— Хочу научиться учиться. — Хоти, но только долго

Из разговоров

Голос: Расскажите о нирване.

К.: О нирване?

Голос: Да.

К: Вы знаете, у Аркадия есть совершенно замечательный рассказ. Как же он называется-то? Какая-то фамилия и Будда, и Будда.

Голос: «Будда и Дегтярев»

К: А, «Будда и Дегтярев». Там замечательно все рассказано про нирвану, сансару.

Голос: А подробнее?

К: Если говорить серьезно, ребята, то я думаю, что нам это все просто недоступно. Мы живем совсем в другом мире, совсем другой жизнью. И поэтому, что там имел в виду Будда и иже с ним? Это очень сложные вопросы. И недоступны, практически, для нас. Вот если бы мы жили как они. Медитировали как они. Может, мы о чем-нибудь бы и догадались. А так… Это все философствование получается. Я думаю, что Будда был не меньший шутник, чем Лао-Цзы. И поэтому понимать его буквально вообще не стоит. А не буквально — надо знать контекст. Ключи надо иметь, ключи. А ключи, как известно, получить очень сложно. В любой традиции. В том числе и в буддизме. Поэтому наши разговоры о нирване, сансаре — это все очень, очень отвлеченные беседы. Вот читал я этого нашего главного индолога, который переводил все это дело. И комментировал. Ну опять же переводил и комментировал западный человек, с западным образованием, с западным мышлением. А там у них вообще доминантное полушарие другое. Мы читаем слева направо, а они справа налево. Мы читаем с начала (то, что мы называем началом книги), у них это конец книги. Как у иудеев, кстати говоря. Так что… Понять людей, у которых совсем другая конструкция, очень сложно. Я помню, смотрел… многосерийный фильм на видео. Про Японию средневековую. «Сёгун». Как мы можем это понять? Когда даже представить это сложно. Такое отношение к жизни, друг к другу. Восток дело не только тонкое, как в известной песне поется. Ну еще в Средней Азии, если там пожить да пообщаться, то еще как-то, что-то можно краем заглянуть. А уж… Индия, Тибет, Япония, Корея. Если всерьез, это — просто недоступно. Я лично для себя такой вывод сделал. Я не верю в то, что человек может все на свете. Конечно, если попасть туда в младенчестве, там вырасти, может быть, как-то, что-то. Я помню эти притчи. Услышал человек Зов, бросил дом, семью, отправился в монастырь учиться, чего-то постигать там, каратэ или кунь-фу, что-то в этом духе. Его посадили в зал, где люди тренируются, и… груз на веревочке, блок. И вот пальцами поднимает, опускает. Поднимает, опускает. Народ тренируется. А он — поднимает, опускает. И так год. Не выдержал, плюнул. Думает: «Господи, у меня там жена, дети ревут голодные, а я тут… хрен знает чем занимаюсь!» Идет из монастыря домой, в непогоду, слякоть. Сопли текут. Он хотел пальцами нос утереть, смотрит, а в руках — ноздри. Развернулся, пошел назад в монастырь.

Как это понять нам? Никак. Вот мы можем только хихикать — и все тут. Или скажем, на Тибете. Мальчику делают гороскоп, рассказывают ему все, что с ним будет. И все так и случается. Он все знает заранее. Мы можем об этом только ля-ля-ля, фа-фа-фа, ля-ля-ля, фа-фа-фа… Поэтому люди и любят всякую экзотику, потому что это отстранено. Об этом легко говорить, легко рассуждать. Потому что это что-то такое непонятное. А когда просто и понятно: «нулевку», например, час держать. Это уже сложнее гораздо. Так что давайте оставим в покое нирвану и сансару. Мы от этого прыгать выше не будем. Не надо таких громких слов, пожалуйста, а то я напугаюсь.

Новый этап жизни — осуществление традиции в социуме. Новая задача связана с тем, чтобы создать открытый мир традиции. Для того чтобы такой мир создать, нужны такие люди из тех, что живут в традиции, которые были бы социально интересны. Вот и все. А как они будут социально интересны? Я, например, стал художником. Такой интересный, довольно-таки интересный художник (смеется). Во всяком случае, могу общаться с художниками, не смущаясь, что я художник. Есть тысячи вариантов. Весь вопрос в том, чтоб стать социально интересным и при этом остаться человеком традиции. Чтоб уметь здороваться вовремя, «до свидания» говорить, поддерживать интересную беседу, не выпячивая себя обязательно на первый план. Уметь пользоваться вилками, ложками, уметь носить одежду, соответствующую данной ситуации. И так далее, и тому подобное. Начинайте с простого. Затем: быть человеком, у которого всегда избыток энергии, масса творческих идей. Образованным. Воспитанным в соответствии с данной ситуацией. А уж кто в каком социуме будет интересен — это уже другой вопрос. Как принято говорить, чтоб была яркая личность. Ну такая прямо яркая (смеется), чтоб что-то делать умел. Классно делать. Высокопрофессионально.

Кстати, о буддизме. В дзен-буддизме есть такое понятие: мастерство без мастерства. На эту тему притча посветительская. «Стоит мастер стрельбы из лука. И стреляет с пятидесяти шагов в глиняные горшочки. И каждым выстрелом разбивает стрелой горшочек точно пополам. Мимо идет странствующий дзенский монах. Присел, смотрит, как мастер стреляет. А мастер его подкусывает: „Вот, вот, ты — бродяга, попрошайка. Ни черта не умеешь. Вот взял бы хотя бы из лука научился стрелять, как я“. Монах отвечает: „Я вообще-то не пробовал, я попробую“. Встает так, чтобы пятки были над пропастью. Говорит: „Извини, я с открытыми глазами боюсь очень“. Закрывает глаза. Стреляет. Разбивает горшочек точно пополам.» (пауза).

Есть другой, интеллектуальный подход к этой же проблеме «мастерство без мастерства». В металогике говорится, что тот, кто знает хотя бы четыре слова из метаязыка, владеет миром. Такой вариант. Еще другой вариант. Опять же из дзен-буддизма. Вот, представьте себе, что вы бы захотели действительно приобщиться к дзен-буддизму. Вы можете проделать с собой то, что проделал герой этой притчи. Буквально это сделать.

Герой этой притчи пришел к мастеру меча. И попросился к нему в ученики. Мастер говорит ему: «Езжай в деревню Антоновка, каждое утро выходи, садись на перекрестке и от рассвета до заката солнца вынимай меч и вкладывай его назад в ножны, вынимай меч и вкладывай его назад. Через три года придешь». Герой притчи был восточный человек, он привык отвечать за свои слова. Мастер сказал — он пошел. Поселился в деревне Антоновка. И каждое утро выходил на перекресток. И вынимал меч из ножен, и вкладывал его назад. Иногда ему бросали кусок лепешки. Год прошел, второй год прошел. На третий год вокруг него стали люди присаживаться, сидеть рядом с ним. Задавать ему вопросы про жизнь. И стал он через три года известным мастером вынимания меча из ножен и вкладывания его назад.

Еще восточная история. Рассказывал один мой знакомый, инженер, который занимался здесь, подмосковным каратэ. Попал он как-то по контракту во Вьетнам. На стройку чего-то социалистического. Ну, естественно, познакомился там с ребятами. Бегал с ними, тренировался. И обратил внимание, что в зале каждый раз, когда они тренируются, какой-то молодой мужчина, пока они бегают, разминаются, руками-ногами машут, стоит у стены и делает одно и то же движение руками. И больше ничего. Два часа, три часа так стоит, а потом уходит. Заинтересовался наш инженер. Говорит: «Ребята, познакомьте меня с человеком. Что такое, не понимаю?» Они говорят: «Это очень уважаемый человек. Хорошо, мы тебя познакомим. Ты — наш друг, ты приехал из далекой Москвы». Подвели, познакомили. Молодой человек спрашивает: «Тебе сколько лет, русский, тебе сколько лет?» — «Мне двадцать пять уже». Он говорит: «А мне 76, и я хочу еще пожить». Попробуйте.

— …?

— Да вы что? Что вы? Вот. О-о-о. Это уж о-о-о! Три года делать одно и то же, да вы что? Где вы видели такого западного человека? Я тридцать лет этим занимаюсь, и то вы сомневаетесь: умею ли я что-нибудь, потому что вы аж… пару лет об этом говорите. Я вас не осуждаю, ради бога, я вам объясняю, что говорить про сансару и нирвану, будучи абсолютно западным, жадным, нетерпеливым, с забитыми всякой всячиной мозгами человеком, бессмысленно!! Просто бессмысленно. Когда я впервые попал в Среднюю Азию, больше всего меня поразило, как это они в своей любимой позе — на корточках, у дороги, в ожидании чего-то там — попутной машины, или что. Часами! И никто не дергается, что машины все нет и нет. Ну, нет, ну, приедет. Сидят, о чем-то разговаривают или молчат. Помню, я однажды приехал к Мирзабаю. Повезло — один был. Везуха, конечно, страшная. Потому что никого нет, всё, значит, как бы тебе, тебе любимому. Пошли мы с ним. Говорит: «Пойдем к моему другу. Тут на стройке — сторожем». Пришли мы к этому сторожу, в сарайчик, сели. Час они разговаривают, я ничего не понимаю, естественно. Два часа они разговаривают, а Мирзабай только… Я вижу, что он краем глаза за мной следит — я сплю уже или еще нет, и вообще, я помню, где я, кто я, зачем я? Ну вот, так сидишь, представляете: ночь, лампочка горит без абажура, маленькая, на сколько там — двадцать свечей, и они бормочут тихонько. Единственное, что помогло, Мирзабай — человек добрый, он через каждые полчаса говорил слово, которое очень похоже на мое имя: «Игорьга». Я так слышал: «Игорьга». Я и вздрагивал на него: я — здесь. А теперь представьте себе, что вы пришли, и я три часа (долго говорит не по-русски)… Я могу. Я могу пять часов так сидеть и говорить, не останавливаясь причем. Но что это вам даст? Вы ж — западные люди. Ничего не даст. Будете сидеть и думать: «Что он делает?» Да он ничего не делает! В это трудно поверить, понимаете? Ну ничего не делает! Сидит вот — и так (опять говорит не по-русски)… Если вставлять иногда знакомые вам слова и некоторые ваши имена, о-о-о — во практика! Это вам не псевдомедитация какая-нибудь. Первые полчаса — еще ничего, вторые полчаса — уже сложно, а когда дело перевалит на третий час… А мы не можем. О-о-о, три часа — и ничего не делаем. Что же это? Не, три часа можно в телевизор, пожалуйста, да и то надоест, а вот… Мастер должен рассказывать понятные, нужные нам вещи, которые мы можем использовать, для чего — неизвестно, но на всякий случай. Мы все знаем уже: что кто должен, кто такой Боддхисаттва, кто такой Архат, чем они друг от друга отличаются. Мокши, шмокши. Мы все знаем. Чему учиться, когда мы уже все знаем? Это наша трагедия. Мы все знаем, все читали, обо всем слышали, лично, правда, не знакомы, но все-таки… А потом выясняется, что мы свою-то литературу, Евангелие, не знаем.

Я помню, у нас был замечательный педагог в Щукинском училище — Моисей Соломонович Беленький. Он по доносу обиженной студентки, которой поставил двойку, просидел шесть месяцев. Почтенный человек. После этого он студентов боялся как огня. Но изменить себе до конца, говорить только про марксизм с ленинизмом он никак не мог. И вот прихожу я к нему сдавать жуткий предмет, такой предмет был — исторический материализм. И мне везет, я — везунчик, я вытягиваю билет: «Религия как предмет культа и религиоведение как наука». Я выхожу, говорю: «Моисей Соломонович, я вам буду отвечать на этот вопрос на примере Евангелия». Он говорит: «Вы что, Евангелие читали?» Я говорю: «Конечно, читал». «И Библию?» Я говорю: «Конечно, и Библию тоже». — «Идите, пять» (смех в зале).

Я его очень удивил. А это все-таки режиссерский факультет. Как бы люди, которые будут ставить спектакли, где полно коллизий, аллюзий, метафор, взятых из Ветхого и Нового Завета. А они не читали. Я уж там не говорю — Бердяев, Соловьев, Флоренский, Федоров, отец Аввакум. Зачем? Будем читать иностранных авторов — там непонятнее, и от этого безответственней. Ну, ляпну невпопад, зато как звучит! Я специально придумал, даже не придумал, а родился у меня такой неожиданный вид живописи, так называемые махакалы. Вы думаете — я знаю, что это такое — махакала? Меня сын старший просвещал, просвещал, я так и не смог запомнить. Он этими словами сыпет, он знает это все, в этом живет. Махакала от немахакалы отличает там запросто по восьмидесяти шести признакам. Конечно, это не махакала в смысле том, но вот мне так захотелось назвать — махакала, понимаете, шутка такая. «А что, известный ведущий не может на пять минут сойти с ума? Может, конечно». Так что все это очень опасное занятие. Опасное именно своей безответственностью. Мой товарищ и коллега Олег Бахтияров всегда действовал так: кто-нибудь приходил и говорил: «Я, там, типа, — дзен-буддист». Он говорил: «Так, китайским владеешь? В подлиннике читал?» — «Не-е». — «Чтоб я от тебя слова про это не слышал, или не приходи совсем!» И он прав. Он прав. Видел я одного человека, он всерьез хотел в чем-то там разобраться. Он начал с того, что изучил тибетский язык. Это понятно — человек действительно что-то хочет знать, вот это я понимаю. А то у нас как: духовность — сразу — выше, быстрее, дальше. Куда выше, куда быстрее, куда дальше? И что поразительно — ведь есть вещи, на которые никто не покушается, ну скажем, все понимают: чтобы научиться более или менее прилично играть на скрипке, нужно настроиться хотя бы на десять лет учебы. Все понимают? Все понимают! А научиться играть на себе, я не говорю — на других, на себе — вы хотите за тридцать дней. Можно, конечно, возмущаться, но это бессмысленное занятие. Поэтому остается — смеяться, улыбаться сдержанно, чтоб не обидеть. Другой раз не удержишься, продемонстрируешь какую-нибудь «ерундицию» в области психологии — так еще и обижаются люди. Я сразу начинаю вспоминать времена революции: «Ишь ты, очкастый, ишь ты, интеллигент, к стенке тебя, к стенке! Шо ты нам пролетариат забижаешь?» Вроде даже неудобно демонстрировать свою осведомленность в каких-то вопросах, приходится придуриваться и говорить на языке журнала «Знание — сила». Это в лучшем случае. Если человек не в состоянии отличить «искусственное» как прилагательное с отрицательной окраской от «искусного» как прилагательного с положительной окраской — ну, что я буду спорить с таким человеком, о чем? То, что мне кажется неестественным, механическим, насквозь рефлекторным, этому человеку кажется естественным, это — его право. Мое право — не соглашаться. В такой ситуации дискутировать обычно бесполезно. Я уже много лет общаюсь с людьми, всякое знание пытался пропагандировать: книжки, лекции, беседы. Для кого-то это — было, для кого-то — нет. Я просто думаю, если с человеком случилось такое переживание, и какой-то момент стал для него субъективной истиной, и он в это верит, то хоть ты как его убеждай, разубеждай, агитируй, пропагандируй, пока не случится другого переживания — ничего не произойдет. Человек верит согласно своим субъективным истинам, на то он и субъект, он не принимает никаких объективных доказательств. Он может согласиться, он может логически вместе с вами убедиться, что — если вот так, то — так, так, так. Но поступки он будет совершать, и реагировать эмоционально, и выборы делать — только в соответствии с теми моментами, которые он пережил как субъективную истину. С этой точки зрения никакой объективной истины вообще не существует. Иначе чего бы ученые одного и того же научного направления между собой так жарко спорили? У этого синхрофазотрон, и у этого — синхрофазотрон, у одного — эксперимент, и у другого — такой же эксперимент, у одного — такая статистика, такие картинки, и у другого — такие же картинки, а они спорят до хрипоты. Позитроны там, или не позитроны, или еще там бета-частицы, кварки, и прочая. Вот я ко всему подхожу психологически. Как меня обвиняют социологи: «Вы, — говорят, — к социальным явлениям подходите психологически, поэтому вам легко». Может быть. Вот простой факт. Смотрю — ученые спорят, оба с мировым именем, что — этот, что — тот. Но они все еще спорят. Где же эта объективная истина? Кто ее придумал, кто ее видел? Познакомьте меня с этим человеком! Может, он меня с нею познакомит? Есть общепринятое мнение. Что такое общепринятое? Это значит — процентов сорок-тридцать, контрольный пакет акций — да. У ситуации данной, данной выборки, как говорят социологи, такое мнение. Это называется «общепринятое». Какое оно общепринятое? Ну, в лучшем случае оно общевысказанное. Все проголосовали за это. Что они при этом думали, и почему они голосовали за это? Чтобы понять, отдельное исследование надо проводить. Одному нравится — говорит: «У, какая вкусная вода „Эвиан“». Другой пробует, говорит: «Да что это такое! В нашей луже — гораздо вкуснее». Кто прав? Оба. Для многих людей то, что все правы, оказывается печальным обстоятельством. Левых — нет, психологически правы все, потому что они так думают, потому что они в это верят, потому что они в этом убеждены, потому что их личный субъективный опыт привел их к субъективному переживанию этого как истины, а не чего-то другого. Мораль какая? Занимайся собою, и у тебя все получится. Зачем нужен другой? Другой нужен только в том случае, если он что-то умеет, чему ты хочешь научиться, но не умеешь, то есть нужен тренер. Если он может выступить по отношению к тебе как тренер, инструктор, то есть научить чему-то, тогда он нужен. Но это, как известно, ситуация временная: научился, сказал «спасибо», или там заплатил денежку, сказал «спасибо», или просто заплатил денежку — не сказал «спасибо», или ни того и ни другого — развернулся и ушел, сказав: «А, я в тебе разочаровался». Тоже хороший вариант — на халяву. Но ты научился чему-то конкретному, и тебе не нужно из этого человека делать бога, ставить его на пьедестал, объявлять его виновником всех своих ошибок и соавтором всех своих побед. Ни в коем случае! Тренер — он есть тренер. Я, знаете, работал со спортсменами высокой квалификации. Они как два-три соревнования выиграют, как о них начинают говорить, первое, что делают, — к тренеру претензии предъявляют за все, что было: «Ах, ты меня мучил, ах, ты у меня забирал мои любимые кроссовки, ах, я тебе отдавал то, ах, се», — вместо «спасибо». Он же уже рекордсмен мира, зачем ему теперь тренер? Нормально. «Свинья под дубом вековым, нажравшись желудей досыта, до отвала, едва глаза продравши, встала. Как рылом…», — я не точно цитирую, — «подрывать у дуба корни стала». Понимаете, логика нормальная. И сколько ей с дуба ворон ни объяснял, учитель, мастер, наставник, гуру, это ее никак не убедило. Для нее желуди лежат на земле, а понять, что они падают с дуба… надо дуб повалить — и все желуди — мои. Все. Подумаешь, потом не будет — другой дуб найду.

Меня всегда поражала эта, опять же посвятительская, опять же буддийская, притча. Можно прожить рядом с самим Буддой тысячу лет, выполнять все его указания, все — заметьте, и ничего не произойдет. Я когда это первый раз прочел, думаю: «Да як же ж, что же, что такое? Как это вообще понимать? Значит, с одной стороны Будда. Просветленная сущность. Правильно? Вот я около него. Выполняю все указания. Все до единого. И со мной ничего не происходит. Почему? Почему? Как? Как? Почему? Я не знаю. На вас действует? Не действует». Я в ужасе был. Полном. В свое время. Я думал: «Тут какая-то скрыта очень важная вещь. Как до нее добраться?» Я приставал к знакомым буддистам. Они тоже как будто первый раз слышали: ну, значит, не дано ему. Я говорю: «У человека же вот Будда рядом, и он выполняет все его указания. Почему ничего с ним не происходит?» Да потому, что он рядом с Буддой. Он не в Будде. А он рядом с Буддой. И он выполняет указания, но внутри у него Будды нет. И поэтому он все понимает буквально. Да, он молодец, молодец. Хороший, хороший. Все делает правильно, как сказали, так и делает. Молодец. Помощник. Но он сам по себе. А Будда сам по себе. Будде-то ведь все равно. Он будет ждать и две тысячи лет, и всю кальпу. У него нет никакой заинтересованности. Этот человек заинтересован не в том, чтобы впустить в себя Будду и стать Буддой, а в том, чтобы быть рядом с Буддой, чтоб все знали: Я — особа, приближенная к Будде. Я выполняю все его указания. Все знают об этом? Все! Вот так, а я пошел к Будде выполнять следующее указание. Вот и весь его кайф. Тысячу лет. Представляете?

Ну зачем выполнять указания, которые ты внутренне не приемлешь. Да пошли ты этого Будду! Куда можешь. Скажи: «Не буду я этого делать, потому что не понимаю, не согласен, и душа моя к этому не лежит». О-о-о! Тут Будда приподнимет веко, посмотрит на тебя, подумает: «О-о-о, что-то в этом человечке есть. Он, кажется, хочет не выполнять указания, а чего-то другого». Насколько я понимаю, в отношениях с учителем главное — искренность. Все остальное — это ерунда.

Ну что еще можно? Можно прикинуться. Это все, ну, рядом с учителем.

— Все. Не понимаю, не хочу. Не согласен.

— Прекрасно. Пошел вон.

— Да, пойду вон. Ушел.

Так ты стал к нему ближе от этого. А не дальше. Ближе. Потому что нет ничего драгоценнее искренности. Человека тогда видно. Кто ты такой, я кто такой — если это искренне. А иначе же — это… Один..? Это кнопка, большая красная, под названием «власть». Либо желание властвовать, либо — желание подчиняться. Учиться — это не подчиняться, это вообще не имеет отношения к власти, ни вашей над учителем, ни учителя над вами. Если учитель заинтересован во власти над нами, это — не учитель, это — социальный лидер, который использует ваше желание быть рядом с ним для делания своих дел. Я ж всегда объявлял публично, со сцены. Я говорю: «Ребята, я делаю свои дела, я ничего другого не делаю. Хотите присоединиться — пожалуйста». Зафиксировано на аудио- и видеокассетах. Человек приходит, говорит: «Я хочу у вас учиться, Игорь Николаевич». Да учись на здоровье, чего заявлять даже об этом, учись. Нет, он же должен получить погон, на котором написано: «Ученик Игоря Николаевича», значок: «Первый курс», нашивка: «Старшина». Вот тогда он чувствует, что он ученик и учится, т. е. выполняет.

Вот опять же восточная притча. Странствовал учитель с учеником. Тот во время дождя раскрыл зонтик над учителем, учитель его обругал: «Что, я тебя просил раскрывать зонтик? Что ты лезешь со своими инициативами!» В другой раз опять дождик, ученик идет, ему хочется раскрыть зонтик, он не раскрывает. Учитель опять его обругал: «Да что ты допускаешь, чтобы мокнул твой учитель. Ты хочешь, чтобы я простыл и умер?» Тот: «Ы-ы-ы». Не нужен учителю слуга. Ему нужен ученик. Разберитесь, вы чего хотите? На службу устроиться или учиться? Знал я одного человека, который обещал просветление через год за небольшую сумму в тысячу долларов. Умер в тюрьме за убийство своего лучшего друга, вернейшего ученика, который на него молился и всерьез верил, что он — Боддхисаттва. Не играли они, всё всерьез. И до сих пор находятся люди, которые оправдывают это событие: не зря, мол, погиб человек, за святое дело.

Дело в том, что, когда читаешь всякие тексты, нужно очень долго думать, думать, узнавать, чтобы понять, что там сказано, собственно говоря. У меня есть друзья, мои помощники, замечательные люди, которые действительно работники. Но из-за этого им почти некогда быть учениками. Они почти никогда у меня ничего не спрашивают по существу вопросов. Но они учатся. Не у меня — сами у себя, потому что работают. Работа их учит. А другие очень много спрашивают, ходят на все мои лекции, слушают все кассеты, смотрят всякое — ничему не научились. Ну, слова разучили некоторые, и все. Цитируют просто слово в слово — и ничего. Потому что не работают. А есть, немного — но есть, которые хотят все-таки прорваться, хотят, чтоб я в них был. Они верят в меня и хотят, чтобы я был в них. Но это очень редкий случай, а я тем более не Будда, даже не Лао-Цзы, так себе — Игорь Николаевич. Вот и придумывают мне всякие разные клички, чтоб торжественнее звучало: Мокша, что там еще, Шейх, Мастер. Ну что такое Игорь Николаевич?

Но если я Мастер, почему вы у меня не учитесь тому, что я умею? Да, я профи, в некоторых вопросах я — профессионал, я умею это делать. Так почему никто не хочет научиться это делать? Все хотят об этом знать, а потом говорят: «Ну, это еще не известно». Вот, жалко, нет Константина Викторовича. Я однажды ему показал, что я умею делать в той области, которой он занимается (кун-фу). Он бы подтвердил вам, что я умею. Но никто из тех, кто тогда присутствовал при этом, не захотел научиться. Делать этого никто не хочет. Потому что, чтобы научиться, надо же на время стать студентом. А как же. Студентом, я?

Есть замечательная суфийская притча. Место действия — гробница великого суфийского святого. И паломники, идут, идут, вокруг могилы три раза обходят, молитвы читают, дотрагиваются. Все делают, как положено. Но что-то реальное происходит только с теми, кто заходит в чайхану по соседству и общается с чайханщиком. Оказывается, великий святой оставил свой халат, то есть передал свое бараке именно ему. А в могиле уже ничего нету. Но паломники: «Ну, чайханщик — это что! Вот про святого точно известно — уже умер, поэтому точно известно — великий святой. О!»

Лечу я в самолете. Первый раз был у Мирзабая четыре дня. Ну, там, со всякими приключениями, с поносом на прощание. Наконец добрался до самолета. Рядом со мной сидит почтенный человек, интеллигентного вида, как потом выяснилось — специалист технического профиля. Он меня спрашивает: «Где вы были?» Я говорю: «Был…» — не рассказывать же, что к Мастеру ездил, это неприлично — постороннему человеку рассказывать. Говорю: «Вот, ходил тут, странствовал, в Султан-Баба был, у гробницы». «А вы знаете, — говорит он мне, — у нас там в Султан-Баба есть такой человек — Мирзабай, у него бараке пророка Мухаммеда». Потом выяснилось: он — кандидат технических наук. Случайный сосед. А вы говорите — Восток. Ну и что мне после этого было делать, если вот как раз накануне в этой самой Султан-Баба после посещения этой самой гробницы, когда у меня было там видение, я впал в экстаз и стал говорить: «Мирзабай, ты — Бог», он так надо мной посмеялся, над моими лучшими чувствами. А тут этот, в очках, интеллигент, летит в Москву, в командировку, мне сообщает. Вот и живи после этого в терзаниях. И все это продолжалось, пока я однажды не увидел, как Мирзабай виноградину в пальцах катает во время бурного проявления эмоций. Машет руками, как бы спонтанно, а виноградинка цела остается. Это для меня был субъективный момент истины. И мне стало неважно, какое у него бараке и какое у него звание. Я этому человеку… я увидел. Если я когда-нибудь научусь этому, если вот этому я научусь, то мне крупно повезет. Восемнадцать лет с ним общаюсь, еще ни разу ни рискнул — боюсь, а потом думаю: ну, восемнадцать, ну, сто восемьдесят, ну, ладно (смеется) — боюсь! А что вы думаете? Разным вещам у него уже научился, а вот это проверить — боюсь. Знаю, какое устройство во мне срабатывает, на языке психологии все могу рассказать — почему боюсь, и все равно. Ну теперь я так говорю: не хочу я пробовать, вот не хочу.

Один друг мой говорит мне не так давно: «Ну вот, Игорь, ну почему так, вот тебя все любят, а у меня ну вечно какие-то неприятности?» Ну, не буду же я ему говорить, что он просто не научился у меня это делать. Это можно делать. Скажет: «Искусственно, неестественно». Я ему рассказал просто эпизод из своей жизни: поехал я с геологами в экспедицию. И вот мы причалили на лодках. И надо было все вещи затащить на косогор, в гору. Я таскал наравне со всеми. Поздно вечером вызывает меня к себе начальник партии, женщина, и говорит: «Игорь, вы знаете, мне сказали, что вы, — и так ищет слово, как бы помягче выразиться, как бы юношу не травмировать, — ну, в общем, сачок». Я стал красный, белый, опять красный, опять белый. Говорю: «За что»? — «Ну вот вещи со всеми таскали на косогор». Я говорю: «Я же наравне со всеми!» Она говорит: «И наравне с Валентином Николаевичем?» А Валентин Николаевич — старший геолог, ему было пятьдесят тогда шесть лет. И тут я покраснел окончательно, попросил прощения, и с тех пор я никогда не оглядывался, кто сколько делает. Я делал столько, сколько мог, на максимуме, и через месяц меня геологи простили, приняли в свои. Месяц они еще не могли забыть, как это я наравне со всеми таскал на косогор тяжести. Так и в жизни: если вы будете оглядываться и подсчитывать, кто сколько сделал по сравнению с вами… По максимуму, и не оглядываться. Тогда может что-то получиться.

Вот я сижу дома, здесь. Формально-то у меня работа, если не считать по пространству — один раз в день с вами встретиться. Валяйся на диване, езди на природу, дыши свежим воздухом. А я ничего не вижу, кроме своей квартиры и вот этого зальчика. Или я все рисую, рисую, рисую как сумасшедший. И люди приходят — с ними разговариваю, или рисую, или разговариваю и рисую одновременно. Что меня — заставляет кто-нибудь? Нет. Я уж давно мог лежать на диване и принимать подношения. Я просто знаю, что если я начну оглядываться: я, мол, столько потрудился, могу уже и отдохнуть, — все, конец мне, амба. И никаких указаний я не жду. Нет, бывает, случаются указания, но это не потому, что я сижу и жду указаний. Вон вчера, взяли, на полуслове, можно сказать, песню оборвали, сказали: хватит. Я аж вздрогнул. Да, давно меня так не останавливали. Думаю: да, увлекся, парень. Я имею в виду то, что показывал вам ночью.

Много хороших мудрых мыслей сокрыто в разных текстах. И у Будды, и у Магомета, и у Иисуса, и у пророков, и у мастеров. Но вычитать, вычитать это сложно. Бывает, пройдет несколько лет, и вдруг открывается: а, вот же там о чем! И это нормально. Пока сам не изменишься в эту сторону, конечно, нечем воспринять. Помните: «Как это у них, у ежиков?»

Вы хотя бы анализируете: а чего вас так тянет ко мне? За что вы деньги платите, на что вы время тратите? И слушаете, слушаете, смотрите? Себе самим-то ответили, или боитесь спрашивать себя на эту тему? А то иногда по вашему поведению воинственному мне кажется, что вы и не задумывались над этим. Поэтому у вас такие сложности иногда возникают. Я вот к Мастеру езжу, никогда у меня не было там какой-то агрессии или желания обидеться на него, например. Я знаю, чего я еду к нему, что во мне туда едет, какое место, мне там хорошо! А от вас иногда такие амбивалентные чувства… По-научному — амбивалентные, по-нормальному — противоречивые. Вы вдруг начинаете злиться на то, что вас ко мне тянет, но злитесь вы не на себя, а на меня. Я не соответствую вашим экспектациям, по-иностранному. По-русски — вашим ожиданиям. В чем проблема? А если соответствую — тогда в чем проблема? Ловите кайф, ловите миг удачи, пусть неудачник плачет, кляня отсутствие денег, которые не позволили ему сюда приехать. Ну он же знает, что я согласен с Гурджиевым: если человек не может решить простые жизненные проблемы, то какой духовностью он может заниматься? Не дорос еще. Так говорил Гурджиев.

«Если ты не можешь заработать денег, чтобы доехать до своего учителя, так что же ты можешь тогда вообще?» Медитируй, медитируй, и рассказывай всем, что ты на расстоянии все слышишь, видишь и ощущаешь. Доказать это ты, правда, не можешь, но если кто усомнится — очень обидишься. Это и будет: «Мамой клянусь».

Помните, Александр Михайлович рассказал замечательный анекдот: грузинская школа. «Сандро, расскажи теорему Пифагора». — «Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, учитель». — «Докажи». — «Мамой клянусь!»

Психология bookap

Иногда люди не из нашего социально-психологического мира спрашивают: «Расскажи про Школу». Начинаете заученные слова повторять. Вам говорят: «Докажи!» Вы обижаетесь. Многие. Понимаете, обижаетесь на людей за что-то. Они вас просто спрашивают, искренне: объясни! Бе-ме-ме-бе. Верую, потому что не понимаю. Ну, веруй себе на здоровье, что ж ты к другим пристаешь со своей верой? Они не хотят так верить, они хотят по-другому верить: верю, потому что нравится, верю, потому что думаю, что понимаю, и так далее. Вариантов же много. Да, жизнь — вот она, видите, огорчает нас все время своим разнообразием. Только что-то настроишь, выстроишь логическую цепь, и вдруг — блям — да что такое, опять какой-то боковой вариант. Только я создал такой прекрасный мир, все у меня как часики работает, все на своих местах — а мне говорят: бросай! Ну, хорошо — будем бросать. Правда, бросание затянулось. Но как хороший актер я должен три раза выйти на поклон. Что же один раз-то? Столько играл, тридцать лет играл, по одному поклону за каждые десять лет. Немножко оваций. Зато у желающих появляется шанс, даже два шанса: один шанс — наконец-то от меня избавиться, а второй шанс — попробовать-таки пробраться к этому гаду, в логово империализма, и может быть, чему-нибудь научиться, наконец, кроме того, чтобы выполнять указания.

Ох-ох, ребята, ребята! Хорошо. Чего бы еще вам порассказывать?