ОТ ПЕЧКИ
Начать придется от печки — с набившей оскомину байки о Пчеле и Архитекторе. Ее мораль незамысловата: животные изготавливают свои орудия и строят жилища, повинуясь инстинктивной программе, не зная заранее, что получится, а человек, прежде чем соорудить самый примитивный шалаш или обтесать непослушный камень, должен все это сначала проделать у себя в голове. Человек действует, опираясь на разум и строя план.
Слово «инстинкт» употребляется в быту как символ всего самого дурного и низменного в человеке. То есть венец творения не должен подчиняться темным голосам подсознания, не подобает ему это. Но биологи и этологи (специалисты, занятые изучением поведения животных) рассматривают инстинкты иначе. Под ними понимаются просто врожденные программы поведения. Даже первокласснику ясно, что компьютер, не снабженный программами, всего лишь бесполезная груда железа. Так и головной мозг, чтобы начать функционировать, должен иметь некоторый набор специфических программ: как узнавать задачи и как их решать, как учиться и чему учиться. Любое животное (и человек здесь не исключение) появляется на свет с большим набором очень сложных и тонких разнообразных программ, которые передаются по наследству из поколения в поколение. Естественный отбор их непрерывно тасует и комбинирует. Неудачные программы безжалостно выбраковываются, удачные — получают путевку в жизнь. Эволюция сурова: она не знает снисхождения, она предельно несентиментальна, и лестница живых существ, протянувшаяся из прошлого в будущее, полна гекатомбами невинных жертв. Это неудачники, не сумевшие приспособиться; их программы оказались недостаточно совершенными, и поэтому равнодушная природа без сожаления указала им на дверь.
Теперь вернемся к басне о Пчеле и Архитекторе. Вышеприведенная трактовка предполагает безусловный водораздел: инстинктивное поведение животных и рассудочное — человека. Этология на этих кабинетных теориях поставила жирный крест. Оказалось, что даже полностью инстинктивные программы по-своему не заперты для индивидуальных открытий. Аисты по своей врожденной программе ищут для постройки гнезда сломанное бурей дерево. Когда появились высокие кирпичные трубы, программа по ошибке принимала их за сломанное дерево, и некоторые аисты стали вить гнезда на трубах. Дальше — больше: их дети, запечатлев, на чем помещалось родительское гнездо, уже вовсю пользовались трубами. В наши дни аисты «открыли», что опоры линий электропередачи тоже замечательно подходят для этой цели.
Можно привести пример инстинктивного поведения подлинно высокого класса, когда животное совмещает части двух разных программ, в обычной жизни никак не связанных. Те, кто держал дома неразлучников (это вид попугаев), знают, что эти птицы, находясь в естественных условиях, выстилают гнездо длинными листьями травы — в соответствии с программой, которая содержит в себе подходящий для строительства гнезда образ травы. Оказавшись в неволе, неразлучники поступают так: из обыкновенной бумаги они нарезают клювом ровные длинные полоски (необходимо заметить, что программа надкусывания и нарезания тоже врожденная, но она, что называется, совсем из другой оперы). Если не знать о существовании врожденных программ, то действия неразлучников можно принять за совершенно разумные.
Еще более впечатляет поведение больших синиц. (Эта история хрестоматийна, она вошла чуть ли не в каждый учебник по этологии.) Около 50 лет назад большие синицы в Англии научились выковыривать картонные затычки из бутылок с молоком, которые было принято оставлять при входе в дом. Самое удивительное заключалось в том, что скоро (правильнее сказать — со скоростью распространения такой информации по миру) точно такой же прием стал обнаруживаться у синиц и в других странах. С тех пор синицы уверенно соревнуются с людьми в сфере пищевых технологий: когда появились пробки из фольги, птицы тут же научились их легко открывать; когда молоко спряталось в коробки, синицы быстро приноровились вскрывать коробки самых замысловатых форм; когда молоко начали упаковывать в непрозрачные пластиковые емкости — быстро нашли управу и на них. Птицы поняли, что молоко — штука очень хитрая, умеющая менять обличия и изощренно прятаться. Однако они, синицы, тоже не лыком шиты: у них всегда достанет изобретательности решить задачу, которая только на первый взгляд кажется неразрешимой. Это пример по-настоящему творческого подхода: отбор изначально предполагал приемы успешной ловли насекомых, но когда оказалось, что «диапазон приемлемости» можно легко расширить, птицы не преминули этим воспользоваться.
Не менее удивительны бобры — одновременно превосходные дровосеки и плотники, землекопы, гидростроители и гидрологи.
Умело выявив все наземные и подземные стоки на маленьком лесном ручейке и надежно их перекрыв, как заправские инженеры-гидротехники, бобры создают обширное водное зеркало, питаемое разветвленной сетью искусно оборудованных каналов. Ни сложный рельеф местности, ни песчаный или глинистый грунт не являются помехой для этих впечатляющих гидросооружений. Специалисты, которым довелось познакомиться с планами бобровой мелиорации, в один голос говорят, что в каждом конкретном случае было найдено нетривиальное и оптимальное для данных условий решение, требующее не только немалых знаний (их дает инстинктивная программа), но и глубоких творческих раздумий при поиске лучшего варианта среди многих возможных.
Инстинктивная основа поведения животных очень часто настолько поддержана комбинированием, памятью, научением и подражанием, что о слепом следовании примитивной программе говорить не приходится. В естественных условиях интеллект, сознание или разум — называть это можно как угодно — не противостоит инстинкту, а сотрудничает с ним. Это справедливо и в отношении наших далеких предков, которые были не беднее инстинктами, чем любые другие животные. Множество инстинктов, которые унаследовал человек, не только не успели разрушиться, но, более того, они не исчезнут никогда. По одной очень простой причине: потому что они до сих пор нужны, потому что они по-прежнему исправно служат потребностям вида, составляя фундамент новой, рассудочной деятельности. Эта последняя развивалась не на пустом месте, а отталкивалась от врожденных программ.
Мы привыкли думать, что изготовление каменных орудий — безусловный признак разумности наших очень далеких предков. Классики полагали, что орудийная деятельность — надежный критерий, позволяющий однозначно ответить на этот сакраментальный вопрос. Но жизнь, как это часто бывает, оказалась много сложнее кабинетных схем.
Прежде всего, орудия орудиям рознь. Если мы посмотрим на верхнепалеолитические или неолитические каменные изделия — все эти бесчисленные иглы, шильца, скребки и остроконечники, изготовленные с небывалым тщанием и мастерством, – то будем вынуждены почтительно склонить голову: такие орудия мог смастерить только такой человек, который ничуть не глупее нас с вами. Мне, скажем, подобных орудий не сделать — я просто не знаю, с чего начать. Нужно долго учиться у мастера.
А теперь разглядим нижнепалеолитические орудия, создававшиеся на протяжении почти двух миллионов лет: от оббитых по олдувайской технологии галек хабилисов (Homo habilis — человек умелый) до ручных рубил питекантропов и мустьерской техники неандертальцев. Прогресса здесь почти не видно. Даже орудия неандертальцев, сосуществовавших с человеком современного типа на протяжении по крайней мере 20 тысяч лет, весьма примитивны и мало чем отличаются от древнейших рубил. Современный человек без всякой подсказки осваивает эту технологию за несколько вечеров. Любой зоолог, знающий поведение животных, скажет вам, что для такого дела увеличивать мозг незачем: была бы рука подходящего строения да острый глаз.
Обыкновенный большой пестрый дятел, добывая корм, ежедневно выполняет уйму сложнейших действий, отнимающих у него не менее пяти часов. Подробное описание его деятельности займет очень много места, поэтому ограничимся перечислением основного: а) выдалбливание своего рода «кузницы» — конического углубления в стволе дерева для заклинивания шишки; б) нахождение и отрывание (для этого существует несколько способов) новой шишки; в) освобождение «кузницы» от предыдущей шишки, уже очищенной; г) размещение новой шишки на «рабочей поверхности»; д) разбивание ее чешуи точно нацеленными боковыми ударами и т. д. Достаточно сказать, что для разбивания еловой шишки требуется около 1500 точных дозированных ударов, а всего за день дятел выполняет их почти 40 тысяч. Подобным высококвалифицированным трудом он занят не один миллион лет, но в умники так и не выбился. Таким образом, если рассматривать древнейших людей исключительно с точки зрения их орудийной деятельности, ничто не мешает считать их умными приматами, научившимися оббивать камни в соответствии с инстинктивной программой (это не исключает того, что в других формах своей деятельности, о которой мы ничего не знаем, наш далекий предок проявлял много больше интеллекта).
Хрестоматийная фраза «труд создал человека» годится в лучшем случае для поучения нерадивого отпрыска, но никак не объясняет того долгого, извилистого и во многом случайного пути, который вывел одну из линий человекообразных обезьян в люди. Не имея возможности разбирать здесь сложнейшие вопросы антропогенеза, скажем только одно: громадным отрывом от всех остальных животных человек обязан прежде всего членораздельной речи. Именно она позволила передавать от поколения к поколению все возрастающий и практически любой по содержанию объем информации. В результате успех группы или популяции стал зависеть не столько от набора генов, сколько от качества и количества знаний, полученных внегенетическим путем. Тем самым человек невольно связал отбору руки и так и остался во многом недоделанным, неотшлифованным, обремененным наследием многочисленных, часто противоречивых врожденных программ.
Это пространное отступление понадобилось нам исключительно для того, чтобы точно указать место, которое человек разумный занимает на лестнице живых существ. Несмотря на то, что вид Homo sapiens является в значительной степени продуктом общественного развития, несмотря на противотанковые ежи и рогатки второй природы, намертво, казалось бы, отгородившие его от свободной игры стихий, биологические корни человека никуда не делись и время от времени властно напоминают о себе. Самые тонкие душевные движения и высокие порывы, которые мы привыкли считать сугубо человеческим приобретением, при детальном исследовании уводят нас глубоко вниз — в те пласты, которые мы делим с нашими далекими предками.
