Часть I. Общий экзистенциальный анализ.
Жизнь как задача.
Итак, если мы хотим помочь нашим больным в возможно большей степени активизировать их жизнь, если мы хотим перевести наших пациентов из состояния "patiens" в состояние "agens", то мы должны не просто подвести их к пониманию их бытия как ответственности по отношению к возможностям ценностной реализации, но и показать им, что задача, за выполнение которой они ответственны, является специфической. Эта специфика задачи является двойной, так как задача меняется не только от человека к человеку, соответственно своеобразию каждой личности, но и от часа к часу, соответственно неповторимости каждой ситуации. Нужно лишь вспомнить о том, что Шелер назвал "ситуационными ценностями" (и противопоставил их "вечным ценностям", которые имеют значение всегда и для всех). Эти ценности ждут того момента, когда пробьет их час, когда нужно использовать неповторимую возможность их реализовать; эта возможность будет упущена, и ситуационная ценность останется навсегда нереализованной. Итак, мы видим, что оба момента — неповторимость и своеобразие — являются основополагающими для осмысленности человеческого существования. Заслугой современной экзистенциальной философии является то, что она, вопреки неопределенному понятию жизни тогдашней философии жизни, охарактеризовала существование человека как существенно конкретное, как "всякий раз мое". И лишь в своем конкретном виде человеческая жизнь обрела обязательность. Не случайно поэтому экзистенциальная философия называется "апеллирующей". Разве трактовка человеческого существования как своеобразного и неповторимого не содержит призыва реализовать свои единственные и неповторимые возможности? Если мы хотим в духе экзистенциального анализа и с помощью логотерапии помочь пациенту прийти к наивысшей наполненности его жизни, нам нужно лишь доказать ему, что жизнь каждого человека имеет одну-единственную цель, к которой ведет неповторимый путь. На этом пути человек подобен летчику, ведомому штурманом в ночном туманном полете. Проложенный путь один лишь ведет пилота к избранной цели. Каждый человек во всех жизненных ситуациях имеет предначертанный ему единственный в своем роде путь, идя по которому, он может добиться реализации собственных возможностей. Если же пациент говорит, что он не знает смысла своей жизни, что единственные в своем роде возможности его существования от него скрыты, то на это можно только возразить, что его первая ближайшая задача как раз в том и состоит, чтобы найти путь к собственной задаче и пробиться к смыслу жизни в его единственности и неповторимости. А что касается его внутренних возможностей, т. е. вопроса, как он может распознать, на что направлена ответственность его конкретного бытия, то тут не остается ничего лучшего, чем придерживаться совета Гете: "Как можно узнать самого себя? Путем наблюдения — никогда, но лишь путем действия. Старайся выполнять свой долг, и ты сразу же узнаешь, кто ты. Но что же есть твой долг? Требование дня".
Найдутся, конечно, люди, которые хотя и признают характер жизни как неповторимого задания для реализации конкретных, неповторимых ситуационных ценностей, но считают свою личную ситуацию безвыходной. Таких людей мы должны прежде всего спросить: что значит безвыходная? Человек ведь не может предсказать свое будущее; он никогда не сможет этого сделать уже потому, что знание будущего стало бы немедленно влиять на его поведение, в зависимости от его установки — либо сопротивляющейся либо поддающейся этому влиянию; но этим самым он выстраивал бы будущее в любом случае таким образом, что первоначальное предсказание стало бы уже неверным. Коль скоро человек не может пророчествовать, он не может и судить, таит ли его будущее возможность реализации ценностей. Один негр, приговоренный к пожизненным принудительным работам, был посажен в Марселе на пароход, плывущий к Островам дьявола. В открытом море на пароходе разразился пожар (речь идет о затонувшем тогда "Левиафане"). Осужденный, необычайно сильный мужчина, был освобожден от наручников и спас жизнь десяткам человек. Позднее он был за это помилован. Если бы этого человека еще на набережной в гавани Марселя спросили, может ли его дальнейшая жизнь, по его мнению, иметь какой-то смысл, — он, наверное, лишь покачал бы головой. Но ни один человек не может знать, следует ли ему еще чего-то ждать от жизни и какой великий час еще, может быть, предстоит ему.
Ни у кого нет при этом права ссылаться на свои собственные недостатки и, следовательно, недооценивать свои собственные возможности; и пусть такой человек впадает в сильное отчаяние в отношении себя самого, и пусть он в невероятных муках размышляет о себе и судит себя: уже одним только этим фактом он в какой-то мере оправдан. Самоприговор человека предполагает личностный идеал, личное представление о том, каким нужно быть. Такой человек, следовательно, открыл для себя ценности, поэтому он живет в мире ценностей; как только он оказывается в состоянии примерить на себя масштаб идеала, он уже не может быть больше вовсе лишенным ценности. Одним этим он уже достиг уровня, который его оправдывает; тем, что он смог подняться над самим собой, он утвердил себя как гражданин духовного мира, ценности которого он носит в себе. "Если бы наши глаза не были ясными, они никогда не смогли бы разглядеть солнце..." То же самое можно сказать об обобщенном отчаянии, о сомнениях по поводу человечества как такового. "Человек по самой своей сути плох" — говорят нам. Но эта мировая скорбь не должна никого парализовывать; если кто-то говорит, что "все люди в конечном счете законченные эгоисты" и что альтруизм — это тот же эгоизм, так как кажущийся альтруистом человек хочет лишь избавиться от чувства сострадания, — то мы уже знаем, что мы можем этому противопоставить: во-первых, устранение чувства сострадания является не целью, а следствием; во-вторых, его появление уже предполагает настоящий альтруизм. То, что мы сказали о смысле отдельной жизни, относится и к человечеству в целом, а именно, что решающими являются вершинные точки — в человеческой истории так же, как и в горных массивах. Уже благодаря примерам немногих жизней или даже тому или иному конкретному человеку, которого мы по-настоящему любим, человечество как целое может быть оправдано. И когда нам говорят, что вечные великие человеческие идеалы повсюду попираются и используются как средство для достижения политических, деловых, сексуальных целей или удовлетворения личного тщеславия, мы можем возразить: все это только свидетельствует о всеобщей обязательности и непреходящей силе этих идеалов, так как то обстоятельство, что какую-нибудь вещь нужно завернуть в моральную "обертку" для того, чтобы она была действенной, доказывает лишь то, что моральность как раз действенна, а это значит, может воздействовать на людей.
Итак, задача, которую человек должен исполнить в жизни, принципиально существует всегда и никогда не является невыполнимой. Что же касается экзистенциального анализа вообще, то его задача состоит в том, чтобы помочь человеку осознать свою ответственность за выполнение каждой своей задачи; чем в большей степени он осознает характер жизни как задачи, тем более осмысленной будет представляться ему его жизнь. В то время как человек, не осознающий своей ответственности, принимает жизнь как простую данность, экзистенциальный анализ учит видеть жизнь в ее заданности. Но здесь мы хотели бы заметить следующее: есть люди, которые делают еще один шаг вперед и видят жизнь в более далекой перспективе. Для них задача — это нечто транзитивное. Они осознают не только ту инстанцию, из которой исходит задача, но и ту инстанцию, которая ставит задачу. Они осознают задачу как поручение. Жизнь тогда получает ясную перспективу, когда становится явственным трансцендентный поручитель. Сказанным, с нашей точки зрения, была бы охарактеризована существенная черта homo religiosus как человека, для сознания и ответственности которого вместе с жизненным поручением дан и поручитель.
Бытие человека мы охарактеризовали как бытие ответственное. Это бытие-ответственность является каждый раз ответственностью за реализацию ценностей. Говоря об этих ценностях, мы уже сказали, что должны учитываться единственные в своем роде "ситуационные ценности" (Шелер). Шансы реализации ценностей приобретают таким образом конкретные очертания. Но они не только соотносятся с ситуацией, но и увязаны с личностью; они меняются от личности к личности так же, как и от часа к часу. Возможности, которые каждый человек имеет исключительно для себя, являются такими же специфичными, как и возможности, которые предлагает каждая историческая ситуация в ее неповторимости.
Общезначимая, обязательная для всех жизненная задача в экзистенциальном аспекте нам, собственно говоря, кажется невозможной. В такой постановке вопрос о задаче жизни, смысле жизни вообще бессмыслен. Он напоминает вопрос репортера, который берет интервью у чемпиона мира по шахматам: "А скажите, уважаемый маэстро, какой шахматный ход самый лучший?". На этот вопрос невозможно ответить в общем, он имеет смысл лишь в отношении конкретной позиции. Шахматный чемпион, если бы он вообще всерьез воспринял этот вопрос, должен был бы ответить: "Шахматист должен действовать так, чтобы в зависимости от того, что он может, и от того, что допускает противник, каждый раз пытаться сделать наиболее сильный ход". При этом следовало бы подчеркнуть две вещи: во-первых, "в зависимости от того, что он может", — этим, собственно, полагается, что следует принимать в расчет и внутреннюю ситуацию, т. е. то, что называют предрасположенностью; и во-вторых, следует принимать во внимание, что игрок всегда может лишь "попытаться" сделать в каждой конкретной игровой ситуации самый удачный, т. е. лучше всего отвечающий данному расположению фигур, ход. Если бы он заранее настроился на то, чтобы сделать "абсолютно хороший ход", то он должен был бы, мучимый сомнениями и самокритикой, по меньшей мере выйти за рамки предоставленного ему времени и отказаться от игры. Точно так же обстоит дело и с человеком, который поставлен перед вопросом о смысле жизни; он также может поставить этот вопрос — если этот вопрос вообще имеет смысл — лишь в отношении конкретной ситуации и своей конкретной личности; более того, было бы ошибочным, если бы он вбил себе в голову, что должен сделать абсолютно лучшее, вместо того чтобы просто попытаться это сделать. Конечно, он должен стремиться к лучшему, иначе у него не вышло бы и хорошего; но одновременно он должен уметь и отказываться от более чем просто асимптотического достижения цели.
Подводя суммарный итог всему сказанному выше о смысле жизни, коснемся радикальной критики вопроса как такового. Вопрос о смысле жизни вообще лишен смысла, так как он поставлен неверно, если имеет в виду жизнь "вообще", а не конкретно "именно мое существование". Если мы начнем речь издалека, с осмысления мира, тогда нам придется дать вопросу о смысле жизни коперниковский поворот: жизнь сама есть то, что задает человеку вопросы. Ему не надо спрашивать; скорее, он сам — спрашиваемый, тот, кто отвечает перед жизнью, держит перед ней ответ. Ответы же, которые дает человек, могут быть лишь конкретными ответами на конкретные "жизненные вопросы". В ответственности жизни и осуществляется ответ на них, в самом существовании человек реализует ответы на поставленные его существованием вопросы.
Вероятно, было бы уместным указать здесь, что психология развития показывает, что "извлечение смысла" свойственно более высокой ступени развития, чем "дача смысла" (Шарлотта Бюлер). Таким образом то, что мы попытались выше логически развить — кажущийся парадоксальным примат ответа над вопросом, — полностью соответствует психологическому развитию. Он основывается на самоузнавании человека как каждый раз уже спрошенного. Тот же самый инстинкт, который, как мы видели, подводит человека к его самым сокровенным жизненным задачам, руководит им и при ответе на жизненные вопросы. Этот инстинкт — совесть. Совесть имеет свой голос и разговаривает с нами — это неопровержимый феноменальный факт. Но голос совести — это каждый раз ответ. Религиозный человек, с точки зрения психологии, оказывается тем, кто вместе со сказанным воспринимает и говорящего, т. е. является более "яснослышащим", чем человек нерелигиозный: в разговоре со своей совестью — в этом интимнейшем разговоре с самим собой, какой только бывает, — его партнером является Бог.
