Глава IV. Загадки «Лолиты»

Разгадка «Лолиты»

Сцена убийства Куильти вылилась в фарс. «Он и я были двумя крупными куклами, набитыми грязной ватой и тряпками. Всё сводилось к бесформенной возне двух литераторов, из которых один разваливался от наркотиков, а другой страдал неврозом сердца и к тому же был пьян.

– Моя память и моё красноречие не на высоте нынче, но право же, мой дорогой господин Гумберт, вы были далеко не идеальным отчимом, и я отнюдь не заставлял вашу маленькую протеже присоединиться ко мне. Это она заставила меня перевезти её в более весёлое прибежище. <…>

Я произвёл один за другим три-четыре выстрела, нанося ему каждым рану, и всякий раз, что я это с ним делал, его лицо нелепо дёргалось, словно он клоунской ужимкой преувеличивал боль; он замедлял шаг, он закатывал полузакрытые глаза, он испускал женское «ах», и отзывался вздрагиванием на каждое попадание, как если бы я щекотал его… <…> Он отступил в свою спальню с пурпурным месивом вместо уха…<…> Я выстрелил в него почти в упор, и тогда он откинулся назад и большой розовый пузырь, чем-то напоминавший детство, образовался на его губах, дорос до величины игрушечного воздушного шара и лопнул».

Очевидно, что Лолита безмерно преувеличивала достоинства Куильти. Он — отнюдь не гений; он — безответственный и бессовестный клоун. Её слова о любви к нему можно расценить как психологическую защиту, к которой прибегла бедная девочка. Она, увы, не способна полюбить никого, и к этому приложили руки все — её мать, Куильти, и, конечно же, Гумберт. Бедняжка чувствует себя калекой; они все втроём — глухой Дик, однорукий Билл и она, – заключили между собой симбиотический союз, помогая друг другу выжить. («Lolita, qu’ai-je fait de ta vie?» — «Лолита, что сделал я с жизнью твоей?»).

Гумберт — близнец Куильти, его тёмная ипостась; они оба — литераторы, лингвисты, педофилы, оба — преступники, только Куильти не способен понять свою вину и осудить себя. Между тем, его имя и фамилия (слегка замаскированные: Clear Guilty заменено на Clare Quilty) в переводе означают «ясно, очевидно виновен» — подсказка для суда присяжных. Казнь Куильти — замещающий акт самоубийства Г. Г. Сам он, прежде чем умереть, должен ещё выполнить свой особый долг перед Лолитой.

Эта сцена — апофеоз романа: «и вот она передо мной (моя Лолита!), безнадёжно увядшая в семнадцать лет, с этим младенцем в ней, и я глядел, и не мог наглядеться, и знал — столь же твёрдо, как то, что умру — что я люблю её больше всего что когда-либо видел или мог вообразить на этом свете, или мечтал увидеть на том. От неё оставалось лишь легчайшее фиалковое веяние, листопадное эхо той нимфетки, на которую я наваливался с такими криками в прошлом… Но, слава Богу, я боготворил не только эхо. Грех, который я бывало лелеял в спутанных лозах сердца, сократился до своей сущности: до бесплодного и эгоистического порока; и я его вычёркивал и проклинал. Вы можете глумиться надо мной, но пока мне не вставят кляпа и не придушат меня, я буду вопить о своей бедной правде. <…> Всё равно, даже если эти глаза её потускнеют до рыбьей близорукости, и сосцы набухнут и потрескаются, а прелестное, молодое, замшевое устьице осквернят и разорвут роды — даже тогда я всё ещё буду сходить с ума от нежности при одном виде твоего дорогого осунувшегося лица, при одном звуке твоего гортанного, молодого голоса, моя Лолита».

Конечно же, на его просьбу уехать с ним, «чтобы жить-поживать до скончания века», его любовь ответила отказом.

«Я прикрыл лицо рукой и разразился слезами — самыми горячими из всех пролитых мной… „Ты совсем уверена, что, не поедешь со мной? Нет ли отдалённой надежды, что поедешь? Только на это ответь мне“.

«Нет», повторила она. «Об этом не может быть и речи. Я бы скорее вернулась к Куильти. Дело в том, что — ».

Ей не хватало, видимо, слов. Я мысленно снабдил её ими — («…он разбил моё сердце, ты всего лишь разбил мне жизнь»).

И, наконец, заключительные строки романа, обращённые к Лолите: «Надеюсь, что муж твойбудет всегда хорошо с тобой обходится, ибо в противном случае мой призрак его настигнет, как чёрный дым, как обезумелый колосс, и растащит его на части, нерв за нервом. И не жалей К. К. Пришлось выбирать между ним и Г. Г., и хотелось дать Г. Г. продержаться месяца два дольше, чтобы он мог заставить тебя жить в сознании будущих поколений. И это — единственное бессмертие, которое мы можем разделить с тобой, моя Лолита».

Гумберт пошёл по следам Шарля Бодлера. В своём стихотворении «Une charogne» («Падаль») поэт, обращаясь к любимой, утверждает:

Вильгельм Левик в своём переводе чуточку сгладил откровенность некрофилии и садомазохизма, сфокусированных в переводе С. Петрова:

Надо ли говорить, насколько альтруистичней и человечней чувство Г. Г. к Лолите в книге, подарившей ей бессмертие? Это — один из ключей к разгадке тайн романа.

Напомню читателю загадку сказочных подарков, сделанных Набоковым своему Г. Г. в самом вначале его любовных похождений с Лолитой: смерть жены; уступчивость девочки, уже утратившей свою девственность; слепоту и глухоту окружающих, так и не спросивших у автомобилиста, кочующего с неполовозрелой девочкой, документы на право опекунства; наконец, чудесную застрахованность их двухлетней половой жизни от зачатия. Подобно джинну, устраняющему на пути своего повелителя все преграды, автор позаботился о том, чтобы его Г. Г. не разменивался на лишние заботы и хлопоты. Набоков, убрав всё побочное и несущественное, написал роман-исследование; он честно хотел выяснить главное: так ли уж преступна педофилия и нет ли ей оправдания? Насколько совместимы эти два понятия — «педофилия» и «любовь»? Способны ли педофилы, без помех удовлетворяющие свою страсть, не губить жизнь своих жертв, не глумиться над ними, а искренне любить их?

Набокову удалось доказать, что педофил способен достичь зрелости половой психологии и полюбить по-настоящему (разумеется, такое открытие относится лишь к меньшинству представителей этой девиации; образец подавляющего большинства — тот же Куильти). Любовь преобразила Гумберта, преодолевшего свою педофилию: он продолжает любить повзрослевшую Лолиту, давно перешагнувшую возрастной барьер «нимфетки». Подобно тому, как Ле Гуин написала апологию гомосексуальности, Набоков написал апологию педофилии. Правда, с оговорками — ведь если сам педофил в исключительных случаях способен полюбить по-настоящему, то о его жертве такого не скажешь. Отчего это зависит?

В своих сексуальных фантазиях Гумберт любил представлять себя, то турецким султаном, ласкающим преданную ему малолетнюю рабыню, то жителем безлюдного острова, новым Робинзоном, которому судьба подарила не Пятницу, а Лолиту. С завистью вспоминает он и средние века, эпоху Возрождения, чувства Данте к своей малолетней избраннице. Действительно, поэт любил Беатриче с детства, но любовь их была платонической.

Ещё совсем недавно европейская культура была вполне терпимой к юному возрасту невесты. Казимеж Имелинский пишет: «Во Франции лишь во второй половине XIX века граница возраста, в котором девочка могла вступать в брак, была увеличена с 11 до 13 лет, а в Англии только в 1929 году был упразднён обычай, по которому 12-летняя девочка считалась способной вступить в брак». Законодатели, поднявшие планку, определяющую возраст наступления половой зрелости женщины, поступили мудро: они защищали права детей. Ведь десяти-двенадцатилетняя невеста вступала в брак, конечно же, не по любви, а исходя из денежных, династических или иных интересов своих родителей.

В каждой из перечисленных ситуаций (прошлые века, жизнь в условиях изоляции, принадлежность к полигамной семье восточного типа) любовь девочки-подростка и взрослого мужчины вполне может быть взаимной. Но обычная девочка, воспитанная в русле современной европейской культуры, неминуемо должна осудить взрослого человека, вступившего с ней в половую связь. Его авторитет терпит крах; их связь становится болезнетворной, делая девочку калекой психологически, а, возможно, и физически (Лолита умерла, родив мёртвого ребёнка, ещё до того, как ничего не знающий об этом Гумберт, закончил свою книгу о ней).

Иное дело — «нимфетка» с низким порогом возбудимости глубоких структур мозга. Она-то в полной мере способна ответить на сексуальные чувства своего взрослого любовника. Но тут возникает новая проблема: если бы Лолита во всём соответствовала бы Аннабелле, то Куильти растлил бы её окончательно, превратив в порномодель.

Словом, на лицо, казалось бы, непреодолимое противоречие: если педофил любит по-настоящему, он не должен вступать в половой контакт с объектом своей любви. Дело, однако, в том, что слово «непреодолимое» в данном контексте не совсем уместно: лучшие педагоги мира, часто лишённые собственной семьи, бескорыстно и безоглядно любят своих питомцев, причём им и в голову не приходит их растлевать. Да что уж там великие педагоги? – психологические исследования с помощью датчиков, регистрирующих эрекцию, показали, что очень многие зрелые мужчины реагируют сексуальным возбуждением в ответ на стимуляцию педофильными раздражителями (фотографии, рисунки, сцены из кинофильмов и т. д., представляющие детей в эротическом ракурсе). Между тем, подобная латентная педофильная готовность остаётся неосознанной и никогда не реализуется. Именно к таким людям относился и Гибарян из «Соляриса». Всё объясняется действием защитных психологических механизмов, в том числе, обусловленных социокультурными табу.

Если, эти социокультурные запреты, достаточно эффективные для абсолютного большинства мужчин, не помогают, и болезненные механизмы настойчиво толкают человека к реализации его педофилии, он должен, не задумываясь, обратиться к врачу. Странная игра Г. Г. с психиатрами, его непоследовательная критика в адрес психоаналитиков — доказательство его страха перед ними и нежелания лишаться собственного педофильного Я. Если бы, преодолев свой невротический страх, он посвятил врача в тайны своей девиации и получил бы психотерапевтическую помощь, то не было бы ни трагедии Лолиты, ни его собственной беды. Но, как предупреждал Джон Рей:«тогда не было бы и книги» .

У нас нет оснований приписывать Набокову половое извращение по типу педофилии. Но то, что влечение к «нимфеткам» было для него серьёзным поводом для беспокойства и, в то же время служило мощным стимулом для его творческого воображения, сомнений не вызывает. Похоже, как и Г. Г., он не зря побаивался проницательности врачей.

Именно педофилией объясняется малопочтенный грех Набокова — его гомофобия. Уместность подобного эпитета очевидна в свете биографии писателя. Его родной брат Сергей был «ядерным» гомосексуалом. Он не уступал Владимиру по степени образованности и, может быть, даже по уровню литературного дарования (его стихи, пропавшие, к сожалению, во время войны, находили высочайшую оценку у современников). В отличие от своего брата и его жены-еврейки, успевших бежать от немцев в Америку, бедный Сергей угодил в фашистский концлагерь и был там замучен. (Фашисты в своих лагерях смерти умерщвляли гомосексуалов, так же, как и евреев). Казалось бы, в память о нём Владимир Набоков должен был бы подходить к теме гомосексуальности с особой деликатностью и осторожностью. Между тем, он не терпит геев, немилосердно обличает их при каждом удобном и неудобном случае, третирует их в быту, в переписке, в творчестве. Его перу принадлежит «Бледное пламя» — один из самых гомофобных романов во всей мировой литературе. Этот предрассудок, странный для образованного и независимо мыслящего человека, каким был Набоков, можно объяснить двумя причинами, относящимися к области патопсихологии.

Во-первых, нападки на геев служат для писателя своеобразным способом психологической защиты. Дескать, по сравнению с гомосексуальной педофилией, гетеросексуальная выглядит гораздо пристойнее. Чтобы не быть голословным, процитирую размышления по этому поводу Г. Г. Он осуждает некоего Гастона Годэна, преподавателя французского языка, описывает в карикатурных тонах его внешность и манеры и, наконец, признаётся: «Я бы и вовсе не упомянул его, если бы его существование не представляло бы такого странного контраста моему собственному случаю. Он необходим мне теперь для защиты. Вот, значит, перед вами он, человек совершенно бездарный; посредственный преподаватель; плохой учёный; кислый, толстый, грязный; закоренелый мужеложник, глубоко презирающий американский быт; победоносно кичащийся своим незнанием английского языка; процветающий в чопорной Новой Англии; балуемый пожилыми людьми и ласкаемый мальчишками — о, да, наслаждающийся жизнью и дурачащий всех; и вот, значит, я».

Автор, похоже, не замечает сомнительно-комичного парадокса: он сам, отрекаясь от Г. Г., называет его «иностранцем и анархистом»; теперь те же самые упрёки адресует Г. Г. Годэну! А разве сам он, Владимир Набоков, не иностранец и, по американским меркам того времени, не анархист?! И насколько порядочны донос на бедного Гастона и провокационные обвинения его в антиамериканизме? Тем более что они исходят от человека, который сам подпадает под все статьи этого доноса, исключая лишь пресловутое «мужеложство»?

Во-вторых, Гумберт испытывает чёрную зависть к гомосексуалам; он не может простить французу того, что его охотно «ласкаютмальчишки» , в то время как к нему самому Лолита досадно равнодушна.

И впрямь, подростки расценивают гомосексуальную связь со взрослыми иначе, чем их ровесницы. Если со стороны старшего не было ни малейшего насилия, то гомосексуальные отношения как бы уравнивают партнёров в статусе, особенно если они оба попеременно выступают в активной роли. Подросток — «ядерный» гомосексуал чувствует себя в половой связи со взрослым более комфортно и уверенно, чем со сверстниками. Он не опасается, что его пассивная роль, доверчивая привязанность, нежность и романтическая любовь встретят насмешки и осуждение. Как долго сохранится такая связь, обычно зависит от деликатности и верности старшего партнёра.

Если же на транзиторную или заместительную связь со взрослым согласился гетеросексуальный «фавнёнок», то и тогда в отношениях между партнёрами устанавливается взаимная приязнь. Некоторое чувство превосходства над старшим («я-то нормальный, а не „гомик“!» ) и ощущение определённой власти над ним, позволяют подростку отвергнуть любое подозрение, что его используют в качестве объекта сексуального принуждения. В его представлении всё обстоит прямо противоположным образом: скорее, он сам пользуется сексуальной уступчивостью партнёра. Кроме того, авторитет старшего в большей мере зависит от его профессиональных, физических и иных качеств, наличие которых в глазах гетеросексуальных подростков с лихвой компенсирует те или иные отступления от общепринятой половой морали, допускаемые их взрослым партнёром. Это в значительной мере отличается от того, насколько безжалостно и жёстко относятся подростки к своим гомосексуальным сверстникам в молодёжных группах. Там третирование «пидора» является обязательным и неизбежным ритуалом.

Как только у гетеросексуальных подростков появляется возможность реализовать половую связь с женщинами, они без сожаления прекращают любовные взаимоотношения со старшими партнёрами, при этом, как правило, не порывая дружеских взаимоотношений с ними.

Уже сама по себе способность таких подростков выступать в активной роли, свидетельствует о степени их половой зрелости. Их взрослые партнёры должны, следовательно, квалифицироваться не как педофилы, а как эфебофилы (то есть люди, чьи половые предпочтения направлены на поздний подростковый — ранний юношеский возраст). Существует чёткая возрастная граница, определённая законом, нарушение которой является преступлением. Вступление в половую связь с подростком моложе 14-ти лет, если даже он сам (или она сама) провоцирует взрослого к осуществлению полового акта, не является смягчающим обстоятельством в суде, так как в этом случае речь может идти о больных детях, страдающих низким порогом возбудимости глубоких структур головного мозга. Их надо лечить, а не использовать в качестве любовников и любовниц.

Разумеется, вовлечение молодых людей обоих полов в проституцию или порнобизнес является уголовно наказуемым преступлением (ещё раз к вопросу о виновности Куильти).

Психология bookap

Итак, ответим на главную загадку «Лолиты»: вполне вероятно, что знаменитый роман Набокова, подобно «Морису» Форстера, послужил автору средством самолечения. Оба писателя в той или иной мере справились со своими проблемами самостоятельно, одарив нас при этом отличными книгами. Конечно же, каждая из них может быть использована в целях библиотерапии и в наши дни. Но даже самый прилежный читатель с помощью чтения «Лолиты» не избавится от своей девиации. Чтобы избежать беды, надо преодолеть иатрофобию (невротический страх перед врачами, присущий девиантным личностям, в том числе Г. Г. и отчасти самому Набокову) и пройти курс лечения у сексолога.

Зато как удивились бы педофилы, узнав, что их предосудительную страсть, разумеется, облагороженную и свободную от сексуальных посягательств к детям, предложит в качестве главного принципа полового воспитания Гай Давенпорт!