Глава 4. Изобилие


...

Как я принимал важнейшие решения в своей жизни


Еще в детстве я использовал свой разум для фокусировки на том, чего я хотел, а не на том, что имели другие или чего мне недоставало в жизни. Это всегда срабатывало и работает до сих пор.

Сутью всякого принятия мною решений, как я вижу это сейчас, оглядываясь назад, была направленность в сторону обретения большей свободы в моей жизни — свободы и контроля над собственной судьбой. Мне не нравилось находиться каждый день в назначенном месте или чтобы кто-то говорил мне, как одеваться, что делать, как действовать, что говорить и сколько денег мне получать. И я хотел двигаться в направлении, которое расширяло бы свободу, которую я лелеял. Именно в этом состоит принцип изобилия — настройка на безмерность, которая существует для нас за всеми границами и навязываемым нам со стороны других контролем.

Моей первой настоящей работой, не учитывая стрижки газонов и расчистки снега, была доставка газет. Начиная с десятилетнего возраста я доставлял «Детройт тайме», «Детройт ньюс» и «Детройт фри пресс». Мне нравилось приезжать в местный газетный офис и получать там газеты, складывать их, укладывать на багажник велосипеда или в седельную сумку сзади. Я был свободен, я сам принимал все решения, и никто не говорил мне, как заниматься своим делом. Но единственная сфера, где я не был свободен, — сбор денег со своих клиентов. Каждый уик-энд мне приходилось стучаться в двери и собирать деньги за доставленные в течение недели газеты. Эту длительную процедуру приходилось повторять каждую неделю, иначе мне не заплатили бы денег. Много-много раз людей не было дома, и я снова и снова вынужден был возвращаться, чтобы получить свои деньги. Я чувствовал себя как в ловушке, выполняя этот еженедельный ритуал: я собирал деньги, откладывал то количество, которое должен был компании, а затем пытался собрать остальное, чтобы иметь доход.

Мое первое решение сменить работу пришло ко мне в результате желания иметь больше свободы в том, как получать свою еженедельную зарплату. Я нанялся в «Сталь-маркет», небольшой бакалейный магазин, располагавшийся по-соседству со мной в восточной части Детройта. Первым делом мне хотелось знать, как мне будут платить. Мне сказали, что будут платить за проработанные в течение недели часы каждую пятницу, в конце дня. Это было для меня новой степенью свободы, и я ею очень дорожил. Я почувствовал, что имею дополнительный рычаг управления своей жизнью. Конечно, на меня накладывались и новые ограничения: я должен был приходить на работу, когда скажет мистер Сталь. Я должен был носить фартук. Я должен был работать столько часов, сколько он считал нужным. Но мне больше не надо было брести по снегу и грязи в надежде, что клиенты, наконец, окажутся дома и я смогу получить то, что заработал.

Я оставался у Сталя до окончания средней школы, уже через пару лет став помощником управляющего, закрывая магазин и отвечая за безопасность и за распределение денег, работая при необходимости мясником и дежуря. Я обретал большую свободу над своими рабочими часами и занятиями по мере того, как рос от мальчика на побегушках до кассира, потом до мясника и помощника менеджера. Я получал хорошие деньги и радовался своей работе, но знал, что эта карьера не для меня.

По окончании средней школы я записался в военно-морской флот. Я знал, что мне придется служить, и знал также, что не хочу маршировать в колонне, носить оружие и быть потенциальным убийцей. Я не мог делать этого никогда и не смог бы сегодня. Я хорошо прошел тесты и был сначала зачислен в школу коммуникаций, а затем отправлен на остров Гуам в Тихом океане. Всякая работа, которую мне удавалось получать за четыре года службы, была направлена в сторону большей свободы.

Но в самый первый раз, когда мне пришлось участвовать в смотре личного состава, я пережил внутреннее отвращение, которое невозможно описать. Того, как молодой офицер осматривал качество моего бритья, критически исследовал мою униформу и сообщил мне, что моя обувь недостаточно блестит, было достаточно, чтобы вывернуть мой желудок. Я знал, что не смогу выдерживать такое положение в течение четырех лет, и поэтому тщательно выстроил в уме картину, как я буду избегать всех следующих смотров. И за четыре года меня больше ни разу не осматривали. Никогда! Никто не знал об этом принятом мною решении, даже самые близкие друзья. Я просто переместился в сторону большей свободы, получая назначения на различные должности, позволявшие избегать инспекции. Я стал шифровальщиком, начальником центра передач. Даже внутри столь режимной системы, я смог расширить свободу в своей жизни.

Через четыре года, будучи унтер-офицером срочной службы, я понял, что настала пора для драматических перемен в моей жизни. О сверхсрочной службе не было и речи. В каждый день получки я наблюдал, как мои одногодки напиваются вдрызг, просаживая всё только что полученное жалованье, а остальное время проводят за чтением комиксов, постепенно опускаясь все ниже.

За восемнадцать месяцев до окончания службы, еще будучи на Гуаме, я взял с себя слово поступить в колледж. Я знал, что у меня не было необходимых средств, так что в течение полутора лет я ухитрялся жить на 10 процентов своего жалованья, откладывая остальные 90 процентов. Именно так. В течение восемнадцати месяцев я откладывал 90 процентов своего жалования, помещая их на банковский счет, чтобы оплатить четыре полных года учебы.

Никто из моей семьи никогда не учился в колледже, но я сфокусировался на поступлении в университет штата в Детройте. Никому из моей семьи не удавалось накопить необходимых для учебы денег, но я сконцентрировал все свои мысли на том, что имел, — на банковском счете, который устойчиво рос каждые две недели. Я расширял то, о чем думал, а думал о том, что имел, а не о том, чего не имел, чего не было в истории моей семьи.

Я принял решение стать учителем, потому что любил выступать перед аудиторией, любил молодежь, и мне особенно нравилось заканчивать работу в три часа и быть свободным целое лето. Аспект свободы в работе преподавателя имел очень важное значение. Я знал, что смогу делать все, что захочу, за закрытой дверью классной комнаты. Я знал, что у меня будет много свободного времени, чтобы повышать образование по вечерам. Меня даже не смущало то, то что в свои двадцать два года я был лишь первокурсником, в то время как мои одногодки уже заканчивали колледж или даже начинали трудовую карьеру.

Будучи учителем, я очень любил свою работу. Но в скором времени я начал замечать, что потерял значительную часть своей свободы. Мне нужно было каждый день находиться в одной и той же классной комнате, в одни и те же часы в течение всего учебного года. Администрация навязывала мне учебные планы, говорила, какие комитеты я должен был обслуживать и когда я должен являться на факультетские собрания. Мое время было слишком расчерчено. Мне не нравилось, что я должен был в течение сорока недель каждую пятницу в 2 часа пополудни находиться в аудитории 223. Я убеждался, что во все большей степени терял контроль над тем, как проводить свои дни. Во имя работы я отказывался от значительной части свободы и изобилия, которыми так дорожил.

В то время я обратил внимание, что школьные психологи обладают гораздо большей свободой, чем учителя. У них были свои кабинеты, они сами составляли свои рабочие графики и могли покидать школу на обеденный перерыв, поскольку не были связаны расписанием с каким-то классом и часами. Они также могли работать с учащимися один на один и приходить и уходить, когда хотели. Конечно, психологу необходимо было выполнять много важной работы, но всю ее можно было делать по собственному графику.

Так я решил получить степень магистра, чтобы стать школьным психологом. И я полюбил психологию И полюбил свои исследования. Мне нравилось находиться в школьной обстановке, где повсюду молодежь. Мне нравилась обретенная свобода, так контрастировавшая с работой учителя. Мой день был таким, как я хотел и мне не приходилось жить и дышать по школьному расписанию.

Однако я заметил, что профессора в колледже, учившие меня на психолога, ходили в университет лишь по два-три дня в неделю, и их графики были гораздо свободнее моего: у них было много свободного времени на научные исследования. А мне как-никак приходилось бывать в своем школьном кабинете пять дней в неделю в течение сорока недель каждый год, и мои дни были заполнены школьными обязанностями. Мне хотелось еще больше свободы, и я немедленно отправился в докторантуру, с целью основательно подготовиться, чтобы стать университетским профессором.

Преподавание на университетском уровне — чудесный опыт, и я наслаждался им в течение шести лет. Все мои учебные и кабинетные часы нагрузки укладывались в три дня в неделю. Фантастика! Три дня на колледж, и четыре для себя — чтобы писать, консультировать, обладать контролем над собственной жизнью и судьбой. Относительная свобода такой жизни в сравнении с работой в школе — это как небо и земля. Но я все-таки зависел от университета в смысле свой зарплаты. Мне все равно навязывали учебный календарь и учебные планы. Меня все больше нагружали работой в комитетах. Я должен был заниматься исследованиями и работать с аспирантами.

В глубине души я понимал, что мне необходимо взять на себя полный контроль над своей повседневной жизнью, если я хочу когда-либо обрести изобилие, о котором я могу сегодня писать. Но, разумеется, как и всякому, мне нужно было думать о деньгах, о счетах, о семье.

Когда пришел мой срок оставить преподавательскую работу, это случилось не потому, что я был неудовлетворен. Напротив, я с трепетом и гордостью называл себя профессором Дайером. Я очень гордился тем, что из унылых трущоб Детройта выбился в академический мир Нью-Йорка. Мне нравилось то, что я делал, но я хотел делать все это сам по себе. Я не хотел, чтобы мне опять говорили, как я должен одеваться. Я не хотел, чтобы мне говорили, когда я должен находиться в таком-то месте и в такое-то время. Я хотел свободы, полной свободы. Я принял решение оставить чудесную преподавательскую работу в чудесном университете, чтобы обрести контроль над своей жизнью.

Еще раз подчеркну, что никогда не лелеял идею снять с себя ответственность и обязательства. Как я уже сказал, я считал делом огромной важности быть ответственным за принимаемые мною решения. Моя семья стоит для меня на первом месте, и я всегда выполнял свои обязанности отца и мужа. И члены моей семьи поддерживали и благословляли меня, всегда побуждая следовать своим мечтам, какими бы «безумными» они ни казались порой. Они всегда знали, что Уэйн такой человек, что не может выжить, когда должен подчинять свою жизнь правилам, установленным другими. В свою очередь я уважаю необходимость для моей жены и детей рисковать и вверять себя Вселенной, пока они действуют из любви к себе и другим. Такого рода взаимное уважение права для всех нас следовать своим мечтам имеет высочайшее значение в создании изобильной жизни. Если ваши любимые борются с вами, это ослабляет каждого. Когда вас поддерживают, каждый наращивает силу.

Я продолжаю принимать решения, обеспечивающие мне больший контроль над своей судьбой. Писательское ремесло требует огромной ментальной и физической дисциплины. Но именно я решаю, когда писать и как писать, и если я хочу писать голым средь бела дня в среду, я так и поступаю (и именно это в данный момент и происходит). Я, вероятно, сейчас трачу больше часов на лекции, книги, записи кассет, консультации, исследования и чтение, чем когда-либо прежде, но я волен делать это по своему капризу. Честное слово, я не ощущаю разницы между воскресеньем и вторником. Я живу каждым днем, занимаясь, чем нравится, и всегда фокусируясь на том, что имею, а не на том, чего мне недостает. Я всегда стремился к свободе, потому что на ней фокусировались мои мысли. Я не бежал от ограничений — я жил с радостью все те годы, когда мое расписание диктовалось другими людьми и внешними событиями, — но я всегда фокусировался на том, чего хотел. На свободе. Самые малые степени свободы, которые я имел, были так дороги для меня, что я продолжал фокусироваться на них, а не оплакивал отсутствие у меня чего-либо. И на протяжении всего этого долгого пути деньги никогда не были предметом обсуждений. Я никогда не стремился к более высокооплачиваемой работе. Никогда! И парадокс из парадоксов — каждое мое новое место работы приносило мне все больше денег.