Часть II. Мудрость шизофрении — премудрость психиатрии
Кстати, мой прадед
6 декабря
Почему, думаю я, большевизм победил в России, во всех отношениях отстававшей от других западных государств? …Дело в том, что управление государством в одних странах находится в руках бюрократии, а в других — буржуазии. Бюрократы, управляя государством, преследуют одну цель: держат власть в своих руках; они требуют от всех подданных абсолютной покорности, рабского подчинения. Эксплуатация народной массы у них на каждом шагу. Законы, составляемые в кабинетах на бархатных креслах, сидя за столом, имеют определённую цель — держать народ в тисках, не позволяя ему стонать от боли. Пусть народ гибнет, пусть истекает кровью от ран, нанесённых дикой расправой — бюрократов это не трогает. Малейшее проявление протеста со стороны рабочих или крестьян против произвола пугает бюрократов. Но последние не интересуются знать причину, вызвавшую протест, а сжимают ещё больше тиски народного гнёта. Наконец, гнёт становится невыносимым, и народ, потеряв всякую надежду на милость бюрократов, восстает против угнетателей с желанием отомстить жестоко последним, свергнуть эту ненавистную власть, уничтожить деспотов. Это естественный конец власти, находящейся в руках бюрократов, которые чужды нуждам рабочих. Другое дело в странах, где в кормиле правления стоят капиталисты. Хотя последние тоже сосут из рабочих, елико возможно, но они понимают, если высосут сразу всю силу и кровь рабочего, то рабочий сделается не способным на дальнейшее обогащение карманов капиталистов.
Капиталистическое правление старается рабочих держать в более менее удовлетворительных условиях, старается устранять от рабочих всякую нужду, которая могла бы отразиться отрицательно на трудоспособности и вызвать ропот или даже только неудовольствие со стороны рабочего. Словом, на благополучии рабочего капиталисты создают своё богатство. Поэтому в этих странах, за весьма редкими исключениями, рабочие не стают против своих работодателей-капиталистов. В России в кормиле правления всегда стояли бюрократы. Хотя они тоже обладали огромными капиталами, тоже пользовались трудами многочисленных рабочих, но так как это богатство доставалось или по наследству или как дар от казны за какие либо услуги при дворце, то они смотрели на рабочих не как на источник своего богатства, а смотрели на себя, как на благодетелей рабочих. Когда чаша терпения рабочих переполнилась, рабочие восстали и беспощадно отомстили своим «благодетелям», а последние, видя это озлобление со стороны рабочих, в бессилии разводили руками: «за что, за что?!»
Большевики и воспользовались этим случаем и сделали своё дело. В Западной Европе — во Франции, Англии и других, — в кормиле правления состоят главным образом капиталисты, которые создали капиталы сами на плечах, конечно, рабочих, а потому смотрят на рабочего, как на необходимое зло, без энергичного содействия которого всё их богатство, все капиталы обратятся во прах. Поэтому они считаются с требованиями рабочих и представляют им довольно хорошие условия жизни. Рабочие в свою очередь знают, что в коммерческом деле требуется предприимчивость, изворотливость, и что капиталисты именно обладают этими качествами, а потому им нет расчета уничтожить капитал, ибо с уничтожением капитала, уничтожат они и своё благополучие. Принимая всё это во внимание, я склонен думать, что мечта большевиков завладеть всем миром неосуществима, пока в кормиле правления стран Западной Европы будут стоять капиталисты».
Читатель, вероятно, уже привыкший к параллелям и аналогиям в моём повествовании, решит, что я буду сравнивать капитализм конца девятнадцатого века с таковым миллениума — и ошибётся. Меня будут интересовать иные сферы. И всё же цитата: «Последователи Маркса переинтерпретировали и теорию, и свидетельство с тем, чтобы привести их в соответствие. Таким путём они спасли свою теорию от опровержения, однако это было достигнуто ценой использования средств, сделавших её неопровержимой. Таким образом, они придали своей теории «конвенционалистский характер» и благодаря этой уловке разрушили её претензии на научный статус». Эти слова принадлежать гениальному философу двадцатого столетия К. Попперу («Логика и рост научного знания: избранные работы». — М.: Прогресс, 1983. — 606с.), который к двадцатым годам уже сумел сформулировать свои основополагающие «выводы:
1. Легко получить подтверждения, или верификации, почти для каждой теории, если мы ищем подтверждений.
2. Подтверждения должны приниматься во внимание только в том случае, если они являются результатом рискованных предсказаний, то есть когда мы, не будучи осведомлёнными о некоторой теории, ожидали бы события, несовместимого с этой теорией, — события, опровергающего данную теорию.
3. Каждая «хорошая» научная теория является некоторым запрещением: она запрещает появление определённых событий. Чем больше теория запрещает, тем она лучше.
4. Теория, не опровержимая никаким мыслимым событием, является ненаучной. Неопровержимость представляет собой не достоинство теории (как часто думают), а её порок.
5. Каждая настоящая проверка теории является попыткой её фальсифицировать, то есть опровергнуть. Проверяемость есть фальсифицируемость.
6. Подтверждающее свидетельство не должно приниматься в расчёт за исключением тех случаев, когда оно является результатом подлинной проверки теории. Это означает, что его следует принимать как результат серьёзной, но безуспешной попытки фальсифицировать теорию («Подкрепляющее свидетельство»).
7. Некоторые подлинно проверяемые теории после того, как обнаружена их ложность, всё-таки поддерживаются их сторонниками, например, с помощью введения таких вспомогательных допущений ad hoc или с помощью такой переинтерпретации ad hoc теории, которые избавляют её от опровержения. Такая процедура всегда возможна, но она спасает теорию от опровержения только ценой уничтожения или по крайней мере уменьшения её научного статуса. (Позднее такую спасительную операцию я назвал «конвенционалистской стратегией» или «конвенционалистской уловкой»)
Всё сказанное можно суммировать в следующем утверждении: критерием научного статуса теории является её фальсифицируемость, опровержимость, или проверяемость».
Я позволю себе ниже привести ещё несколько важных выдержек из его работ. Это многое объяснит читателю из того, с чем он успел познакомиться, и что питало направление моих интересов в течение последних двадцати лет. Взгляды Поппера сформировали и видение проблемы, за которую я взялся в данном повествовании.
Ясная оценка того, что можно получить (и потерять), используя конвенционалистские методы, была высказана за сто лет до Пуанкаре Блэком, который писал: «Тщательный подбор условий может сделать почти любую гипотезу согласующейся с феноменами. Но это результат работы нашего воображения, а не успех нашего познания».
В эмпирическом базисе объективной науки нет ничего «абсолютного». Наука не покоится на твёрдом фундаменте фактов. Жёсткая структура её теорий поднимается, так сказать, над болотом. Она подобна зданию, построенному на сваях.
Прогресс науки обусловлен не тем, что с течением времени накапливается всё больший перцептивный опыт, и не тем, что мы всё лучше используем наши органы чувств….Смелые идеи, неоправданные предвосхищения и спекулятивное мышление — вот наши единственные средства интерпретации природы, наш единственный органон, наш единственный инструмент её понимания. И мы должны рисковать для того, чтобы выиграть. Те из нас, кто боится подвергнуть риску опровержения свои идеи, не участвуют в научной игре.
Старый научный идеал episteme — абсолютно достоверного, демонстративного знания — оказался идолом. Требование научной объективности делает неизбежным тот факт, что каждое научное высказывание должно всегда оставаться временным… Однако не обладание знанием, неопровержимой истиной делает человека учёным, а его постоянное и отважное критическое стремление к истине.
Когда Кант говорит, что наш разум не выводит свои законы из природы, а налагает их на природу, он прав.
Наука должна начинать с мифов и с критики мифов; она должна начинать не с совокупности наблюдений и не с придумывания тех или иных экспериментов, а с критического обсуждения мифов, магической техники и практики.
Итоги моего рассмотрения проблемы индукции я могу теперь суммировать следующим образом:
1. Индукция, то есть вывод, опирающийся на множество наблюдений, представляет собой миф. Она не является ни психологическим фактом, ни фактом обыденной жизни, ни фактом научной практики.
2. Реальная практика науки оперирует предположениями: возможен скачок к выводам даже после одного-единственного наблюдения (что отмечалось Юмом и Борном).
Инструментализм утверждает, что теории являются не более чем инструментами, в том время как точка зрения Галилея состояла в том, что теории представляют собой не только инструменты, но также — и главным образом — описания мира или его определённых аспектов.
…Наука ценна своим освободительным влиянием как одна из величайших сил, делающих человека свободным.
Когда я говорю о росте научного знания, я имею в виду не накопление наблюдений, а повторяющееся ниспровержение научных теорий и их замену лучшими и более удовлетворительными теориями».
Следующая мысль Поппера определит и наш дальнейший путь, но не к звёздам, а в древние миры: «Я убеждён, что… наши открытия направляются нашими теориями, и теории не являются результатами открытий, «обусловленных наблюдением». Наблюдение само имеет тенденцию направляться теорией. Даже географические исследования (Колумба, Франклина, Нансена, Хейердала на «Кон-Тики») часто предпринимались с целью проверки некоторой теории».
Я воспользуюсь открытиями великого Хейердала (и других антропологов) для того, чтобы моя гипотеза возникновения и развития шизофрении была видна не только «от печки», но с другого континента и из других времён. В том путешествии он оказался в Южной Америке, на острове Пасхи и близлежащих морских пространствах. Как много сказано и написано об этом чуде Света! Однако Хейердала можно читать и между строк. А помогал ему в экспедиции неуловимый и вездесущий аку-аку, которого автор описывает только в конце книги (Хейердал Тур. Аку-аку. — М.: Мысль, 1970. — С. 139–431):
«Как представить себе аку-аку бургомистра? Вряд ли Педро Атан сам сумел бы чётко описать его невидимую оболочку. А суть аку-аку, наверно, составляли собственные мысли дона Педро, его совесть (выделено мною), интуиция — всё то, из чего слагается понятие о незримом духе, что-то крылатое, бесплотное, способное вести тело на удивительные дела, покуда оно живо. И сторожить пещеру после того, как владелец её исчез, и кости его истлели…
Обращаясь к своему аку-аку за советом, бургомистр стоял так же смирно и безмолвно, как при переговорах с покойной бабушкой. Стоило мне тогда заговорить и нарушить ход его мыслей, как бабушка пропала. Да, погрузившись в раздумье, он вопрошал свою совесть (выделено мною), прислушивался к собственной интуиции — говорил со своим аку-аку. Назовите как хотите всё то в человеке, чего не измеришь метрами или килограммами. Бургомистр называл это аку-аку. И обычно помещал его у своей левой ноги. А что тут такого? Ведь этот аку-аку вечно скитается в самых удивительных местах!»
Хейердал застал на острове древнюю, изолированную от цивилизации и, возможно, не знавшую цивилизации культуру (?). Одной из особенностей островитян в прежние времена являлась пещерная жизнь, отчасти сохранившаяся и доныне, которая несла в себе многие атрибуты, характерные для людей, страдающих психическими расстройствами. Это и каннибализм, и мистицизм, граничащий с явлениями бреда. Причём сам исследователь мог без труда включаться в эту галлюцинаторную «игру». А теперь по порядку:
«На острове Пасхи у каждого разумного человека (выделено мною) есть аку-аку, там и у меня появился свой аку-аку.
Подле него лежал мешочек с обугленными человеческими костями.
— Всё те же следы примитивной культуры, — сказал Билл, доставая из земли два коренных зуба. — Посмотри, эти выродки пожирали здесь друг друга и выплёвывали зубы на пол.
На острове Пасхи человеческое мясо ели не только в связи с ритуалами. Пасхальцы до сих пор рассказывают предания о воинах, которые предпочитали человечину рыбе и цыплятам. И есть легенды, упорно говорящие о предшествовавшем тем временам периоде величия, когда бок о бок с предками нынешних островитян короткоухими мирно жило племя длинноухих. Но длинноухие слишком нещадно заставляли короткоухих работать на себя, и дело кончилось войной, почти все длинноухие были сожжены во рву. С того дня кончилось ваяние статуй, из уже воздвигнутых многие свалили. Гражданская война, родовые усобицы и каннибализм не прекращались до той поры, когда на острове появился патер Эухенио и собрал пасхальцев в деревне…
В музеях мира хранится не больше двух десятков таких дощечек, и до сих пор ещё ни один учёный не сумел расшифровать надписи. Замысловатые письмена острова Пасхи не похожи на письмо других народов….Почти все хранящиеся в музеях ронго-ронго получены на острове давно, прямо из рук владельцев. Но последнюю дощечку… нашли в запретной пещере… Англичанин купил дощечку, но пасхалец вскоре лишился рассудка и умер. С тех пор, заключил патер Себастиан, островитяне больше прежнего боятся входить в хранилище ронго-ронго».
«Чем дальше, тем загадочнее! А Эстеван уже говорил о том, что он с женой опять слышал в деревне: дескать, я прислан на остров высшими силами. Какой-то вздор. Да и только!
— А где вы хранили эти камни после смерти отца твоей жены? У себя дома?
Эстеван поёжился, помялся, наконец, сказал:
— Нет, в пещере, в родовой пещере.
…[Эстеван говорил, что] жена непреклонна в этом вопросе. Даже его ни разу не пускала в пещеру.
А сегодня на глазах у всех случилось такое, чего прежде не видели: незримый аку-аку помог поднять истукана. Это песня принесла удачу…
Но Альберто нарушил табу, взяв таблицы из пещеры, и ночью, когда он уснул, к нему подобрался аку-аку и стал его щипать и колоть, пока не разбудил. Альберто выглянул в окно и увидел тысячи крохотных человечков, которые лезли в дом. Он чуть не свихнулся от страха, бегом отправился в пещеру и положил обе ронго-ронго на место. Пещера эта находится где-то поблизости от долины… Я стал было уговаривать Лазаря провести меня в эту пещеру…Наградив меня уничтожающим взглядом, он объяснил тоном наставника, что тогда нам обоим конец. В пещере обитает родовой аку-аку. Там же лежат скелеты двух предков, и, если туда попробует проникнуть посторонний, аку-аку его страшно покарает. Вход в пещеру — самая священная тайна…
— Видишь, аку-аку нам помогает, пробормотал бургомистр. — Если бы не колдовство, мы бы одни не справились.
Я услышал, что сегодня они изжарили курицу в земляной печи около пещеры, чтобы статуя поднималась быстрее.
…Аку-аку доводили до помешательства многих островитян, щипая их по ночам. — и всё за попытки нарушить табу родовых пещер…
— Лазарь происходит из очень знатного рода, — похвастался за своего друга бургомистр. — У них много пещер. Они богатые….
Атан с перевязанной бинтом рукой отворил мне и тут же закрыл дверь поплотнее. Мы сели друг против друга за столик, на котором горела свеча. Под скатертью что-то лежало, Атан отдёрнул её, Ия увидел осклабившуюся мёртвую голову. Она была из камня, до жути правдоподобная: оскал зубов, торчащие скулы, пустые тёмные глазницы, дыры ноздрей… На черепе — две непонятные ямки с ноготь большого пальца.
— Принимай, — сказал Атан, указывая пальцем на мёртвую голову. — Вот ключ от пещеры. Теперь она твоя.
От неожиданности я не мог сообразить, как себя повести. Впрочем. Атан волновался не меньше моего и сам пришёл мне на помощь, прежде чем я успел сказать что-нибудь невпопад. Показывая на ямочки на черепе, он объяснил, что в них лежал порошок из костей аку-аку, смертоносный для всякого, кто посмел бы притронуться к «ключу». Но бабка Таху-таху сходила в пещеру и убрала костяную муку, всю до последней крупинки, так что мне ничто не грозит. Дальше Атан сказал, что мёртвую голову — он всё время называл её «ключом» — я должен пока хранить у себя под кроватью, а через два дня мы пойдём в пещеру, и тогда надо будет захватить «ключ» с собой.
Атан попросил меня устроить ему в день перед посещением тайника курандо — угощение на «счастье»…Атан сказал, что возьмёт ещё кого-то из своих. Чтобы нас было шестеро. Дескать, два, четыре, шесть — счастливые числа. Но больше никого не надо брать, не то мы, сами того не желая, можем разгневать аку-аку, охраняющих пещеру (выделено мною)…С округлившимися глазами Атан прошептал, что брат обращается к местным аку-аку, чтобы заручиться их благоволением. Возвратившись к нам, «деревенский шкипер» строго-настрого велел всем говорить только шёпотом, когда сойдём с тропы. И ни в коем случае нельзя улыбаться, лицо всё время должно быть серьёзным.
…После этого Атан объявил шёпотом, что всё в порядке, встал и попросил меня взять «ключ» — сейчас мы откроем вход в пещеру. Кажется, я ещё никогда в жизни не волновался так, гадая, что мне предстоит увидеть….Мы присели на корточки. Я держал на коленях осклабившуюся мёртвую голову.
Атан попросил меня …громко произнести:
— Открой ворота в пещеру!
Я послушался, хотя при этом чувствовал себя последним дураком (моё выделение). С каменным черепом в руках я нагнулся и произнёс подсказанный мне Атаном магический пароль… После этого Атан взял у меня мёртвую голову и предложил «войти».
Бургомистр однажды рассказывал мне, что, если в тайную пещеру придут сразу несколько человек, аку-аку её покинут. А без аку-аку конец волшебству, охраняющему тайну входа, любой прохожий сможет его обнаружить.…На Пасхе чуть не все так или иначе родня. И любой казус может быть истолкован как прямое или косвенное возмездие нарушителю древних запретов…
— Это не такая пещера, где прячут вещи, сеньор, — вдруг сказал старик, надеясь, что я передумаю.
— Разве в ней совсем ничего нет?
— Есть…немножко. Я с семнадцати лет не бывал там. Одна старая бабка перед смертью показала мне эту пещеру.
…Скелеты лежали на полу беспорядочно….Мы насчитали только десять скульптур. Все они были завёрнуты в камыш. Две из них, изображающие маленького человечка с клювом, были очень похожи друг на друга… Скульптуры мы хорошенько завернули и подняли на верёвке. Когда подъём был закончен и Сантьяго удостоверился, что в тайнике оставлен один предмет, я вдруг вспомнил про жареную курицу. Лёжа на камне, она пахла так соблазнительно, что я не устоял. Оставлять аку-аку такой лакомый кусок? Ну, нет! Разделив курицу по-братски с товарищами, я принялся уписывать за обе щеки, и аку-аку меня не покарали. Правда, пасхальцы наотрез отказались притронуться к курице и испуганно жались в сторонке, пока последняя обглоданная косточка не полетела в море.
Так прошла моя последняя встреча с доном Педро Атаном. Самой замечательной личностью среди пасхальцев, последним знаменосцем «длинноухих». Человеком, в голове у которого столько секретов, что он и сам вряд ли сумел бы провести грань между правдой и вымыслом» (моё выделение).
Так пишет великий открыватель земель и людей. Но то, чего он не мог произнести вслух, вернувшись в цивилизацию, осталось в его мыслях и между строк книги: в течение года он жил в атмосфере первородного шизофренического сообщества. Если Менегетти называет даже цивилизованное человеческое общество шизофреническим, то, очутившись на о. Пасхи, трудно оставаться лучезарным Homo sapiens.
Мало, кто знает, что у современных туземцев Центральной Австралии средняя масса мозга составляет 750 г.
Первобытному человеку негде было жить надёжнее, чем, спасаясь от агрессии окружающей среды в пещере. Мистические ритуалы, граничащие с бредом, суеверия, порочная склонность к воровству, примитивный язык, расщепление сознания, страх жизни и смерти, каннибализм, раскрашивание тела и членовредительство — всё это сопровождает клиническое течение шизофрении и у цивилизованного человека. Наблюдения Хейердала позволяют укрепиться в моей первоначальной гипотезе о том, что изоляция человека (на острове, в гетто, в тюрьме) способна вызвать развитие шизофрении, в том числе и вследствие активизации старой доминанты пещерной жизни, когда прачеловек имплицитно носил негордое звание Homo schizophrenicus. А мог ли он быть кем-то другим? В конечном счёте, скачок в развитии и объёме мозга с 0, 5 кг (как у обезьяны) до 1,5 кг у человека не мог произойти одномоментно с формированием всех современных функций мышления (и не только). А кем был в психическом отношении человек с объёмом мозга в 1 кг?
Если вообразить себе, что человек приходит в мир для радости — с этим не будут (?) согласны иудейские и христианские религии — то кропотливая деятельность Ленина и большой кучи его пособников по сокращению российского народонаселения в прошедшем Веке Разума может быть сравнима с усилиями пациентов психиатрической больницы, сбросившей власть персонала, захватившей власть в стране и протянувшей руки в Европу и Азию. А не являются ли порождающие геноцид человеконенавистнические теории превосходства одних людей над другими, которые издревле изрекают неразборчивые в средствах носители прозвания Homo sapiens, продуктом сумасшествия?
