Второй день

Вечер. Предельные вопросы: Заключительные размышления

Сознание

Ласло: То, как люди в современных обществах воспринимают себя, то представление, которое у них есть о человеческом существе как таковом, претерпело значительное изменение — даже только в течение одного этого столетия. И тем не менее распространенный в обществе образ человека все еще не дотягивает до того, который был бы адекватен жизни на этой маленькой и взаимозависимой планете. Каков же именно сегодня образ человека? И, особенно интересно, каков превалирующий взгляд на природу его сознания? Ответы на эти вопросы могут играть решающую роль в поведении людей в конкретных обстоятельствах.

Рассел: Наш образ себя уже меняется. Согласно прежнему взгляду, люди неким образом отличны от остальных созданий, мы особые, поскольку у нас есть сознание, а у других существ его нет. Такое умонастроение характерно не только для части научного мейнстрима, но и для классического христианства. Однако рано или поздно оно порождает трудные вопросы: что такого есть в человеческих существах, что делает их сознательными? Каким образом сознание возникает из неодушевленной материи?

Согласно новому подходу, обретающему все больше сторонников, различие между нами и другими существами состоит не в наличии сознания, а в степени его наличия.

К примеру, собаки, по-видимому, чувствуют боль. Если бы мы так не считали, им бы не вводили анестетики, когда их оперируют. Кроме того, похоже, что во сне они видят сновидения. Они умеют узнавать людей и места и действовать, преследуя конкретные цели. Заявление о том, что собака лишена сознания, что ее опыт не имеет внутренней составляющей, было бы так же смехотворно, как утверждение, что сознания нет у моего соседа, живущего через дорогу. Нас отличает от собак не само сознание, а то, что в нем происходит. Мы, люди, способны думать словами, рассуждать, постигать мир, в котором живем, можем думать о будущем и принимать решения, и мы осознаём себя и сам тот факт, что у нас есть сознание.

То, что говорилось о собаках, верно и в отношении других млекопитающих — кошек, лошадей, дельфинов, — все они обладают внутренним переживанием мира. Я думаю, оно есть и у птиц, змей, лягушек, рыб. Все они позвоночные, у них есть мозг, позвоночник и органы чувств, принципиально схожие с нашими. Вопрос не в том, почему у нас есть сознание, а как далеко вниз по эволюционному древу распространяется осознанность.

Мне трудно решить, где провести эту черту. У насекомых есть простая нервная система. Почему бы и им не иметь сознание, пусть даже оно равняется лишь крошечной доле нашего? Может быть, нервная система не порождает сознание, а лишь усиливает его. Может быть, даже отдельная клетка обладает какой-то зачаточной формой сознания. Даже если по сравнению с богатством известных нам переживаний оно ничтожно, можно ли утверждать, что у нее нет вообще никакого сознания?

С этой точки зрения, сознание не эволюционирует, но является свойством, присущим жизни. Эволюционирует, как я сказал, лишь степень обладания сознанием.

Ласло: Именно это я и имел в виду, когда мы говорили о переживаниях боли и радости в контексте этики и морали. Я склонен подозревать, что даже молекулы и атомы обладают какой-то формой внутреннего измерения, неким элементом, напоминающим субъективное переживание. Эта мысль, конечно, не нова; она хорошо известна из истории философии — как на Востоке, так и на Западе.

Однако можете ли вы поподробнее разъяснить идею универсального сознания, степень выраженности которого составляет субъект эволюции?

Рассел: В понимании универсальной природы сознания полезной аналогией может послужить картина, написанная на холсте. Какова эта картина — зависит от красок, от качества кистей, от вдохновения художника. Но какая бы ни писалась на холсте картина, простая или сложная, холст — тот же, и он совершенно необходим. Без холста не было бы и картины. Точно так же обладание сознанием является необходимой предпосылкой любого переживания. Варьируются лишь образы, возникающие в сознании. Простейшие организмы переживают простейшие картины реальности. Существа с эволюционировавшими органами чувств могут более детально переживать мир в своем уме. Чем сложнее нервная система, тем глубже обработка сенсорных данных и целостнее картина реальности.

Главной причиной, по которой человеческое сознание разительно богаче, чем сознание других животных, является тот факт, что мы развили речевую способность. Используя слова, то есть в сущности — символы, мы можем сообщать друг другу различные аспекты своего опыта. Это означает, что мы умеем делиться друг с другом своими переживаниями. Собака обучается главным образом на собственном опыте, свое познание мира она вынуждена строить с самого нуля. Люди учатся не только на собственном опыте, но и на опыте других. В результате мы сформировали коллективный корпус знания, значительно превосходящий все, чего мог бы достичь в одиночку каждый отдельный индивид. Поэтому у нас есть образование. Мы стремимся передавать свое понимание другим, чтобы они могли извлекать пользу из чужого опыта.

Вероятно, самым важным следствием развития языка является способность мыслить. Мы используем язык не только для общения друг с другом, мы пользуемся им и во внутреннем измерении, мысля словами. Из этого развилась способность рассуждать, думать о прошлом, воображать будущее, делать выбор, думать о своих переживаниях. Из этого возникло и самосознание: мы сознаем, что мы сознаем; мы осознаём тот факт, что у нас есть сознание.

Ласло: Способность осознавать свою способность осознавать — так называемое «рефлексивное сознание» — открывает тому, кто им обладает, воистину новое измерение.

Рассел: Само-рефлексирующая природа нашего сознания открывает нас для восприятия божественного. Та или иная форма чувствительности, которую разделяют все чувствующие существа, близка к мистическим представлениям о Боге. На протяжении всей человеческой истории, в самых разных культурах, мистики неоднократно заявляли о единстве своей личной идентичности и Бога. В индуистской философии это находит свое отражение в концепции единства Атмана, то есть сущности нашего сознания, и Брахмана — сущности и источника всего бытия. В христианской традиции именно это прозрение, судя по всему, стояло за фразой, как «Я есмь Бог», хотя для многих мистиков такие высказывания оканчивались неприятностями с церковью, считавшей их еретическими.

Сегодняшняя наука не слишком много внимания обращает на эту универсальную природу сознания. Она все еще находится в плену старой модели, согласно которой пространство, время и материя составляют первичную реальность, а сознание каким-то образом возникает из них. Но по мере того как наука будет относиться к теме сознания все более серьезно, ей постепенно придется разработать иную парадигму, в которой сознание рассматривается как столь же первичное качество реальности, как пространство, время и материя. И тогда она откроется для нового понимания того, о чем тысячелетиями говорила религия. Это будет уже не классический Бог — этакий старик на небесах, — а представление о Боге, прекрасно согласующееся с научным пониманием мира. Именно тогда начнут происходить по-настоящему интересные перемены. Сейчас они еще не начались, но я верю, что мы к ним идем.

Гроф: Пит, многие представители основной части научно-материалистического мейнстрима категорически не согласились бы ни с чем из того, что вы говорите. Например, с тем, что способность к осознанности пронизывает все живое и все сущее, что наша глубочайшая сущность божественна. Я помню ряд экстремистских заявлений, сделанных после того, как Норберт Винер сформулировал основы кибернетики. Например, когда была сконструирована механическая лиса, способная преследовать кролика, не имея никакого субъективного представления о его существовании, было всерьез высказано предположение, что все животные на самом деле таковы, что они всего лишь механические системы, лишенные всякого субъективного осознавания и ведомые лишь сложными последовательностями стимулов и реакций. Отказать в сознании людям было труднее, ведь мы все переживаем его.

То, о чем вы говорите, не является всего лишь метафизическим теоретизированием или псевдофилософской спекуляцией. Материалистические критики не в состоянии принять в расчет факт наличия эмпирических свидетельств, подтверждающих этот постулат. Как я ранее говорил, в неординарных состояниях сознания очень часто переживается осознаваемое отождествление с другими формами жизни, включая вирусы, растения и даже различные неорганические аспекты космоса. Можно возразить, что все это не является прямым доказательством того, что все вокруг нас наделено сознанием. Но, в любом случае, существование подобных надличностных переживаний позволяет предположить такую возможность. Столь же неоспорима и наша способность переживать свою идентичность с божественным. Она неоднократно подтверждалась современными исследованиями сознания.

Я не в состоянии вообразить какую-либо убедительную теорию, которая могла бы предложить трезвое материалистическое объяснения существования, природы и содержания всех таких переживаний. Поэтому вопрос, к которому вы, Эрвин, несколько раз возвращались в ходе этих двух дней, — каково происхождение таких переживаний и их соотнесенность с реальностью, — носит критический характер. Открывают ли они какую-то глубочайшую истину о природе реальности, или же это всего лишь фантазии и галлюцинации? Сорок лет исследования этих захватывающих феноменов убедили меня в том, что их следует воспринимать всерьез.

Традиционная академическая наука описывает людей как животных и биологических мыслящих машин. Наши переживания и наблюдения в повседневном состоянии сознания заставляют нас считать себя ньютоновскими объектами из атомов, молекул, клеток, тканей и органов. Но надличностные переживания явственно демонстрируют, что каждый из нас может также проявлять качества бесконечного поля сознания, выходящего за пределы пространства, времени и линейной причинности. Некая новая универсальная формула, в духе корпускулярно-волнового парадокса современной физики, возможно, будет описывать человека как существо парадоксальное, имеющее два дополняющих друг друга аспекта: с одной стороны, он способен проявлять качества ньютоновского объекта, с другой — характеристики бесконечного поля сознания. Каждое из этих описаний соответствует тому состоянию сознания, в котором ведется наблюдение.

Ласло: Любопытно, что в последние два года термин «сознание» стал использоваться для того, что обычно принято было называть «разумом», либо просто чувствительностью или субъективностью, свойственной живым организмам. В большей части ранней литературы «сознание» приписывалось исключительно человеческому качеству самосознания. Если вы обладаете сознанием, значит, вы осознаете свои собственные мысли и ощущения. В этом контексте можно говорить только лишь о сугубо человеческом свойстве, поскольку вместилищем авторефлексивного сознания, судя по всему, является новая кора головного мозга, а она в достаточной степени развита лишь у человека, хотя, похоже, к этому идут в своей биологической эволюции и некоторые высшие приматы. Однако субъективность — не то же самое, что рефлексирующее сознание; это лишь способность ощущать что-либо. Я полагаю, что она есть у любой существующей и эволюционирующей в природе системы.

Как отметил Пит, в нашем способе приписывать способность к субъективности в природе нет четкой границы. Если вы считаете, что ваша собака обладает субъективностью, то вы должны признать ее и за вашей мышкой — и так далее, вниз по эволюционному древу. Тогда следует признать эту способность и у простейших живых организмов, а в таком случае — почему не у их составляющих, то есть макромолекул, молекул и атомов? Семена сознания должны присутствовать во вселенной, они должны быть повсюду.

Рассел: Да, сознание — столь же фундаментальное качество вселенной, как материя, пространство и время.

Ласло: С течением времени и в ходе эволюции сознание становится все более конкретным. Замечательным достижением нашего биологического вида является тот факт, что наш мозг и наш организм развили вездесущие для природы семена сознания в способность авторефлексии. Это подобно добавлению устройства мониторинга, хоть и не настроенного в соответствии с картографией мира за пределами тела, но обладающего тем не менее своей картой описания карты мира.

Рассел: Именно это авторефлексирующее сознание и делает людей особенными. Не думаю, что такая способность есть у других существ. По крайней мере, собаки и кошки не рассуждают подобно нам. Может быть, это умеют делать дельфины и киты, но на данный момент мы очень мало знаем о том, что происходит в их умах.

Ласло: Согласен. Потому у нас и есть персональная идентичность, что, осознавая самих себя, мы способны воспринимать себя частью мира. Разумеется, мы способны и впадать в заблуждение, полагая себя отдельными от мира или находящимися в оппозиции к нему. Мы можем говорить: это — я, это моя кожа, в которой заключено это «я», а все остальное — не я. Мы можем считать все, что «не я», радикально отличным от того, что есть «я». Мы можем увязнуть в этой эгоцентрической ловушке и во всех связанных с ней ограничениях и запретах. Но можем ли мы, по большому счету, на самом деле знать что-либо, что не является нашим собственным умом и сознанием? В материалистическом воззрении авторефлексирующее эго становится радикально отделенным от мира.

Гроф: И все же люди, занимающиеся глубоким самоисследованием, используя необычные состояния сознания в медитации, эмпирической психотерапии или при ответственном употреблении психоделиков, способны развить четкий и единый взгляд на себя и реальность. Это же происходит в случае мощных спонтанных переживаний такого рода — духовных кризисов или околосмертного опыта. Для этого нового подхода к жизни особенно характерны чувство глубочайшей связи с другими людьми, с другими видами и природой, озабоченность планетарным будущим и духовностью вселенной и всеобъемлющей природы. Другие важные его составляющие — поворот к обновляемым источникам энергии, потребность очищать окружающую среду и тенденция к возврату к естественным циклам. Иными словами — переориентация на такие виды деятельности, которые критически необходимы для жизнеспособного будущего.

Рассел: Язык и мышление, возможно, дали нам чувство себя. Однако в большинстве своем мы лишь наполовину пробуждены, лишь наполовину осознаем, кем мы на самом деле являемся. Здесь есть свои помехи. Как уже упоминалось, мы обычно выводим свое чувство идентичности из того, что мы делаем, чем мы обладаем, как нас воспринимают другие и какова наша роль в мире. Такая идентичность — выведенная из чего-то, не самодостаточная — очень хрупка и всегда зависит от воли обстоятельств. Усилия по ее поддержанию и укреплению то и дело ввергают нас в различные виды неадекватного и разрушительного поведения. Духовные традиции во всем мире единодушно утверждают, что мы должны в большей степени пробудиться к более глубокой самоидентичности и распознать, кем мы являемся на самом деле. Лишь в этом случае мы обнаружим подлинную свободу.

Если придерживаться такой точки зрения, духовную практику можно считать способом преодоления ущербности языка, возможностью реализовать свой подлинный потенциал разумных существ.

Гроф: Ваши слова, Пит, вызвали во мне воспоминание о разговоре, который был у меня много лет назад с одним человеком. Это было сразу после психоделической сессии, в которой ему пришлось глубоко пересмотреть взгляд на смысл своей жизни. Во время этого переживания он осознал, что многое из того, что он совершал в жизни, было лишено подлинности и не приносило ему удовлетворения и душевного мира. Его поведение в целом диктовалось его собственными неосуществленными мечтами, ожиданиями его родителей и попытками постоянно что-то доказывать им и себе. Он обнаружил также, насколько сильно программы его поведения были впечатаны в него его культурой, как много в нем было сформировано внешним давлением и обстоятельствами.

Делясь со мной, он сказал: «Знаете, мне кажется, самая главная задача в нашей жизни — открыть для себя сознание настурции». Я, разумеется, его не понял, поскольку он только что придумал этот термин — «сознание настурции», — и попросил разъяснить. «Это не обязательно должна быть именно настурция, — ответил он. — Может быть любой другой цветок или растение. Просто взгляните на них! Все они находятся в непосредственном контакте с землей, с солнцем, с дождем. Они просто делают свое дело. Настурция не стремится быть розой. Ее не волнует, как она окончит свои дни — в свадебном букете или в миске с салатом, съест ее кролик или наступит корова». Мы продолжали разговор. Он сказал, что, как ему кажется, за всеми этими неадекватными программами, которые навязывают нам обстоятельства нашей жизни, стоит некий конкретный космический сценарий — свой для каждого из нас. Именно это понимание и явилось для него открытием «сознания настурции». Когда мы обнаруживаем, что это такое, и делаем это ведущим принципом для себя, жизнь становится творческой, удовлетворяющей и легкой. Джозеф Кэмпбелл говорил об этом как о «следовании своему блаженству».

Ласло: Когда появляется рефлексирующее сознание, возникает способность придавать жизненному опыту смысл, и он не обязательно должен совпадать с материалистическим здравым смыслом в духе западной цивилизации. Полагаю, что собака или другое животное воспринимает внешние объекты непосредственно, не размышляя о них. Такой способ восприятия влияет на многое. Ошибки, совершаемые животными, исправляются естественным отбором. К примеру, если кролики регулярно будут принимать змею за палку, этот род кроликов быстро вымрет. Мы же, люди, то и дело заблуждаемся в своем восприятии себя и окружающей среды и отделываемся всего лишь компенсацией, которая не превращает ошибочного взгляда в правильный и к тому же затрудняет возможность обнаружить ошибку. В результате у нас есть возможность иметь различные взгляды на себя и на мир. Некоторые из этих взглядов более функциональны в плане нашей выживаемости, чем другие.

Разумеется, за функциональностью стоит философский или метафизический вопрос о конечной истине. Способность задавать такой вопрос, не умея с уверенностью ответить на него, является чисто человеческим испытанием. Вследствие того, что мы можем судить о мире лишь через призму своего восприятия и интерпретации, у нас есть доступ лишь к своим собственным картам мира, а не к реальности, как она есть. Однако совершенно очевидно, что некоторые мировоззрения и концепции не только больше способствуют выживанию и развитию, чем другие, но и с большей вероятностью соответствуют истине. И в наших же собственных интересах перейти к этим «лучшим» интерпретациям. Они дают нам самые последовательные и глубокие ответы на вечные вопросы, которые все мы рано или поздно задаем.

В то же время мы обнаружили, что возникновение сознания действительно является эволюционным шагом, приближающим нас к фундаментальным истинам о самих себе и о мире. Эти истины являются частью культурного наследия современного человечества, и тем не менее в ходе развития материалистической науки и основанной на ней технологической цивилизации, они систематически игнорировались или подавлялись. В настоящее время, когда перед наукой, так же как и перед обществом, стоит задача совершения следующего эволюционного скачка, перед нами открывается перспектива обнаружения и повторного открытия глубоких прозрений о жизни, космосе и сознании. В наши времена очень интересно жить, а также вступать в диалог и действовать.

Однако время п?зднее, и наш собственный диалог нам пора заканчивать. Мы провели два захватывающих дня, охватив в своем обсуждении широчайший спектр тем — от личного развития до эволюции всего человечества. Начав с вопросов о шансах на достижение мира во всем мире, мы вновь и вновь возвращались к выводу о том, что эволюция нашего сознания является ключом к достижению мира и к нашему индивидуальному и коллективному выживанию и развитию. Несмотря на крайне серьезный характер затронутых нами проблем, мы не погрязли в пассивном пессимизме, а обнаружили на горизонте светлую точку: перемены, происходящие в эти дни в человеческих ценностях, в мышлении, в мировоззрении — иными словами, в сознании людей. Мы назвали этот процесс «революцией в сознании» и справедливо усмотрели в этом явлении позитивный знак нашего времени, признак того, как человечество, как культурный и биологический вид, отвечает на угрозы и задачи, стоящие перед ним в эти решающие и интригующие времена.