Часть 5. ПРОБЛЕМЫ ДЕТЕЙ

Воровство

Следует различать два детского вида воровства: воровство нормального ребенка и невротичного ребенка.

Нормальный здоровый ребенок может украсть — он просто хочет удовлетворить свою жажду приобретения или вместе с друзьями ищет приключений. Он еще не провел черты между своим и чужим. Многие дети в Саммерхилле до определенного возраста подвержены такого рода воровству. Им предоставлена свобода изжить эту склонность.

Когда в разговорах с директорами школ речь заходит о школьных фруктовых садах, часто приходится слышать, что ученики растаскивают большую часть урожая. У нас в Саммерхилле сейчас большой сад, полный плодовых деревьев и кустарников. Но наши дети редко воруют плоды. Некоторое время назад двое новеньких были оштрафованы общим собранием школы за кражу фруктов из сада. Когда их тревоги исчезли, у мальчиков пропал и интерес к краже фруктов.

Школьное воровство — дело по большей части групповое. Когда случается групповая кража, всегда есть основания считать, что здесь важную роль сыграла страсть к приключениям. И не только она, но еще и возможность покрасоваться, проявить предприимчивость и лидерские качества.

Мошенник-одиночка встречается очень редко. И всегда им оказывается застенчивый мальчик с ангельской невинностью на лице, которому часто удаются его проделки, потому что в Саммерхилле не найдется стукача, который его выдал бы. Нет, вам никогда не удастся определить юного воришку по лицу. У меня есть мальчик с невинной улыбкой и ясными бесхитростными голубыми глазами, и я сильно сомневаюсь, что он так уж совершенно ничего и не знает о местонахождении некоей банки фруктов, которая исчезла из школьной кладовой прошлой ночью.

Мне, однако, пришлось повидать немало детей, которые в возрасте 13 лет воровали, а выросли честными гражданами. Похоже, правда состоит в том, что детям нужно гораздо больше времени, чтобы повзрослеть, чем мы привыкли думать. Когда я говорю «повзрослеть», я имею в виду «стать социально ответственным существом».

Ребенок в первую очередь эгоист — обычно вплоть до начала пубертатного периода. И до этих пор он, как правило, не способен идентифицировать себя как автономную личность. «Мое» и «чужое» — взрослые понятия. У ребенка оно сформируется, когда он для этого созреет.

Если дети любимы и свободны, они в свое время станут хорошими и честными. Звучит просто, но я отдаю себе отчет в том, сколько препятствий возникает на этом пути.

У себя в Саммерхилле я не могу оставлять незапертыми ни холодильник, ни ящик с деньгами. На наших школьных собраниях одни дети обвиняют других во взламывании их чемоданов. Даже один вор способен заставить все сообщество озаботиться замками и ключами, и немного найдется детских сообществ, которые были бы совершенно свободны от этого. Пятьдесят пять лет назад я не решался оставить кошелек в кармане пальто в студенческой раздевалке университета. А недавно мне рассказали, что некоторые члены парламента опасаются оставлять ценные вещи в своих пальто или сумках.

Похоже, что честность — как свойство человека — возникла довольно поздно; ее появление, возможно, было связано с приходом частной собственности. Вполне вероятно, что честность диктуется прежде всего страхом. От мошенничества с налогами меня удерживает не абстрактная честность, а страх, что игра может не стоить свеч и осуждение, которое последует, если этот обман обнаружится, может разрушить и репутацию, и работу, и семью.

Если есть закон, направленный против каких-то конкретных действий, само собой разумеется, что он был создан из-за того, что существуют люди, склонные к их совершению. Если бы в какой-нибудь стране вообще все запретили, то там не было бы нужды в отдельном законе против вождения автомобиля в нетрезвом виде. Множество законов, принятых во всех странах против воровства, грабежа, мошенничества и т. п., объясняется тем, что человек крадет, если может. Это — правда.

В конце концов большинство взрослых более или менее нечестны. Мало найдется людей, которые не протащили что-нибудь через таможню, еще меньше тех, кто не жульничает с подоходным налогом. И тем не менее почти всякий глубоко огорчается, если его сын украдет пенс.

В то же время в обращении друг с другом большинство людей вполне честны. Совсем нетрудно, будучи в гостях, опустить одну из хозяйских серебряных ложек себе в карман, если бы вам это пришло в голову. Подобная мысль не приходит вам в голову, но вполне вероятно, что вы воспользуетесь обратным билетом, который контролер забыл прокомпостировать. Взрослые различают индивидуальную собственность и собственность организации, будь то государственная организация или частная. Надуть страховую компанию — нормально, а надуть бакалейщика — предосудительно. Дети такого различия не делают. Они без разбора тянут вещи у товарищей по комнате, у учителей, из магазинов. Конечно, так поступают не все дети, однако в разделе украденного согласны участвовать многие. Это значит, что у свободных и счастливых детей среднего класса обнаруживается та же нечестность, что и у их менее состоятельных товарищей.

Я думаю, что многие дети готовы украсть, если предоставится такая возможность. Будучи мальчиком, я не крал потому, что был ужасно запуган. Украсть означало бы схлопотать хорошую порку, если бы кража обнаружилась, и вечно гореть в адском огне. Но дети, не столь запуганные, как я, естественно, будут красть. Тем не менее я настаиваю, что со временем и при условии, что ребенок воспитывается в любви, он перерастет эту стадию воровства и превратится в честного человека.

Другой вид воровства — привычное непреодолимое воровство — свидетельство наличия у ребенка невроза. Воровство невротичного ребенка обычно означает, что ему не хватает любви. Мотив этот не осознается. Почти в каждом доказанном случае подросткового воровства ребенок чувствует себя нелюбимым. Его воровство — символическая попытка добыть что-то, имеющее большую ценность. Что бы ни было украдено — деньги, драгоценности или что-то еще, бессознательное желание состоит в том, чтобы украсть любовь. Этот род воровства может быть излечен только любовью к ребенку. Следовательно, когда я даю мальчику деньги за кражу моего табака, я обращаюсь к его неосознанным чувствам, а не к сознательным мыслям. Он может считать меня дураком, но то, что он думает, значения не имеет, важно то, что он чувствует. А чувствует он, что я — его друг, что я его принимаю, что я — человек, дающий ему любовь вместо ненависти. Рано или поздно воровство прекращается, потому что любовь, которую он символически крал в виде денег или вещей, теперь дается ему свободно, поэтому уже нет нужды ее красть.

В связи с этим вспоминается мальчик, все время катавшийся на велосипедах других детей. На общем собрании школы он был обвинен в постоянном нарушении правила личной собственности — использовании чужих велосипедов. Приговор: виновен. Наказание: сообщество просят принять участие в сборе денег на покупку ему велосипеда. Деньги были собраны.

Использование этого приема — вознаграждения за воровство — требует, однако, некоторого уточнения. Если интеллект воришки невысок или, что еще хуже, он эмоционально неразвит, вознаграждение не дает желаемого эффекта. Он не извлечет пользы из символического дара и в том случае, если у него завышенное мнение о себе. В работе с трудными детьми я обнаружил, что почти все юные воры хорошо реагировали на мое вознаграждение за воровство. Немногие неудачи были связаны с теми, кого можно было бы назвать сознательными мошенниками, не доступными терапии, или, во всяком случае, такой скрытой терапии вознаграждением.

Положение, однако, усложняется, когда за воровством скрываются одновременно и недостаток родительской любви, и чрезмерные запреты в отношении секса. К этой категории принадлежит клептомания — неконтролируемое протягивание руки за чем-то запретным (мастурбация). Наилучший прогноз по этому виду воровства существует в том случае, если родители осознают свою ошибку и начинают все сначала, причем начинают с того, что честно говорят ребенку: мы были не правы в своих запретах. Учитель, лишенный помощи родителей, вряд ли может излечить клептоманию⁶¹. Лучше всего для снятия запрета подходит тот, кто его первоначально и наложил.

⁶¹ По Ниллу, учитель — лечит. Это в высшей степени нетривиально в понимании долга учителя.

Однажды у меня был шестнадцатилетний мальчик, присланный в Саммерхилл из-за злостного воровства. По приезде он отдал мне льготный билет, купленный родителями в Лондоне, — детский билет, который ему уже не полагался. Я хотел бы убедить родителей привычно нечестных детей сначала посмотреть на себя, постараться выяснить, что именно в их обращении с ребенком сделало его нечестным.

Родители сильно ошибаются, когда возлагают вину за привычную нечестность своего ребенка на плохих товарищей, гангстерские фильмы, недостаток родительского контроля (папа служил в армии) и т. п. Сами по себе перечисленные факторы едва ли могли существенно повлиять на ребенка, если бы он воспитывался без подавления в отношении секса и чувствовал себя любимым и принятым.

Я не знаю, скольким юным воришкам идут на пользу ежедневные или еженедельные визиты в детскую социальную клинику. Однако уверен, что методы в таких клиниках не грубые и не злые, а социальные работники очень стараются понять ребенка, не читают ему нотации и не распекают его. Впрочем, усилия детского психолога и инспектора по делам малолетних правонарушителей сводятся на нет семьей, в которой живет психически нездоровый ребенок. Я утверждаю, что успех приходит только тогда, когда психологу или инспектору удается убедить родителей изменить свое обращение с ребенком. Потому что юные воришки подобны юношеским прыщам, внешним признакам болезни тела, больного тела нашего общества. Никакой объем индивидуальной терапии не может компенсировать зло, которое наносят плохая семья, жизнь в трущобах и нищета.

К несчастью, большинство детей от 5 до 15 лет получают образование, адресованное только разуму. При этом их эмоциональной жизни не уделяется практически никакого внимания. Но именно эмоциональные нарушения у невротичного ребенка ответственны за его непреодолимую тягу к кражам. А все знания по школьным предметам или их отсутствие никакого отношения к его воровству не имеют.

Совершенно очевидно, что ни один счастливый человек не ворует непреодолимо и постоянно. В случае привычного воровства надо прежде всего выяснить: в какой семье рос ребенок? Было ли его детство счастливым? Всегда ли его родители говорили ему правду? Испытывал ли он чувство вины по поводу мастурбации? Чувствовал ли он себя виноватым в связи с религией? Почему он вел себя неуважительно по отношению к родителям? Не чувствовал ли он, что они не любят его? Что-то ужасное должно было случиться с его душой, чтобы он превратился в вора. И почти наверняка тот ад, в который его готовы послать некоторые наши судьи, не сможет преодолеть ад, завладевший его душой.

Курс терапии вовсе не обязательно решает проблемы юного вора. Конечно, он мог бы сильно помочь ребенку, возможно, отчасти избавил его от страхов и ненависти, дал немного самоуважения, но, пока в окружении сохраняются изначальные истоки ненависти, воришка в любой момент может скатиться на прежний уровень. Так что терапия его родителей представляется куда более полезной.

У меня однажды был здоровенный парень, чей психологический возраст был года 3 или 4. Он воровал из магазинов. Я решил пойти с ним вместе в магазин и украсть что-нибудь у него на глазах (сговорившись предварительно с хозяином). Для этого мальчика я был Отцом и Богом. Я был склонен думать, что причиной воровства было неодобрительное отношение к сыну его настоящего отца. Мне казалось, что если он увидит своего нового Отца и Бога крадущим, то будет вынужден пересмотреть свои представления о воровстве. Я вполне определенно ожидал, что он резко воспротивится этому.

В лечении невротичного ребенка от воровства я не вижу никакого другого способа, кроме одобрения. Невроз — результат конфликта между тем, что человеку предписано не делать, и тем, что он на самом деле хочет делать. Я неизменно обнаруживаю, что ослабление этого ложного противопоставления делает ребенка счастливее и лучше. Освободите ребенка от угрызений совести — и вы излечите его от воровства.