Эрих Фромм. Может ли человек преобладать?


...

Человек: кто он есть?

Вопрос: «Кто есть человек?» вводит нас прямо в суть проблемы. Если бы человек был предметом, мы могли бы спросить: «Что он есть?» и определить его так, как мы определяем объекты природы или продукты производства. Но человек — не предмет и, следовательно, не может быть определен тем способом, каким мы определяем предметы. Но, несмотря на это, человек часто рассматривается как вещь. Его определяют как рабочего, директора завода, врача и т. д., но такой подход говорит нам только о социальной функции индивида. Другими словами, человек определяется в терминах его общественного положения.

Человек не вещь, он — живое существо, находящееся в постоянном процессе развития, и в каждый момент своей жизни он еще не является тем, кем он может быть.

Хотя человек не может быть определен тем способом, каким мы определяем стол или часы, нельзя сказать, что он совершенно не поддается определению. Определение человека не исчерпывается утверждением того, что он является живым существом, а не предметом. Наиболее важный аспект в определении человека заключается в его мышлении, способном выйти за пределы удовлетворения физических нужд. В отличие от животного для человека мышление — это не просто средство добычи желаемого, но также средство исследования реалий своего существования и окружающего его мира, независимо от того, хочет он этого или нет. Другими словами, человек обладает не только умственными способностями, присущими животным, но также и рассудком, которым он может воспользоваться для постижения истины. Человек, ведомый своим разумом, наилучшим образом раскрывает себя как существо духовное и физическое.

Известно, однако, что многие люди, ослепленные алчностью, не поступали в своей жизни рационально. Еще хуже, когда действия целых наций обусловлены в последнюю очередь разумом; демагоги всегда готовы позволить гражданам забыть, что, доверяя им, они разрушают свой город и свой мир. Нации погибали, будучи неспособными освободиться от иррациональных эмоций, обусловливающих их поведение, и познать путь истины. Миссией пророков Ветхого Завета было не предсказание будущего, как думают многие, а провозглашение истины, предупреждение таким образом людей, какими последствиями в будущем могут обернуться их действия в настоящем.

Определяя человека, мы пользуемся нашими собственными знаниями о себе, ибо человек не является предметом, который может быть объективно описан, следовательно, вопрос: «Кто есть человек?» обязательно приведет нас к вопросу: «Кто я?» и, если мы хотим избежать ошибки рассмотрения человека как предмета, то единственно возможным ответом на вопрос: «Кто я?» будет: «Я — человек».

Большинство людей никогда не ощущали своей индивидуальности как человеческого существа. Люди создают множество иллюзорных образов самих себя, своей индивидуальности и своих качеств; как правило, на наш вопрос они ответят: «я — учитель», «я — рабочий», «я — врач». Но сведения о профессии личности ничего не говорят нам о личности как таковой и не содержат ключ к разгадке тайны: «Кто есть человек?» и «Кто я?».

Здесь мы сталкиваемся с еще одной проблемой. Все мы обладаем определенной социальной и психологической ориентацией. Как и когда можно понять, будет ли раз сделанный выбор постоянным или какое-нибудь сильное переживание изменит эту ориентацию? Достигнут ли люди момента своей жизни, в который они твердо встанут на свой путь, чтобы правомерно можно было о них сказать, что они стали теми, кем должны быть и никогда не претерпят изменений? Статистически это может быть сказано о множестве людей. Но можем ли мы это сказать о каждом к моменту его смерти, и можем ли мы продолжать утверждать это, если допустим, что он мог бы измениться, если бы жил дольше?

Мы можем охарактеризовать человека еще одним способом. Человек руководствуется двумя типами эмоций и побуждений. Первый тип имеет биологическое происхождение и является, в основном, одинаковым для всех людей. Он включает все, что исходит из требований для выживания: необходимость удовлетворения голода и жажды, необходимость в ощущении защищенности, желание принадлежать к какой-нибудь социальной структуре и, в значительно меньшей степени, необходимость сексуального удовлетворения. Эмоции второго типа не уходят своими корнями в биологию и не являются одинаковыми для каждого. Такие эмоции, как любовь, удовольствие, солидарность, скука, зависть, вражда, жадность, конкуренция, берут свое начало в различных социальных структурах. Что касается ненависти, то следует различать реактивную ненависть и эндогенную. Я склонен их рассматривать как параллельные терминам реактивной и эндогенной депрессии. Угроза кому-то одному или какой-то группе порождает реактивную ненависть, которая исчезает, когда опасность миновала; эндогенная ненависть — это черта характера. Человек, исполненный такой ненависти, всегда ищет способ излить эту ненависть.

В отличие от биологически обусловленных эмоций эмоции, порожденные социумом, как мной уже упоминалось выше, являются продуктом специфических социальных структур. В обществе, где эксплуатирующее меньшинство доминирует над беззащитным и угнетенным большинством, имеют место оба типа ненависти. Эксплуатируемое большинство будет испытывать ненависть — это очевидно. Вражда со стороны доминантного меньшинства подпитывается страхом мщения, которое однажды могут осуществить угнетенные. Более того, меньшинство должно ненавидеть массы, дабы подавить свое чувство вины и оправдать свою эксплуатацию. Ненависть не исчезнет, пока справедливость и равенство не восторжествуют. Точно так же истина не может превалировать, пока людям приходится лгать, чтобы оправдать свое попирание принципов справедливости неравенства.

Некоторые утверждают, что такие принципы, как равенство и справедливость, являются идеологией, которая родилась у философов и политиков в ходе истории и не являющейся частью того, чем природа изначально наградила человека. Я не буду входить в детали опровержения этого аргумента, но я хочу поставить ударение на том пункте, который говорит против него: способ, которым люди реагируют, если враждебная группа попирает принципы справедливости и равенства, свидетельствует в пользу того, что в сокровенной сути людей эти ценности обладают большой значимостью. Чувствительность человеческой совести нигде так не является наиболее очевидной, как в том случае, когда люди реагируют на малейшие нарушения справедливости и равенства, если, конечно, когда они не являются теми, кто обвиняется в подобных нарушениях. Совесть находит решительное выражение в обвинении враждующих национальных групп. Если бы у людей не было естественной моральной чувствительности, как было бы возможно разбудить в них негодование, показывая им всю жестокость деяний их врагов?

Другое определение человека говорит, что он есть существо, в котором инстинктивное поведение сведено до минимума. Очевидно в человеке остались элементы инстинктивной мотивации, как в случае удовлетворения голода и инстинкта размножения. Но только тогда, когда на карту поставлено выживание индивида или сообщества, тогда его действия в первую очередь обусловлены инстинктами. Большинство побуждений, которыми руководствуются люди, — амбиции, зависть, ревность, месть — проистекает и подпитывается специфическими социальными констелляциями. Факт, что эти побуждения могут иметь приоритет даже над инстинктом выживания, демонстрирует, насколько сильны они могут быть. Люди часто готовы пожертвовать своей жизнью как в угоду ненависти и амбициям, так и ради любви и преданности.

Наиболее отвратительный из всех человеческих импульсов — желание использовать другого в своих целях посредством власти над ним — есть не более чем утонченная форма каннибализма. Подобные импульсы — использовать других в своих собственных целях — не были известны в неолитическом обществе. Почти для каждого, живущего сегодня, практически невозможно представить себе, что когда-то был исторический период, когда человек не хотел эксплуатировать и не был эксплуатируем; но, тем не менее, такой период был. В ранних земледельческих и охотничье-собирательских обществах каждый имел достаточно средств для существования, тогда было бессмысленно накапливать материальные ценности. Частная собственность еще не могла рассматриваться как капитал и не служила источником власти. Этот этап человеческого мышления отражен в символической форме в Ветхом Завете. Дети Израиля питались манной в пустыне; ее было достаточно, и каждый мог есть столько, сколько он хочет, но манной нельзя было запастись. То, что не было съедено в тот же день, портилось и исчезало. Не было причины для спекуляции, ибо количество манны не играло роли, но орудия труда и зерно не исчезают. Они могут быть запасены и дать могущество тем, кто имеет их больше других. Только когда избыток стал превышать определенный уровень, правящему классу стало удобно оказывать влияние на других, заставлять их работать на себя и смириться с тем минимумом, который необходим для существования. Триумф патриархального государства сделал рабов, рабочих и женщин главными жертвами эксплуатации.

Подлинная история человечества начинается только тогда, когда человек перестает быть потребителем и кладет конец каннибалистическому и доисторическому в себе. Чтобы осуществить подобное изменение, нам необходимо будет полностью осознать, насколько пагубны наши каннибалистические пути и обычаи. Но даже полное осознание будет безрезультатным, если не будет сопровождаться полным раскаянием.

Раскаяние есть нечто большее, чем сожаление о чем-либо. Раскаяние — это очень могущественная эмоция. Раскаявшаяся личность чувствует настоящее отвращение к самой себе и к тому, что она совершила. Подлинное раскаяние и стыд, который сопровождает его (эмоции, свойственные только человеку), могут предупредить повторение прежних злодеяний. Там, где нет раскаяния, может возникнуть иллюзия, что не совершается никакого злодеяния. Но как можно отличить подлинное раскаяние? Чувствовали ли израильтяне раскаяние за геноцид, учиненный над племенами Ханаана? Чувствуют ли американцы раскаяние за почти полное уничтожение индейцев? Тысячелетия человек жил в системе, которая задерживает победу раскаяния, в которой ставится знак равенства между силой и справедливостью. Каждому из нас следовало бы откровенно признаться в злодеяниях, которые совершили наши предки, современники или которые совершили мы сами либо непосредственно, либо из-за отсутствия сопротивления им, и сделать это открыто, публично, в ритуальной форме, так, как это было бы на самом деле.

Римская католическая церковь предлагает индивиду возможность признать свои грехи и, таким образом, позволить голосу совести быть услышанным. Но индивидуального раскаяния недостаточно, так как оно не адресовано преступлениям, совершенным группой, классом, нацией или, что особенно важно, суверенным государством, которое не является субъектом диктата индивидуальной совести. До тех пор, пока мы бессильны совершить «признание национальной вины», мы будем идти прежним путем, лицемерно закрывая глаза на преступления наших врагов и оставаясь слепыми по отношению к нашим собственным преступлениям. Как могут отдельные люди начать следовать голосу совести сколько-нибудь серьезным образом, если нации, чье предназначение быть хранителем морали, совершают поступки без какой-либо оглядки на совесть. Неизбежно вытекает то, что голос совести молчит в каждом гражданине, а совесть так же неделима, как и правда.

В наших действиях не могут доминировать иррациональные эмоции, если человеческий разум начнет эффективно направлять их. Разум остается разумом, даже если он направлен на плохие цели. Тем не менее, разум есть наше ускользание от реальности как таковой, а не той реальности, которую хотели бы видеть, т. е. реальности, которую мы могли бы использовать в своих собственных целях. Разум, в этом смысле, может быть эффективен только в той степени, в какой мы способны отклонить наши иррациональные эмоции, т. е. в той степени, в которой мы, как человеческие существа, становимся истинными людьми, и эти иррациональные побуждения перестают быть главными мотивирующими силами, стоящими за нашими действиями.

Это приводит нас к вопросу о том, какие стимулы необходимы для выживания человеческой расы. Агрессия и деструктивность могут помочь одной группе искоренить другую и, таким образом, выжить; но эти стимулы принимают другое значение, если мы рассматриваем их в контексте всего человечества. Если бы агрессия распространилась на все человеческое население, то это могло бы привести не только к уничтожению той или иной группы, но, в конце концов, к искоренению всей человеческой расы. В прошлом подобная мысль не соотносилась с реальностью и была праздным размышлением. Сегодня наша любовь к жизни претерпевает глубокий упадок. Разрушение всего человечества — реальная возможность, так как мы имеем средства для саморазрушения и потому, что мы фактически играем с идеей использования этих средств. Сегодня мы обязаны осознать, что принцип выживания сильнейшего, который заключается в неограниченной воле к власти над независимыми государствами, может привести к уничтожению всего человечества.

В XIX в. Эмерсон сказал: «Вещи оседлали человечество и едут на нем верхом». Сегодня мы можем сказать: «Человечество сделало из вещей идолов, и культ этих идолов может уничтожить его».

Мы снова повторяем, что нет предела податливости человеческого существа, и при беглом анализе это кажется правдой. Обзор человеческого поведения на протяжении веков, показывает нам, что в нем практически нет действий, от наиболее благородных до наиболее низких, на которые человек был бы не способен и которые бы не совершил. Необходимо уточнить тезис «податливости человеческого существа». Всякое поведение, которое не служит развитию личности, ее прогрессу на пути полной самореализации, задерживает ее развитие. Эксплуататор боится эксплуатируемых, убийца боится осуждения, которое изолирует его, даже если эта изоляция не принимает форму изоляции в тюрьме. Разрушитель боится голоса собственной совести. Безрадостный потребитель боится жить, не испытывая полноты жизни.

В утверждении, что человек бесконечно податлив, подразумевается то, что он может быть физиологически живым, но разум его будет искалеченным. Такая личность несчастна, она не будет испытывать радости. Она будет испытывать ожесточение, и это ожесточение будет делать ее деструктивной. Только в случае, если человек сможет разорвать этот порочный круг, он сможет снова открыть для себя возможность радости. Проигнорировав врожденные патологии, можно сказать, что люди физиологически здоровы от рождения. Они становятся искалеченными только благодаря тем, кто хочет осуществить полный контроль над ними, кто ненавидит жизнь и не переносит звука радостного смеха. Если ребенок затем становится искалеченным, они чувствуют оправдание своей враждебной позы по отношению к нему и рассматривают свою враждебность как следствие его больного поведения, не видя при этом причины в себе.

Почему кому-то хотелось бы сделать искалеченным кого-то еще? Ответ на этот вопрос заключается в том, что я называю каннибализмом, все еще присутствующим в современном обществе и о котором было упомянуто выше. Психически искалеченную личность эксплуатировать легче, чем здоровую. Отпор может дать сильная, а не слабая личность. Слабая личность вызывает жалость у власть имущих. Чем больше правящая группа может психически искалечить подвластных ей людей, тем легче ей эксплуатировать их для ускорения достижения своих целей.

Так как человек есть существо, наделенное разумом, он способен критически анализировать свой опыт и увидеть, что способствует продвижению его развития и что мешает ему. Насколько возможно, он добивается гармоничного роста своих физических и ментальных сил с конечной целью достижения благополучия. Как продемонстрировал Спиноза, противоположностью благополучия является депрессия. Можно предположить, что радость есть продукт разума, а депрессия — результат неверного образа жизни. Это находит свое подтверждение в Ветхом Завете, где подобный образ жизни интерпретируется как смертный грех среди тех израильтян, чья жизнь была безрадостна, даже несмотря на то, что они жили в изобилии.

Основные условия существования индустриального общества состоят в конфликте с человеческим благополучием. Что это за условия?

Первое основное условие состоит в контроле над природой. Контролировало ли природу доиндустриальное общество? Ясно, что да; в противном случае человек должен был бы погибнуть от голода. Но способ, при помощи которого мы контролируем природу в индустриальном обществе, отличается от способа контроля природы в земледельческом обществе. Частично это стало так с тех пор, как индустриальное общество стало использовать технологию для осуществления контроля над природой. Для производства вещей технология использует способность человека мыслить. Это равнозначно замене женского начала мужским. Вот почему в начале Ветхого Завета описывается, как Бог создал мир посредством слова. В древнем вавилонском мифе о сотворении говорится о Великой Матери, давшей миру рождение.

Второе основное условие индустриального общества есть то, что человек может быть эксплуатируем посредством силы, вознаграждения или — что наиболее часто — сочетания того и другого.

Третье условие состоит в том, что экономическая деятельность должна приносить выгоду. В индустриальном обществе мотив выгоды не является в первую очередь проявлением личной алчности, а скорее является критерием правильности экономического поведения. Мы не производим товары, чтобы их употреблять, хотя большинство товаров должно иметь некоторую утилитарную ценность, чтобы пользоваться спросом. Мы производим товары для получения выгоды. Конечный результат моей экономической деятельности должен быть в том, что я зарабатываю больше, чем мне нужно вложить в производство или в приобретение материальных ценностей. Утверждение, что мотив выгоды является характерной психологической чертой личности, — основная ошибка алчных людей. Желание выгоды можно, конечно, объяснить так, но подобный взгляд на мотив выгоды не является образцом нормы в современном индустриальном обществе. Выгода — есть просто доказательство правильности экономического поведения и, следовательно, критерий успешного бизнеса.

Четвертая черта, которая является классической характеристикой индустриальных обществ, — это конкуренция. История показала, однако, что усиление централизации и разрастание некоторых концернов — и как результат нелегальной, но существующей баллансировки цен — конкуренция между большими концернами положила начало кооперации. В случае, если конкуренция существует, то она скорее встречается между двумя розничными магазинами, чем между двумя индустриальными концернами. В нашем современном экономическом укладе уже не осталось эмоциональной связи между продавцом и покупателем. В более ранние времена существовали специфические отношения между продавцом и его клиентом. Торговец был заинтересован в своем клиенте, и продажа была чем-то большим, нежели просто финансовой сделкой. Бизнесмен чувствовал определенное удовлетворение при продаже своему клиенту того, что было полезным и привлекательным. Это, конечно, случается и сегодня, но это исключение и ограничивается преимущественно маленькими старомодными магазинами. В дорогом супермаркете продавцы вежливо улыбаются, в дешевом они отрешенно смотрят перед собой. Здесь необходимо жестко уточнить, что улыбка в дорогом магазине является фальшью и является отражением высоких цен магазина.

Психология bookap

Пятый пункт, на который я бы хотел обратить внимание, это подавление в себе сочувствия в наш век, и я, наверное, добавил бы, что вместе с этим угасает способность человека страдать. Я не имею в виду, конечно, что люди сегодня страдают меньше, чем раньше, но они настолько отчуждены друг от друга, что уже не чувствуют полноту своего страдания. Подобно кому-то с хронической физической болью они приходят к тому, что принимают свое страдание как данное и ощущают его только тогда, когда оно выходит за рамки своего нормального фона. Но не стоит забывать, что страдание — это только эмоция, которая, как кажется, действительно является общей для всех людей и, возможно, для всех чувствующих существ. По этой причине страдающая личность, которая осознает, насколько страдание вездесуще, может чувствовать утешение в человеческой солидарности.

Существует множество людей, которые никогда не знали счастья, но нет никого, кто бы никогда не страдал, независимо от того, как упорно он избегает страдания. Сочувствие неотделимо от любви к человечеству. Где нет любви, там не может быть сочувствия. Безразличие противоположно сочувствию, и мы можем описать безразличие как патологическое состояние с шизоидными тенденциями. То, что выдается за любовь к другому индивиду, часто доказывает, что это не что иное, как зависимость от этой личности. Любой, кто любит одну личность, на самом деле не любит никого.