Персонификация и мировая душа

Хиллман не ограничивает понятие души одним только индивидом или даже человечеством. Он пытается распространить его (и вместе с тем наше понимание психологии, психотерапии и психоанализа) на мир, в широком понимании этого слова, т. е. и на предметы культуры и природу в целом. Используя образ в том понимании, в котором это делали еще гностики, утверждавшие предсуществование души.[12]

А в наше время Хиллман утверждает, что каждая вещь имеет в своей основе искру души. Он предлагает представить себе душу мира как ту конкретную искру, тот зародышевый образ, который проявляется через каждую вещь в своей видимой форме (Hillman, 1982, с. 77).

Согласно Хиллману, психологию следует практиковать применительно ко всем вещам мира, а не только в отношении людей. Фактически, именно мнение, согласно которому только человек обладает психикой или душой, накладывает на человечество невыносимую тяжесть, замыкая нас внутри нашей психологии и не позволяя совершиться подлинной встрече с миром. Мнение, согласно которому душой обладает только человек, тогда как остальной мир косен, мертв и несет в себе зло, является, по Хиллману, одной из причин современного экологического конфликта человека с «окружающей средой». Такой антропоцентризм является, по его убеждению, нерешенной проблемой гуманистической психологии.

Психотерапия в этом отношении означает, согласно Хиллману, глубокую заботу и душевную любовь. Душа, рассматриваемая здесь в широком смысле как душа мира (anima mundi), требует от нас всестороннего, во всех своих проявлениях, терапевтического отношения. В особенности важно, чтобы человечество заняло терапевтическую установку относительно тех аспектов индивидуальной и мировой души, к которым принято относиться с презрением. Такое заботливое отношение даже к мировому злу необходимо по той причине, что без него, согласно неизбежной логике возврата того, что подавляется, зло будет господствовать над нами по своим собственным правилам. «Ты его в дверь, а оно в окно». Следует пристально вглядываться в собственную Тень, видеть «бревно в собственном глазу», а не закрывать на них глаза, поскольку последнее способствуют лишь усилению сил зла и разрушения. Именно в таком духе Хиллман размышляет и над окружающими нас предметами, пешеходными дорожками, парками и архитектурой, над деньгами, а также насекомыми, над войной и «плохими родителями». Он убежден, что именно полное любви внимание к патологическим и низменным аспектам мира и психики с наибольшей вероятностью приведет к положительным открытиям неизведанных душевных глубин.