта осознанная противоречивость, а схизис делает его шизофреником. Что касается осознаваемой противоречивости, шизофреническому человеку основательно может помочь анализ и самоанализ.
Следует отметить, что многим шизофреническим людям свойственна локальная точность и понятливость: они могут быть талантливыми математиками, шахматистами, компьютерщиками, иметь "золотые" руки и т. д. При этом у этих "локально точных" людей в чем-то другом, гораздо более простом, совершенно не сходятся "концы с концами". Так, некоторые бизнесмены-шизофреники нелепо, по-детски проигрывают в делах и тут же совершают необыкновенно точный сложный ход, перекрывающий потери.
Шизофреническому человеку легче быть точным и последовательным в тех сферах деятельности, где имеются "маркеры" однозначности. Когда человек решает математическую задачу, отлаживает компьютерную программу, делает своими руками мебель или ремонтирует прибор, то ошибка, сбой явственно заявляют о себе. В то же время в простом разговоре на свободную тему, не содержащем "маркеров" однозначной определенности, шизофреническому человеку ничто не мешает "растекаться" мыслью и незаметно для себя противоречить самому же себе. Даже толкование несложных, но многозначных пословиц, в силу его интерпретативной свободы, способно легко выявить скрытую разноплановость мышления.
Схизис может быть выражен грубо патологически, вплоть до шизофазии (бессмысленного набора отдельных слов), а может быть едва намеченным, но все же отчетливо ощутимым. В больного шизофренией, как порой выражаются, трудно "логически пробиться", трудно вчувствоваться во многие его переживания, желания, поступки. Например, девушка все время ссорится с родителями, мечтает жить самостоятельно, но почему-то не переезжает в отдельную комнату в общежитии, хотя ей никто не мешает. Замечательно эту невозможность вчувствоваться в мотивы поведения больного шизофренией проиллюстрировал психиатр Груле. По его мысли, событие "A", с точки зрения здравого смысла, не служит причиной для события "B", а у больного шизофренией служит. Он поясняет это примером о том, как одна шизофреничка побила другую — старую, беспомощную, больную — "от радости жизни" /123, с. 30/.
Некоторые врачи, да и просто чувствительные в отношении расщепления люди, описывают характерное, интуитивное ощущение при общении с шизофреническим человеком. Психиатр Рюмке назвал это ощущение "чувством шизофрении" и предлагал использовать его в качестве диагностического критерия /124/. Это ощущение связано с нецельностью, разлаженностью, странностью-парадоксальностью, создающими особый "аромат" шизофрении. Также "чувство шизофрении", возможно, проистекает из странного впечатления, что шизофренический человек находится как бы в "параллельной собеседнику плоскости", не входя с ним в логически-смысловой резонанс. Другие составляющие этого "чувства" (аффект, экспрессия) будут обсуждаться ниже.
Шизофреническая парадоксальность отличается от шизоидной, которая несет в себе внутренние логические и эмоциональные закономерности и понятна в контексте аутистического мироощущения. Шизофренические парадоксы уходят корнями в абсурд, одновременно пустой и наполненный некоей "инопланетной" мыслью. Когда больной сообщает, что он "угол на угол умножит, в отражение уйдет", то остается до конца непонятным: является ли эта фраза абсолютно бессмысленной или в ней есть особый смысл.
Расщепленность наблюдается и в тех тяжелых случаях, когда шизофреническая личность "занавешивается" психотической симптоматикой (бред, галлюцинации, острый аффект и т. д.). В таких случаях схизис пронизывает эту психотическую симптоматику (примеры — дальше в тексте), что не наблюдается при психозах нешизофренической природы. Когда личность слегка "заволакивается" мягкими неврозоподобными и психопатоподобными расстройствами, то схизис звучит как в этих расстройствах, так и в отношении шизофренического человека к ним.
Отметим, что понятие расщепления (схизиса) носит не отвлеченно-теоретический характер, а отражает клинический феномен, непосредственно выявляемый в общении с шизофреническим человеком. Например, человек сообщает, что его переполняет радость жизни, при этом лицо его амимично, а глаза безучастные.
3. Разбор ключевых понятий.
Для понимания шизофрении необходимо разбираться не только в расщепленности, но и в таких феноменах, как личностный дефект, шизофренический процесс, а также в разнообразных, так называемых позитивных и негативных синдромах и особенностях шизофренического слабоумия.
Личностный дефект и слабоумие. Понятие дефекта подразумевает грубую, необратимую нехватку, недостаточность. В тяжелых случаях шизофрении человек по мере болезни многое теряет, наступает состояние глубокой душевной опустошенности. Пропадает интерес к миру, к окружающим, к самому себе. Эмоциональная жизнь оскудевает, и человек влачит "растительное" существование. Безразличие (апатия) и отсутствие волевых проявлений (абулия) образуют характерный для шизофрении апатико-абулический синдром, составляющий основное содержание шизофренического слабоумия. В тяжелых случаях возникает впечатление "смывания ядра личности", но, в отличие от грубоорганических заболеваний, при шизофрении не наступает мозговая смерть, децеребрация.
Конечное дефектное шизофреническое состояние напоминает "смерть с открытыми глазами", от него веет "могильным хладом равнодушия". Время от времени на этом фоне возникает нелепое возбуждение. Прежняя психопатологическая картина утрачивает структурность, распадается на полиморфные осколки. Дальнейшего развития болезни практически не происходит.
Может отмечаться шизофазия — разорванная, ни к кому не обращенная речь. Отсутствие смысловой связи при сохранении правильного грамматического построения фразы — главная характеристика шизофазии. Б. А. Воскресенский приводит следующие примеры подобных высказываний пациентов: "Опыты рабочего состояния главной мозговой клетки", "Мысли, трепещущие в экстазе военного опыта", "По азимуту истерзанная Земля уничтожена" /108, с. 32/. Обратите внимание, что это слабоумие несет в себе не элементарную слабость обобщения, как при олигофрении, а, как порой выражаются, содержит таинственно-инопланетную, вычурную для здравого смысла алогичность. В связи с этим вспоминается высказывание К. Ясперса о том, что органическое слабоумие есть "просто" разрушение человеческого естества, тогда как шизофреническое — безумное искажение его /7, с. 272/.
При тяжелом психическом дефекте содержательный контакт с действительностью практически отсутствует. При этом, как отмечал Ясперс: "Мы не обнаруживаем расстройств, затрагивающих память или другие предпосылки интеллекта, равно как и утраты знаний" /7, с. 272/. Интеллект таких больных сравнивают со "шкафом, полным книг, которыми никто не пользуется, или с музыкальным инструментом, закрытым на ключ и никогда не открываемым" /125, с. 34/.
В направлении этого слабоумного дефектного состояния развиваются многие варианты шизофрении, но большинство из них его не достигают. В случаях средней тяжести наблюдается уплощение эмоциональной жизни, приглушенность интересов, аутизация, нивелировка личностных свойств, нарастание вычурности и некритичности в мышлении и мотивах поведения больных. При благоприятном, мягком течении шизофрении говорить о дефекте не приходится — в таких случаях говорят лишь о дефицитарности.
Однако и по отношению к тяжелым случаям определение "дефект" не совсем корректно, потому что оно подразумевает полную необратимость. Известно, что иногда сильная стимуляция удивительным образом способна порождать соответствующую реакцию, которую от больного уже никто не ждал. Неоднократно психиатры были свидетелями того, как больные, считавшиеся безнадежно дефектными, становились живее, адекватнее, даже проявляли теплоту к близким. Происходило это обычно в случае тяжелой болезни или перед смертью, потому подобные состояния и назывались предсмертными ремиссиями. Возможно, в данных случаях организм пользовался до того неприкосновенным запасом своих ресурсов.
Шизофренический процесс. Слово процесс указывает на то, что шизофрения — не стационарное состояние, а имеет свою закономерную динамику. Имеется в виду аутохтонное (самопроизвольное), эндогенное (идущее изнутри) развитие заболевания, выражающееся в разрастании, усложнении, утяжелении психопатологической симптоматики и углублении дефекта личности. Быстрота и глубина разворачивания процесса характеризуются понятием прогредиентность. Прогредиентный (pro — вперед, gradior — шагать, лат.) — движущийся вперед, нарастающий.
Шизофренический процесс начинается в любом возрастном периоде. Но чаще всего дебютирует в подростково-юношеском возрасте. Шизофрения протекает: непрерывно, приступообразно или в форме шубов (ступенек, сдвигов — нем.).
Непрерывное течение бывает мягким, малопрогредиентным (вялотекущая шизофрения), умеренно прогредиентным, а также с выраженной прогредиентностью (злокачественная, ядерная шизофрения).
Приступообразное течение болезни обычно относительно благоприятно. Приступ отличается остротой, яркостью психотических проявлений, но заканчивается наступлением ремиссии высокого качества. Во время ремиссии не отмечается явной психопатологии, дефект личности минимален.
Форма шизофрении, протекающая шубами, определяется как шубообразная или приступообразно-прогредиентная. Шуб — по своим психопатологическим проявлениям похож на приступ, но ремиссия, наступающая после него, не отличается таким же высоким качеством, как после приступа. В периоде ремиссии может отмечаться не грубая, но явная психопатология, и после перенесенного шуба обычно возникает достаточно выраженный личностный дефект. Таким образом, шуб приводит к изменению, "сдвигу" психического состояния человека. Дефект личности, к которому приводит шубообразная шизофрения, обычно более заметен, чем дефект личности при приступообразной или непрерывной малопрогредиентной (вялотекущей) шизофрении, но он мягче, чем при непрерывной прогредиентной (злокачественной) шизофрении.
При непрерывной шизофрении, в отличие от приступообразной и шубообразной, имеются принципиально иные механизмы развития болезненного процесса. Во время приступа и в меньшей степени во время шуба отмечается острое "пламя" аффекта, онейроидное помрачение сознания, на фоне которых и во многом благодаря которым развертывается психотическая симптоматика. Когда аффект спадает и помрачение сознания уходит, то человек приходит в себя: при ясном сознании мыслительные процессы у него остаются относительно сохранными. Прогноз ухудшается, если приступы или шубы часто повторяются. При непрерывных прогредиентных формах течения грубая патология разворачивается на формально ясном фоне сознания, в таких случаях психотика мало зависит от яркого преходящего аффекта и помрачения сознания, поэтому она носит непрерывный характер и связана с грубой первичной патологией мышления.
Из этого различия вытекает важный практический принцип: когда мы видим психоз на фоне ярчайшего аффекта и помрачения сознания, то можем ожидать, что болезненное состояние прервется и человек, пусть с определенными потерями, но придет в себя. Если же психоз протекает на фоне относительно ясного сознания, то можно ожидать, что он так и будет непрерывно продолжаться без наступления полноценной ремиссии, и дефект по мере его течения будет нарастать. В вышеназванных правилах есть свои исключения и нюансы, но они — для узких специалистов.
Также при шизофреническом процессе наблюдается переслаивание "характера": какие-то характерные особенности человека исчезают, и на их место приходят совершенно новые, дотоле человеку несвойственные. Например, у спокойного, уверенного человека появляются "полосы" тревожных сомнений, эти полосы сгущаются, и постепенно он становится настолько тревожным, мелочным, обидчивым и педантичным, как если бы стал другим человеком.
Вследствие болезненного переслаивания "характера" ядро его становится мозаичным. Шизофренический человек в разное время может быть совершенно разным: с утра, предположим, он — "шизоид", днем — "истерик", вечером — "эпилептоид", и весь день наблюдает за собой как психастеник. Каким он будет завтра — он и сам, к своему ужасу и растерянности, не знает. Подобной личностной нестабильности у других характеров с мозаичным ядром (органики, эндокринные, больные с эпилептическим "характером") обычно не отмечается.
При шизофрении принято разделять симптоматику на продуктивную и негативную. Продуктивные или позитивные синдромы ("плюс"-расстройства по Jackson) включают в себя многообразные, принципиально обратимые расстройства. Болезнь создает психопатологические явления, которые как бы приплюсовываются к психическому состоянию здоровых людей. Термин "позитивные расстройства" совершенно не подразумевает, что речь идет о чем-то положительном, хорошем. При шизофрении могут возникать следующие синдромы: 1) астенические, 2) аффективные, 3) неврозоподобные, 4) паранойяльные, 5) синдромы, связанные с обманами восприятия, 6) галлюцинаторно-параноидные (синдром Кандинского-Клерамбо), 7) парафренные, 8) онейроидные, 9) кататонические, 10) конечные, полиморфные, относительно стабильные /126, с. 9/.
Отчасти приведенные синдромы представляют собой шкалу тяжести психических расстройств, от более легких к более тяжелым. Шизофрению иногда именуют "королевой психиатрии", но даже в ее "владениях" имеются не все психические расстройства. При шизофрении не возникают судорожные, амнестические, психоорганические синдромы, а также некоторые виды помрачения сознания (делирий, аменция, сумеречное помрачение сознания) /126, с. 10/. Если они появляются, то это вероятное свидетельство того, что к шизофрении присоединилось иное заболевание.
Негативные (дефицитарные) синдромы ("минус"-расстройства по Jackson) соответствуют выпадению тех или иных психических процессов, больные лишаются некоторых качеств, присущих здоровым людям. Они включают широкий круг частично обратимых или малообратимых стойких состояний — от падения энергетического потенциала до выраженного психического слабоумия.
4. Описание основных шизофренических синдромов.
Позитивные (продуктивные) расстройства
1. Астенический синдром — состояние повышенной физической и особенно психической утомляемости. Нередко это не утомляемость в собственном смысле слова, а чувство утомленности. Вспоминаю пациентку, которая жаловалась, что у нее нет сил приготовить на завтрак кофе и бутерброд. Это делали для нее муж и дети. При этом три раза в неделю она ходила на занятия большим теннисом, где приходилось три часа бегать по корту. Также она мучилась бессонницей в течение полугода. Однако внешне не выглядела изможденной, не страдала сонливостью днем.
Нередко в астено-депрессивных состояниях больные шизофренией сообщают, что не спали в течение двух-трех недель. Опять же чаще речь идет о потере чувства сна. Больные понемногу спят (об том говорят их родственники), но ощущения сна нет.
Психическая истощаемость достигает уровня интеллектуальной несостоятельности: больные жалуются, что не понимают ничего из того, что читают. И в этих случаях речь нередко идет об ощущении истощенности, умственной несостоятельности. Приходя на экзамен, шизофренические студенты, уверенные в том, что они ничего не знают, хорошо сдают экзамен. Таким образом, читая книги, они усваивали их содержание, но чувства этого усвоения не возникало. Некоторые психиатры называют такое состояние псевдоастенией, так как массивные астенические жалобы не всегда подтверждаются объективной проверкой. Иногда возникает смешная ситуация: больной, жалующийся на страшную вымотанность, может часами говорить об этом на приеме у психиатра, у которого уже не хватает сил продолжать слушать о том, как больной устал.
2. Синдромы аффективных расстройств. При шизофрении типична апатическая депрессия. Больной жалуется на апатию, безразличие, отсутствие желаний, и это тусклое, вялое состояние (в отличие от истинной апатии, когда все действительно все равно) больному крайне тягостно. Ему хочется хотеть.
Анестетическая депрессия характеризуется тем, что человек не может ощутить каких-либо чувств. Больные говорят, что утратили чувства к близким, им недоступны печаль и радость. Само же это бесчувствие крайне болезненно. Вспоминаю пациента, который лил себе кипяток из чайника на руки, надеясь хоть так вызвать в себе живые ощущения. Другой больной с завистью сообщал, что его знакомый потерял любимую работу и теперь горько переживает. Больной предпочел бы переживания знакомого собственному бесчувствию.
Порой пациенты сообщают, что, с одной стороны, внутри них сильная напряженность, а с другой стороны, полная апатия. Казалось бы, первое со вторым несовместимо. Некоторые из таких пациентов поясняют, что напряжены своей апатичностью. Часами лежа на кровати, повернувшись лицом к стене, они испытывают не расслабление, а своеобразную "натянутость" от своей апатии.
Больной МДП в гипомании весело и энергично радуется жизни. В этом состоянии больной МДП к врачу не обращается. Больные шизофренией часто недовольны своей гипоманией и идут лечиться к психотерапевту. В их гипоманиакальном состоянии кроется какая-то неприятная им самим суетливость, усталость, моменты дисфории. Если человек в гипомании говорит, что у него "пустая" голова, так как в нее не приходят мысли, хотя ему очень хочется думать, то звучит это по-шизофренически. Нередко при шизофрении отмечается суетливая возбужденность без настоящей веселости и ощущения полноты жизни.
3. Неврозоподобные синдромы обычно проявляются следующими синдромами: истероподобным; синдромом навязчивостей; деперсонализационными и ипохондрическими расстройствами. Они называются неврозоподобными, потому что напоминают клинические проявления при неврозах.
При истероподобных ("трясучка", икота, ком в горле, слепота, глухота, онемения, параличи, истерические припадки и т. д.) расстройствах постепенно утрачивается выразительная яркость симптоматики. Она становится блеклой и стереотипной. Истероподобные проявления теряют связь со стрессовой ситуацией и начинают появляться сами по себе. Иногда больной дает истерический припадок на сущий пустяк, а стресс переносит стоически. Демонстративное эгоцентрическое поведение при шизофрении, усиливаясь некритичностью, бывает гротескным, нелепо неадекватным, рассчитанным не на того зрителя, которому демонстрируется. Порой демонстративно ведущие себя шизофреники в душе хотят не "дешевого" внимания, а человеческой теплоты, близости, но не чувствуют, что их крикливо-броское поведение отталкивает от них людей.
Существует известное выражение: "Там, где слишком много истерии, — думай о шизофрении". Невольно вспоминается анекдот, рассказанный Вирджинией Сатир на одном из своих семинаров. "Филармонический оркестр дает концерт. Через полчаса после начала концерта некто, сидящий в первом ряду, встает и кричит: "Есть здесь врач? Есть здесь врач?". Дирижера охватывает тревога, его оркестранты сбиваются с такта. Человек продолжает кричать: "Есть в зале врач?" В одном из последних рядов поднимается мужчина: "Да, я врач, а что случилось?" Человек из первого ряда кричит в ответ: "Замечательный концерт, не правда ли, коллега?" /127, с. 76/.
Синдром навязчивостей. Возьмем как пример клаустрофобию, при которой человек боится замкнутых пространств, а еще точнее — таких ситуаций, из которых трудно по первому желанию выбраться. В таких случаях у невротиков возникает страх того, что если в подобных условиях им станет плохо, то они не смогут получить медицинскую помощь. Невротику обычно страшнее всего в самолете, в глухом лесу, легче в метро, еще легче в автобусе, такси и совсем не страшно рядом с больницей. Логика такова: страшнее там, где вероятность быстрой помощи наименьшая.
Подобная невротическая логика при шизофрении нарушается. Шизофреник боится многих ситуаций, в которых может оказаться беспомощным, и вдруг, без всякого страха, в одиночку уплывает на лодке далеко от берега, чтобы порыбачить. Постепенно страх может "оторваться" от первоначальных причин и возникать непредсказуемо в форме свободно плавающей, не зафиксированной какими-то конкретными ситуациями тревоги (free floating anxiety).
При ананказмах со временем шизофреник в отличие от невротика или психопата начинает выполнять свои навязчивости механически, без напряженного аффекта, "капитулирует" перед ними. Уходит компонент борьбы, и больной перестает противостоять своим навязчивостям. Если процесс прогрессирует, то навязчивость трансформируется в психический автоматизм и становится частью бреда.
Другое отличие шизофренических ананказмов — в расщепленном отношении больного к ним. С одной стороны, он уверенно говорит, что его ананказм абсолютная чепуха, но, с другой стороны, просит, чтобы ему доказали, что нет ничего реально страшного в его навязчивостях, жадно слушает эти доказательства, и они ему помогают (как если бы это были не навязчивости, а тревожные сомнения). При истинных ананказмах у невротиков и психопатов никогда не возникает серьезной потребности в подобных доказательствах.
С. И. Консторум с соавторами писал о том, что если навязчивость "явно уходит своими корнями в своеобразные соматические сенсации" (необычные, неожиданные телесные ощущения.- П. В.), то это придает навязчивости шизофреническую "окраску" /128, с. 84/. М. Е. Бурно приводит следующие примеры соматических сенсаций: "страх стекла — будто обсыпан осколками; неприятное навязчивое чувство — будто сыпятся брови". Он также описывает наблюдение интересной соматизированной навязчивости у пациентки Л. — "во время кормления ребенка грудью она испытывает тягостное, навязчивое представление-ощущение, будто это не ребенок, а ее бабушка сосет-жует ее грудь ("бабушка всегда так неприятно жует губами")" /129, с. 586/.
Шизофрении свойственны навязчивые представления, так называемые "картинки". Например, молодой мужчина навязчиво представляет, что в каждом его зубе находится портрет драматурга Островского. Лишь тогда, когда удается справиться с этой навязчивой процедурой, он может спокойно заниматься важными делами. Невольно приходит на память картина С. Дали "Шесть явлений Ленина на пианино" 1931-1933 гг., в которой изображен мужчина, рассматривающий расставленные на пианино своеобразные изображения Ленина, возможно, являющиеся результатом фантазии смотрящего. Особенностью навязчивых шизофренических "картинок" является их полная искусственность, отсутствие связи с реальной жизнью.
Синдром деперсонализации. В отличие от мягкой деперсонализации психастеников деперсонализация больных шизофренией нередко носит тяжелый характер. У психастеника деперсонализация четко связана, как защитная реакция, с трудными для него ситуациями. Она неотделима от психастенической тревоги и блеклой чувственности. При шизофрении деперсонализация может "отрываться" от провоцирующих обстоятельств и не иметь прямой связи с тревогой, блеклой чувственностью. Деперсонализация становится как бы самостоятельным феноменом.
Она может приобретать характер эмоциональной дезориентации или обезличивания. Человек теряет способность по-своему, личностно переживать мир. Разумом он прекрасно понимает, что для него дорого, а что — нет. Например, он знает, что его любимый писатель — Л. Толстой, а И. Тургенев ему не близок. Но вот начиная перечитывать книги этих писателей, он не ощущает отчетливо их значимую личностную разницу для себя. Способность воспринимать мир у него сохраняется; "поломка" происходит на глубинном уровне (уровне самосознания) — теряется ощущение личностной значимости того или иного явления. В таком состоянии больной шизофренией не чувствует, какой он на самом деле, но разумом это понимает. Оказывается, что одного разумного знания — кто "я" есть — недостаточно: когда это знание не проживается чувствами, оно не дает человеку ощущения подлинности существования. Теряется смысл жизни, и возникают суицидальные тенденции.
У некоторых больных постоянно меняется эмоционально-личностная оценка одних и тех же явлений, и они говорят, что в них как будто бы сосуществуют разные "я". Одна пациентка говорила о себе: "Иногда мне кажется, что мое место в науке; иногда — в практической деятельности; иногда — в монашеской жизни; иногда — в радостях секса; и всегда я не знаю, что мне покажется завтра. Что личностно мое и что не мое — как трудно это ощутить, а ведь у других и вопроса такого не возникает".
Деперсонализация побуждает человека к мучительно обостренной рефлексии на тему: кто же я на самом деле. Из этого рождается глубинная тяга к творчеству, чтобы в нем, как в зеркале, наконец увидеть и узнать себя.
Ипохондрический синдром — состояние, при котором внимание к своему здоровью становится утрированной озабоченностью. Ипохондрия может "строиться" на сомнениях, навязчивостях, сверхценных идеях, бреде, а также на основе неприятных соматических ощущений, наиболее выразительными из которых являются сенестопатии.
Сенестопатия - крайне тягостное, мучительное ощущение. Обращает на себя внимание необычность, вычурность этих ощущений. У больных возникает затруднение в точном их описании, поскольку они не похожи на все прежние телесные ощущения. Например, пациент жалуется, что у него "как будто бы мозг режут лезвием на тонкие части, и где-то в глубине мозга лопаются пузырьки". Другой сообщает, что "мышца сердца как будто бы стала дряблой, размягченной, и порой возникает ощущение, что кровь течет по сосудам в обратном направлении".
Важными в этих жалобах является оговорка "как будто бы", то есть больной понимает, что речь идет об ощущении, а не о реальных изменениях в организме. Если эта оговорка уходит, и больной говорит, что у него в глубине мозга действительно лопаются пузырьки, то речь уже идет о телесной галлюцинации. Рассказывая о сенестопатиях, пациенты ограничиваются лишь констатацией этих ощущений, не давая им бредовых интерпретаций. Сенестопатии отличаются стойкостью и не соответствуют по своим проявлениям конкретным анатомическим закономерностям. Так, больной говорит, что "щекотка в области сердца холодными нитями связана с горячими зонами в области лба и живота" (он понимает, что это ему кажется). Таким образом, иногда сенестопатические ощущения образуют необычные констелляции. При исследовании места локализации сенестопатии врачи не находят какой-либо серьезной патологии. Сенестопатии часто являются элементом безбредовой ипохондрической шизофрении.
Опишем один из типичных вариантов ипохондрической шизофрении. Начало бывает внезапным. Больной испытывает неописуемый катастрофальный страх. Возникает ощущение приближающейся смерти. Некоторые описывают это состояние, как отделение души от тела, "сейчас душа отделится и исчезнет". Возникающая паника сопровождается бурными вегетативными расстройствами: сердце колотится гулко, "как барабан", возникает дрожь, подъем температуры, артериального давления. Происходящее так потрясает больного, что он долгие годы помнит точную дату и время возникновения этого состояния. Если эти приступы повторяются, то, в отличие от диэнцефальных пароксизмов при органических заболеваниях мозга и эпилепсии, они не несут в себе строго последовательного стереотипа протекания. Постепенно приступы теряют свою интенсивность и "растекаются" в непреходящую тревогу со страхом повторения приступа и различные вегетативные, болевые и сенестопатические ощущения. В таком виде болезнь приобретает хронический характер. Больные ипохондрически фиксированы на состоянии своего здоровья, хотя врачи им объясняют, что никакой смертельной опасности нет. Нередко первый приступ провоцируется алкогольной интоксикацией. Ошеломленные своей беспомощностью перед жутким страхом больные напрочь отказываются от алкоголя ("чтобы не повторилось"). Невропатологи называют такие состояния паническими атаками или диэнцефальным синдромом. О шизофрении в подобных случаях можно говорить, если сквозь ипохондрическую симптоматику начинают "просвечивать" дефицитарные изменения личности, характерные нарушения мышления, появляется и нарастает схизис. Данные состояния успешнее всего поддаются комплексу медикаментозной и интенсивной психотерапевтической помощи. Успешность гипнотерапии убедительно доказана работами психотерапевта И. В. Салынцева /130/.
В момент катастрофального страха больной переживает онтологическую незащищенность, подробно описанную Р. Леингом /131/. При этой форме незащищенности человек страдает не от реальной угрозы, а ощущает глубинную "непрочность" своего личностного бытия. Если персонажи Шекспира мучаются от реальных жизненных конфликтов, то персонажи Кафки гораздо чаще от онтологической незащищенности.
4. Паранойяльный синдром. Паранойяльный (с др.-греч. para nous — рассудок вне себя) бред, как и любой другой, — идеи, суждения, не соответствующие действительности, ошибочно обосновываемые, овладевающие сознанием больного и не корригируемые при разубеждении. В отличие от сверхценных идей (которые тоже бывают при шизофрении) бред характеризуется логически непонятной убежденностью. В него невозможно "вчувствоваться" (Ясперс), то есть проникнуться его содержанием и понять его реалистическую правомерность.
Паранойяльный бред протекает при формально ясном сознании, не вытекает из аффективных расстройств и обманов восприятия. Он является патологическим интерпретативным творчеством больного, носит разработанный, систематизированный характер. Распознавание его затруднено тем, что он лишен явных нелепостей, вроде бы отталкивается от объективной ситуации, нередко возникает желание поверить больному. Но при более тщательном вникании в картину бреда начинаешь понимать нелогичность убежденности больного, несмотря на кажущееся правдоподобие. Если же знакомишься с объективными сведениями о больном и ситуации (не полагаясь на его толкование), то бредовой характер его убежденности становится очевидным. Приведу пример.
Девушка соблюдает диету, похудела на 20 килограммов, объясняя необходимость этого тем, что у нее толстая кость и поэтому ей надо худеть — иначе не будешь выглядеть стройной и красивой. Действительно, в кости она чуть-чуть широковата. Молодые психиатры, слушая ее рассказ, проникаются ее толкованием и не видят в этом патологии. Затем следует рассказ мамы о том, что дочку уже дважды приходилось класть в психиатрическую больницу, чтобы она не умерла от истощения. Из-за диеты она мучается сильнейшими головными болями, но твердо намерена соблюдать ее дальше. Разговор с девушкой продолжается, и выясняется, что она ни о чем не жалеет, что госпитализации воспринимает исключительно как насилие над личностью, как часть своей трудной судьбы. При этом все отчетливей становится то, что у нее нет острого переживания по поводу своей привлекательности в глазах окружающих, как и нет ужаса перед тем, что ее не полюбят из-за полноты. Одета она крайне небрежно и совершенно не оценивает, что ее сегодняшняя худоба носит уродливо-отталкивающий характер.
Все отчетливее выясняется главное: убежденность девушки в том, что у нее широкая кость, а следовательно, любой ценой нужно очень сильно худеть. Эта убежденность находится в центре ее сознания, а мысли о привлекательности для окружающих — на заднем, малозначимом плане. Поэтому, говоря с врачами, она не все им рассказала и скрыла свое намерение продолжать худеть — боялась, что помешают осуществить ее намерение. Критика к своему поведению у нее полностью отсутствует: она не понимает, что широковатая кость не повод для фанатичного "замаривания" себя, лишения себя возможности жить сколько-нибудь полноценной жизнью. Ее диагноз — дисморфомания, то есть бредовая убежденность в уродливости формы своего тела.
О паранойяльности свидетельствует въедливая обстоятельность больного при переходе к разговору о его бредовых переживаниях. При этом у больного шизофренией в структуре личности могут отсутствовать эпилептоидные и паранойяльные черты характера. Вне бреда он может проявлять мягкость, робость, уступчивость, детскую беспомощность, но при отстаивании бреда твердо придерживается своих позиций. Со временем бредовая система усложняется, и все отчетливей проступают другие психические нарушения: колебания настроения, неврозоподобные проявления, усиливается личностный дефект. Иногда в рамках паранойяльного синдрома встречаются иллюзии и галлюцинации. Однако они своим содержанием тесно связаны с бредовой фабулой, как бы возникая для подтверждения последней. Появление иллюзий и галлюцинаций, не имеющих отношения к бредовому сюжету, свидетельствует, по мнению М. И. Рыбальского, о переходе болезни на параноидную стадию /132, с. 274/.
По механизму возникновения и развития бред имеет мало сходства с совершением логических ошибок здоровыми людьми. Здоровые люди стараются избегать ошибок, в то время как у больных есть своеобразная "воля к бреду". Люди с высоким интеллектом совершают логические ошибки реже, чем люди с низким. Однако высокое развитие интеллекта не предохраняет от бредообразования, в таких случаях бред имеет просто более сложный характер. М. И. Рыбальский полагает, что "можно найти много общего между нормальным творческим актом и бредовым (патологическим) творчеством" /132, с. 67/. Действительно, в обоих случаях имеет место неопределенная таинственность, побуждающая к творческому поиску, который разрешается медленной кристаллизацией гипотезы или мгновенным интуитивным озарением.
Тема бреда бывает разной — от идей ревности, недоброжелательного отношения, до идей реформаторства и величия. Для диагноза совсем не важно, прав ли больной в том, что жена ему изменяет: важно, на каких основаниях он пришел к этому выводу. Поколебать больного в его убежденности невозможно, так как она носит первичный характер. Не по тем или иным причинам он отстаивает убежденность, а, наоборот, ради этой убежденности выискивает те или иные причины. Логика бессильна потому, что он помимо рациональных оснований интуитивно ощущает свою правоту. Этой первичной интуитивной, непоколебимой убежденностью бред отличается от ошибок здорового человека. Приведу известную иллюстрацию этой убежденности.
Пациент уверен, что он уже мертв. Все попытки врача переубедить его заканчиваются неудачей. И это несмотря на то, что врач ссылается на температуру тела пациента, на его дыхание и т. д. Наконец, он обращается к пациенту: "Скажите, пожалуйста, течет ли в трупах кровь?". Пациент: "Конечно, нет". Врач берет заранее приготовленную иглу и наносит ею укол в руку пациента. Появляется кровь. Врач: "Ну, что вы теперь скажете?" Пациент: "Я ошибался. В трупах течет кровь" /127, с. 33/.
5. Синдромы, связанные с обманами восприятия: иллюзии, галлюцинации, псевдогаллюцинации, психические галлюцинации.
Иллюзия - это ложное восприятие, возникающее вместо точного восприятия реального объекта. Она возникает, как правило, на фоне измененного аффекта. Человек, находящийся в тревоге, заходит домой и в полутьме прихожей видит фигуру "преследователя", которая оказывается плащом, висящим на вешалке.
Галлюцинация - ложное "восприятие", в отличие от иллюзий, возникающее без реального объекта. Если при иллюзии человек видит не то, что есть на самом деле, то при галлюцинации он видит то, чего совсем не существует в реальности, то есть это полностью мнимое восприятие. При этом истинная галлюцинация имеет свойства реальных предметов, за которые больной ее и принимает. Она локализована в реальном пространстве среди предметов окружающего мира. Это может быть зрительный образ, звук, голос, ощущение прикосновения к телу и т. д. При шизофрении отмечаются любые галлюцинации, но характерными считаются слуховые. Особое значение имеют галлюцинации императивного и осуждающего содержания. Под их воздействием больные могут совершать акты агрессии и аутоагрессии. О галлюцинациях можно судить по объективным признакам галлюцинаторного поведения: больной к чему-то прислушивается, приглядывается, говорит сам с собой и т. д.
Псевдогаллюцинации - не есть какие-то "легкие" галлюцинации, а совершенно особый феномен, свидетельствующий о более глубоком поражении психики, чем иллюзии и галлюцинации. Чтобы понять их природу, вспомним о том, что мы как воспринимаем объекты, так и представляем их в своем воображении. Псевдогаллюцинации в отличие от истинных галлюцинаций переживаются не в объективном, воспринимаемом пространстве, а в воображаемом, представляемом. В этом смысле они субъективны, но, в отличие от обычных образов воображения и фантазии, они обычно возникают сразу во всех деталях, совершенно непроизвольно, насильственно, как будто они кем-то создаются в воображении человека. Больные говорят о "сделанности" псевдогаллюцинаций и понимают, что псевдогаллюцинации не являются частью объективного мира. Псевдогаллюцинации воспринимаются не органами чувств, а внутренним "оком души". Как невозможно "убежать" от собственной души, так невозможно спрятаться от того, что ею непосредственно воспринимается.
Больной закрывает глаза, уши, но псевдогаллюцинаторный образ не исчезает. Этот образ может быть локализован там, где его не могли бы воспринять органы чувств: "голос", который слышится на другой окраине города, "видение", которое продолжает представляться, даже если повернешься к нему спиной, спрячешься за стену. Больные высказывают предположение, что если им выколоть глаза, то "видения" будут оставаться прежними. При истинных галлюцинациях больные не приходят к подобным предположениям, так как для них "видения" являются подлинной частью объективной реальности, которую без органов чувств воспринимать невозможно.
В. X. Кандинский предложил название "псевдогаллюцинации" именно потому, что они не носят характера объективной реальности (в отличие от истинных галлюцинаций). Он писал: "Псевдогаллюцинация настолько же далеко от галлюцинации, насколько вообще представление воспоминаний или фантазий далеко от непосредственного восприятия" /133, с. 121-122/. В. X. Кандинский сам был болен, страдал псевдогаллюцинациями и потому, как никто другой, смог выразительно их описать. С 1885 года термин "псевдогаллюцинация" понимается психиатрами всего мира в согласии с воззрениями В. X. Кандинского.
Псевдогаллюцинаторные образы могут быть чувственно живыми, яркими, а могут быть и достаточно блеклыми. У здоровых людей псевдогаллюцинации не встречаются, когда они впервые возникают у больного, то воспринимаются им как нечто абсолютно новое. Как правило, они отличаются стойкостью, непрерывностью, самопроизвольностью возникновения и исчезновения.
Остановимся на природе чувства "сделанности", которое неизвестно душевно здоровому человеку. Во-первых, оно объясняется тем, что псевдогаллюцинация возникает у больного непроизвольно-насильственно. Во-вторых, не тратится энергия на поддержание псевдогаллюцинаторного образа, в то время как при восприятии реальных объектов и даже при истинных галлюцинациях человек расходует психическую энергию на то, чтобы вглядываться, разглядывать объект. В-третьих, псевдогаллюцинаторный образ часто бывает детальным, но в отличие от деятельности воображения эти детали не постепенно рисуются, а даются сразу и окончательно, как если бы человеку показали фотографию или картинку. Таким образом, ощущая, что образ создается не им самим, больной "психологически понятно" полагает, что кто-то этот образ создает для него. Начиная объяснять себе, кто и как это делает, больной неизбежно приходит к бреду воздействия.
Обычно психиатры выявляют псевдогаллюцинации с помощью вопросов: "Не показывают ли вам особые внутренние картинки, не создают ли для вас внутренние "голоса"?". В тех редких случаях, когда псевдогаллюцинации не сопровождаются чувством "сделанности" и бредом, их выявление основывается на тех признаках, которые описаны выше.
Психические галлюцинации описаны Г. Байарже (1842 г.). По клиническим проявлениям этот феномен родствен псевдогаллюцинациям. Оба этих феномена на высочайшем научном уровне исследованы московским психиатром М. И. Рыбальским (1983 г.). Их различие состоит в том, что при переживании психических галлюцинаций отсутствует какой-либо чувственный характер галлюцинаторного образа. Также при психических галлюцинациях всегда отмечается чувство "сделанности" и постороннего влияния.
Рассмотрим, что же переживают больные: "...они слышат мысль без посредства звука, слышат "тайный внутренний голос", не имеющий ничего общего с голосами, воспринимаемыми при посредстве уха, они ведут со своими невидимыми собеседниками интимные разговоры, в которых чувство слуха положительно не играет никакой роли. Больные говорят, что они одарены шестым чувством, что они могут воспринимать чужие мысли без посредства слов, что они могут иметь духовное общение со своими невидимыми собеседниками, причем понимают последних посредством интуиции. В. X. Кандинский приводит вывод Г. Байарже о том, что нельзя говорить о "голосах", если явление совершенно чуждо чувств слуха и происходит в глубинах души" /134, с. 84/. Интересно, что это явление имеет свой аналог в способах общения людей в "потусторонней" жизни, как о нем рассказывают люди, перенесшие клиническую смерть.. П. Калиновский в известной книге "Переход" описывает, что общение происходит не через органы чувств, а на интуитивном уровне и без слов /135, с. 67-68/.
М. И. Рыбальский приводит пример из практики. "Больная говорит: "Как будто кто-то заставляет думать мои мозги. Сначала появляется тихая мысль, а затем она начинает звучать каким-то отзвуком. Наверно, другим это не слышно, а слышно только мне, иначе я слышала бы ушами. Устраивают все это, вероятно, черти"" /134, с. 276/. В этом примере мы видим, что сенсорный (чувственный) компонент представлен лишь "отзвуком", то есть в какой-то степени еще имеется.
Больные с истинными галлюцинациями уверены в реальности своих образов и полагают, что другие их видят, слышат и т. д. При псевдогаллюцинациях и психических галлюцинациях больные, как правило, считают, что их переживание и образы адресованы только им. Вопросом, выявляющим у больного психические галлюцинации, может быть следующий: "Не бывает ли у вас "вложенных, чужих" мыслей, "фраз, слов", смысл которых вам ясен, но которые лишены звучания ?".
6. Галлюцинаторно-параноидный синдром (синдром Кандинского-Клерамбо). Параноидный бред. В отличие от паранойяльного бреда, в который хочется верить, в котором порой нужно объективно разбираться, параноидный бред выдает себя нелепостью, явной не только психиатрам, но и любому трезвомыслящему человеку. Желания проверять такой бред не возникает, так как в него не веришь по принципу, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Пример: больной рассказывает, что в соседней квартире живут сотрудники ФСБ, которые через его половые органы высасывают у него энергию. Один из них, с усами, посылает ему с помощью лазера прямо в центр мозга свои отвратительные мысли и показывает смешные картинки. Больной устал, поменял квартиру, но сотрудники ФСБ, изменив внешность, переехали вслед за ним. Больной собирается за преследование подать на них в суд.
В структуру параноидного бредового синдрома могут входить псевдогаллюцинации, психические галлюцинации, разнообразные проявления психического автоматизма. Бредовые идеи интимно связаны с этими психопатологическими феноменами и часто носят характер идей преследования, воздействия. В тех случаях, когда указанные феномены ярко выражены, говорят о галлюцинаторно-параноидном синдроме.
Итак, галлюцинаторно-параноидный (Кандинского-Клерамбо) синдром — состояние, в котором бред преследования и воздействия сочетается с явлениями психического автоматизма и псевдогаллюцинациями.
Психические автоматизмы - явление, при котором больной ощущает собственные психические процессы (мыслительные, сенсорные, моторные) как не принадлежащие ему самому, часто как навязанные посторонним воздействием извне. Различают следующие три варианта автоматизмов.
Идеаторные (мыслительные, ассоциативные) автоматизмы. Первые проявления обычно заключаются в безостановочном течении мысли. Мысли начинают "издавать шелест" в голове, а затем громко и отчетливо звучать. У больного возникает ощущение, что мысли становятся известны окружающим и что окружающие повторяют их вслух. Затем его мысли отнимаются, а взамен их возникают чужие, сфабрикованные посторонними лицами. Преследователи заставляют больного вопреки его желанию вспоминать те или иные события его жизни, видеть те или иные сновидения. Настроение больного, чувства симпатии и антипатии, даже половое влечение направляются воздействиями извне и воспринимаются больным как "сделанные".
Сенестопатические (сенсорные) автоматизмы - разнообразные ощущения, часто носящие характер сенестопатий. Возникают в самых разных частях тела и также ощущаются как результат воздействия посторонней силы.
Кинестетические (моторные) автоматизмы. Больные ощущают, что их действиями руководят, двигают их руками, ногами или, наоборот, насильно вызывают неподвижность. Порой они утверждают, что преследователи приводят в движение их язык, чтобы заставить их произнести те или иные фразы.
Псевдогаллюцинации и психические галлюцинации (часто их относят к идеаторным автоматизмам) уже объяснены выше и являются компонентами описываемого синдрома.
В случае выраженности синдрома Кандинского-Клерамбо у больного возникает ощущение, что "преследователи" полностью овладели его душевной жизнью, превратили его в марионетку. Бред воздействия бывает разнообразен по содержанию: от гипноза и колдовства до управления с помощью самых современных технических средств. Одним из вопросов, выявляющих данный синдром, является: "Есть ли у вас ощущение, что вашими чувствами, мыслями, ощущениями, движениями руководит кто-то извне?" Художественно ярко овладение душевной жизнью человека показано в полуфантастическом рассказе Мопассана "Орля".
7. Парафренный синдром складывается из парафренного бреда и самой разнообразной психопатологической симптоматики (обманы чувств, психические автоматизмы, аффективные расстройства). Парафренный бред — это фантастический бред величия (реже — самоуничижения), сюжет которого носит сказочный, грандиозный характер. Больные считают себя необыкновенными существами, от которых зависят судьбы мира, жизнь их бесконечна, они общаются с богами, инопланетянами. Нередко им кажется, что мир вокруг них делится на два лагеря — врагов и доброжелателей. Все события Вселенной связаны с ними. Степень сказочности и масштабности может быть разной.
Порой при шизофрении развитие бреда идет медленно от паранойяльного через параноидный к парафренному. В таких хронических случаях на парафренной стадии у больного уже присутствует грубый шизофренический дефект и исчезает стройность бредовой системы.
Парафренный синдром может развиваться и быстро, что свидетельствует о крайней остроте состояния, выраженном аффекте и, как правило, наблюдается при приступообразной шизофрении. Кроме первичного, интерпретативного (бреда толкования), бред может носить чувственный или образный характер, когда он держится не на интеллектуальных объяснениях, а на выраженном аффекте и тревоге и связанных с ними обманах восприятия. Как правило, это отмечается при приступах и шубах. В таких острых состояниях больной растерян, ему кажется, что вокруг него происходит какая-то инсценировка, знакомые превращаются в незнакомых и наоборот. Как отмечает Б. А. Воскресенский: "Чем интенсивнее аффект, чем меньше систематизация (толкования, объяснения всего "происходящего" больным), тем лучше прогноз данного острого состояния, тем скорее окончится приступ, и тем меньше будут остаточные психические изменения... При подозрении на острое бредовое состояние допустимо прямо спросить больного: "Что происходит с вами и вокруг?", "Нет ли преследования, слежки?", "Не разыгрывается ли вокруг какой-то как бы специальный сценарий?", "Нет ли среди окружающих лиц, похожих на кого-либо или прямо-таки знакомых?", "Не слышатся ли голоса?" /108, с. 26/.
Следует отметить, что есть особая категория больных, которую Э. Крепелин (1923) выделил в отдельную группу и называл ее парафренией. Внутренний остов душевной жизни, по выражению Крепелина, в подобных случаях менее задет. Е. Блейлер включал большинство таких больных в разряд благоприятно текущей шизофрении. При этом заболевании имеется прочная бредовая система фантастического характера, больной сохраняет психическую живость и рассудительность. Распада личности не отмечается. Болезнь обычно возникает в 30-40 лет и течет непрерывно-медленно. Нередко к идеям преследования присоединяется бред величия. В связи с последним отмечается своеобразный душевный подъем, вдохновение, и больной ценит свой психоз. Он живет как бы в двух планах, болезненном и здоровом, и способен скрывать от окружающих свои бредовые переживания (диссимуляция). Однако порой он запутывается в своих переживаниях, и диссимуляция срывается. Приведу пример парафрении. Женщина-парикмахер убеждена, что где-то на другой звезде живет ее возлюбленный. Она ощущает эту любовь и не может в ней сомневаться. Возлюбленный посылает ей мысли и чувства и читает ее собственные. Она не рассказывает людям об этой самой красивой части своей жизни, так как замечает насмешку над собой. Но вот однажды доверяется одной женщине, и та без признаков скепсиса выслушивает ее, понимая, насколько сказочно-волшебны и праздничны эти переживания. Во всем остальном парикмахер ведет и чувствует себя, как другие люди. Эта неземная любовь помогает ей лучше справляться не только с работой, но и со всеми жизненными трудностями. Если "убить" эту любовь нейролептиками, то она все равно от нее не отречется, а уровень ее социальной адаптации лишь снизится. Благодаря своим сказочно-прекрасным переживаниям она и прически делает с большим вдохновением.
8. Онейроидный синдром. Об этом типе помрачения сознания рассказано в главе "Эпилептические психозы". На его фоне часто развивается вышеописанное острое парафренное состояние, также могут отмечаться кататонические проявления.
9. Кататонический синдром. Преобладают нарушения в двигательной сфере: возбуждение или заторможенность. Порой отмечаются смешанные состояния, когда возбуждение сменяется ступором и наоборот.
Ступор проявляется различными вариантами. Впечатляюще выглядит вариант с явлениями "восковой" гибкости (каталепсия). Больному можно придать любую позу, и он будет длительно ее сохранять. До появления нейролептиков в психиатрических отделениях часто можно было увидеть застывшие в причудливых формах "восковые" фигуры больных. Больной, не испытывая усталости, часами стоял в самой замысловатой позе. По временам он "оживал", ходил в столовую пообедать, а потом снова застывал. Также он мог неожиданно побежать, с размаху удариться о стену или наброситься на кого-то с кулаками.
При ступоре с негативизмом больной противодействует любой попытке изменить его позу, при этом возникает резкое напряжение мышц. Особенно сильное мышечное напряжение наблюдается при ступоре с оцепенением: больной пребывает в неизменной позе, нередко в так называемой внутриутробной, эмбриональной. В таких случаях больного кормят насильственно через зонд, вставленный в нос.
Возбуждение тоже проявляется различными вариантами. При экстатическом возбуждении на лице появляется выражение восторга, мистической проникновенности. Больные поют, декламируют стихи, их речь витиевата. При импульсивном возбуждении больные непредсказуемы в своих неожиданных поступках и способны впадать в неистовую ярость. Гебефреническое возбуждение характеризуется дурашливостью, нелепыми выходками, гримасничаньями, бессмысленным хохотом. Больные кривляются, неуместно шутят. В своем апогее возбуждение достигает хаотической нецеленаправленной агрессии. Больной безмолвно, как машина, наносит себе и окружающим тяжелые повреждения.
При кататонии отмечаются такие симптомы, как совершение стереотипных движений, повторение слов, сказанных окружающими (эхолалия). Больной может произносить одну и ту же фразу или упорно отказываться говорить (мутизм). У одних наблюдается пассивная подчиняемость, у других — бессмысленный негативизм. Когда больному врач подает для приветствия руку, он отдергивает свою, но, увидев, что врач руку убирает, он тут же протягивает свою снова. Это "взаимодействие" может продолжаться неопределенно долго.
Э. Крепелин полагал, что и ступор, и возбуждение являются результатом глубинного расстройства воли. Кататонические проявления совершаются сами по себе, а не в результате целенаправленного решения больного ("мнимоволие"). Больной не способен слаженно управлять не только своими движениями, но и мыслями. Нередко в этом состоянии его мысли "цепенеют", но, выйдя из кататонии, он способен вспомнить и осмыслить то, что происходило. Благодаря этому "оцепенению" души больной не способен смотреть на себя со стороны, оценивать происходящее — вероятно, поэтому совершающиеся помимо его воли движения не воспринимаются им как "сделанные" и не сопровождаются бредом внешнего воздействия. Разговаривая с больным, находящимся даже в легком кататоническом состоянии, чувствуешь, что ему трудно произвольно управлять своим мышлением. В настроении его, если нет других расстройств, ощущается пустота.
Отмечаются два основных варианта кататонического синдрома: на фоне онейроидного помрачения сознания и люцидная (светлая, пустая) кататония, когда сознание остается формально ясным.
Микрокататонические расстройства встречаются практически при любой форме шизофрении. Микрокататония проявляется, по мнению В. Ю. Воробьева и О. П. Нефедьева, "манерностью, вычурностью, нарочитостью, гримасничаньем, неестественностью: пациенты картинно поднимали брови, необычно прищуривали глаза, причмокивали. В моторике выявлялись угловатость, порывистость, толчкообразность. Движения больных были, как правило, быстрыми, суетливыми, с экспансивной жестикуляцией, особой походкой (бегающей, с подпрыгиваниями, необычной расстановкой ног при ходьбе и т. п.)... В наших наблюдениях отмечалось частое сочетание внешней экспрессивности с пустым выражением лица" /136/.
10. Конечные, полиморфные, относительно стабильные синдромы объяснены выше ("Разбор ключевых понятий").
Составим резюме, кратко сопоставив формы течения заболевания и наблюдающиеся при них синдромы. Для шубообразной и приступообразной шизофрении классические паранойяльные и параноидные синдромы нетипичны, они свойственны непрерывным формам течения. При приступах и шубах, как правило, отмечаются следующие синдромы:
1. Аффективный синдром (депрессивные, маниакальные и смешанные состояния);
2. Депрессивно-параноидный (параноидная симптоматика здесь не столь самостоятельна; она зависит от остроты аффекта);
3. Острый парафренный синдром;
4. Кататоно-онейроидный;
5. Комбинация упомянутых синдромов;
6. Комбинация упомянутых синдромов с доминированием одного из них.
При всех этих вариантах могут отмечаться элементы синдрома Кандинского-Клерамбо, особенно это относится к приступам и шубам с депрессивно-параноидной и парафренной симптоматикой.
При вялотекущей шизофрении (непрерывно-малопрогредиентной) симптоматика обычно ограничивается астеническим, аффективным, неврозоподобным, паранойяльным синдромами, иногда при ней возникают кратковременные мягкие (субпсихотические) эпизоды более тяжелых синдромов. При злокачественной "ядерной" шизофрении заболевание начинается с негативных расстройств, которые, нарастая, приводят к быстрому формированию дефекта.
Негативные расстройства
Распределим их по трем группам.
1. Аффективное уплощение, монотонизация, нивелировка, уменьшение палитры эмоциональных проявлений. Уменьшается живость, яркость переживаний. Нарастает апатичность, сужается круг интересов и острота желаний. Краски мира гаснут, душа "деревенеет и остывает". При этом у шизофренического человека (по причине схизиса) наряду с нарастанием холодности, отчужденности могут оставаться в душе "кусочки" милой чудесной теплоты. Безразличие к миру нередко сопровождается чувством раздражения, своеобразной хрупкой чувствительностью. Ясперс отмечал, что некоторые больные "...ощущают происшедшее в них "глубокое изменение". Они чувствуют, что уже "не так эластичны", как прежде, что их возбудимость упала. Поэт Гельдерлин выразил это знание о шизофреническом изменении собственной личности в следующих простых и трогательных словах:
Где ты? Я мало жил, но дышит хладом
Мой вечер. И в тиши, как тень,
Я здесь; и вот уже без песен
Спит сердце, трепеща, в моей груди" /7, с. 543/.
Подробнее об аффективной негативной симптоматике читайте в главе "Разбор шизофренических проявлений по Е. Блейлеру", подраздел "Аффективная сфера".
2. Астенизация личности, "редукция энергетического потенциала". Редукция энергетического потенциала описана К. Конрадом (1958 г.) как ранний симптом начинающейся шизофрении /137/. Усталость и истощаемость, в отличие от астенического синдрома, возникают не как реакция на нагрузку, а все больше носят самостоятельный хронический характер, становясь частью личности больного. Больным трудно дается активность, особенно сложно найти энергию для общения. Многие становятся замкнутыми, аутичными не потому, что им не нужно тепло человеческой дружбы (нередко как раз наоборот), а потому что просто нет сил. Они чувствуют, что им все больше нужен "внешний толчок" для совершения какого-то действия. Некоторые образно сравнивают себя с "проколотым шариком, из которого вышел воздух". Когда редукция энергетического потенциала становится очень глубокой и стойкой, то больному может стать по-своему даже легче — у души уже нет энергии на острое страдание, позитивные психопатологические синдромы. Подобную "защитную" функцию глубокой редукции энергетического потенциала отмечал А. В. Снежневский /126, с. 16/.
3. Изменение личности по шизофреническому типу. Со временем личность больного все больше пронизывается расщепленностью. Расщепленность может рассматриваться и как некое выпадение, негативное расстройство — ведь она означает потерю интегративных возможностей психики. В личности больного становится все больше "несостыковок". С этим связана утрата способности критически оценивать ситуацию, свое место в ней, отношение людей к себе. Нарастает немотивированность и странность поступков. Отмечается "аутизм наизнанку" или регрессивная синтонность. Человек обнаженно рассказывает о самых интимных сторонах своей жизни и жизни своих близких, теряя чувство такта, не понимая, что разговаривает с посторонним человеком. Мышление больного все более становится разлаженным, расплывчатым, резонерским. Изменения личности могут носить мягкий, малозаметный характер, делая человека по-своему интересным, нестандартным, а могут быть грубыми, с "привкусом" дефекта, слабоумия.
Одним из характерных грубых изменений личности является изменение личности по типу фершробен (verschroben по-немецки значит — с выкрутасами). Здесь нередко встречается бедный содержанием аутизм и феномен аутистической активности по Е. Минковскому /138/. Суть заключается в том, что больной проявляет активность, не соотнося ее с общепринятыми нормами поведения, не понимая своей неадекватности. Его некритичность помогает ему не замечать иронии и смеха окружающих, не придавать им особого значения. Приведу примеры В. Ю. Воробьева и О. П. Нефедьева аутистической активности таких больных: "Задержанный милицией больной, бежавший по улицам в плавках, на следующий день делает то же самое, но взяв паспорт для удостоверения личности... Одна из больных, придя на прием к врачу и узнав, что, наверное, придется долго ждать, легла на сдвинутые стулья, поставила рядом с собой термос и стала читать книгу для детского возраста, объяснив, что так ей будет приятнее провести время" /136/.
В облике, поведении, образе мыслей прослеживается утрированная вычурность и нелепость. Больные становятся эгоистичными, у них притупляется рефлексия, они теряют способность испытывать внутренний конфликт. В жизни руководствуются странными соображениями, например, делают карьеру, чтобы "усилить обмен веществ в нервных клетках". Микрокататоническая симптоматика подчеркивает их вычурную своеобычность. Нередко такие больные отличаются напористостью, гиперстеничностью, но их активность носит однообразный характер. Многие из них, будучи монотонно-трудолюбивыми, сохраняют достаточно высокий уровень трудовой адаптации. Как правило, негативные расстройства типа фершробен формируются с детства и к тридцати годам приобретают устойчивый характер. Эти расстройства иногда еще называют эволюционирующей (прогрессирующей) шизоидией. Однако сходство с шизоидом здесь носит лишь поверхностный характер.
Для диагностики шизофрении недостаточно формального наличия какого-либо позитивного синдрома. Большее диагностическое значение имеют негативные расстройства.
5. Разбор шизофренических расстройств по Е. Блейлеру.
Поскольку Е. Блейлер не только дал название болезни, но и глубоко проник в ее сущность, представляется правильным подробнее ознакомиться с его воззрениями, дополнив их некоторыми комментариями. Психиатрам всего мира хорошо известны так называемые четыре "а" Блейлера: ассоциации, аффект, аутизм, амбивалентность. Рассмотрим эти понятия, опираясь на описание Блейлером шизофрении в его "Руководстве по психиатрии" /139, с. 303-362/.
1. Расстройство ассоциативного процесса. При шизофрении ассоциации житейского опыта и здравой логики ослабляются, "разрыхляются", расщепляются. На место разорванных ассоциаций приходят новые, причудливые. Эту особенность Блейлер полагал наиважнейшей. Следует добавить, что ассоциации связаны со всей психикой, которая, таким образом, также расщепляется.
Слабость реалистических ассоциаций приводит к тому, что разные идеи сливаются в одну, одна идея замещается другой, часто встречаются символизации. Возможно, что Блейлеру помогли увидеть данные характеристики шизофренического мышления работы З. Фрейда, которого он высоко ценил. Именно Фрейд описал такие особенности бессознательного мышления, как сгущение, сдвиг, замещение, символизация, — что не случайно, так как бессознательные процессы, которые исследовал Фрейд, также не следуют связующей нити здравого смысла.
Следует заметить, что, возможно, у шизофреников даже бессознательные процессы отличаются большей свободой от закономерностей повседневного опыта. Можно предположить, что при шизофрении расщепляется как сознательная, так и бессознательная сфера души.
Блейлер приводит следующие примеры шизофренического мышления: "Господь Бог — это корабль пустыни", где сведены в одно нелепое предложение идеи из библии о Боге, пустыне, верблюде, вместе с почерпнутым из другого источника образным выражением для обозначения полезного животного". "Параноидная больная считает себя бараном, то есть она соединилась со своим возлюбленным пастором: пастор = Христос = ягненок = баран". "Отсутствие взаимной связи часто отражается в ответах на вопросы: Почему вы не работаете (в домашнем хозяйстве)? "Ведь я не умею по-французски". Здесь сохранена только форма ответа на вопрос; содержание ответа не имеет никакого отношения к вопросу". "Часто получаешь письма от больных, где всевозможные вещи описываются из окружающей обстановки, даже надпись на их ручке; но ни читатель, ни сам больной не знают, зачем пишутся эти банальности".
Также автор отмечает, что порой в мышление больного вклиниваются образы, галлюцинации, являющиеся для него "материализацией" символического смысла: больной видит огонь, его жгут огнем и, таким образом, вместо словесного оформления переживания он галлюцинирует его как реальность. На место понятия "любовь" больной, сам того не замечая, ставит его символ — пламя — и телесно переживает его.
Блейлер пишет, что нередко отсутствует цель мышления, и оно получает внешнее сходство со скачкой идей при МДП, но при скачке идей цель мышления присутствует и только подвергается частой смене. "Из-за всех этих расстройств мышление становится нелогичным, неясным и даже разлаженным, бессвязным, если имеется совокупность целого ряда таких ошибок". Однако Блейлер не судит обо всех шизофренических людях на один манер. Так, он отмечает, что "иногда не хватает только некоторых из тех многочисленных нитей, которые руководят нашим мышлением".
"Из формальных расстройств мышления самые замечательные — это задержки ("мысли отнимаются"); они патогномоничны для шизофрении, когда развиваются слишком легко и часто или когда принимают слишком общий и длительный характер".
2. Аффективная сфера. При тяжелых формах шизофрении наиболее резким симптомом является аффективное отупение.
"Даже там, где мы видим более живые аффекты, все поведение носит отпечаток равнодушия, особенно в важных вещах; больные проявляют полнейшее хладнокровие к своим жизненным интересам, к своему будущему, судьбе своей семьи, и в то же время часто с усердием уничтожают пирожные, принесенные посетителями".
"Иногда еще потому не приходится говорить о простом равнодушии, что имеется явственное основное настроение: эйфория, депрессия или страхи. Все же и тут все затягивается шизофренической вуалью: настроение лишено модуляций; больные, совершенно независимо от хода мыслей, пребывают в настроении, предопределенном внутренними моментами; для них нет ничего важного, ничего святого. На всем лежит отпечаток "все равно" то в чистом виде, то с депрессивным или особенно с эйфорическим оттенком.
Вообще, одним из наиболее надежных признаков болезни является недостаток аффективных модуляций, аффективная неподвижность. Можно беседовать с больным на разные темы и не заметить никакой перемены в настроении; особенно это бросается в глаза при маниакальном состоянии, где настроение должно бы очень колебаться".
Далее автор отмечает, что "ни в коем случае аффективная сфера не погибает совершенно. Задевая комплексы, можно часто вызвать живое адекватное движение". Это наблюдение Блейлера указывает на то, что длительное, глубокое, тотальное равнодушие при шизофрении имеет относительный характер. Блейлер тонко замечает, что аффекты и исполнение желаний, не проявляясь на поверхности, могут реализовываться в аутистических идеях больных: аффект как бы уходит внутрь. Далее он добавляет, что "анализ бредовых идей и логических ошибок показывает даже, что аффекты больше владеют мышлением, нежели у здоровых". Это и понятно, так как у здоровых логика, опираясь на реальные факторы, ставит барьер аффективному мышлению.
Блейлер допускает, что болезненный процесс "не уничтожает аффектов, а лишь каким-то образом не дает им функционально проявляться". "Аффекты могут подвергнуться качественным изменениям в том смысле, что то, что должно вызвать радость, вызывает горе или гнев и наоборот — паратимия... Проявления аффекта обыкновенно имеют в себе нечто неестественное. Потому радость шизофреника не увлекает, выражение его страдания оставляет холодным... Также слабо больные иногда реагируют на наши аффекты. Можно говорить, таким образом, о недостатке аффективного контакта, который представляет важный признак шизофрении. Скорее можно чувствовать душевную связь с идиотом, который ни слова не может сказать, нежели с шизофреником, который еще, может быть, недурно беседует интеллектуально, но совершенно недоступен внутренне.
Сами аффекты часто теряют единство. Одна больная убила своего ребенка, которого она любила, так как это был ее ребенок, и ненавидела, так как он происходил от нелюбимого мужа; после этого она неделями находилась в таком состоянии, что глазами она в отчаянии плакала, а ртом смеялась".
Ясно, что расщепленное проявление чувства, описанное в последнем примере, невозможно у человека с цельной психикой: у него произошел бы конфликт чувств, который нашел бы соответствующее выражение в мимике — она не разделилась бы на абсолютно изолированные проявления горя и радости.
3. Амбивалентность. Блейлер пишет, что "благодаря шизофреническому дефекту ассоциативных путей становится возможным сосуществование в психике противоречий, которые, вообще говоря, исключают друг друга" (в этой фразе еще раз высвечивается сущность схизиса).
"Любовь и ненависть к одному и тому же лицу могут быть одинаково пламенны и не влияют друг на друга". Одновременная любовь и ненависть встречаются у многих людей, но они порождают конфликт, противоречие. Схизис в примере Блейлера заключается в том, что любовь и ненависть существуют параллельно, не вызывая сложного внутреннего конфликта, как это бывает при неврозах.
"Больному в одно и то же время хочется есть и не есть; он одинаково охотно исполняет то, что хочет и чего не хочет (амбивалентность воли, двойственность тенденций — амбитендентность)". В данном примере схизис настолько выразителен, что человеку с цельной психикой трудно представить саму возможность подобного. Это тот случай, в отношении которого корректно высказывание Ясперса: "У всех шизофренических личностей есть нечто такое, что ставит нашу способность к пониманию в тупик... При непосредственном контакте с больными шизофренией мы ощущаем некую не поддающуюся описанию лакуну. Сами больные не обнаруживают ничего загадочного в том, что нам кажется совершенно непонятным" /7, с. 542-543/. Хочется отметить последнюю фразу цитаты: в нечувствительности больных к собственному схизису опять же проявляется схизис.
4. Аутизм. "Оторванность ассоциаций от данных реального опыта в высокой степени облегчает аутистическое мышление, которое в сущности основано на игнорировании действительных соотношений. Больной придает малейшим желаниям и опасениям субъективную реальность бреда". Таков аутизм по Блейлеру в тяжелых случаях. В легких случаях потеря контакта с действительностью менее заметна.
Автор приводит интересные случаи: "Больная поет на концерте в больнице, но слишком долго. Публика шумит; больную это мало трогает; закончив петь, она идет на свое место, вполне удовлетворенная... Больные требуют, чтобы их выпустили, сотни раз на день берутся за ручку замка, а когда им раскрывают двери, они и не думают уходить. Они настойчиво требуют, чтобы их посетили; когда посетители наконец приходят, больные не обращают на них никакого внимания".
Соотношение аутистического и реального мира у разных больных разное. Некоторые существуют в обоих мирах — либо по очереди, либо одновременно (двойная ориентировка). Есть и такие больные, для которых, как пишет Блейлер, реальные люди — это "маски", "наскоро сделанные люди". В тяжелых случаях контакт с действительностью ограничивается принятием пищи.
Кроме знаменитых четырех "а" коснемся других представлений Блейлера о шизофрении.
Шизофреническое слабоумие. "Хоть более сложные и тонкие функции, конечно, расстраиваются легче, нежели грубые и простые, все же то, что больной не справляется с отдельной задачей, не зависит от ее трудности. Шизофреник может не сложить двузначных чисел и тут же вслед за тем извлечет кубический корень. Так называемое исследование интеллекта может дать превосходный результат, и все же больной может оказаться абсолютно неспособным правильно управлять собой даже в простой обстановке. Он может хорошо разобраться в философской статье и не понимать того, что нужно вести себя хорошо, если желаешь выписаться из больницы. Там, где задеваются комплексы больного, с ним не столкуешься, он не чувствует грубейших противоречий ни в логике, ни в повседневных реальных представлениях. Шизофреник не слабоумен вообще, но он слабоумен по отношению к определенному моменту..."
Данная особенность дает ключ к пониманию не только шизофренического слабоумия, но и шизофренического склада ума вообще. И не слабоумный шизофреник удивляет мозаикой своего ума: что-то он не понимает совсем. Причем последнее нередко бывает простым и понятным большинству.
С блейлеровским пониманием шизофренического слабоумия солидаризируются известные психиатры Майер-Гросс и Груле. Груле, в частности, отмечая особенности интеллекта при шизофрении, пишет: "Существует нарушение, расстройство, но не разрушение" /123, с. 24/.
Поведение. "Случаи средней тяжести отмечены недостатком инициативы, отсутствием определенной цели, невниманием к целому ряду факторов действительности, разлаженностью, внезапными выходками и странностями... Во всех случаях замечается извне недостаточная мотивировка многих отдельных поступков, равно как и всего отношения к жизни".
В разделе "Обманы чувств" Блейлер пишет, что больным трудно отстраниться от своих галлюцинаций. Однако "со временем как-то устраивается, что они переводят свои галлюцинации в другой мир, в отколовшуюся часть своего "я", отделенную стеной от действительности. Они, таким образом, могут спокойно работать, несмотря на то, что слышат постоянно голоса или испытывают физические муки". В связи с этим вспоминаю одну женщину с мягкой формой шизофрении, которая мучительно страдала от невыносимых, по ее словам, головных болей, обусловленных растущей опухолью. Она горстями принимала сильные анальгетики, не спала от боли по ночам. Парадокс заключался в том, что, искренне жалуясь на "адские" боли, она в то же самое время со спокойным выражением лица выполняла сложную работу, шутила, свободно общалась. Мучения длились месяц за месяцем, но она не становилась изможденной, продолжала ясно мыслить. Этот парадокс, полагаю, также является одной из загадок многоликого схизиса.
Блейлер описывает расщепленно комичное поведение бредовых шизофреников: больные, именующие себя императорами и римскими папами, "помогают при удобрении поля; царица небесная гладит больным рубашки или мажет себя и стол слюной".
Личность. "Границы между "я" и другими личностями, и даже предметами и отвлеченными понятиями могут стушеваться; больной может отождествлять себя не только с любым другим лицом, но и со стулом, с палкой". Возможно, отмечаемая Блейлером слабость границ является одной из предпосылок психозов, в которых больные теряют грань между собой и окружающим. Субъективная и объективная действительности как бы смешиваются, перетекают друг в друга, как мы видим это в различных вариантах синдрома Кандинского-Клерамбо.
Диагноз. Диагноз шизофрении в обычных случаях, как полагал опытнейший психиатр Е. Блейлер, очень легок. "Черты своеобразия, отрывочности (схизиса.- П. В.), недостаточный аффективный контакт — часто при первом взгляде выдают эту болезнь". Однако в мягких случаях Блейлер писал о трудности признать или исключить шизофренический процесс.
Прогноз. "Прогноз тем хуже, чем яснее шизофреническая картина ассоциативного и аффективного расстройства проступает сквозь острые преходящие симптомы".
6. Особенности шизофрении в детском и подростковом возрасте.
У детей шизофрения протекает преимущественно в непрерывной форме, приступы и шубы у них отмечаются реже, чем у подростков. Провоцирующими факторами начала заболевания являются патология беременности и родов, инфекции, черепно-мозговые травмы, отрыв ребенка от семьи, частая смена привычной обстановки. У детей в силу несформированности сложных форм самосознания и абстрактного мышления не встречаются систематизированные бредовые идеи, синдром Кандинского-Клерамбо в полном объеме, типичные псевдогаллюцинации. Среди галлюцинаций чаще отмечаются зрительные, а не слуховые.
Детская психическая патология проявляется обилием страхов, патологическим фантазированием, расстройствами контакта с окружающими, нарушениями речи и игровой деятельности, моторными расстройствами, соматовегетативными проявлениями (особенно расстройствами сна). Заболевание имеет тенденцию к усилению в периоды первого (3-4 года) и второго (6-8 лет) возрастных кризов.
Рассмотрим типичные проявления детской шизофрении. Страхи часто возникают без видимой причины. Они легко генерализуются (расширяются), нередко психологически непонятны. Ребенок вдруг начинает бояться кухонного шкафа, мяуканья кошки. Иногда он сам выдумывает образ, например "кота-мясоеда", а затем начинает бояться его, как если бы он существовал на самом деле. Страхи могут носить неожиданно фантастический характер: ребенок боится "оторваться от земли, которая может выйти из орбиты" /пример Г. Е. Сухаревой, 119, с. 212/. В отличие от здоровых детей, которые при страхах ищут помощи у взрослых, больные не хотят рассказывать о своих страхах. Весьма распространен аморфный, беспредметный страх, причину которого ребенок не может объяснить. На фоне тревожно-боязливого состояния обычные вещи могут приобретать зловещий характер. Ребенок говорит, что "стул какой-то не такой, чем-то угрожает".
Патологическое фантазирование причудливо, никак не связано с действительностью, не отталкивается от фактов. Порой фантазирование носит бредоподобный характер. Например, ребенок воображает себя кем-то другим и перестает откликаться на свое имя (фантазии перевоплощения). Внутренне богатое фантазирование не сопровождается, как свойственно обычным детям, выразительной внешней экспрессией: ребенок о чем-то шепчется сам с собой, отрешен от окружающего.
Игры нередко носят стереотипный (кататоноподобный) характер. Дети, например, часами наливают и выливают воду из банки. Игрушкам они предпочитают бытовые предметы, с которыми совершают манипуляции, не соответствующие их назначению: без устали катают стакан, издают различные звуки ключами, чайником. Иногда таким детям свойственно стремление ломать вещи. В игры с другими детьми активно не вступают.
Сильно страдает контакт с окружающими. Дети избегают смотреть в глаза, замыкаются в себе. Родителей скорее любят "головой", чем "сердцем", легко расстаются с ними. Трудность расставания нередко связана не с душевной привязанностью, а со страхом оказаться в одиночестве или в незнакомой обстановке. Ряд детей, которые действительно любили своих родителей, начинают не только холодно относиться к ним, но и испытывать враждебность. В их отношении к близким появляется садистичность, одновременно сочетающаяся с проявлениями любви и сексуальным тяготением (чаще к матери). Типично отсутствие детской жизнерадостности, радости контакта, откликаемости на ласку. Недостаточная эмоциональность может соединяться с чрезмерной сенситивностью, ранимостью. У некоторых детей в самом раннем возрасте отмечается низкий общий биологический тонус, сниженный инстинкт самосохранения, пассивность.
В младших классах педагоги отмечают у шизофренических детей "непонятную и странную" двигательную расторможенность, нарушение активного внимания, причудливость усвоения знаний: отличные познания в трудных областях соседствуют с поверхностными и нечеткими знаниями о более простых вещах. Большую трудность как для учебы, так и для жизни семьи представляют волевые нарушения у детей. Ребенок, честолюбиво относясь к школьной успеваемости, никак не может сесть за уроки, сопротивляется помощи родителей в этом отношении. Дома постоянно говорит какую-то "ерунду". Его просили, наказывали, он вроде бы все понял и пообещал, но в следующий раз, "мимо" своего обещания, он возвращается к прежнему.
Весьма настораживают эпизоды алогичного поведения. Вспоминаю мальчика, который, когда его обижали дети, в ответ на это пил чернила и ел гуталин. Других явных нарушений не отмечалось. Но через два года у него развилась злокачественная шизофрения, приведшая к распаду личности.
При острых шизофренических приступах у детей отмечаются напряженность, тревога. Они растеряны, но малодоступны в плане своих переживаний. Родители могут принимать приступы за соматическое заболевание, потому что дети выглядят соматически неблагополучно. У них повышается температура, обложен язык, плохой аппетит, они теряют в весе, отмечается патология клинического анализа крови. Однако в картине болезни доминируют психопатологические расстройства. Бред у детей часто проявляется не столько в высказываниях, сколько в поведении: они прячутся, куда-то бегут, отказываются принимать от родителей пищу и т. д.
Шизофренический процесс накладывает отпечаток на психическое развитие ребенка. В легких случаях имеет место дисгармонический дизонтогенез (нарушение индивидуального развития). Отмечается диссоциация между ускоренным интеллектуальным созреванием и задержкой развития двигательных навыков и навыков самообслуживания. Лучший друг такого ребенка — книга, она интереснее любой игры. Дети склонны к "заумным" вопросам: "Почему я есть я, а не кто-нибудь другой?" и т. п. Отмечается выраженный инфантилизм и одновременно "стариковство": 8-летний ребенок не может усвоить, что нельзя мешать окружающим, когда они заняты, и при этом глубокомысленно рассуждает о проблемах жизни и смерти. У таких детей нет детской плавности и грациозности движений. Некоторые обучаются самостоятельно одеваться лишь к семи годам. Подобным детям нередко свойственны проявления раннего детского аутизма.
В более тяжелых случаях возникает явная задержка психического развития. Особенно плохо, если болезнь начинается до трех лет. В таких случаях у детей отмечается олигофреноподобность, что вообще для шизофрении не свойственно.
Г. Е. Сухарева писала, что прогноз заболевания зависит от преморбида. У синтонных и стеничных, активных детей прогноз обычно лучше, чем у детей, в преморбиде которых отмечались замкнутость, вялость, апатия,- у них болезнь приводит к быстрому падению и до того невысокой активности /119, с. 288-289/. Эта закономерность во многом справедлива по отношению к подросткам и взрослым, о чем писали многие психиатры (Мауц, Кан, Ланге и др.).
У подростков шизофрения по психопатологической картине приближается к таковой у взрослых. Пубертатный период является опасным возрастом в плане начала и обострения шизофренического процесса. Для этого возраста типична злокачественная "ядерная" шизофрения. У мальчиков она возникает чаще, чем у девочек. Характерно непрерывное течение заболевания с полиморфной и неразвернутой симптоматикой, приводящее через 1-3 года к эмоциональному опустошению и формированию конечного состояния. В тяжелых случаях отмечается глубокий регресс поведения: больные едят руками, употребляют в пищу отбросы, фекалии, открыто мастурбируют. При этой форме болезнь дебютирует негативной симптоматикой. Сознание собственной измененности не характерно, так как быстро нарастающий дефект не дает возможности прореагировать на происходящие изменения. Для родителей случившееся с подростком оказывается нежданной трагедией, так как до болезни их дети часто демонстрировали "образцовое" поведение: были послушными, хорошо учились, не доставляли хлопот.
Иногда эту форму шизофрении называют крепелиновской, так как она, начинаясь в подростковом возрасте, приводит к раннему слабоумию, что Э. Крепелин считал наиболее характерным. Крепелин при описании "раннего слабоумия" первоначально выделял четыре формы: простую, параноидную, кататоническую, гебефреническую. При злокачественной "ядерной" шизофрении они как раз и отмечаются.
Простая форма характеризуется бедностью позитивной симптоматики. Заболевание в основном исчерпывается негативной симптоматикой. При параноидной и кататонической формах на фоне негативной симптоматики проявляются соответственно параноидные и кататонические расстройства. Нередко самой тяжелой оказывается гебефреническая форма, при которой наблюдаются грубая дурашливость, нелепая экзальтация, гримасничанье, неадекватный смех, возбуждение, разорванность речи. Регресс поведения здесь бывает особенно глубоким. При всех формах злокачественной шизофрении за фасадом бездеятельности или возбуждения ощущается душевная пустота.
Другим характерным вариантом шизофрении подросткового возраста является психопатоподобная гебоидная (греч. hebe — юность, eidos — вид) шизофрения. Она похожа на злокачественную преобладанием негативной симптоматики над позитивной, но более благоприятна в плане прогноза.
Гебоидность проявляется гротескно измененными чертами пубертатного криза. Даже "нормальный" пубертатный криз характеризуется психической дисгармонией и неустойчивостью. Г. Е. Сухарева отмечала, что в интеллектуальной сфере это выражается в стремлении к мудрствованию, разрешению сложных философских проблем; в сфере эмоций — в сочетании повышенной сенситивности в отношении собственных переживаний и интересов с определенной черствостью к другим, застенчивости и тормозимости — с развязностью и самоуверенностью. Критицизм, оппозиционная готовность во взаимоотношениях с окружающими, в первую очередь с родителями, стремление к самостоятельности легко приобретают характер реакций протеста. Появляется повышенный интерес к своей внешности, сенситивная реакция на ее оценку. Пробуждается сексуальное влечение, в связи с которым возникают конфликтные переживания. Типичны проявления эмоциональной неустойчивости, лабильность аффекта /119, с. 222/.
Многое из этого характерно для гебоидов. Однако у них на фоне эмоционального оскудения выявляется патология влечений: садизм, неопрятность, тяга к грязному, гниющему, склонность к бродяжничеству и т. д. Гебоидам свойственна агрессивность. В отличие от подростков с органическими заболеваниями мозга, они могут совершать жестокие поступки на эмоционально холодном фоне, без вспышек раздражительности, возбужденности. Нередко, особенно у девочек, отмечается гиперсексуальность. В. Н. Мамцева связывала гебоидный синдром с ускоренным половым метаморфозом и половой акселерацией. Девочки склонны к оговорам в изнасиловании, а также к самооговорам в сексуальной сфере — частично это связано с патологически извращенным фантазированием. Мальчики хвастаются драками, преступлениями, которых они не совершали.
Антисоциальный путь типичен для гебоидов. Для них характерен так называемый "жизненный дрейф". Они без цели плывут туда, куда их несут "волны жизни". В результате оказываются в компаниях, где пьют, употребляют наркотики, предаются сексуальной распущенности, совершают правонарушения. Это не случайно. Во-первых, гебоидам свойственно тягостное безразличие, утрата живого вкуса к жизни, и они пытаются "поджечь" себя острыми переживаниями, впечатлениями. Во-вторых, им свойственны дисфорические состояния, которые требуют разрядки внутреннего злого дискомфорта. Несмотря на внешнюю общительность, глубокая дружба и привязанность для гебоидов не характерны. Их равнодушие и черствость особенно проявляются по отношению к близким. Родители говорят, что их детей как будто "подменили". Родителям трудно адаптироваться к жестокому равнодушию детей, которые еще недавно его совершенно не проявляли.
Некоторым гебоидам свойственна "метафизическая интоксикация", которая проявляется стремлением к философскому рассуждательству. Темами обычно становятся идеи абсолютной свободы, приоритет "темных" духовных сил над "светлыми", эстетизация пороков. Некоторые гебоиды смакуют рассказы, фильмы, песни об убийцах, мизантропах, маньяках, исповедуют кредо: "Все люди — гадины. Будь же и ты таким". Раньше им было созвучно движение "панков" с его ярким злым протестом. Многие гебоиды обладают высоким интеллектом, и тогда они переводят с английского языка тексты песен Мерилина Мэнсона, Ника Кейва, Курта Кобейна и других музыкальных "идолов", живописующих эстетику зла и разрушения.
Рассуждая часами на философские темы, больные бросают учебу, так как она им становится неинтересна и трудна по причине шизофренических расстройств мышления. При всей асоциальности гебоиды, по причине схизиса, не отличаются цельностью садизма и агрессии, рядом с подобными проявлениями в них уживаются элементы душевной тонкости. Вспоминаю подобного подростка, заядлого хулигана, который, стесняясь и не без нежности, рассказывал о своей девушке, с которой ему так хорошо просто гулять по парку. При этом без всякой застенчивости, не понимая, как к нему в связи с этим относятся окружающие, он откровенничал обо всех безобразиях своей жизни и жизни своих приятелей — в этом видится некритичная обнаженность, моменты регрессивной синтонности. Иной гебоид, наживаясь на торговле наркотиками, не вызывает у собеседника ощущения полной безнравственности, так как криминальность сосуществует в нем с искренним интересом к восточной философии, идеям Швейцера.
Некоторым гебоидам, благодаря расщепленному существованию в них тонких, по-своему милых проявлений, хочется помогать, так как не чувствуешь в них законченной вульгарности и циничности. Однако помочь трудно, потому что они обычно просят не о помощи, а о том, чтобы им не мешали жить, как им нравится.
Прогноз гебоидной вялотекущей шизофрении достаточно благоприятен. В постпубертатном периоде, как отмечали Г. П. Пантелеева и М. Я. Цуцульковская, возможна неплохая социальная адаптация, если болезнь не переходит в прогредиентную параноидную форму /140, 141/. Эмоциональный ущерб, как правило, оказывался меньше, чем думалось в активный период болезни: видимо, здесь действует общая закономерность — многие подростки в переходном периоде эгоистичней и черствее, чем до и после него.
У гебоидов, начавших в подростковом возрасте употреблять алкоголь и наркотики, с возрастом может формироваться абстинентный синдром. Однако им, как и вообще шизофреническим людям, свойственен атипичный алкоголизм: иногда они могут пить "по-здоровому", то есть без потери контроля над количеством выпитого, при алкогольной измененности внешности личностные алкогольные изменения выражены минимально. У них бывают периоды, когда влечение к алкоголю носит импульсивно непреодолимый характер, бороться с ним невозможно — вот почему при шизофрении опасно употребление лекарств, несовместимых с алкоголем. При наркомании именно больные шизофренией способны, в отличие от психопатов и акцентуантов, достаточно легко преодолеть абстинентный синдром и прекратить злоупотребление без специального лечения.
От подросткового возраста неотделимы следующие синдромы: дисморфоманический, аноректический, синдром "метафизической интоксикации".
Для дисморфоманического синдрома при шизофрении характерна психологическая непонятность проявлений и социальная дезадаптация. У подростка может иметься явный физический дефект, к которому он относится спокойно, а переживания концентрируются на вымышленном недостатке. Маскировка этого недостатка носит нелепый характер. Например, подросток летом прячет якобы уродливый подбородок в зимний шарф. В преморбиде может не отмечаться чувствительности к мнению окружающих. Дисморфомания порой начинается внезапно, без внешней провокации в виде критических замечаний окружающих по поводу внешности подростка. Идеи отношения выходят за дисморфоманическую тематику: подросток считает, что на него обращают внимание по причине плохого к нему отношения. Внешнему дефекту даются нелогичные объяснения: онанизм, перегрев на солнце и т. д. Вместе с дисморфоманией отмечается и другая шизофреническая симптоматика: нарушения мышления, деперсонализация, навязчивости и т. д. Нарастают расстройства негативного регистра.
Аноректический синдром (анорексия в пер. с греч. значит отсутствие аппетита) проявляется разнообразными нарушениями, связанными с процессом еды, чаще встречается у девочек. При шизофрении часто отмечается не просто ограничение в еде, а использование вычурных диет. Чувство голода обычно слабое, что говорит о возникновении расстройства из глубин организма. Возникает влечение к вызыванию рвоты не только ради цели похудеть, а ради самого процесса. Даже при явном истощении подростки заявляют о том, что нужно продолжать худеть, и о том, что теперь стали по-настоящему красивыми. Постепенно появляются другие шизофренические симптомы, нарастает негативная симптоматика, нарушается социальная адаптация. Характерна отчужденность и даже враждебность по отношению к близким. Народу со стремлением к стройности уживается откровенная неряшливость, неопрятность.
Синдром шизофренической "метафизической интоксикации" проявляется суемудрием: странными, алогичными, малопродуктивными размышлениями на различные философские темы. Определение "интоксикация" подчеркивает то, что подросток как бы "отравлен" метафизическими проблемами в ущерб полноценной жизни. Имеется и другой оттенок смысла. Вспоминаю, как один подросток рассказывал, что занятия философией приносят ему ощущение приятного опьянения, которое сильнее, чем от спиртного, и ради которого (а не ради поиска истины) он и читает философские книги. Иногда больные шизофренией в отличие от шизоидов говорят об амбивалентном отношении к своему философствованию: они бы и не хотели им заниматься, но что-то внутри заставляет их беспрерывно рассуждать. Больные редко ищут единомышленников, не борются за претворение своих идей в жизнь, не способны ярко и увлекательно изложить свои мысли, "расплываются" в резонерстве. Также имеется другая шизофреническая симптоматика, нарастание негативных расстройств. Подробно об этих трех расстройствах можно прочесть у А. Е. Личко в книге "Шизофрения у подростков" /142, с. 51-70/.
Шизофреническим подросткам свойственна одержимость вычурно необычными, непродуктивными увлечениями. Например, главной страстью подростка становится коллекционирование разнообразных табличек и объявлений. Он с жадностью и мольбой просит всех знакомых собирать для него эти вещи. Сам постоянно этим занимается, даже нарушая закон. Вся его квартира увешана табличками. С горящими глазами он рассказывает всем, кто согласен слушать, про свое хобби, не замечая, что люди подсмеиваются над ним, считают чудаком.
В патологическое фантазирование подростков могут вкрадываться, как отмечают В. А. Мамцева и О. Д. Сосюкало, элементы псевдогаллюцинаций, рудиментарные идеи воздействия. Также они сообщают о том, что навязчивые опасения, сопровождающиеся защитными ритуалами, могут пройти, а ритуалы остаться, теряя свою психологически защитную функцию /12, с. 440-444/.
7. Отношения в семье больного шизофренией.
Одной из наиболее известных гипотез влияния матери и семьи на больного шизофренией является гипотеза "двойного зажима" (double bind) Г. Бейтсона /143/. "Ситуацию двойного зажима иллюстрирует анализ небольшого происшествия, имевшего место между пациентом-шизофреником и его матерью. Молодого человека, состояние которого заметно улучшилось после острого психотического приступа, навестила в больнице его мать. Обрадованный встречей, он импульсивно обнял ее, и в то же мгновение она напряглась и как бы окаменела. Он сразу убрал руку. "Разве ты меня больше не любишь?" — тут же спросила мать. Услышав это, молодой человек покраснел, а она заметила: "Дорогой, ты не должен так легко смущаться и бояться своих чувств". После этих слов пациент был не в состоянии оставаться с матерью более нескольких минут, а когда она ушла, он набросился на санитара и его пришлось фиксировать.
Очевидно, что такого исхода можно было избежать, если бы молодой человек был способен сказать: "Мама, тебе явно стало не по себе, когда я тебя обнял. Тебе трудно принимать проявления моей любви". Однако для пациента-шизофреника такая возможность закрыта. Его сильная зависимость и особенности воспитания не позволяют ему комментировать коммуникативное поведение матери, в то время как она не только комментирует его коммуникативное поведение, но и вынуждает сына принять ее сложные, путаные коммуникативные последовательности и как-то с ними справляться" /144, с. 5/.
Двойной зажим - противоречивые, путаные послания, которые больному запрещено комментировать, — нередко встречается в семьях больных шизофренией. Некоторыми приверженцами этой гипотезы шизофрения трактуется, как способ справиться с невыносимым противоречием двойного зажима. При такой трактовке шизофрения превращается в психогенную реакцию. Более реалистично предположить, что ситуация двойного зажима провоцирует возникновение болезни, но лишь у тех, кто к ней предрасположен или вызывает обострение, хронификацию уже имеющего место заболевания.
Другим известным термином является понятие "шизофреногенной матери" - schizophrenogenic mother /145/. Допустимо выделять, по крайней мере, два типа таких матерей. Первый тип — это стеничные, с паранойяльными чертами женщины, жестко гиперопекающие своих детей, планирующие для них программу всей жизни. Второй тип — так называемые "курицы-наседки". Большая часть их жизни посвящена бестолковому и неугомонному хлопотанию над своими чадами. Они боятся жизни, тревожны и неуверенны в себе. Подсознательно ощущая свою беспомощность, они вкладывают в детей все свои страхи и тревоги, как если бы это могло чем-нибудь помочь. В них самих отчетливо проглядывает шизофреническая разлаженность. Взаимоотношения матери и ребенка бедны душевным теплом. Они крепко объединены функциональной связью: матери есть на кого выплескивать свою тревогу перед жизнью, а испуганному ребенку есть за кого от этой тревоги прятаться. Обоим типам матерей иногда свойственно завуалированное внешней заботой эмоциональное отвержение детей. Отцы либо занимают комплиментарную позицию по отношению к материнскому способу воспитания, либо, отстраняясь, не принимают серьезного участия в воспитании ребенка. Художественный образ шизофреногенной матери представлен в композиции "Mother" из музыкального альбома "The Wall" группы Pink Floyd.
Э. Г. Эйдемиллер полагает, что больные шизофренией нередко воспитываются в духе доминирующей гиперпротекции в ригидной псевдосолидарной семье с жестко регламентированными внутрисемейными отношениями /146/.
Концепции двойного зажима, шизофреногенной матери, псевдосолидарной семьи представляют большой теоретический интерес и имеют основания в клинической реальности. Они помогают некоторым пациентам в понимании своей личной истории. Однако представляется важным подчеркнуть опасность генерализации этих концепций. Существует немало пациентов, для которых данные концепции не являются корректными. Неприятная сторона этих концепций состоит в том, что они имплицитно обвиняют родственников, особенно матерей, в страданиях пациента.
Конечно, в психотерапии предполагается, что пациент поймет, что родители сами не ведали, что творили, и старались, насколько могли, правильно его воспитать. В конце концов, родители стали шизофреногенными, потому что такими их сделала судьба и травмы собственного детства. Но это предположение может не оправдаться, и пациент затаит в душе обиду и даже агрессию к родным. Родственникам шизофренических людей и так очень тяжело. Думать, что они сами во всем виноваты, — жестоко и несправедливо, потому что, как показывает практика, многие из них самоотверженно служат своим детям и любят их. Необходимо осторожно и внимательно подходить к каждому индивидуальному случаю, проявляя уважение ко всем его участникам.
Существуют и точки зрения, которые "реабилитируют" близких даже тогда, когда сами больные прямо обвиняют их. Г. Е. Сухарева писала: "Характерной особенностью бредовых расстройств у подростков является также распространенность их бредовой настроенности главным образом на членов семьи, на самых любимых и близких людей (чаще всего на мать). Привязанность к близким обычно утрачивается задолго до возникновения явных бредовых идей" /119, с. 256/. Итак, не следует трактовать недоброе бредовое отношение подростков к своим родителям непременно как ответный знак на плохое родительское отношение. Часто это знак того, что у подростка до болезни была душевная близость со своими родителями.
Родственникам больных полезно объединяться в группы самопомощи, где они смогут делиться опытом, психологически и практически поддерживать друг друга, ибо, замыкаясь в своей беде, легко впасть в отчаяние.
8. Диагностика шизофрении.
Психиатры разных стран с уважением относятся к диагностическим "Симптомам первого ранга", предложенным К. Шнайдером:
1. Слуховые галлюцинации, при которых "голоса" проговаривают мысли пациента вслух.
2. Слуховые галлюцинации, при которых два "голоса" спорят между собой.
3. Слуховые галлюцинации, при которых "голоса" комментируют действия пациента.
4. Тактильные галлюцинации, когда пациент ощущает прикосновение чего-то постороннего.
5. "Изымание" мыслей из головы пациента.
6. "Вкладывание" мыслей в голову пациента, осуществляемое посторонними лицами.
7. Вера в то, что мысли пациента передаются другим, словно по радио.
8. "Вкладывание" в сознание пациента ощущений других людей.
9. "Вкладывание" посторонними лицами в сознание пациента непреодолимых импульсов.
10. Ощущение, что все действия пациента осуществляются под чьим-то контролем, автоматически.
11. Бред, при котором нормальные события воспринимаются как имеющие особый, "скрытый" смысл.
/симптомы процитированы из книги Э. Фуллер Тори "Шизофрения" 147, с. 113-114/
Симптомы первого ранга обладают большой диагностической силой, но, как отмечают Г. И. Каплан и Б. Дж. Сэдок, ссылаясь на воззрения самого К. Шнайдера, ни их наличие, ни их отсутствие однозначно не определяют диагноз /30, с. 234/.
Можно заметить, что большой удельный вес в этих симптомах имеют психические автоматизмы, элементы синдрома Кандинского-Клерамбо. Эти симптомы подчеркивают душевную несвободу человека и слабость границ его личности: что-то изымается или вкладывается в его психику посторонним влиянием, которое к тому же "берет право" на то, чтобы комментировать и оценивать переживания больного.
Наиболее важными в диагнозе шизофрении представляются следующие два критерия:
1. Отчетливая динамика болезни, прогредиентность процесса, то есть усложнение позитивной симптоматики, нарастание негативной, переслаивание структуры личности.
2. Истинная шизофреническая расщепленность. Расщепленность (шизофренический личностный фон), как полагает М. Е. Бурно, "отмечается у всякого больного шизофренией независимо от формы и давности болезни" /148, с. 3/. Без наличия душевной расщепленности нельзя говорить о наличии шизофрении (само название болезни — расщепление души — указывает на это).
Обывательское представление о том, что если человек чудаковат, непонятно почему страдает или ведет себя, как сумасшедший, то он болен шизофренией, представляется неверным. Главное — качество этой чудаковатости и страдания. С "чудинкой" бывают люди любого характера, но эта "чудинка" не вырастает из расщепленности, а объясняется другими качествами личности. "Сумасшествие" же в узком смысле есть психоз. В психозе больной перестает быть самим собой, выходит за границы своей конкретной индивидуальности в мир принципиально новой "воображаемой" реальности, в которой действуют свои законы. Психотик теряет контакт с обычной реальностью и, как это бывает в снах, не осознает потери этого контакта. Психозы встречаются не только при шизофрении, но и при других психических заболеваниях.
Что касается существования вялотекущей шизофрении, то научной проблемы тут нет. Начиная с Блейлера, психиатры выделяют мягкое течение шизофренического процесса, называя его по-разному, но оно обязательно должно соответствовать двум вышеупомянутым диагностическим критериям. Использование этого диагноза в политических целях не доказывает отсутствия данной формы заболевания.
С другой стороны, поскольку диагноз "шизофрения" воспринимается как клеймо, понятна тенденция современной психиатрии ставить его только в случаях характерных и длительных психозов с формированием грубого дефекта личности. Действительно, больные вялотекущей шизофренией по внешнему облику, жизненным ценностям, психической сохранности весьма близки разным группам психопатов. Не удивительно, что данная форма заболевания на Западе попадает в рубрику расстройств личности: прежде всего это шизотипальные и пограничные расстройства личности. С социальной точки зрения, отнесение вялотекущей шизофрении в группу расстройств личности представляется весьма оправданным. Однако по классическим клиническим критериям мягкие формы шизофрении не могут быть отменены.
Упомянем более подробно негативную симптоматику, которая в легких случаях едва намечена, а в тяжелых приводит к дефекту личности. Речь идет о нарастающей аутизации, эмоциональном уплощении, снижении психической активности, усиливающейся пассивности, психической ригидности, изменениях личности, усилении некритичности, а в тяжелых случаях (особенно детских) — о приостановке психического развития, регрессе поведения. Иногда снижение психической активности маскируется однообразной или бесцельной деятельностью; эмоциональное уплощение — внешней общительностью без глубокой привязанности; аутизация — дистанцированностью в виде "бастиона" утонченной вежливости. Общим во всех случаях является то, что страдают глубина и многообразие эмоциональных связей с окружающим миром.
Из нарушений мышления наиболее специфическими являются истинный ментизм и шперрунги. Шперрунг (нем. Sperrung — закупорка) проявляется автоматической остановкой мышления. Мысль обрывается и застывает. Человек совершает усилие (даже физическое), чтобы думать дальше, но чувствует, что от его воли это абсолютно не зависит. Ментизм - это безостановочный поток мыслей, который больной не в состоянии остановить. При попытке повлиять на течение своих мыслей человек ощущает, что этот поток совершается как бы не в плоскости его воли, а параллельно и независимо от нее. Такой параллельности не наблюдается при астеническом ментизме и ментизме при эпилепсии и органических заболеваниях мозга. В последних случаях человек также не может сравниться с напором мыслей, но ощущает, что хоть как-то может на него повлиять, что этот напор происходит в плоскости его воли. Шизофренические шперрунги и ментизм относятся к истинным психическим автоматизмам. Когда они появляются впервые, больной бывает ошеломлен зловещей неподвластностью собственного процесса мышления. Обычно больные жалуются на это неточными словами, такими, как "пустота в голове", "наплывы мыслей". Эти явления могут отмечаться при любой форме шизофрении.
Другими характерными нарушениями мышления являются "соскальзывания", аморфность, расплывчатость мышления, его алогичность, резонерство. Больной не замечает, как соскальзывает с одной темы на другую, не возвращаясь к первоначальной. Его мысль не ясна, трудно четко понять, что же он хочет на самом деле сказать. Он не может собраться и однозначно обобщить свои рассуждения. Часто отвечает не на вопрос, мимо вопроса, контрвопросами, не понимая этого. На почве строгой логики с больным трудно установить взаимопонимание.
Внешний облик больного имеет свои специфические особенности. Прежде всего, это однотонность. Больной может быть восторженным, грустным, озабоченным — но все это без выразительной палитры внешней экспрессии. Возникает ощущение некоторой "застывшести" его эмоциональных проявлений. Они могут быть шумными, но им не хватает живой выразительности, тонких модуляций — как будто бы все застывает на одной, первоначально взятой больным ноте.
Характерна гипомимичная матовость лица. Больной рассказывает о чем-то глубоко волнующем его, но мимика остается бедной, иногда даже без самых скупых проявлений. При этом можно заметить, что он стереотипно, "гармошкой" морщит лоб на фоне амимичности остальной части лица — особенность, которой Майер-Гросс придавал значение раннего диагностического признака /123, с. 47/. Глаза также застывают в каком-то одном выражении: будь то тревога, вялость, трагичность и т. д. Отчасти однотонность взгляда объясняется тем, что у больных зрачок не реагирует живо на внутренние переживания (наблюдение Блейлера). Даже цвет лица отличается неподвижностью, нередко характерной холодноватой бледностью.
Рассказывая о чем-то важном и желая получить от собеседника сочувствие, больной отрешен, внешне не пытается пробиться в душу собеседника; его жалобы обращены в никуда. По причине однотонности и застывшей отрешенности психиатры говорят, что с больным нет живого контакта в беседе, и придают этому признаку важное значение. В тяжелых случаях ощущается как бы внешняя "омертвелость" больного. Такое чувство, будто от него исходят особая тишина и вакуум, что может контрастировать с его глубокими и осознанными высказываниями.
Отрешенность шизоида в беседе иная. Он на дистанции от собеседника за невидимым "стеклышком". Но там, за этим "стеклышком" чувствуется, пусть причудливая, но "живая", цельная личность, нередко способная тонко оценивать ситуацию и производимое на других впечатление. Он яснее чувствует свою нестандартность. Когда шизоид говорит людям что-то нестандартное, то улыбкой, комментирующей фразой или иным метакоммуникативным способом дает понять, как необычно для собеседника могут звучать его высказывания. Шизофренику метакоммуникация дается труднее, и он реже способен показать окружающим, что видит свои странности со стороны.
Часто возникает ощущение, что шизофренический человек вроде бы с нами и в то же время сам по себе. Он как бы не чувствует, что на него смотрят, его оценивают. Его поведение идет, не определяясь реакциями собеседника, "мимо их". Это создает впечатление некритичности при общении.
Во всех проявлениях больного звучит беспомощная разлаженность, которая порой создает у собеседника ощущение своеобразной симпатичной "милоты" больного. Некоторые психиатры называют часть своих пациентов не иначе как милые шизофреники. Однако не все больные производят впечатление милых и беспомощных. Некоторые агрессивно "рычат, как звери", но вместо того, чтобы напасть и растерзать, неожиданно делают услугу. Или наоборот, когда ожидаешь спокойного и вежливого отношения, шизофреник набрасывается с бранью и упреками настолько нелепыми, что скорее удивляешься в ответ, чем сердишься или обижаешься. Порой эти проявления мозаично-парадоксально соединяются друг с другом.
Все вышеуказанные особенности внешности, экспрессии, поведения (во многом проистекающие из схизиса) приводят к тому, что больной как бы отделен от окружающего мира и не входит в резонанс с ним — по этой причине аутизм считается кардинальным признаком шизофрении. Что касается типичного для шизофрении страха общения с внешним миром, то он встречается не у каждого больного.
Шизофренический человек может быть одновременно интровертом и патологически открытым; тонким эстетом-интеллектуалом и наряду с этим простым и наивным, как ребенок. В его лице мы одновременно видим вялость и напряженность, тревогу и апатию. Порой вообще трудно определить основное выражение его лица, поскольку в нем отражаются несовместимо разные чувства. Часто больные шизофренией выглядят моложаво (особенно если болезнь началась в детстве), их телосложению присуща интересная вычурная диспластика. В их осанке, походке нередко чувствуется вялость, "опущенность".
В отличие от шизофренической, шизоидная парадоксальность объясняется структурой внутренней гармонии, в соответствии с которой экзотическое крыло бабочки трогает шизоида больше, чем жалобы на жизнь близкого родственника. Шизофреническая же парадоксальность уходит своими корнями в абсурд: больной безучастен к гибели матери и при этом переживает, что потерял ненужный ему спичечный коробок.
Многие больные шизофренией внешне замкнуты, труднодоступны, то есть аутичны, но шизоидной аутистичности (гармонического движения мысли и чувства, идущего изнутри души) в них может и не быть. Если же аутистичность имеется, то в расщепленной мозаике вместе с другими (совершенно неаутистическими) характерологическими радикалами.
Как отмечал Майер-Гросс, при органических заболеваниях мозга в отличие от шизофрении "в первую очередь распадаются интеллект и память, а аффективная сфера следует за этим распадом параллельно ему, побуждения же, связанные с чувством симпатии и межчеловеческим раппортом, никогда не страдают в такой степени, как при схизофрении. Даже в состояниях тяжелого органического тупоумия, как правило, наблюдается потребность в аффективных отношениях с окружающими, которую схизофреник, несмотря на его сохраненную в потенции интеллектуальную способность, уже потерял" /123, с. 71/.
Проникновенно образное различение циклофренической депрессии (МДП) и шизофренической печали находим у А. Кемпинского. "При депрессии больной как бы погружается в темноту. Он ощущает себя как бы отделенным от мира черной стеной. Черным представляются прошлое, настоящее и будущее. Больной, глядя на работающих, развлекающихся, смеющихся людей, испытывает такое чувство, как если бы смотрел на них из глубокого колодца; где-то высоко сияет солнечный день, который его только раздражает контрастом и безнадежностью его существования.
При шизофрении печаль соединяется с пустотой. Это — не печаль черной бездны, но печаль выжженной степи, вымершего города, лишенной жизни планеты. В этой пустоте может ничего не происходить, как при простой шизофрении; она может заполниться фантастическими фигурами или сценами, как в случае бредовой шизофрении; в ней могут происходить вспышки страха, гнева, экстаза, как, вероятно, в кататонической фазе" /67, с. 248/.
9. Особенности контакта и психотерапевтической помощи.
В статье "Эмоционально-стрессовая психотерапия неврозоподобной шизофрении" /129, с. 585-611/ М. Е. Бурно подчеркивает, что психотерапевтически особенно податливыми оказываются больные с неврозоподобной симптоматикой и психастеноподобными особенностями личности, так как они критичны к своим расстройствам, жаждут избавиться от них и сами ищут психологической помощи. При психопатоподобной же малопрогредиентной шизофрении, при которой отмечаются расторможенность, патология влечений, агрессивность, садистичность, эмоциональная холодность, асоциальность, нет достаточной критики к своим расстройствам и серьезного запроса на помощь.
М. Е. Бурно, ссылаясь на классическую психотерапию немецкого языка, выделяет четыре основных психотерапевтических принципа в отношении больных шизофренией.
1. Прежде всего, принцип интимного эмоционального контакта. Психотерапевты разных школ и направлений сообщали о первостепенной важности "вхождения" психотерапевта в актуальную ситуацию и мир своего пациента. Они говорили о терапевтической любви (Rosen), душевной близости (Arieti), участии (Sullivan), интенциональности (Schitz-Hencke), терапевтическом симбиозе (Searles), идентификации (Benedetti) и т. д. С. И. Консторум в дополнение к этому полагал, что с больным необходимо совместно пройти какой-то участок жизненного пути /60/.
2. На почве эмоционального контакта принцип обучения больного моделям здорового поведения с утаиванием от посторонних своих патологических переживаний. Для обучения моделям здорового поведения применяются разнообразные методики (ролевые игры, психотерапевтический театр и т. д.).
3. Принцип активирующей психотерапии шизофрении (активно разрабатывался С. И. Консторумом) заключается в том, чтобы через реальную деятельность больной вошел в целительное многообразие эмоциональных связей с миром и на этой основе ощутил в себе импульс к жизни и более высокую оценку себя.
4. Принцип глубинного, эмоционально-стрессового оживления больного различными способами. В охладевающей эмоциональной жизни шизофренического человека имеются названные М. Мюллером "эмоциональные островки" скрытой энергии и интереса. Необходимо найти живую искру в душе человека и бережно раздуть ее, чтобы целительное оживление охватило всю личность. Наиболее важным представляется не душевное оживление вообще, а оживление конкретной индивидуальности человека, что достигается приемами ТТС. Желательно, чтобы больной получал минимальные адекватные дозы медикаментов, так как лечение творчеством "построено порой на вдохновенных, художественных нюансах, и пытаться лечить в лекарственном отупении — все равно что пытаться зажечь сырые дрова" /129, с. 595/.
Неврозоподобным пациентам нередко свойственно судорожное чувство одиночества с острым желанием общаться, поэтому они тянутся к контакту. Как же создается эмоциональный контакт?
М. Е. Бурно отвечает: "Обычными духовно-человеческими способами: раскрыть себя пациенту (в известных границах), рассказав о своих неприятностях, переживаниях, даже о недостатках. Всем этим показываем больному, что он для нас не просто медицинский объект. Можно ему рассказать о своих заботах в поисках даже некоторого сочувствия... Важно, чтобы все это было по-доброму естественно, тонко, без театрально-назойливой откровенности врача, фальши и неприятного любопытства, которые, конечно, отталкивают" /129, с. 599-600/. Нередко пациент влюбляется в психотерапевта, однако эта влюбленность сама по себе серьезно психотерапевтична. Шизофреническим пациентам важнее всего духовная привязанность, помощь (а не сексуальный контакт). Чтобы оставаться в лечебной плоскости платонической любви-дружбы, психотерапевту нужно создать в отношениях с пациентом невидимую, но ощутимую в нужные моменты дистанцию.
При создании эмоционального контакта важно принять душой пациента так, чтобы он это почувствовал, а не попытаться устраивать бесполезный логический спор. Следует помнить указание Г. Груле (1933 г.) о том, что шизофренические эмоциональные расстройства настолько своеобычны, что их не уловишь обычными нашими понятиями — грусть, страх, беспокойство, подавленность, раздражительность и т. д. Важно неназойливо показать пациенту, как подчеркивает М. Е. Бурно, что понимаем эту своеобычность и не считаем ее чепухой или симуляцией. Когда пациент жалуется обычными словами — "головная боль", "усталость",- необходимо понимать, что за ними часто скрываются трудновыразимые тягостные психические расстройства. На базе сформированного эмоционального контакта возможно стать проводником больного по жизни, его попутчиком, посредником, а иногда "переводчиком" в общении с людьми, которые его окружают.
"Эмоциональный контакт считается сформированным, когда больной оживляется в общении с врачом, много думает о нем, тянется к встрече и убежден, что это для него не просто врач в обычном смысле, а еще и подаренный судьбой, искренне заботящийся о нем друг" /129, с. 601/. Также важным индикатором является то, что в периоды разлуки пациент думает о том, как бы врач оценил его желания и поступки, что бы ему посоветовал. Иногда невольно пациент смотрит на что-то глазами врача, при этом врач может на что-то смотреть глазами пациента — это говорит о глубине контакта, важно лишь не путать свое видение мира с видением другого человека.
Основное положение лечения, по мнению автора, состоит в том, "что вы (пациенты. — П. В.) не должны стремиться как можно скорее вылечиться совсем, для того чтобы потом, уже вылечившись, "по-человечески" жить, иметь все главное для человека, а уже сейчас, в этом еще тягостном состоянии, будете стараться (хоть механически пока) жить "по-человечески" светло, творчески красиво" /129, с. 596/. Хочется добавить, что те пациенты, которые следуют логике, — "сначала дождусь, пока болезнь пройдет, а потом буду полноценно жить" — могут в этом ожидании потерять слишком много времени. С другой стороны, неврозоподобная шизофрения — хроническое заболевание, и тот, кто хочет одним прыжком выскочить из нее, обречен, скорее всего, на разочарование. Итак, пациент должен согласиться, что жить нужно уже сейчас, а болезнь будет исчезать по крошкам.
В деле активирования пациенту важно не жалеть себя, не укладывать себя "бедного" на диван. Необходимо "таскать себя за шиворот", "дрессировать", идти в гущу интересной жизни — тогда будет легче, это и есть строгая, разумная жалость к себе. Ведь тому, кто лежит на диване, мучительно больно сознавать, что жизнь проходит мимо, возникает дополнительное моральное страдание, а тот, кто что-то делает, незаметно для себя оживляется, и в его жизни появляются результаты труда и смысл. Психотерапевт может помочь больному, по-доброму требуя от него совершения усилий.
При лечении методом ТТС М. Е. Бурно полагает, что "надо напоминать пациентам, что творчество, как делание чего-то полезного по-своему, есть творение себя... С отчетливым чувством своей индивидуальности не может сосуществовать, смешиваться тягостное расстройство настроения, поскольку оно всегда проникнуто неопределенностью, оно есть "разобранность", расстроенность индивидуальности. Человек творящий проникнут вдохновением возвращения к себе самому" /129, с. 602/. На базе творческого вдохновения может возникать достаточно стойкая ремиссия. В творчестве человек как бы поднимается над своим недугом, и даже его недуг может стать предметом творчества. "Следует стремиться к тому, чтобы пациент научился смотреть на свои обиды, аналитическое самокопание, чувственное томление и даже тягостную апатичность, как на материал для творчества, среди которого нет плохого материала, все можно выразить стихотворением, эссе, музыкальным этюдом, художественной фотографией и т. д." /129, с. 609/.
Статья М. Е. Бурно может рассматриваться как базисная, хрестоматийная; особенности психотерапии шизофрении на Западе можно найти в подробном научном обзоре А. Б. Холмогоровой "Психотерапия шизофрении за рубежом /149, с. 225-260/.
10. Уважительное понимание шизофренических людей. Ценные качества расщепления. Полифонический характер.
Мне хочется сказать, что по мере обогащения моего человеческого и профессионального опыта, шизофренические люди (полифонисты) вызывают у меня все большее заслуженное уважение, симпатию и тепло.
Замечательное позитивное определение схизиса дает психотерапевт А. Капустин /150, с. 56/. Он сравнивает схизис с лентой Мебиуса, в которой несочетаемое становится сочетаемым (как при схизисе): двигаясь по одной и той же плоскости, попадаешь в положение прямо противоположное первоначальному, хотя во время движения никуда не сворачивал. Также и полифонисты в своем мышлении "двигаются" не по банальным плоскостям, а по "лентам Мебиуса", порой испытывая дезориентацию от неожиданных результатов движения.
Даже сравнение шизофренической разорванности Э. Крепелина — "оркестр без дирижера" — имеет свою позитивную грань, так как отдельные инструменты могут прекрасно и свободно играть свои партии, и временами их игра сливается в удивительную полифонию.
Именно как полифонию понимает Е. А. Добролюбова в статье "Шизофренический "характер" и терапия творческим самовыражением" главную особенность шизофренического характера, который называется полифоническим /68, с. 7-8/. Она объясняет пациентам, что их характер созвучен характерам К. Васильева, С. Дали, Чюрлёниса, Врубеля, Сезанна, Ван-Гога, Пикассо, Босха, Пиросманишвили, Дюрера и других. Полифоническая характерологическая мозаика — одновременное звучание нескольких характерологических радикалов. В самом узком смысле она есть присутствие в один и тот же момент не борющихся друг с другом противоположных состояний, настроений.
По словам Е. А. Добролюбовой, для многих людей "полифония" — "будильник": непривычное, необычное до загадочности полифоническое видение ненавязчиво, но уверенно помогает повернуться к творчеству. Наверно, ни один характер (художественные произведения творцов с ясным характером) не вызывает переживание "как странен мир, и откуда такая тревога-боль? ...Полифонисты мучительнее других страдают, не просто живут, а "выживают", непрестанно ищут себя и подтверждение своей нужности людям оттого, как дышат, помогают другим".
Е. А. Добролюбова считает важным рассказать "полифоническому" пациенту особенности его "мозаики", чтобы он с облегчением перестал быть для самого себя загадкой; узнал свои ценности; разрешив себе быть самим собой, перестал бояться творить; понял, почему его не понимают, и смог объяснять себя другим. Также она придает большое значение тому, чтобы "полифонист" получил возможность учиться "дирижировать" своей полифонией и нашел свою целебную дорогу в жизни, где его полифония была бы уместной и проявлялась полнее всего.
В другой статье "Полифоническая детскость и терапия творческим самовыражением" Е. А. Добролюбова переназывает шизофренический инфантилизм детским радикалом характера, который во всей своей первозданности присущ именно полифонистам. Она пишет об "абсолютно детской нестандартности, родниково-чистом мироощущении, которое не зашорено опытом, социальными условностями. Детские самобытные ассоциации еще ничто не укротило, не упорядочило, не затерло, подвижность переживаний позволяет соединить вещи так, как уже не получится у взрослого (а у полифониста может получиться)" /150, с. 21/.
Полифонистом в широком смысле можно назвать любого больного шизофренией, но о полифоническом характере корректно говорить, когда он потихоньку вызревал с детства. При нем нет психотики и дефекта, схизис носит легкий характер. Даже эндогенные колебания настроения не аморфны, а наполняются конкретным содержанием. В психиатрической традиции делались многократные попытки наряду с шизофренической болезнью выделить и шизофренический характер, конституцию, психопатию (Берце, Медов, Рюдин, Гофман, Ганнушкин и др.). Данные попытки основывались прежде всего на том, что родственники больных шизофренией, не будучи больны, тем не менее несли в своем характере отдельные черты больных: чудаковатость, аутичность, ранимость. При этом их странность и парадоксальность не укладывались в рамки шизоидного характера. Эти усилия привели к тому, что в современной западной классификации выделены шизотипальные и пограничные личностные расстройства, которые отнесены в рубрику "Расстройства личности" и вынесены за пределы шизофренической болезни.
Ю. Ф. Поляков с научно-экспериментальной строгостью показал некоторые преимущества познавательных процессов при шизофрении. Больные видят действительность "чище", меньше преломляя ее прошлым опытом жизни. Например, если быстро на слайде показать тарелку с овощами и фруктами, среди которых находится лампочка, то здоровые чаще говорят, что это груша, а больные видят то, что есть, — лампочку. При сравнении пары предметов больные находят гораздо больше возможностей, чем здоровые, для их сравнения. Вот некоторые примеры. Ботинок — карандаш — "оставляют следы, издают звуки"; плащ — ночь — "появляются в отсутствие солнца, скрывают очертания фигуры". Ю. Ф. Поляков приводит массу других экспериментальных доказательств подобного рода /126, с. 199-251/.
Еще старым психиатрам был известен следующий феномен: в руки больному клали гири весом в 1 кг, но совершенно разных размеров, и он сообщал, что вес гирь одинаков, в то время как здоровые, поддаваясь иллюзии, часто ошибались.
Против понимания шизофренических проявлений исключительно как минусов и недостатков выступал гейдельбергский психиатр Груле. Нормативный подход, при котором за эталон принимается жизнь так называемых "здоровых людей", ставит больных в положение неполноценных. Такой подход сужает перспективу видения. "Крепелин, по мнению Груле, слишком был заражен именно этим нормативным подходом к больным. Меньше этики, больше антропологии, меньше интересоваться тем, что должно бы быть, и больше тем, что есть. Такова позиция Груле" /123, с. 28/.
Груле отмечал: "Мы имеем у схизофреника не то, что мы имеем у здорового, а нечто другое; но "другое" не обязательно есть минус. Этой предвзятости следует избегать насколько возможно" /123, с. 25/. Таким образом, Груле предлагал подходить к пониманию шизофрении как к "другой" жизни, представленной во всем ее качественном своеобразии, а не только с точки зрения того, чего ей не хватает, чтобы стать жизнью нормальных" людей. Он считал бесплодным говорить о разрыве ассоциативных связей, поскольку ассоциативная психология недостаточна для того, чтобы охватить проблемы мышления в целом. Груле подчеркивал., что "схизис надо понимать не в смысле расщепления ассоциаций ("не в виде отрыва этикетки от коробки"), а в смысле изменения движущих мотивов личности, т. е. в плоскости системы ценностей" /123, с. 30/. При этом Груле говорит не о деструкции мотивации, а о "переслоении" мотивов.
Возможно, мысли Груле с рядом оговорок можно выразить так: шизофреник — это человек с иной системой ценностей и иным механизмом мотивации. Гуле допускает, что "речь у схизофреника потенциально сохранена; схизофреник говорит не так, как нормальный человек, не потому, что не может говорить нормально, а потому, что не хочет, не желает этого, потому что сложный комплекс его переживаний и установок побуждает его к этому" /123, с. 26/.
Груле, рассуждая о шизофренических расстройствах, приближается к экзистенциально-гуманистическому подходу к шизофрении как иному способу бытия человека в мире. Рассмотрим один из вариантов этого подхода. Если здравомыслию и практичности не придавать значения решающего критерия, то некоторые шизофренические миры оказываются более глубокими и подлинными, чем мир обычного человека. Здоровый человек может оказаться бездарностью и преступником, а больной — гением и святым. В конце концов людей будет интересовать то, что тот или иной человек оставил после себя в культуре, и гораздо меньше то, какой диагноз стоял в его медицинской карте. Известно, что многие фундаментальные открытия и творческие прорывы принадлежат шизофреническим людям. Более того, своими достижениями эти люди во многом обязаны не только своим талантам, но и креативным особенностям шизофренического мышления и чувствования. Полифонист в отличие от шизоида менее связан внутренней необходимостью выстраивать систему знания и мировоззрения, сознательно или бессознательно разрушает эту систему — и потому его мышление бывает даже более оригинальным и свободным, чем шизоидное. Если с помощью еще неизвестного нам лечения уничтожить эти особенности, то одновременно исчезнет незаурядный творческий потенциал шизофренических людей. Поэтому оптимальной стратегией представляется борьба с шизофреническим страданием при сохранении полифонических творческих особенностей. Абсолютное искоренение шизофрении сделает мир более плоским и банальным.
А. Кемпинский /67/ отмечает, что многие больные шизофренией мало способны к лицемерию, социальным ролям. В больных меньше корысти, ложного честолюбия, социальной суеты, чем в здоровых. Как пишет Кемпинский, "царство шизофреническое "не от мира сего"". Он трактует шизофренический психоз как прорыв к свободе, сбрасывание внешних оков, но, к сожалению, нередко больной становится пленником чувств, стремлений, образов, вырвавшихся из глубин потаенного, не справляется с ними, и освободительный пожар превращается в концлагерь, а затем в пепелище.
В момент психоза даже "темный" крестьянин способен испытать феерические глубинные переживания, на которые, казалось бы, в своей повседневной жизни он был абсолютно неспособен. Если психоз наполнялся восторгом, озарением, то остается в памяти как самая яркая страница жизни. Если же в нем доминировала тревожно-депрессивная зловещесть, то хочется забыть его, стереть из памяти. В таких случаях, отмечает Кемпинский, переживания превышают границу обычной человеческой толерантности. Он указывает на сходство личностных изменений узников концлагерей и больных, перенесших такой психоз. Я полагаю в связи с этим, что мы должны с уважением и особым сочувствием относиться к подобным больным, как делаем это в отношении невинных узников концлагеря. Больные после психоза порой оказываются более толерантными к обычным жизненным стрессам, потому что в сравнении с психозом тяготы жизни выглядят бледнее. Однако у многих из них возникает вторичный надлом. Как проницательно заметил Кречмер, больному кажется, что "психоз разрушил во мне так много, что не стоит, пожалуй, из остатков строить что-то новое". Такие люди нуждаются в особой психологической и социальной поддержке, ободрении.
В случае затяжных бредовых психозов важно с уважением относиться к титанической работе больных в связи с тотальным переосмыслением действительности. Меняются все точки отсчета, необходимо обдумать крайне многое, так как больному, особенно при бреде величия или преследования, кажется, что все связано с ним, нет ничего нейтрального (overinclusion, феномен сверхвключенности англоязычных авторов). Мир сходит с привычной орбиты и начинает вращаться вокруг больного — так называемый "птолемеевский поворот". Это радикальное переструктурирование мира требует крайнего напряжения всех сил. Если же развитие бреда идет на убыль, то нужно проделать "коперниковский поворот" (Конрад К., 1967), то есть снова увидеть себя как маленькую частицу мироздания, которая вызывает интерес лишь у ограниченного круга людей.
Д. Хелл и М. Фишер-Фельтен пишут, что "некоторые больные, перенесшие психоз, сообщают о том, что им помогла попытка задним числом истолковать пережитое психотическое состояние как сновидение. Таким образом, они могли лучше сопоставить свои необычные переживания с повседневностью и лучше понять самих себя" /152, с. 66/. Действительно, между сновидением и психозом есть значимые параллели. Из глубокого психоза человеку так же невозможно самостоятельно выбраться, как человеку во сне, который не понимает, что он спит: люди достигают точки, откуда возврат уже невозможен (point of no return). В психозе, как и во сне, очень многое случается, происходит само собой, при невозможности со стороны человека на это активно повлиять. В психозе и во сне размываются границы личности и становятся возможными самые невероятные вещи.
Допускаю, что в будущем мы научимся гораздо лучше понимать шизофренических людей. Вспоминаю своего товарища, который понимал казавшуюся нам всем разорванной речь больной и был способен с ней общаться. Он пояснял: "Мы с ней разговариваем на ассоциациях пятого порядка, нужно войти в эту длину волны разговора, на время забыв об обычно принятой речи". Известно, что Джеймс Джойс "отличался прекрасной способностью следовать непредсказуемым скачкам мысли своей шизофренической дочери, ставившим других людей в полнейший тупик" /147, с. 162/. Многие психиатры отмечали, что некоторые кажущиеся бессмысленными стереотипии, гебефренические ужимки и другая психопатология порой несут в себе смысл, иногда даже символ, являющийся квинтэссенцией жизненной установки больного. Возможно предполагать, что больные гораздо чаще вступают в коммуникацию, чем принято считать. Трудность понимания этой коммуникации состоит в том, что она необычна и больные не пытаются переводить свой индивидуальный язык на общепринятый. Я допускаю, что когда-нибудь наступит постблейлеровский этап изучения этих людей и о них скажут, что это — те, которые больше и напряженней чувствуют, и по-другому думают, и потому больше страдают, и которых, будучи не в состоянии понять, мы когда-то называли шизофрениками.
Эта глава остается принципиально незаконченной, часть из того, что написано в нижеследующих статьях, могла бы быть помещена и здесь.
11. Учебный материал.
Герой фильма "Человек дождя", Реймонд, с детства страдал аутизмом. В фильме мы его видим уже взрослым человеком. При раннем детском аутизме мозг действует по-особенному, порой по-шизофренически. Этот вариант и демонстрируется в фильме. Реймонд отгородился от жизни стеной ритуалов. Выходить за эту стену ему страшно, потому что он не способен интегрировать сложный мир в цельный и понятный для себя. Его жизнь подчинена неукоснительному распорядку, правилам, но в нее не включены люди, которые страшны своей непредсказуемой спонтанностью. Если происходит что-то непредвиденное, то Реймонд фиксирует произошедшее в тетради или дает психический срыв, в котором, будучи неспособным ударить обидчика, бьет самого себя. Он старается не прикасаться к людям, не смотрит им в глаза. Если люди пытаются проникнуть в его мир слишком прямо, он на все отвечает: "Не знаю". Д. Хофман талантливо передает кататонические особенности Реймонда. Его лицо амимично, как гипсовое, походка стреноженная, движения лишены плавности, руки напряженно стиснуты перед грудью, голова наклонена в сторону. Он часто стереотипно раскачивается, у него отмечаются элементы вербигерации и эхолалии. Когда Реймонд сидит на скамейке и смотрит на уток, то похож на напряженно застывшую статую.
Брат Реймонда Чарли показан холодновато-эгоистичным прагматиком. Чтобы увести Реймонда за собой, он просто берет его рюкзак, и Реймонд беспомощно идет за рюкзаком. Уже здесь видна разлаженность Реймонда: он не хочет уходить с территории лечебницы, но не делает ни малейших попыток вернуть свой рюкзак. Еще более убедительно схизис просматривается в эпизоде, когда Реймонд боится ехать в машине по опасному шоссе, но при этом не боится бежать по этому же шоссе перед машиной. В эпизоде с врачом он выполняет абстрактные математические операции с быстротой калькулятора, но не может правильно вычесть из доллара пятьдесят центов. Когда Реймонду "приспичивает" смотреть телепередачу, дети вынуждены лишиться мультиков и капризничают, но он остается невозмутимым, так как не способен оценить ситуацию. Ему не дано понять, как его воспринимают другие люди, и на вопрос врача Реймонд отвечает, что он точно не аутист. В своем поведении он руководствуется изолированными "программами", к коррекции которых мало способен. В Реймонде заметен шизофренический дефект, проявляющийся в монотонизации психической деятельности, эмоциональном оскудении, элементах слабоумия. При этом в нем есть своя хрупкая ранимость и человечность.
Переломный момент в отношениях братьев наступает, когда Чарли узнает, что Реймонд пел ему в детстве песни, переживал момент разлуки, когда был отправлен отцом в лечебницу ради благополучия Чарли. Выясняется, что в Реймонде глубоко застряло чувство вины за то, что он когда-то ошпарил младшего брата. Характерно, что прошли годы, но это чувство, ничем не проявляя себя, осталось в душе Реймонда во всей своей первоначальной остроте. На основании детских воспоминаний происходит новая человеческая встреча братьев. Чарли начинает лучше понимать своего отца, отчасти беря на себя его функции по заботе о Реймонде. Почувствовав в брате человечность, скрытую за фасадом аутизма, восхитившись его гениальными математическими способностями и ощутив детскую беспомощность, незащищенность Реймонда, Чарли проникается к брату теплом, которое согревает и его самого. Реймонд, в свою очередь, вовлеченный братом в жизнь, становится раскованнее, контактнее и даже чуть-чуть начинает понимать шутки.
В конце фильма в беседе с психиатром хорошо показана амбивалентность Реймонда: он одинаково хочет остаться с братом и вернуться в лечебницу, не будучи способным выбрать что-то одно. Мы видим, что у Реймонда есть свои скрытые способы общения, например, если кто-то ему нравится, то он задает вопрос о лекарствах. Когда Чарли говорит психиатру, что установил с Реймондом контакт, то последний сообщает об этом не словами, а характерным движением пальцев. Во время показа титров мы видим фотографии, сделанные Реймондом, на которых запечатлено то, что его интересует: ритм, симметрия, узоры, цифры, то есть своеобразная схематичная, застывшая гармония.
Фильм интересен тем, что трудно понять, кто помог друг другу больше: Чарли Реймонду или Реймонд Чарли.
