ГЛАВА 6. ПРОБЛЕСКИ РАЯ

Три поэта, которые общались с богами

Сейчас мы подробнее остановимся на обвинении, которое Эрнст Беккер предъявил современной психологии, об этом мы говорили чуть выше. Трагедия современности заключается в том, что духовенство забыло о психическом, забыло о том, что религиозное переживание, для того чтобы быть подлинным, должно быть индивидуальным. Все психологи забыли о душе, о поиске смысла жизни, о Таинстве, которое творит символы, о том, что именно они являются нашей глубинной реальностью. Давайте обратимся не к работам Юнга и его последователей, а к современному поэту, чтобы найти в его творчестве какие-то отголоски души.

Главная задача литературы эпохи модерна и постмодерна заключалась в том, чтобы отразить процесс развенчания старых иерархических институтов, с одной стороны, и трудности жизни без связанных с ними мифов, с другой. Поэтому о современных духовных противоречиях чаще можно узнать от художника, который изображает душевные глубины, чем от священника или врача.

Из множества самых звучных голосов, в которых слышится это противоречие, я хочу выделить следующих трех поэтов: Уоллиса Стивенса, Харта Крейна и Райнера Марии Рильке. Творения каждого из них — это само по себе исследование, свидетельствующее о глубоких религиозных чувствах, хотя зачастую эти чувства находят свое выражение в светских, мирских метафорах. (Сюда же я мог бы включить Йетса, Элиота и многих других.)

Уоллис Стивенс

В одном из своих стихотворений⁸⁸ Уоллис Стивенс описывает женщину, которая воскресным утром сидит за чашечкой кофе и читает газету. Она погружена в размышления, и перед ней встают образы ее детства:

Вместе с тем поэт задается вопросом, что заставило душу этой женщины открыться образам, которые сейчас для нее мертвы.

Она приходит к выводу, что божество «должно жить у нее внутри». Стивенс верит, что божество существует, оно находится внутри и открывается в переживании, однако его больше нельзя найти в покинутых богами оболочках. Поэт рисует в своем воображении:

Главная мысль этого стихотворения содержится в строчке: «Не как богу, но как богу, каким он мог быть, — обнаженным среди них…» Это явно современное ощущение. Изначальное переживание таинства природы на анимистической стадии развития цивилизации воплощалось непосредственно в виде божества. Позже эта божественная энергия покидает оболочку, и участник оргии чувствует себя покинутым. Однако Стивенс, который является посткантианцем и постницшеанцем, верит в то, что можно феноменологически переживать божественность этого мира, но это переживание можно выразить только в метафорах, существующих в сознании. Перечитайте снова и снова этот фрагмент — и вы ощутите, как его содержание тонет в одной строке: «Не как богу, но как богу, каким он мог быть, — обнаженным среди них».

Такое осознание метафоричности образа позволяет поэту избежать конкретизации, которая является ловушкой, расставленной фундаментализмом и психозом. У Стивенса везде присутствуют резонанс, глубина и нуминозность. Признание непохожести Другого заставляет его осознанно использовать языковую конструкцию предположения, чтобы не ограничивать автономию Другого. Это противоречие, таким образом, повторяет ситуацию, которая, как мы предполагаем, существует и в близких отношениях. Позволить Другому быть Другим — это непростая задача, но это единственный путь к тому, чтобы его любить. Это верно и в отношении богов, ибо нам хочется приблизиться к большинству из них.

Харт Крейн

Заключительная строфа поучительного стихотворения Харта Крейна «Путешествия» характеризуется особой глубиной и эллиптичностью. Она не поддается легким интерпретациям, ее трудно перевести на язык прозы:

Крейн ставит вопрос не о трансцендентности нашего земного состояния, а о том, что, оказавшись связанными временем, мы попали в плен этого состояния со всеми его превратностями и эмоциональными «временами года», и большинство из нас полно благоговейного трепета. Трепет считается высшим религиозным переживанием. Трепет — это подлинное переживание другого как истинного Другого. Каждый человек, становясь родителем, чувствовал этот трепет. Точно так же мы застываем в оцепенении в присутствии Возлюбленного (или Возлюбленной). И — более того — мы наполняемся трепетом, ощущая глубину космического пространства, признавая безмерность этого Космического Другого.

Ключевая метафора этого стихотворения Крейна описывает жизнь как путешествие, и существует множество других современных примеров использования этой архетипической идеи. Так как больше не существует социальных институтов или мировоззрения, которые опирались бы на твердую основу, мы ощущаем себя изгнанниками или странниками. Действительно, можно сказать, что дом нашего современника — это и есть странствие. Этот дом — галеон певцов, плывущий по морским просторам, воспламененный страстями, наполняющими наши паруса и влекущими нас туда, куда дует ветер. Но Крейн не стремится к берегу, где он может обрести свободу и безопасность; он хочет остаться на бескрайних просторах души. Если странствие — это наш дом, то он хотел бы, чтобы странствие продолжалось.

О конечном пункте нашего странствия говорится в емкой завершающей строке: «Проблесков рая в широко открытых глазах тюленя». Перед нами — эфемерным творением природы, похожим на брызги и пену морских волн, стоящим с широко раскрытыми глазами, — предстает все величие и весь ужас космоса. Это творение живет без осознания, без определенности, глядя на глубинную непохожесть на него Другого, то есть взирая на проблески рая. (Здесь мне вспоминаются часто цитируемые строки Джона Китса: «В прекрасном — правда, в правде — красота, / Вот знания земного смысл и суть»⁹⁰.) Радикальное желание позволить себе просто быть вместо того, чтобы контролировать себя, требует великого мужества и свидетельствует об окончательном признании Таинства.

Райнер Мария Рильке

С моей точки зрения, Райнер Мария Рильке был художником, очень глубоко погруженным в духовное состояние современного общества. Очень многие его стихотворения свидетельствуют об ужасающей прелести бессознательного. Он последовательно отказывается называть и материализовать таинство Другого, а также привязываться к нему независимо от того, кем является этот Другой: чьим-то любовником или кем-то из богов. Среди множества его произведений, на которые можно сослаться, в данном случае особенно подходит следующее:

Миф — это невидимая плоскость, которая поддерживает видимую сознательную жизнь. Если мы чувствуем присутствие мифов и ощущаем их, то мы ощущаем и свою основу, и связь с окружающим миром. Но если Другой Мир действительно является таковым, нашему духовному чувству требуется настройка. Находясь в окружении артефактов, иллюзорных и соблазнительных сирен поп-культуры, мы должны найти решение стоящей перед нами задачи: интуитивно ощутить присутствие богов и освободить свою душу от этой обманчивой поверхностной оболочки.

Боги всегда находятся рядом с нами, хотя мы можем их не замечать. Иисус сказал: «Царство Небесное простирается по всей земле, а люди его не видят»⁹². А раз так, то все, что мы ищем, уже находится здесь, покоится в глубинах, скрываясь за тем, что лежит на поверхности. Боги появляются из-за фасада, из-под земли, и тот, кто имеет глаза, их видит. К тому же они часто могут нарушать и даже разрушать сознательные установки. Боги могут разрушить нашу старательно построенную жизнь и развеять ее по ветру. Каждый человек, ощущавший реальность психики, очень хорошо знает революционную мощь таких энергий.

Кто из нас не раздумывал над тем, где сегодня находятся боги? Почему они не появляются в горящем пламени, не вещают из смерча, не вдохновляют новых пророков? Но для Рильке боги существуют. Они по-прежнему скрываются в глубине всего сущего и всегда могут вызвать у нас потрясение. Юнг как-то сказал:

Таково глубинное описание божества как Космического Другого, обладающего собственной волей и способностью разрушить наш сознательно намеченный курс.

Вывод Рильке — это гимн богам, в котором звучат и вопрос, и побуждение, и желание осознать всю глубину встречи с ними. Боги являются источником всего сущего, включая нас самих, и могут даже помочь нам исправить наши неудачи, сделать нас более сильными и способными осознать свои недостатки. Будучи энергией космоса или Первого Другого, они являют собой силы, вызывающие душевные потрясения и таким образом расширяющие и углубляющие нашу душу.

Эти краткие примеры лишь в малой степени отражают те разнообразные формы и способы, в которые облекается в наше время процесс поиск души. Поэты, которых мы цитировали выше, почувствовали себя неуютно в отсутствие племенных мифов, прочной, фундаментальной стабильности наших институтов и духовных координат, которые могли бы сделать их жизненный маршрут понятным, а жизненный путь — предсказуемым. Оказавшись одни на широких просторах своего душевного океана, они научились ценить свое странствие, видя в нем собственный дом. Они отвергли желание жить догмами и соблазнительное стремление ограничить Таинство разумом. Они предпочли неоднозначность метафоры, ее выход за пределы той бессмысленной определенности, которая заставляет скрываться богов.

Как уже говорилось, Фрейд обесценил религиозный импульс, низведя его до регрессивного желания контролировать вселенную (и такая мотивация у нас действительно существует). Но Юнг понял, что под этими универсальными инфантильными желаниями лежит нечто гораздо более глубокое: стремление придать смысл нашему мимолетному земному путешествию. В приведенных выше стихотворных строках поэты не стали считать вселенную своим родителем. Они нашли в себе мужество позволить Другому быть совершенно Другим. Их видение лишило их покоя и безопасности, зато придало им достоинство и помогло найти смысл жизни. Их отношение к противоречиям нашего современного существования нельзя назвать регрессивным, как предсказывал Фрейд: оно позволило им погрузиться еще глубже в жизнь и ощутить более глубокий уровень связи с Таинством.

Существует выражение, которое полностью описывает эту установку поклонения Другому, — благоговейный трепет. Существует слово, характеризующее позицию человека, который, сталкиваясь с зыбкой неопределенностью, не отступает от нее, и это слово — мужество. Существует слово для ощущения почтения к непохожести Другого, и это слово — любовь.