ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ СОЦИАЛЬНЫХ ХАРАКТЕРОВ
Типологическая модель Б.С.Братусь. Россия
Тип личности перестроечной эпохи
Попробуем теперь перейти к тому типу личности или, точнее, к тому типу культуры с соответствующим, формируемым им типом личности, который мы находим сейчас в нашей державе в качестве определяющего.
Первое, совершенно очевидное, — мы живем в обществе посттоталитарном, а именно — посткоммунистическом. Второй (тоже, видимо, совершенно очевидной) характеристикой является то, что возникший при этом тип личности, тип культуры является достаточно временным, переходным. И, наконец, третье, во многом слагающееся из двух первых, — это общество, находящееся одновременно в агонии старого и муках рождения нового, это общество краха, слома одной идеологии и культуры и несформированности еще культуры другой.
Если обратиться к психологическому понятийному аппарату, то применительно к личности, ее деятельности, аналогичное состояние может быть обозначено как переходное потребностно-мотивационное состояние.
Его отличие от периода стабильного бытия в следующем. Потребность имеет достаточно очерченный предмет, имя, она поименована, она всегда потребность в чем-то (пище, познании и т.п.). Человек в этом плане — существо разъятое, нужное ему находиться во вне его, отстоит, отделено пространством, препятствиями, временем, обстоятельствами. В древней Греции близкие друзья, расставаясь, разламывали вещь, дощечку с надписью или рисунком и после иногда долгих лет разлуки и странствий, встречаясь вновь, соединяли обе части, которые образовывали целое, единое, ожидающее одно другого, что вместе, в таком собранном, соединенном состоянии называлось символом. Как бы ни была проста или сложна потребность, для осуществления деятельности по ее удовлетворению необходимо построить образ потребного и знать цель, предмет стремления, овладение, соединение с которым становится символом, знаком этой деятельности.
Иное в переходном потребностно-мотивационном состоянии. В нем есть желание, стремление, но нет устойчивого, определенного предмета ему отвечающего. Это стремление как бы говорит — пойди туда, не знаю куда и принеси то, не знаю что. Да побыстрее, мне не терпится именно там и это получить.
Человек в подобном состоянии может еще сказать о том, чего он не хочет, но не о том, что именно ему действительно потребно. У него нет образа целого, нет образа разъятой половины, стремление к соединению, овладению которой должно стать основой, знаком, символом его осмысленной деятельности. Вот и мечется он в этом состоянии, часто капризничает, дурит, когда мучительно и страстно, а когда лениво и вяло перебирая возможные предметы, как бы прилаживая то одну, то другую половину разбросанных, зашифрованных в бытии символов.
Состояние это весьма опасно. Во-первых, своей тягостностью, возможным отчаянием, а во-вторых, вероятностью обмана, выбора ложного предмета, не отвечающего на деле сути личностного роста, являющегося ложным символом встречи с врагом, а не с другом. Причем надо отчетливо понимать, что выбор предмета есть на деле выбор пути, ибо нахождение предмета означает конец переходного потребностного состояния и формирование качественно нового психологического образования — потребности (т.е. нужды, знающей свой предмет), которая в свою очередь побуждает кдеятельности по ее удовлетворению. Эта деятельность может длиться годами, прежде чем обнаружится, что предмет был ложным и опасным. Поэтому в кризисе переходных состояний мы на деле выбираем путь, судьбу. Как говорили раньше в словах брачного предложения предмету своей страсти: «Вы можете составить счастье целой жизни». А можете, — добавим мы, — составить и несчастье целой жизни.
Итак, нынешнее состояние с позиций психологии является переходным потребностно-мотивационным состоянием, которое не знает своего конкретного предмета-пути, не знает себя, но пытается узнать, опредметить, исходя из наличного, видимого, узнаваемого круга, веера возможных предметов. Идет перебор, увлечение то одним, то другим, но не один из выборов не окончательный, напротив, они меняются с необычной быстротой и пока все возможно и все крайне неустойчиво. Одно увлечение сменяется другим и то, что вчера восхвалялось, сегодня — низвергается и подвергается хуле. Налицо все признаки переходной культуры, культуры без культа, без очерченного доминирующего стремления.
Но положение такое не вечно, на то оно и обозначено как переходное. Доминирующие направления, устойчивый предмет будут выбраны, эпоха (что в жизни личности, что в жизни общества) обретет новый символ, новую судьбу и знак, новый путь. Понятно, что выбор этот при всей его внешней хаотичности не случаен. Он определен как моментами духовного, провидческого плана, о которых пока повременим говорить, так и установками внутрипсихологическими. Что же наиболее характерно для этих последних?
Мы видели, что советская эпоха сформировала группо-центрическую ориентацию общества и личности и, соответственно, группоцентрические внутренние, часто не осознаваемые установки. Теперь, в нынешних условиях многие предметы и символы, венчающие эти установки оказались дискредитированными, утерявшими прежнюю привлекательность. Предметы ушли или поблекли, но установки остаются, ибо они обладают обычно большой инерцией, тяжестью и не меняются в одночасье из-за внешних причин.
И действительно — сейчас мы наблюдаем, казалось бы, резкую, кардинальную перемену символов и увлечений, однако по внутренней своей сути, по смыслу личностных установок их породивших, они остаются прежними. В известном плане группоцентризм сейчас не только не преодолен, но, напротив, расцвел, обрел новые формы и воплощения — сепаратизм, национализм, всевозможные формы группования, кучкования и противостояния.
В истории двадцатого века было два чудовищных апофеоза группоцентрической ориентации — коммунизм и фашизм. В основе коммунизма лежит центризм классовой идеи. В основе фашизма — центризм нации. То и другое произрастает из одного психологического корня, из одного соблазна — люциферовой идеи отъединения от общего и гордости за частное. Наша современность только подтверждает эту общность: ныне две эти ветви, первоначально как бы враждебные, соединились — на сцену вышли красно-коричневые.
Но даже там, где, к счастью, этого не происходит, группоцентризм все равно выдвигается на первое место, пусть в других, более мягких формах. Причем характерно, что группоцентрические, сепаратистские тенденции возглавляют те же коммунистические лидеры, но обычно не первого, явно дискредитировавшего себя, а второго, третьего эшелона власти. Буквально — вторые, третьи секретари ЦК компартий республик, секретари по идеологии и т.п. Причем ратуя ныне за национальную самостоятельность в противовес своим прежним разговорам об интеранционализме и единстве Союза, они не очень и кривят душой, ибо с психологической, внутренней стороны продолжают служить все тому же — группоцентрической идее. Сбылось в этом плане пророчество одного из польских диссидентов: «Национализм — последняя стадия коммунизма».
Злую шутку сыграл группоцентризм и с российским демократическим движением — этой первой посттоталитарной любовью многих. Демократия возможна только на прочной основе правовой государственности, которая в свою очередь порождает и зиждется на просоциальном типе личности как образце, уповании общества. Не имея этой подпоры, демократическое движение с необыкновенной быстротой сползло в тот же группоцентризм, породило новые номенклатурные ряды, привилегии, «демобюрократов» и т.п. (Эти даже хуже прежних, жалуются предприниматели, — те понахватали свое, а у этих неутоленный аппетит). Сама же «демократичность» свелась к повсеместному ослаблению, атрофии государственной власти и контроля, что обернулось полной незащищенностью людей и отсутствием каких-либо единых правил, гарантий и пределов (недаром в журналистский и житейский обиход вошло ныне сугубо блатное слово «беспредел», означающее игнорирование всех правил и отбрасывание всех норм).
На этом фоне романтически окрашенная национальная идея начинает приобретать все больший вес, а демократия подвергается все большей критике. Не берется во внимание при этом, что данные явления сугубо разнопорядковые. Демократия — способ правления, а не идея государства, поэтому идея не противоречит демократии, а, напротив, может быть наиболее полно осуществлена именно демократическим путем.
Но группоцентризму, что у той, что у другой стороны не до этих тонкостей — важно поскорей разделить на ваших и наших, а то, что в одном случае речь идет о колесах экипажа, а в другом о том, куда ему ехать, не различается спорящими. Одни спешат сесть в экипаж без колес, а другие так увлеклись испытанием и прилаживанием колес, что и думать не хотят о целях и значении путешествия. Последние При этом, если продолжить аналогию, вместо круглых колес пока упорно экспериментируют с квадратными или вдруг пускают шаткую, на живую нитку слепленную повозку под горку не соорудив тормоза. Все же неудобства и опасности (прямо скажем, смертельные) такой езды люди связывают с имедем, присвоенным экспериментаторами этой повозке — с демократией, которая имеет на деле мало общего с этим диким сооружением, и которая прошла проверку веками не только на путях и пространствах западных и заморских стран, но и нашей собственной истории (принцип общинности, соборность, вечевая республика Новгорода).
Можно ли, однако, сказать, что национализм и сепаратизм — именно то предметное содержание, что разрешит кризис переходного состояния, станет культом новой культуры, сформирует устойчивую потребность и устойчивое стремление к деятельности по ее удовлетворению?
Весьма на то похоже, однако надо отдавать себе полный отчет, что эта линия, будучи до конца и последовательно осуществленной, таит чрезвычайные опасности. Как этап, как важная, но промежуточная ступень возрождени, она, по сути дела, неизбежна, но застывание, стагнация на этом уровне ведет к тупику, к двум отмеченным формам последовательного группоцентризма — коммунизму и фашизму или к их смещениям. Искать какую-либо новую, благую форму группоцентризма, возведенного в ранг государственности — занятие сомнительное. Хватит с нас того, что мы три четверти двадцатого века служили полигоном коммунизма. Путь же фашизма — от самых ранних, внешне невинных форм до катастрофы — продемонстрировала Германия, оставшаяся, правда, по отношению к нам в лучшем положении — там эта чума свирепствовала только 12 лет.
Прежде чем попытаться разобраться, зададимся следующим существенным вопросом — какая из двух намеченных групп устремлений нашего переходного состояния главная, ведущая — политико-социальная или духовная, что должно сейчас вести нашу жизнь — сфера политико-экономическая, а духовная лишь сопровождать, оттенять, ограждать от крайностей, окултурировать ее или устремление духовные, а политика и экономика лишь реализовывать, подчиняться, определяться ею.
Вопрос в нынешней ситуации кажется излишним, а сама постановка либо наивной, либо прекраснодушной, маниловской, до проблем ли приоритета духовности сейчас? Конечно, почему бы не поговорить, почему бы не уделить внимание, не поинтересоваться этим в меру, но главное, людей надо обуть и накормить, поля засеять и убрать, машины заправить бензином, преступность обуздать, медицине дать лекарства, просвещению средства и т.д. и т.п.
При этом, конечно, смотрят на Запад с его чистой, ухоженной, приличной жизнью. Нам бы хоть приблизиться к этому, передохнуть от грязи, хамства, бескормицы и беспорядка, тогда уже и духовность подтянем, а пока что не до привлекательных иллюзий.
Возражение, конечно, серьезное. При одном, однако, условии: если рассматривать духовность как нечто отделенное от повседневной жизни, забот, трудов, созидательной деятельности. Но обратимся еще раз к психологии и постараемся с ее помощью рассмотреть эту коллизию. Воспользуемся для наглядности следующим образом. При обсуждении картины Николая Рериха «Гонец» Л.Н.Толстой не столько, видимо, о самой картине, сколько в жизненное напутствие еще молодому тогда художнику сказал: «Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше — жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет. Представим сказанное в виде простой схемы:
Река бытия, жизни с ее сильным сносящим течением к низшему, субъект (С) и цель, которую он хочет достичь (Д). Парадокс состоит, однако, в том, что добросовестно устремляясь к этой цели, он ее достичь не сможет, но окажется ниже (например, в точке В), подчас много ниже того, к чему стремился, а чтобы достичь в конце концов намеченного, он должен ставить себе иные, куда более высокие, превосходящие цели (А).
Эта модель может быть распространена как на отдельные нравственные судьбы, так и на целые исторические эпохи, в том числе и на роковую для нас эпоху материализма.
У нас в стране сейчас в определенных кругах очень в ходу идея чуждого влияния, тайных и могущественных сил, совращающих народ. Идея типично группоцентрическая, группоцентрической семантики сознания (помните — «выкинули ботинки», «есть мнение», «дали 10 лет», «наверху считают») — все происходит от того, что есть кто-то, некто управляющий, выкидывающий, дающий, нами, простецами, манипулирующий. Вот и сейчас слои с группоцентрическим психологическим наследием (а таких у нас достаточно) упорно ищут (а раз ищут, то и находят как при любом усиленном, переходящем в параною внимании) тайные причины.
Разумеется, есть сонм врагов у всякого — видимых и невидимых, как и обилие вирусов вокруг и внутри организма, но ведь несмотря на это обилие кто-то заболевает, а кто-то нет. И в духовной сфере народа ли, человека то же. Между тем, полная, действительная, не отклоненная правда такова, что цель «реальное счастье реального человека» впрямую не достигается, если ставить ее как таковую, а затем как угодно сознательно и планомерно следовать к ней. Она неизбежно исчезает в ходе этого движения, становится болотным огнем, и мы вдруг оказываемся вместо райских кущей в ином месте — страшном, кровавом, на каждом шагу унижающем и попирающем человека. И получаем в результате не «человека реального», сознательно, планомерно формируемого, а человека в нашем случае, «советского».
Общий вывод, таким образом, состоит в том, что поставленная обществом (человеком) в качестве конечной сознательная цель общественного (личного) бытия по сути невыполнима. Или чуть по иному — видимые социально-политические (социально-психологические) воплощения есть на деле следствия определенного рода смещений, возникающих в результате движения к часто скрытой, трудноформулируемой, но по неизбежной природе теоретической, идейно, идеологически выработанной цели. Направление этих смещений очевидно: от высшего к низшему. Цель тем самым не должна совпадать с целью, не должна быть равна самой себе, но для достижения реального и возможного надобно стремиться к идеальному и невозможному.
Через такое понимание может быть уяснена коренная ошибка (иллюзия) современных постсоветских конструкторов социально-экономической политики. Последние, да и мы, исстрадавшиеся, хотим жизни «как на Западе» — действительно чистой, приличной, социально-защищенной и стремимся, направляемся к этой цели, не осознавая (и это роковое заблуждение), что цель эта принципиально не достигается через стремление к ней как таковой. Ведь ее достижение Западом — результат соотнесения с вполне определенными культурными принципами, идеологией, религией, которые и были ориентирующими, ведущими, тянущими весь процесс, тогда как видимая реальность есть результат происшедшего смещения, воплощения этих устремлений. Как заметил один из публицистов, французская революция провозгласила свободу, равенство и братство, а в результате вышли растиньяки. Мы же сознательно и прямым ходом правим к растиньякам. Что же получим в результате?
