Кто такие катары?

Оказывается, и в советское время начинающему врачу и учёному из провинции можно было узнать о своих великих предках в Европе. Передо мной «Заметки о путешествии по югу Франции» Проспера Мериме (25), купленные у букиниста 30 лет назад, добросовестно прочитанные и непонятые: не было ключей к высветившимся тайнам. Которые есть в книгах ФН. Теперь уже кажется, что и молодой Мериме не сумел или не захотел найти подобных ключей: должность главного инспектора исторических памятников не предполагает чрезмерной независимости суждений.

Сегодня уже ясно, что юг Франции и север Италии — это бывшая территория расселения катаров. Но всем известный автор «Кармен» из XIX века не рискнул разгадывать «чужие» тайны, лишь упоминая несколько раз малопонятных ему альбигойцев, и заявляет себя, прежде всего, как наблюдателя — эстета или архивариуса, но не Русской, а «всем известной» фантомно-химерической Римской империи, якобы, тысячелетней давности. Какой бурный восторг вызывают у него обломки «римских» строений и — серьёзное разочарование, когда они не попадаются взору: «С. 142. Поразительно, что в столь древнем городе, как Марсель, сохранилось так мало следов греческого и римского владычества»! Но резко замолкает его муза, когда он наталкивается на следы «варваров», то есть наших предков (которые, согласно ФН, и создали почти все аристократические роды Европы). Сохранившиеся остатки византийских шедевров на зданиях он не склонен связывать с ордынскими завоевателями и сарацинами, но нередко говорит о погроме исторического наследия: «С. 171.Елисейские поля, которые ныне служат местом для прогулок жителей Арля, некогда были обширным кладбищем, о чём свидетельствует огромное количество античных саркофагов, извлечённых из земли в различные эпохи; немалое их число до сих пор ещё сохранилось вдоль дороги. Во всех окрестных фермах животные пьют воду не из корыт, а из каменных или мраморных саркофагов; через многочисленные канавы… люди переходят по крышкам каменных саркофагов, заменяющих мостки». Автор находит виновников разрушения не только в лагере «варваров», но и среди своих соотечественников, прежде всего протестантов и санкюлотов. «С. 131. Во время революции отбили головы всем святым, украшавшим сводчатые перемычки над главным входом» в церковь (город Экс). В Монпелье «кафедральный собор, частично разрушенный протестантами во время гражданских войн, заслуживает упоминания лишь благодаря величине своего корабля да необычайной паперти». Мериме на основании скалигеровских построений смело датирует основание многих церквей началом второго тысячелетия, хотя нет и подлинных документов (он часто упоминает о фальшивых), да и не могло быть, потому что Иисуса Христа распяли в XII веке, а многие территории не были и заселены. Но практически везде отмечает стремление местного духовенства и власти к значительному удревлению своей истории (так, чтоб ордынцы им и присниться «не могли»). А вот пирамиды, нежданно представшие взору маститого чиновника, вызвали потрясение своей ненужностью для известной и общепонятной «французской» истории. «С. 41. Прежде чем расстаться с древним Отеном, мне остаётся сказать несколько слов о странном памятнике, находящемуся неподалёку от города, в селении Куар; это пирамида с квадратным основанием, достигающая пятидесяти футов в высоту. Она сложена из довольно больших неправильной формы камней, схваченных очень прочным цементом. Её облицовка повсюду разрушена… В древности высота пирамиды была, должно быть, значительно больше…Одни называют пирамиду галльским памятником и…превращают её в гробницу Дивиктиакуса… Другие…превращают её из гробницы в некий маяк, сигнальную башню, причём не галльскую, а римскую. Ожесточённо споря о названии и происхождении пирамиды, обитатели Отена совершенно не заботятся о сохранении этого памятника. И углубление, проделанное в пирамиде в исследовательских целях, ныне занято семейством свиней».

Подобное сооружение меньшего размера встретилось путешественнику и во Фрежюсе, но следующие заметки будут для нас поинтересней: «С. 72. По дороге из Вьена в Дофине… встречаешь необычайный памятник, который называют «Игла» или «Пирамида». Это в самом деле четырёхгранная пирамида, частично полая (моё выделение); она покоится на высоком четырёхугольном основании, в котором пробиты четыре арки…Отсутствие резного орнамента на опоре одной из колонн позволяет сделать вывод, что памятник так и не был окончен, ибо римляне, как известно, высекали на месте различные архитектурные детали. Низ пирамиды или… перекрытие её опоры образовано пятью плоскими камнями очень большого размера. Весь памятник построен из тёсаных камней, с удивительной точностью подогнанных друг к другу. Нигде не заметишь и следа цемента»!

Вероятно, сегодняшним французским египтологам можно было бы именно в этих местах убедиться в правоте химика И. Давидовича (см. выше), не выезжая за пределы своей страны. Но, как теперешние чиновники от науки, так и Проспер Мериме ограничились только констатацией.

В городе Перпиньяне (с. 229) он выделяет постройки, осуществлённые при Карле V, и даже рассказывает легенду о том, как тот собственноручно убил спящего часового, но, вероятно, не рискнул бы публиковать свои заметки, если бы мог знать, что так называемый Карл V есть придуманный Скалигером и его сообщниками персонаж-прообраз русского царя Ивана IV «Грозного».

В Эльне обнаруживается кафедральный собор, дважды (какая точность!) разоряемый и опустошаемый сарацинами. Но есть описание весьма интересного для нас барельефа на здании (с. 236). Он «изображает епископа, который стоит… в окружении двух ангелов. Обращает внимание форма митры епископа — очень низкой и вырезанной спереди; по-моему, она старинная. Византийский стиль сказывается в изображении одежд епископа и его мантии: она вся в мелких складках, богато вышита и украшена драгоценными камнями и жемчугом». Здесь впору вспомнить, что Папа Иннокентий III, изображённый на одной из фресок Рафаэля («Диспут»), был никем иным, как русским князем Иваном Калитой! (12, с. 190).

При описании г. Оранжа также есть интересная страница: «Надписи, которые можно было прочесть на трофейных щитах, ныне настолько стёрлись, что их невозможно разобрать. Имя Mario… — единственное, доступное прочтению. На большей части щитов, имеющих форму удлинённого и усечённого на концах ромба, расположены с внешней стороны резные украшения в виде полумесяца.(!) Я считаю, что это всего лишь орнамент, который был в ходу у какого-то варварского народа, и отвергаю толкование, согласно которому это — почётный знак, украшавший щиты почёта, выдававшегося римским солдатам, отличившимся в сражениях. Что означает скульптура женщины, всунувшей палец в ухо, ещё менее понятно; её принято именовать сивиллой Мария».

Мы вернёмся к этим суждениям писателя через несколько страниц, а пока скажем, что поездка на юг Франции, вероятно, сыграла важную роль в жизни Мериме и в том, что он становится позднее не только знатоком русской истории (в том числе, вероятно, и этрусской), но и переводчиком на французский язык произведений Пушкина, Гоголя, Тургенева.

Сегодня нас уже не удивляет факт, что русские выбирают себе на жительство заграницу, но надежды на то, что они, даже будучи профессиональными филологами и литераторами, кинутся изучать следы предков на юге Франции, мало. Александр Зиновьев (26) писал: «Неплохо устроившиеся советские эмигранты, а среди них — агенты КГБ в первую очередь, суть на Западе главные противники наступления коммунизма, — вот вам ещё пример всеми презираемой, но вечно торжествующей диалектики… Странно, давно ли человек покинул Союз, а уже всё позабыл. И факты советской жизни воспринимает как иностранец». Не хочу бросить тень на сегодняшних эмигрантов, но и в их отношении к реальности бытия действуют нередко всё те же законы психологии «не бередите старые раны!», а попросту — «не для того уезжала»!

Поэтому посмотрим опять глазами европейского, но современного писателя Жана Маркаля на события эпохи Реформации на юге Франции (27). В книге есть всё, столь характерное для Европы, что могло бы сказать об авторе, что он — «в теме», «в тусовке» и уж точно — не «дилетант». Проявляя большую информированность о легендах и слухах в связи с катаризмом, он проходит те же вехи, что и Мериме веком до него: упоминает и нашествие арабов, якобы, в VIII веке нашей эры и роковой для Симона де Монфора, якобы, 1218 год, а самих альбигойцев представляет не жителями Великой Русской империи, а какими-то «засланцами», которые тайком пробрались в Южную Францию и другие места исконного проживания европейских «резидентов». Не подготовленный книгами ФН российский читатель всё так же, как и в случае с Мериме, будет скучать, когда автор перечисляет народности кельтов, богомилов, венетов, вестготов, имеющих прямое отношение к славянам. Но Маркаль и не собирается делать акценты на связи катаров с Русью. Для него лучше, если катарская загадка так и останется загадкой, попутно принеся ему внимание современного французского общества и всё с этим связанное. Книга могла бы остаться непонятой, если бы ФН не дали подлинного ориентира — все события надо переместить вверх по шкале времени на 300 лет. Но именно из-за того, что Маркаль пользуется скалигеровским летоисчислением, его книга не способна быть большим, чем любопытным явлением, а могла бы…

Основное внимание он уделяет замку и району Монсегюр, который «приобрёл значение только к концу Римской империи (!), с приходом вестготов» — из Швеции (!). В замке были конюшни, и «известно, что лошади были очень небольшого роста (русского происхождения?) и превосходно подходили для использования на крутых горных дорогах. Раскопки показали, что гарнизон располагал очень обширным арсеналом: копьями, дротиками, кинжалами и дагами, снарядами для пращи и стрелами. Обнаружили также большие каменные шары, весом от 60 до 80 кг, которые хранились в крепости и использовались в качестве снарядов к метательным орудиям типа требюше». А вот упоминаний об огнестрельном оружии, пушках обнаружить не удалось (или их избирательно уничтожили победители, или историки на службе у протестантов, что вернее). И Маркаль их даже не ищет — иначе бы ему пришлось оставить скалигеровскую версию истории и записаться, как и мне, в ученики к ФН. Но ведь порох и пушки уже давно изобретены! Воистину, дьявол часто выступает на стороне учёных…

Известно, что замок Монсегюр, как и прочие у катаров, был практически неприступным. И если он был сдан противнику — не обошлось без предательства. Вместе с тем, немаловажный факт, что из благоговения перед жизнью катары были не только вегетарианцами, но убеждёнными сторонниками ненасилия, не имели права носить оружия и вести войну. Для целей обороны, однако, могли использовать наёмников, в частности, тамплиеров.

Монсегюр был взят противником, якобы, 16 марта 1244 года, и 205 катаров, желая сохранить веру, предали себя смерти на костре. Лишь четверо совершенных сумели исчезнуть из замка, захватив с собой важные документы или часть золотого запаса. Автор не хочет видеть причин гибели альбигойцев иных, чем месть Римской католической церкви, а среди вдохновителей похода — папу Иннокентия III, то есть Ивана Калиту! «С. 214. Стремление к постоянному поиску истины способствовало тому, что катаров запомнили как мужчин и женщин образцового благочестия и величайшей интеллектуальной честности. Но потому-то они и представляли опасность для Римской католической церкви: они подавали плохой пример как прихожанам, так и населению. Поэтому нужно было их ликвидировать. И любыми средствами. Что и было сделано».

Жан Маркаль делает важные замечания, но они носят, порой, декларативный или односторонний характер: «Каждая эпоха обращается к своему прошлому, освежая в памяти события минувших дней и переосмысливая ушедшие традиции: в этом суть человеческого прогресса. Прошлое многогранно, и это заставляет нас относиться с пристальным вниманием ко всему, что когда-либо было устранено в угоду официальной власти или религии». И хочется вспомнить русского писателя, который хорошо знает менталитет Европы:

То, что советский диссидент приписал отношению к русскому индивидууму, вполне относится и к русскому народу в целом. Запад хочет вычеркнуть русских из своей собственной истории — чтоб не повторилось! Но вернёмся к Жаку Маркалю и его сочинению. Он проникает в дуалистическое понимание мира у катаров и находит в нём общность с философией манихеев, павликианцев, зерванистов и маздеистов. Делает интересное замечание, которое позволит нам понять то, что поставило в тупик Мериме в городе Оранже при осмотре скульптуры женщины, засунувшей палец в ухо, именуемой Марией: «с. 248. Миф катаров о непорочном зачатии Девы Марии через уши является вариантом общепринятого в христианстве рассказа о Благовещении, однако в их понимании этой легенды кроется иной смысл: Словом действовал не ангел, а сам Бог».

Подобно многим предшественникам, Маркаль пытается искать «чашу Грааля» и связать её с катаризмом, но, в конечном счёте, заключает: «Нет никакой разницы в том, где визуализировать Грааль: в донжоне Монсегюра, Броселиандском лесу или аббатстве Гластонбери. Проблема заключается в том, что никто не знает, что же он в себе хранит».

Он так выражает основную идею катаризма: «Мир несовершенен и охвачен силами зла лишь потому, что ему не хватает милосердия, совершенной любви. Вновь вернув в этот мир совершенную любовь, можно искоренить зло, освободить душу, пленённую им».

Когда-то, в середине семидесятых годов, я начал с энтузиазмом изучать итальянский. Но не сумел в закрытой стране найти знаменитое произведение Алессандро Мандзони на языке оригинала (28). Поэтому и прочитал его впервые только сейчас, когда пишу эту статью, надеясь в нём найти хоть какие-то упоминания об ордынском завоевании Италии: ведь Великая Пермь — это как раз там. Ожидание не оправдалось — наверное, поэтому роман и пережил смену многих режимов, не мешая власть имущей идее, но наделяя автора ещё при жизни титулом Великий… Сочинение, названное «миланской хроникой XVII века», содержало приглаженный приключенческо-романтический сюжет. Хотя… Автор пишет, что городские власти ведут грозную кампанию против «чубатых», под которыми, в том числе, подразумевались злоумышленники и профессиональные убийцы, имевшие обыкновение прикрывать себе лицо длинными волосами при нападении или изменять свой облик (с.59). Здесь всплывают тонкости перевода — что есть «чуб»? Который формируется на лбу или тот самый оселедец (чуб, коса на темени головы, по В. Далю) как важный атрибут казаков? О проблеме «чубатых» А. Мандзони пишет неоднократно. Не питая интереса к бывшей Русской империи, автор ужасается картиной беззакония, воцарившейся в эпоху Реформации: «Останься вы один на один с правосудием, беды не миновать» (с. 61). Он высказывает мысль, которую можно проецировать и на дуалистическую идеологию катаров: «Было бы легко жить на свете, если бы, совершая подлость, людям приходилось расписываться в ней». Но есть некий след в этих хрониках, который историки вкупе с политиками не умеют стирать так быстро, как сжигают «вредную» книгу или человека. Это географические названия. В сочинении Мандзони частенько упоминает о селении Пескаренико близ речки (с. 139). Как удивительно похоже на русское слово «пескарь»! Это обращение к лингвистике оправдывает себя: итальянское слово “pesca” переводится как «улов», «рыбная ловля». Не будем уходить в сторону и видеть в образе рыбы (ichtus) именно олицетворение богочеловека Иисуса у первых христиан.

Не говоря ни слова о канувшей в Лету Русской империи, автор прекрасно изображает механизмы тайной и официальной новой власти; показывает синьоров такими коварными и важными, будто они правят миром тысячу лет. Однако и те попадают в зависимость от человека, попирающего все мыслимые и немыслимые законы общества: «с. 304. Заниматься делами, возбраняемыми или запрещаемыми законом или какой-либо другой силой, быть судьёй, распорядителем чужих судеб без всякой выгоды для себя, лишь только бы повелевать, быть всеобщим пугалом, первенствовать над теми, кто привык первенствовать сам, — таковы были главные страсти, которые всю жизнь обуревали этого человека… с. 306. Всем самоуправцам в значительной части округи пришлось, так или иначе, выбирать между дружбой и враждой с этим из ряда вон выходящим самоуправцем. Но первые же, посмевшие оказать ему сопротивление, понесли такой урон, что никто не испытывал больше охоты подвергнуться испытанию. И даже устранившись от всего, даже занимаясь только собственными делами, нельзя было остаться независимым. Ведь от него являлись посыльные с требованием не затевать такого-то предприятия, оставить в покое такого-то должника… Стоило одной стороне с изъявлениями вассальной преданности попросить о помощи в каком-нибудь деле, как другая оказывалась перед тяжким выбором: или подчиниться его приговору, или объявить себя его врагом, что было равнозначно, как когда-то говорили, скоротечной чахотке…Его могущество служило орудием исполнения низких желаний, удовлетворения жестоких замыслов и честолюбивых прихотей».

Если «благородные» синьоры расступаются перед поселившемся в обществе бандитом (пусть даже в приличном наряде и дорогой каретой), то чего уж можно ожидать от зависимых и живущих подачками летописцев. Ах, сколько лжи понаписали они в угоду своему «благодетелю»!

Психология bookap

Среди скалигеровских «хроникёров» мелькает имя известного И. Кеплера, снискавшего славу маститого астронома и учёного. Но учёность не подразумевает высокой нравственности. Ведь писал же (29) А. Франс: «Ждать от науки морали — значит готовить себе жестокие разочарования». Освободить историческое наследие от страха, водившего рукой летописцев, наполнить его правдивым содержанием и есть почётная задача, доступная лишь героям человечества, которую поставили перед собой Фоменко и Носовский.

Им вновь и предоставим слово (24):