Автономия, самоактуализация

Первичный процесс: до — вербальность

Мы можем начать с высокой фантазии или образного видения кентаврического уровня — познавательного аспекта интенциональности. Ведь зрелая фантазия кентавра определенно предшествует языку, но она не до-, а транс — вербальна.

Чтобы понять разницу, давайте начнем с довербального первичного процесса. На инфантильном уровне тела — «эго» или тифона, неспособном к реальной языковой структуре и культурно — согласованному познанию, фантазийный процесс (или «фантазмический мир», как его называет Ариети) действительно является, как уже более полувека указывают психиатры, довербальным и доконцептуальным. Довербальный первичный процесс — это примитивное желание, процветающее без всяких задержек, без консенсуального подтверждения, вторичного канализирования и связывания логикой, волей и языком, поскольку ничего из перечисленного еще не существует. Он изобилует исполнением желаний, недвойственностью и магически искаженными актами познания.

Кроме того, первичный процесс довербальных инфантильных стадий сильно связан с простыми инстинктивными, эмоциональными и витально — праническими потребностями и влечениями — «анальными», «фаллическими» и «грудными» фантазиями, самодовлеющими импульсами, с желаниями могущества и с материнскими мотивами инцеста/кастрации, с заботами низших чакр, то есть со всеми категориями тела — «эго», которые мы обсуждали. Следовательно, существует тесная взаимосвязь процесса довербальной фантазии с ритуально повторяющимися инстинктивными побуждениями — сексуальными и агрессивными, витальными и растительными. Видимо, поэтому Фрейд всегда связывал и, как правило, уравнивал области первичного процесса и инстинктивных понуждений [135].

Следовательно, первичный процесс, прежде всего и главным образом, связан с телом, он не только доминирует на уровнях телесной самости, но и остается навсегда встроенным в эту структуру сознания. «Все школы [психоанализа] согласны, что сознательная умственная деятельность сопровождается, поддерживается, сохраняется, оживляется и направляется бессознательной фантазией, которая берет начало в детстве, преимущественно (изначально) касается биологических процессов и отношений и подвергается символической проработке» [327]. Ближе к сути дела выводы Сьюзен Айзек по важным аналитическим находкам Клейн: «(а) Фантазии являются первичным содержанием бессознательных ментальных процессов, (б) Бессознательные фантазии касаются, в первую очередь, тела и представляют инстинктивные тяготения к объектам» [327].

Такова эта низшая фантазия — первичный процесс, который касается «преимущественно тела» и «биологических отношений» и может подвергаться «символической проработке». Согласно резюме Шефера об инфантильных категориях тела — «эго», первичный процесс привязан к, и базируется на «органах (рот, анус, гениталии), биологических веществах (фекалии, моча, молоко, кровь), движениях (сосать, прикасаться пальцами, вытягиваться, падать) и контактах (целовать, цепляться, ударяться)» [336]. Он и инфантильное телесное «эго» идут рука об руку, сформированные именно теми категориями, которые перечисляет Шефер.

Я уже часто отмечал, что первичный процесс и инфантильная телесная самость рано или поздно должны быть подчинены и трансформированы; что сознание должно отделиться от растительного тела и раскрыться навстречу ментально — эгоической сфере; что само — ощущение индивида должно покинуть гедонистическое телесное «эго» и преобразоваться в «эго» — ум. Неудача в любой точке этой трансформации оставляет индивида фиксированным на отдельных телесных зонах, связанным бессознательными фантазиями о достижении окончательного удовлетворения через эти участки тела (орального — посредством сосания, заглатывания или включения мира в себя; анального — путем владения и манипулирования миром; фаллического — «делая» мир или сексуально соединяясь с ним).

Если эти фиксации имеют место — это в той или иной степени происходит у всех людей; здесь же меня особенно интересуют наиболее серьезные случаи — когда, скорее всего, будет разыгрываться «символическая проработка» фиксированных форм. Например, человек, фиксированный на анальной форме, мог бы — через посредство первичного процесса, бессознательно приравнивать грязь к фекалиям и из‑за этого развить у себя фобию ко всякой нечистоте и навязчиво — принудительную чистоплотность, которая заставит его мыть руки по двадцать или тридцать раз в день [120]. «Грязь» в данном случае символизирует «фекалии», значит, «символическая проработка» распространилась с телесной зоны и охватила другие, не — телесные области. Лично я убежден, что «символическая проработка» действительно происходит во многом так, как ее описывают психоаналитики.

Проблема, однако, в том, что в психоанализе существует тенденция сводить всякий символизм и даже все высшие формы мышления и бытия к телесной форме инфантильного первичного процесса. Однажды прозвучало насмешливое замечание в адрес психоанализа: «Согласно данной доктрине, бессознательное в любом выпуклом объекте видит пенис, а в любом вогнутом — вагину или анус». На что великий аналитик Ференчи с непроницаемым лицом ответил: «Я нахожу, что эта фраза правильно отражает факты» [121].

При таком подходе неудивительно, что у психоанализа возникают серьезные затруднения с высшими и трансцендентными формами бытия, — сам Господь Бог становится всего лишь Великой Грудью в Небесах. В действительности Ференчи был прав — просто это еще не вся правда. Как он поясняет: «Ум ребенка (и сохранившаяся после него у взрослых тенденция бессознательного) сначала интересуется исключительно собственным телом, а потом, главным образом, удовлетворением своих инстинктов, тем удовольствием, которое доставляет ему сосание, еда, контакт с генитальными областями и функции испражнения; что же тогда удивляться, если его внимание более всего захватывают те объекты и процессы во внешнем мире, которые на основании чрезвычайно отдаленного сходства напоминают ему о самых дорогих переживаниях» [121].

И вот суждение Ференчи: «Так возникают те тесные, сохраняющиеся на протяжении всей жизни взаимосвязи между человеческим телом и объективным миром, которые мы называем символическими. С одной стороны, ребенок на этой стадии развития не видит в мире ничего, кроме образов своей телесности, а с другой, он учится посредством своего тела представлять все многообразие внешнего мира» [121]. Суть в том, что, согласно психоанализу, всякая символическая деятельность основывается на теле и в предельном смысле имеет отношение лишь к нему одному; для нас же это так лишь при наличии какой‑либо серьезной фиксации на телесном уровне, что обязательно влечет за собой символическую проработку этой фиксации (подробнее см. в главе шестой). А для психоанализа всякий символизм базируется только на теле. По словам Райкрофта: «Психоаналитическая теория утверждает, что символизация объекта или деятельности всегда вызвана одним из фундаментальных, инстинктивных или биологических интересов, подмена или замещение всегда идут от тела. Так, например, ножи, самолеты, ружья могут интерпретироваться, как фаллические символы, но пенис никогда не будет символом ножа» [327].

Помимо того, что психоанализ не видит, что это происходит лишь в случаях фиксации, он совершает редукционистскую ошибку, когда объявляет первую появившуюся в развитии структуру самой фундаментальной, основательной и «реальной» из всех структур. Обратите внимание, что Райкрофт в первой из приведенных выше цитат уравнивает первичное с первоначальным: самым реальным и «самым дорогим» (как выразился сам Ференчи) является то, что было первым в развитии — в том, что касается умственной деятельности, это означает первичный процесс и его связь с телом, управляемым принципом удовольствия: это, как мы видели, были первые подлинно вещественные структуры само — ощущения, возникшие в ходе развития. Короче говоря, психоанализ утверждает: первое — это самое реальное; следовательно, все последующее развитие должно символизировать эти первые и «наиболее реальные» переживания.

Однако с точки зрения вечной философии (а именно этот взгляд я стараюсь представить) самые высшие и подлинные формы бытия появляются во временном развитии последними. Поскольку высшие формы по определению должны повторять низшие, они могут появляться только после них. Аналогично, люди появились в эволюционном восхождении последними (пока что), просто потому что они представляют собой наивысшую форму бытия из всех до сих пор возникавших.

Именно из‑за того, что первичный процесс с его телесными категориями появляется в ходе развития первым, психоанализ пытается превратить все последующие стадии развития в простые ответвления и символы первичного процесса. Например, образ груди входит в сознание задолго до зрелого и чрезвычайно изощренного понятия мандалы (сложной круговой фигуры, используемой в медитативных практиках), так же как амебы появились на Земле задолго до людей. Но говорить, как это делает психоанализ, что мандала является просто символом груди, — все равно, что назвать человека просто символом амебы. А ведь именно до этого доходит психоаналитическая теория символизма. Тогда можно утверждать, что растения являются символом грязи, потому что она появилась раньше. И, основываясь на таком заблуждении, психоанализ торжественно обещает человечеству, что он никогда не сумеет понять высшие формы бытия. Низводя высшее к низшему, он повсюду видит зверя. Подобный подход вполне может видеть отхожее место и Сикстинскую Капеллу как почти одно и то же, ведь и то и другое построено всего лишь из кирпичей — а кирпичи‑то, в конечном счете, появились первыми…