XIV.
К концу 1920 года для фашистов проблемой была не победа над правительством или над социалистической партией, которая своей все возрастающей парламентаризацией все более дестабилизировала конституционный порядок в стране, а победа над профсоюзными организациями рабочих, представлявших единственную революционную силу, способную защитить буржуазное государство от коммунистической или фашистской опасности.
Миссию рабочих организаций по защите государства, прекрасный пример выполнения которой продемонстрировал Бауэр в марте 1920 года, вполне осознавал и Джолитти, хотя он и был более осторожен. Политические партии ничего не могли предпринять против фашистов, чьи методы борьбы, оправданные насильственными действиями коммунистических красногвардейцев, нельзя было назвать политическими методами. Парламентские фракции этих партий стремились поставить вне закона все революционные группировки, которые не хотели выполнять требования об обязательном парламентском представительстве, или, как тогда говорили, о возвращении к легальности: такая деятельность партий не могла заставить фашистов отказаться от применения насилия против насилия коммунистов. Какой отпор могло дать правительство революционному действию чернорубашечников и красногвардейцев? Крупнейшие партии, социалистическая и католическая, которых парламентаризация свела к роли конституционных партий, могли только поддержать и, так сказать, узаконить решением парламента возможные репрессивные меры правительства. Но для того, чтобы положить конец хаосу, заливавшему кровью Италию, требовались не обычные полицейские меры, а совсем другое.
Вместо того, чтобы оказать вооруженный отпор революционному действию фашистов и коммунистов, Джолитти благоразумно решил нейтрализовать его с помощью ответного действия профсоюзных объединений трудящихся. Это был метод Бауэра, применяемый в качестве превентивной меры против революционной опасности. Но Бауэр применял этот метод как марксист, а Джолитти — как либерал. Профсоюзные объединения превращались в маневренную массу, с помощью которой правительство могло вне пределов законности бороться с незаконными действиями чернорубашечников и красногвардейцев. В руках Джолитти забастовка стала представлять для фашистов и коммунистов такую же опасность, какую раньше представляла для правительства. Эпидемия забастовок, которой отмечены 1920 и 1921 годы и которая воспринималась буржуазией, да и самими рабочими, как некая болезнь государства, предвестница пролетарской революции, необходимый кризис, неизбежно ведущий к взятию власти пролетариатом, была ничем иным, как симптомом коренного изменения обстановки: забастовки были направлены уже не против правительства, как в 1919 году, но против всех революционных сил, собиравшихся захватить власть без участия профсоюзных объединений рабочих или во вред им. Вопрос об автономии профсоюзов долгое время был предметом разногласий между профсоюзным руководством и социалистической партией. Но от революционеров, собиравшихся прийти к власти, пришлось бы защищать уже не автономию, а само существование профсоюзных объединений. Выступая против фашистов, трудящиеся отстаивали свою классовую свободу. По отношению к коммунистам позиция рабочих была такой же, как у русских профсоюзов по отношению к большевикам накануне октябрьского переворота 1917 года. Но либеральная трактовка марксистского метода Бауэра, разработанная Джолитти, осложняла положение. Либерализм Джолитти был всего лишь беспринципным оптимизмом: в этом политике, циничном и никому не доверявшем, своего рода парламентском диктаторе, слишком пронырливом, чтобы верить в идеи, и слишком отягощенном предрассудками, чтобы уважать людей, цинизм и недоверчивость непостижимым образом соединялись с оптимизмом; благодаря этому он мог создавать нужные ему ситуации, делая вид, что не имеет к ним никакого отношения, и усложнять их разными закулисными маневрами, заставляя всех думать, будто они развиваются сами по себе. Государство не внушало ему никакого уважения: именно в этом презрении к государству заключается тайна его политики. Его либеральная интерпретация марксистского метода Бауэра состояла в том, чтобы подменить репрессивные меры правительства революционным действием профсоюзных объединений, а значит, доверить им защиту буржуазного государства, чтобы избавить страну от фашистской и коммунистической опасности и развязать себе руки для парламентаризации, то есть развращения пролетариата.
К концу 1920 года в Италии создалась ситуация, не имеющая аналогий в истории политической борьбы в современной Европе. Д'Аннунцио, захвативший Фьюме, ежеминутно угрожал проникнуть на территорию Итальянского королевства со своими легионерами и захватить власть. У него имелись сторонники и среди рабочих; известно, что Федерация тружеников моря была связана с правительством Фьюме. Руководители профсоюзных объединений не считали его своим врагом, скорее, просто опасным человеком, способным втянуть страну в международные осложнения; во всяком случае, его не рассматривали как возможного союзника в борьбе с фашизмом, хотя и было известно, что он завидует Муссолини и что его революционная фашистская организация имеет определенный вес во внутренней политике Италии. Соперничество между Д'Аннунцио и Муссолини не было плохой картой в игре Джолитти, который честно играл плохими картами и нечестно — хорошими. Со своей стороны, коммунисты, оказавшись под перекрестным огнем фашистов и правительства, потеряли всякое влияние на массы трудящихся. Их преступная и наивная склонность к террору, полное непонимание задач революции в Италии, их неспособность отказаться от тактики, которая в плане прямого действия сводилась к бессмысленной трате сил на организацию покушений, одиночных акций, бунтов в казармах и на фабриках, в бесполезной уличной войне в маленьких провинциальных городках — тактики, которая делала их жестокими и отважными героями некоей повстанческой утопии, — все это обрекало их на второстепенную роль в борьбе за власть. Сколько выгодных моментов было упущено, сколько акций сорвалось в красном 1919 году, когда любой маленький Троцкий, любой провинциальный Катилина при сильном желании мог с горсткой людей после нескольких выстрелов захватить власть, не потревожив ни короля, ни правительство, ни историю Италии. В Кремле политический утопизм итальянских коммунистов был излюбленной темой бесед в хорошую минуту: новости из Италии заставляли Ленина, всегда оживленного и всегда осмотрительного, хохотать до слез: "Итальянские коммунисты? Ха-ха-ха!" Он веселился, как ребенок, читая послания, которые Д'Аннунцио отправлял ему из Фьюме.
Проблема Фьюме все более и более становилась проблемой внешнеполитической. Миниатюрное государство, созданное Д'Аннунцио в сентябре 1919 года, за несколько месяцев проделало в обратном порядке путь, обычно совершаемый другими государствами за долгие века: государство, которое, по замыслу Д'Аннунцио, должно было стать зародышем мощной революционной организации, атакующей пешкой националистической революции, началом пути революционной армии, идущей на штурм Рима, — это государство к концу 1920 года было всего лишь итальянским княжеством эпохи Возрождения, сотрясаемым междоусобными распрями и отравленным честолюбием, риторикой и страстью к роскоши своего Государя, слишком красноречивого, чтобы следовать советам Макиавелли. Слабость этого княжества заключалась не только в его анахронистичности, но и в том, что его существование было скорее фактом внешней политики, а не внутренней. Захват Фьюме не был государственным переворотом. Он не изменил внутриполитической ситуации в Италии: он только нарушил международную договоренность по Фьюме, которая ущемляла право народов самим решать свою судьбу. Это большая заслуга Д'Аннунцио, и это его большая слабость в плане революционной ситуации в Италии. Создав государство Фьюме, он превратился в важный фактор внешней политики Италии, но вышел из внутриполитической игры, на которую отныне имел лишь косвенное влияние.
Роль, предназначенная легионерам Д'Аннунцио, по логике событий переходила к чернорубашечникам; пока он сидел во Фьюме, как государь независимого княжества, имевшего свои законы, свое правительство, свою армию, свои финансы и своих послов, Муссолини все больше расширял собственную организацию. Тогда говорили, что Д'Аннунцио — государь, а Муссолини — его Макиавелли; на самом деле для итальянской молодежи Д'Аннунцио был уже только символом, носителем национального духа, а проблема Фьюме свелась к традиционной теме, которую Муссолини использовал для нападок на правительство, в дебатах как по внешней, так и по внутренней политике.
Однако существование государства Фьюме, хоть и выводило на какое-то время из игры опасного конкурента, все же беспокоило Муссолини: соперничество между ним и Д'Аннунцио вызывало определенную реакцию даже у его собственных сторонников. Те, кто пришел из правых партий, слишком уж симпатизировали Д'Аннунцио, а те, кто пришел слева — республиканцы, социалисты, коммунисты — они были в большинстве и образовывали основное ядро фашистских штурмовых отрядов, — не скрывали своей враждебности к этому призраку XV века. На этом соперничестве несколько раз, но всегда безуспешно, пытался сыграть и сплутовать Джолитти, надеясь спровоцировать открытую борьбу между Д'Аннунцио и Муссолини; но вскоре он понял, что не стоит терять время на это пустое занятие. Понуждаемый необходимостью как можно скорее уладить проблему Фьюме, он решил силой уничтожить государство Д'Аннунцио, и в канун Рождества 1920 года, воспользовавшись благоприятным стечением обстоятельств, послал во Фьюме ударные войсковые части.
На крик боли, вырвавшийся у легионеров Д'Аннунцио ответом был крик возмущения, прокатившийся по всей Италии. Фашизм еще не был готов к настоящему восстанию. Борьба предстояла тяжелая, черные и красные знамена гражданской войны уже развевались по деревням и рабочим окраинам на злом ветру этой зловещей зимы. Муссолини надо было не только отомстить за убитых во Фьюме, ему надо было еще обороняться от реакционных сил, желавших похоронить фашизм под обломками государства Д'Аннунцио. Позиция правительства и рабочих находила выражение в полицейских репрессиях и кровавых стычках, зачинщиками которых теперь были рабочие. Джолитти хотел воспользоваться кризисом, разъедавшим фашизм изнутри, и замешательством, вызванным в его рядах трагическим Рождеством во Фьюме, чтобы объявить Муссолини вне закона. Руководители Профсоюзов вели борьбу с помощью масштабных забастовок: целые города, районы, области оказывались парализованными в результате конфликта, вспыхнувшего в каком-нибудь маленьком городке, после первого выстрела начиналась забастовка: раздавался тоскливый вой гудка, заводы пустели, в домах закрывались окна и двери, движение останавливалось, пустынные улицы казались серыми и голыми, словно палуба броненосца перед сражением.
Прежде чем уйти с завода, рабочие снаряжались к бою: оружие появлялось отовсюду, из-под токарных, из-за ткацких станков, из-за динамо-машин и паровых котлов; кучи угля выплевывали ружья и патроны; люди с непроницаемыми лицами и размеренными движениями проскальзывали между мертвыми машинами, поршнями, кузнечными молотами, наковальнями, подъемными кранами, взбирались на железные лестницы, в кабины кранов, на погрузочные площадки, на островерхие стеклянные крыши, занимали боевые позиции, превращая каждый завод в крепость. Красные знамена появлялись на верхушках заводских труб.
Рабочие собирались во дворах, разделялись на роты, подразделения, взводы; командиры взводов с красными повязками на рукавах отдавали приказы; когда возвращались патрули, посланные на разведку, рабочие покидали завод, молча шагали вдоль его стен, направляясь к стратегическим пунктам города. К Палате труда со всех сторон подтягивались отряды, обученные тактике уличных боев, чтобы защитить от возможного нападения комитеты профсоюзов, у всех дверей и на крышах ставили посты, в кабинетах на полу под окнами были сложены ручные гранаты. Машинисты отцепляли локомотив и на полной скорости ехали на станцию, бросая поезда в безлюдной местности. Деревенские жители перегораживали дороги повозками, чтобы помешать мобилизации фашистов и не дать подкреплениям чернорубашечников проехать из одного города в другой.
Засев за изгородями, красногвардейцы, вооруженные охотничьими ружьями, вилами, мотыгами и серпами, ждали появления грузовиков с фашистами.
Перестрелки завязывались на улицах, на железнодорожных путях, перекидывались из деревни в деревню, слышались в увешанных красными флагами предместьях больших городов. По тревожному сигналу заводского гудка, оповещавшего о забастовке, карабинеры, солдаты королевской гвардии, полицейские затворялись в казармах: Джолитти был слишком либералом, чтобы вмешиваться в борьбу, которую рабочие так успешно вели своими силами против врагов государства.
В угрожающей пустоте, образовавшейся вокруг них с началом забастовки, отряды фашистов, подготовленные к уличным боям, располагались на перекрестках, взводы, чьей специальностью были оборона и захват домов, готовы были идти на укрепление слабых мест, на защиту позиций, которым угрожало нападение, наносить стремительные и жестокие удары по организационным центрам противника; штурмовые отряды чернорубашечников, специализировавшиеся на просачивании на вражескую территорию, вылазках, индивидуальных акциях, вооруженные ножами, гранатами и горючими материалами, ждали у грузовиков, которым предстояло доставить их на место сражения. Это были отборные части, предназначенные для карательных операций. В тактике чернорубашечников карательные операции занимали одно из важнейших мест. Как только в предместье или в деревне становилось известно о гибели какого-нибудь фашиста, штурмовые отряды отправлялись на задание: Палаты труда, рабочие ячейки, дома профсоюзных вожаков немедленно подвергались нападениям, опустошениям, поджогам. Вначале, когда тактика карательных мер еще была ново1стью, красногвардейцы встречали фашистов стрельбой, у Палат труда, рабочих ячеек, на улицах предместий и деревень завязывался бой не на жизнь, а на смерть. Но страшная тактика вскоре принесла свои плоды: ужас перед карательными акциями подорвал боевой дух красногвардейцев, отнял у них мужество и желание защищаться, поразил в самое сердце организации трудящихся. При приближении чернорубашечников красногвардейцы, деятели социалистической партии, секретари профсоюзов, руководители стачечных комитетов убегали в поля, уходили в горы. Бывало, что все жители деревни, в которой убили фашиста, убегали в поля: прибыв на место, штурмовые отряды заставали только пустые дома, безлюдные улицы, и на мостовой — труп в черной рубашке.
Молниеносной, решительной и беспощадной тактике фашистов профсоюзные вожаки могли противопоставить лишь то, что они называли безоружным сопротивлением. Хотя официально они брали на себя ответственность только за забастовки, они не упускали случая разжечь боевой дух трудящихся любыми средствами. Они делали вид, будто не знают, что во всех Палатах труда и рабочих ячейках имеются запасы ружей и гранат: согласно их планам, забастовка не должна была быть мирной, она должна была приводить к состоянию войны, создавать условия для применения рабочей тактики уличных боев.
"Забастовка, — говорили они, — это наша карательная акция, это наше невооруженное сопротивление фашистскому насилию". Однако они прекрасно знали, что рабочие приходили в Палату труда за оружием; сам климат забастовки, накаленный, гнетущий, толкал рабочих на вооруженную борьбу. Их попытки представиться беззащитными и невинными жертвами насилия со стороны противников, этакими красными ягнятами, которых режут черные волки, была так же смешна, как толстовские сомнения некоторых фашистов из либералов, не желавших признать, что сторонники Муссолини хоть раз выстрелили из револьвера, хоть раз кого-то стукнули дубинкой или дали кому-то хоть каплю касторки. При всем лицемерном миролюбии вожаков рабочих организаций среди чернорубашечников тоже насчитывались убитые. Не надо думать, будто фашистам никогда не приходилось туго. Иногда целые деревни, кварталы, области брались за оружие. Всеобщая забастовка была сигналом к восстанию. Чернорубашечников атаковали в домах, на улицах вырастали баррикады, группы рабочих и крестьян занимали деревни, шли в города, охотились на фашистов. Достаточно вспомнить резню в Сарцане, чтобы убедиться, что рабочие были не столь лицемерны, как их вожаки. В июле 1921 года в городке Сарцана были убиты пятьдесят чернорубашечников; раненых добивали даже на носилках, у дверей больниц; сотню других, спасшихся из города бегством, искали по лесам толпы женщин и мужчин с вилами и серпами. Хроника гражданской войны в Италии в 1920-1921 годах, то есть хроника подготовки фашистского переворота, изобилует такими случаями бесчеловечного насилия.
Чтобы положить конец революционным забастовкам и восстаниям рабочих, которые становились все более масштабными и порой даже охватывали целые области, фашисты выработали новый метод: систематическая оккупация неспокойных районов. В определенный день чернорубашечники собирались на мобилизационные пункты: тысячи и тысячи вооруженных людей — иногда пятнадцать, а то и двадцать тысяч обрушивались на города, поселки, быстро перемещаясь на поезде или грузовике из одной области в другую. В считанные часы вся область была оккупирована, и в ней объявлялось осадное положение.
Все, что оставалось от местной социалистической или коммунистической организации — Палаты труда, профсоюзные комитеты, рабочие ячейки, редакции газет, кооперативы, — было разгромлено или методично разрушено.
Красногвардейцев, не успевших скрыться, поили касторкой, избивали и снова поили; два-три дня подряд на площади в сотню квадратных километров без отдыха работали дубинки. К концу 1921 года эта тактика, систематически применявшаяся во все больших масштабах, сломала хребет политической и профсоюзной организации пролетариата. С опасностью красной революции было покончено навсегда. У гражданина Муссолини большие заслуги перед родиной, думали буржуа всех мастей; теперь, когда его миссия выполнена, чернорубашечники могут уйти на покой. Но очень скоро им пришлось убедиться, что победа фашизма над трудящимися сломала хребет и государству.
