ГЛАВА 9. Откровение
Какое-то время мы посидели в тишине. Я обнимала Джоди, а она — Джули. Мое сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Подтвердилось самое худшее из моих опасений. Все прежние подозрения указывали на это, но я убеждала себя не торопиться с выводами и надеялась, что ошибаюсь. Джоди вручила мне ключи ко всем своим страданиям, боли, отвращению к себе и отчаянию.
Нужно было еще порасспрашивать ее, выжать все из этого момента, пока она сама готова говорить, но я боялась. Я не хотела слышать ответов, не хотела знать, насколько серьезно было все, что происходило с этой несчастной девочкой. Но мой профессиональный опыт говорил, что сказанное ею сейчас станет решающим в определении ее дальнейшего будущего, и не только в отношении того, вернется ли она к своим родителям. Возникла перспектива возможного расследования. Проходя подготовку к практике опекунства, я посещала занятия по вопросам сексуального насилия. Я усвоила, что неизмеримо важно первое откровение ребенка, поскольку дети редко лгут, и поэтому то, что они скажу! должно быть зафиксировано дословно, чтобы потом это можно было использовать в суде. Я должна была выяснить все досконально. Нас учили: нельзя задавать наводящие вопросы, надо спрашивать так, чтобы ребенок сам рассказал о происшедшем. Увы, больше нам ничего не объяснили, и уж точно, мне самой никогда прежде не доводилось сталкиваться с подобной ситуацией. Но зато я научилась непринужденно обращаться с детьми, которые пережили физическое насилие и испытывали недостаток внимания. Я знала, что сейчас мне необходимо вытащить все это из Джоди наружу, и надеялась, что так я смогу помочь ей раскрыться.
Я опустила взгляд на куклу. Этой куклой Джоди изображала себя, неудивительно, что она назвала ее именем, похожим на собственное. Дети иногда прибегают к ролевым играм, чтобы изобразить те события своей жизни, которые они не могут выразить словами.
— Джоди, — тихо позвала я. — Ты очень храбро поступила, что рассказала мне это. Я понимаю, как тебе трудно. Теперь постарайся рассказать мне все, что ты можешь вспомнить, и я помогу тебе, хорошо?
Она кивнула.
— Умница! — Я прервалась и перевела дух. Нужно быть осторожнее. Нельзя подсказывать, иначе все доказательства, которые можно было бы использовать в суде, будут обесценены. — Когда я только что вошла в комнату, ты играла, будто Джули — это ты, а ты — твой папа… — Ком застрял у меня в горле. — Если мы сделаем так еще раз, ты сможешь точно показать мне, как все было? Я знаю, милая, это непросто.
Она снова кивнула, и я обняла ее, потом взяла из ее рук куклу и положила на диван между нами. Я надела на нее трусики и одернула платье. Нужно, чтобы она воспроизвела все шаг за шагом, чтобы быть готовыми к перекрестному допросу.
— Так, значит, Джули теперь — Джоди. Где она? В машине, в спальне, на кухне, в саду? Скажи.
— В каком саду, глупая, — хихикнула она, — в комнате.
— Так, и чья это комната?
— Моя. Комната Джоди. Дома.
— И что надето на Джоди?
— Пижама.
— Тогда это будет как будто ее пижама, — кивнула я на трусики Джули. — Джоди уже лежит в постели или еще нет?
— Лежит, — твердо ответила она.
— А свет горит или нет?
— Нет.
— Теперь скажи, Джоди спит или еще нет?
— Спит. — Она закрыла глаза, чтобы показать: спит.
— Хорошо, умница. Так, Джоди спит в своей кроватке, дальше что?
Мы обе посмотрели на куклу. Она подумала с минуту, потом встала и пошла к двери.
— Я вхожу, — пробасила она, расправив плечи и тяжело прошагав по комнате, по-своему изображая взрослого мужчину.
— Ты входишь в комнату Джоди? А кто ты?
— Папа. Мой папа. Я сейчас у Джоди.
Она приблизилась к кукле, замешкалась и взглянула на меня.
— Мне подвинуться? — догадалась я.
— Туда. — Она ткнула в дальний угол комнаты, у двери.
Я отошла и осталась стоять там затаив дыхание. Я хотела запечатлеть каждую подробность, ведь позже мне нужно будет все записать. Я наблюдала, как она нагнулась над куклой, задрала ей платье, потом грубо стянула с нее трусики. Не сознавая, что она делает, она раздвинула кукле ноги и приблизила лицо. Она стала издавать низкие хриплые звуки, как и прежде, потом растянулась на кукле, накрыв ее с головой, лицом уткнувшись в диван. В ритмичном подергивании она начала приподниматься и опускаться, задышала громче. Она подняла голову и издала протяжный стон, прежде чем замереть без движения. Это было точное и однозначное изображение полового акта. Мне стало дурно.
В комнате было тихо. Я смотрела на изнасилованную куклу, стараясь скрыть отвращение и отчаянную жалость к девочке. Какой ребенок в свои восемь лет может показать такое, или знать такое, или испытать такое? Мысль о том, через что она прошла, была невыносима, меня переполняла ненависть к тому чудовищу, которое смогло поступить так с собственной дочерью. На глазах выступили слезы от злости и жалости, но я сдержала их.
Глубокий вздох. Сейчас не время для эмоций. Сейчас нужно было сохранять спокойствие ради Джоди. Она не была смущена. Она слезла с Джули и подошла ко мне.
— У меня получилось? — спросила она.
— Ты очень смелая, — слабо улыбнулась я.
Но смелость ей не требовалась. Джоди не проявляла ни замешательства, ни осознания происходящего. Это было частью того, что для Джоди являлось обычной жизнью. Я взяла ее за руку и подвела к дивану, где мы сели рядом. Мы обе смотрели на Джули. Все же было несколько несоответствий, которые мне предстояло прояснить. Я крепко сжала ее руку:
— У тебя замечательно получилось, Джоди. Я только не уверена насчет нескольких вещей. Попробуй вспомнить и ответить на мои вопросы. Если не знаешь или не можешь вспомнить, так и скажи. Не надо гадать или выдумывать, ладно?
Она кивнула.
Я, продолжая держать Джоди за руку, развернула ее к себе, чтобы видеть ее лицо. Совершенно пустое выражение.
— Ты только что изображала своего папу?
Она кивнула.
— А настоящая Джоди спала в постели и свет не горел?
Снова кивнула.
— Если ты спала, откуда ты знаешь, что он вошел в комнату так, как ты мне показала? Может, он подкрался на цыпочках или прополз по полу. Ты спала, и глаза были закрыты, верно?
Она немного подумала.
— Если не знаешь или не помнишь, просто скажи, — напомнила я.
— Знаю. Я иногда спала, а иногда не спала.
— Ясно. Ты помнишь, как он был одет?
— Джинсы и майка, — ответила она, не раздумывая. — Он всегда так ходит.
— Он оставался в одежде или что-то снимал?
— Он снимал молнию.
«Расстегивал молнию, наверное», — подумала я, но нужно было уточнить:
— Не покажешь, как это?
Она поднялась, расстегнула пуговицу на джинсах и молнию.
— Понятно. И так и оставался, пока был сверху тебя?
— Нет. Больше… — Она спустила джинсы на щиколотки и чуть было не сняла трусики.
— Хорошо, не надо показывать, просто расскажи.
— Спускал трусы и джинсы.
— Вниз?
— Да.
— Понятно. Одевайся, солнышко. — Я помогла ей застегнуть молнию и усадила рядом с собой на диван.
— Папа вел себя плохо, Кэти? — Ее брови поползли вверх.
— Да, Джоди. Очень плохо. — Не мне судить родителей, но было очевидно, что Джоди немедленно должна узнать, что все это было очень плохо, но что она ни в чем не была виновата.
— Папа плохой, — сказала она и с силой стукнула кулаком по колену, — Сделал мне больно. Я хочу сделать ему больно. Как ему это понравится?!
Я обняла ее и прижала к себе. Ах, если бы было в моей власти вытащить из нее эту боль и исцелить.
— Все хорошо, Джоди. Теперь ты в безопасности. Больше этого не случится, обещаю.
— Хорошо, — сказала она, даже слишком быстро успокоившись. Но этот безмятежный вид и скупость в эмоциях означали, что мы даже близко не подошли к основной причине ее страданий.
— Джоди, ты только что сказала, что он делал тебе больно. Не расскажешь как? — Вопрос ужасный, но так иди иначе ей задаст его офицер отделения по защите детей, и ее первый ответ нужно будет записать.
— Потом у меня болел животик. — Она положила руку в низ живота, ближе к бедрам. — А потом он писал, и это было невкусно.
— Невкусно? Он что-то клал тебе в рот?
Она скривилась и сплюнула:
— Когда мы были в машине, он сделал пи-пи мне в рот.
Я отвернулась, чтобы она не видела моей реакции. Я горела от гнева и стыда, стыда, который должна была чувствовать и Джоди, но не чувствовала. Я не собиралась говорить ей, что это было на самом деле. Зачем? К тому же наивные определения, единственные, которые могли прийти ей в голову, не только делали картину еще более ужасной, но и еще раз подтверждали подлинность истории. Вне всякого сомнения, она говорила правду.
Я повернулась к Джоди и снова посмотрела на нее:
— И последнее, что мне нужно знать. Это было один раз или несколько?
— Много, Кэти. Папа плохой. Кэти, почему ты плачешь?
Но я больше не могла сдерживаться. По лицу текли слезы.
— Мне рассказали очень грустную историю, милая.
— Почему грустную?
Тот факт, что она не понимала кошмарной природы всего случившегося, только усугублял ситуацию.
— Потому что это очень плохо, Джоди, и такое никогда ни с кем не должно происходить.
— Да. Папа плохой, — повторила она. — Можно мне теперь поесть?
