Другому как понять тебя?

Глава II. Проблема авторства в криминалистике

Исходным моментом в развитии экспертизы письма следует считать каллиграфию. Уже на этом этапе цели, стоящие перед экспертами, заключались в определении исполнителя текста на основе сходства или различий в написании букв при сравнении с прописями. Экспертами выступали переписчики-каллиграфы: в начале XVII в. в России ими были приказные дьяки; в середине XIX в. такими экспертами могли быть преподаватели, секретари, нотариусы, учителя чистописания.

Вторым этапом развития идей, приведших к криминалистическому пониманию экспертизы письма, был сигналитический, или приметоописательный, подход. Суть его заключалась в выделении, с одной стороны, типовых элементов почерка, с другой — в анализе особенностей этих элементов. Разработанные единая терминология и единый способ измерения элементов почерка позволяли сделать заключение об идентичности текстов по их исполнителю.

Дальнейшее развитие сигналитический подход нашел в графометрическом методе, автором которого в его современной форме является французский криминалист Э. Локар.

Перечисленные подходы в экспертных исследованиях письма характеризует одна общая черта — они исследуют только лишь почерк, а не письмо в целом, проблема авторства анонимного текста не включается в круг вопросов, поставленных этими исследованиями.

Впервые проблема авторства ставится Только в криминалистике при идентификации письма. Речь идет о периоде становления действительно научного подхода в экспертизе письма, у истоков которого, по-видимому, стоял Ганс Гросс (он же впервые ввел термин «криминалистика»). Это подтверждают криминалисты, находя, что у Гросса объектом изучения являлся не только почерк, а все письмо в целом, причем главное внимание исследователя уделялось смыслу, стилю и целевому назначению рукописи.

Криминалистический подход имел еще одно направление, совершенно не отмеченное в работах криминалистов-почерковедов. Речь идет о попытке создать в 20-х годах нынешнего столетия судебно-психологическую экспертизу документов. Интересно отметить, что судебные психологи того времени, так же как и криминалисты, выдвигали в основатели своей дисциплины Ганса Гросса. Теоретической основой методов судеб-но-психологических экспертиз были многочисленные экспериментально-психологические исследования. Среди задач, стоящих перед этими исследованиями, можно назвать следующие: психология свидетельских показаний, психология обвиняемого, психология участников судебного процесса и др. Не будем подробно останавливаться на анализе всех направлений судебно-психологических исследований того времени. Судебно-психологическая экспертиза в том виде, в котором она оформилась к середине 20-х годов, основывалась исключительно на анализе содержания документов.

Судебно-психологические экспертизы документов делятся на аналитические и синтетические, цель их — определение автора. Аналитический метод предполагает деление показания на составные части. Их сравнение позволяет решить вопрос: мог ли один автор высказать сравниваемые варианты ответов? Излишне говорить, что этот вопрос решает сам исследователь. В отличие от аналитического метода, метод сравнительно-хронологических таблиц (синтетический метод) заключается в представлении всего показания в связном изложении и позволяет видеть, как дополняется содержание показания, «расцвечивается» всевозможными деталями и эмоционально окрашенными элементами.

Заключения экспертов, использовавших эти методы, были чрезмерно субъективны и неубедительны. Много позднее, уже в наше время, приведенные идеи воплотились в достаточно стройную систему анализа сообщений — контент-анализ.

Если судебная психология после 20-х годов развивалась медленно, то экспертиза письма фактически стала отождествляться с почерковедением. Анализ же других сторон письма, позже среди экспертов-криминалистов получивших название «признаков письменной речи» (т. е. признаков, не связанных с графикой и топографией письма), откладывался для будущих исследований.

Работа «Об использовании лингвистической статистики для установления автора анонимного текста» Л. Е. Ароцкера и В. К. Воинова, изданная в 1966 г., стала, по мнению многих ведущих советских криминалистов, своеобразным этапом в развитии криминалистической экспертизы письма. После опубликования работы перестали обсуждаться основные принципы экспертизы письма, общее признание получило разделение признаков письменной речи на общие и частные, на идентификационные и неидентификационные. Но главное — был четко поставлен вопрос о разграничении предмета исследования:

исполнитель или автор?

Ароцкер и Воинов, отмечая, что теоретически понятия «автор» и «исполнитель» текста разграничены, утверждают, что «практически эксперты устанавливают лишь исполнителя анонимного документа и только по его почерку». Указывая, что криминалистам необходимо сотрудничать с филологами, авторы предлагают программу статистического анализа признаков письменной речи, существование которых в тексте не зависит от его содержания. Такими признаками являются синтаксические особенности, объем лексического словаря, общее число словоупотреблений, число знаменательных и незнаменательных слов, число предложений в тексте и др. Исследование сводится к статистическому анализу различий по каждой из выбранных характеристик для ряда текстов (аутентичных³ и анонимных).

³ Аутентичный — подлинный текст, автор которого известен.

В последнее время многие исследователи-криминалисты не могут обойтись в своей работе без применения смежных наук, в том числе литературоведческой атрибуции. Сегодня уже ясно, что судебно-лингвистическое исследование выделяется в самостоятельную область криминалистической экспертизы.

Особый интерес для нас представляют работы, в которых ставится и решается вопрос о поле автора:

мужчина или женщина?

Различия в вербальном⁴ поведении мужчины и женщины были замечены лингвистами довольно давно. Еще в XIX столетии они обратили внимание, что во многих случаях женщины и мужчины говорят по-разному, а в отдельных ситуациях их речь может различаться значительно.

⁴ Вербальный — устный, словесный.

Особенно заметны различия в словарном составе.

Многие ученые полагают, что различия в объеме словаря возможны не только в современном обществе, они уходят своими корнями в глубокое прошлое.

Мужчины восприимчивее к новому в языке. В их речи больше неологизмов, терминологической лексики. Речь женщины более нейтральна, статична, в ее лексиконе чаще можно найти устаревшие слова и обороты, архаизмы, диалектные слова.

Поскольку речь женщины обычно эмоциональнее речи мужчины, то на лексическом уровне это может проявиться в большем употреблении аффектированной и эмоционально окрашенной лексики, междометий, метафор, сравнений, эпитетов. В лексиконе женщины больше слов, описывающих чувства, эмоции, психофизиологические состояния. В то же время женщина в своей речи старается избегать элементов «панибратского» обращения: кличек, прозвищ, унизительных обращений-номинаций.

Были обнаружены интересные факты в использовании женщиной и мужчиной прилагательных, обозначающих названия цветов.

У женщины словарь цветообозначений шире. Она употребляет больше специфических названий цветов, многие из которых являются иностранными заимствованиями: «муав», «перванш», «маджента», «беж».

В речи мужчины чаще, чем в речи женщины, встречаются названия основных цветов, насыщенных тонов: красный, черный, темно-синий, женщина же отдавала свое предпочтение розовому, темно-красному, желтому и голубому. Полученные данные авторы объясняют различиями в сфере занятий женщины и мужчины.

Изучалась и частота употребления отдельных частей речи. Было установлено, что в речи женщины больше сложных прилагательных, превосходных степеней качественных прилагательных, наречий и союзов. Женщины в своей речи чаще использовали конкретные существительные, а мужчины — абстрактные. Относительное количество существительных, приходящихся на одно высказывание, в речи мужчины значительно выше. Было отмечено, что мужчины больше пользуются глаголами активного залога, а женщины пассивного. Объясняют это тем, что мужчина в обществе занимает более активную позицию, нежели женщина. В речи мужчин вопросительных, повелительных и отрицательных предложений больше, чем в речи женщины (особенно четко эти различия видны в использовании повелительных предложений). Следует подчеркнуть и то, что на выражение мыслей одного содержания женщина тратит больше слов, чем мужчина.

Было замечено, что одной из наиболее характерных черт речи женщины является ее стремление к употреблению «престижных» (то есть ориентированных на установленный обществом образец) языковых правил и норм, тогда как речь мужчины более небрежна и раскрепощенна.

С социальной престижностью связан и. тот факт, что женщины в своей речи больше, чем мужчины, используют литературные формы слов и образцы речи. Женщина ориентируется на «открытый» социальный престиж, т. е. на общепризнанные нормы социального и речевого поведения, в то время как мужчина тяготеет к так называемому скрытому престижу: к отклонению от установленных норм и правил общения.

С понятием «социальной престижности» тесно связано понятие «стереотипа пола». Это система обусловленных предписаний того, что должна делать и какой быть в обществе женщине, а каким — мужчине: в поведении, навыках, помыслах, устремлениях, характере, внешнем виде и пр. Отклонения от нормативных образцов поведения (в том числе и речевого) для женщины в гораздо большей степени грозят опасностью общественного отторжения, чем для мужчины. Отсюда и более вежливый, «предупредительный» характер разговора у женщины.

Влияют на степень проявления различий в речевом поведении и такие социальные факторы, как уровень образования, социальное окружение, профессиональная деятельность. Некоторые ученые отмечают, что с повышением уровня образования стираются различия в вербальном поведении мужчины и женщины. Характерно, что у представителей средних слоев наблюдается самая высокая степень различий в речи мужчины и женщины, а также самая высокая ориентация женщины на «корректные», «престижные» формы языковых выражений.

Подводя итог, следует подчеркнуть, что, несмотря на различия в речи, мужчина и женщина говорят на одном языке, опираются на один и тот же набор лингвистических норм. При оценке различий в вербальном поведении полов нужно иметь в виду и обстановку, в которой проходит общение.

Последнее замечание очень важно для понимания некоторых — но принципиальных — отличий в постановке вопросов, которые решает

Автороведческая экспертиза

и историко-литературоведческая атрибуция. В последнем случае все же основным является положение, когда исполнитель и автор текста — одно лицо. Действительно, трудно представить, чтобы Салтыков-Щедрин писал под диктовку Клеменса, а Чернышевский — под диктовку Бибикова, равно как и наоборот. Поэтому в исторических и литературоведческих атрибуциях ищется определенное лицо: автор-исполнитель⁵. В большинстве же случаев при назначении автороведческой экспертизы вопрос ставится совершенно иначе и немного смешно: мог ли быть автором данного текста уже известный его исполнитель? Дело в том, что экспертному криминалистическому исследованию подлежат, как правило, тексты, написанные рукой заведомо известных лиц, чаще всего проходящих по возбужденному уголовному или гражданскому делу в качестве свидетелей, подследственных, обвиняемых. И вот эти-то собственноручные признания, показания, заявления в ходе дальнейшего расследования нередко вдруг отвергаются написавшими их лицами. Причины отказа могут быть самыми разными. Нас будут интересовать только две, но чаще всего встречающиеся причины, заставляющие человека изменить свое отношение к ранее сделанному заявлению.

⁵ Конечно, и в сферу судебно-следственной практики попадают аналогичные тексты (например, анонимные тексты, содержание которых подпадает под соответствующие статьи УК).

Первая: отказ от ранее данных собственноручных показаний объясняется воздействием на содержание показаний других лиц. При этом, разумеется, лицо, давшее показания, не отрицает своего исполнения, но отрицает свое авторство, сообщая, что показания давались с «помощью» работников правоохранительных органов. Реже — воздействием заинтересованных лиц, не участвующих непосредственно в процессе (родственники, знакомые, сокамерники). Понятно, что в такой ситуации бессмысленно ставить вопрос о поиске действительного автора. Поэтому перед автороведческой экспертизой вопрос ставится так: можно ли исполнителя текстов, переданных на исследование, считать автором этих текстов? Ответ должен быть лаконичным: «Да» или «Нет»⁶. Иллюстрацией сказанного может служить краткое описание следующего уголовного дела.

⁶ Мы несколько упрощаем процесс постановки вопросов: могут быть и вопросы о форме воздействия (диктовка, внушение, намек и пр), — но принципиально все сводится к дихотомии «да — нет».

В один из зимних вечеров одиннадцатилетняя Н. И. ушла на каток и домой не вернулась. Через два дня ее расчлененный труп был обнаружен на платформе городского вокзала. По подозрению в совершении изнасилования и убийства Н. И. был задержан 35-летний СВ. В начале следствия СВ. отрицал свою причастность к совершению преступления, но позже он вину признал и неоднократно писал чистосердечные признания, в которых описывал картину совершенного изнасилования Н. И., но отрицал свою причастность к ее убийству. Через десять дней после последнего признания им было подано заявление, в котором он полностью отказался от своих чистосердечных признаний. Еще через месяц СВ. захотел показать место знакомства с соучастником совершенного им преступления, а после проведения следственного эксперимента заявил, что в действительности преступления он не совершал, и все показанное и рассказанное им является выдумкой. Однако, прочитав протокол проверки своих показаний на месте совершения преступления, он собственноручно уточнил приметы похищенной девочки, иные обстоятельства дела. Потом СВ. еще несколько раз признавался в совершении преступления, им даже написано чистосердечное признание на имя Генерального прокурора СССР, в котором СВ. признал свою вину в совершении не только изнасилования, но и убийства малолетней девочки. Затем же СВ. вдруг снова стал отрицать свою причастность к совершению преступления. В ходатайстве, написанном после ознакомления с материалами уголовного дела, во время выступления на суде, в жалобе, направленной на имя Генерального прокурора СССР, он заявлял, что все чистосердечные признания сделаны им под диктовку следователя после применения физического и психического насилия.

Так как для установления авторства чистосердечных признаний СВ. необходимы специальные познания, было решено назначить по этому уголовному делу психолингвистическую (автороведческую) экспертизу. Ответ на основной вопрос: является ли СВ. действительным автором своих признаний? — был отрицательным.

Вторая причина отказа от ранее сделанных собственноручных признаний — раскаяние в даче заведомо ложных показаний. Примером подобной ситуации может служить следующее дело.

Подследственная, задержанная за спекуляцию, в своем объяснении случившегося, в частности, указала, что вынуждена была дать взятку довольно высокопоставленному должностному лицу. Понятно, что уголовное дело тотчас приняло несколько иное направление: дача взятки должностному лицу влекла за собой привлечение этого лица к уголовной ответственности (разумеется, при подтверждении заявления, сделанного подследственной). Всего на протяжении почти двух лет подследственная сделала три собственноручных заявления, в которых она сначала подтверждала взятку, а затем отказалась от этого и созналась, что оговорила упомянутое должностное лицо. Мотивы оговора: 1) намек на желательность такого поворота событий со стороны следствия; 2) уверенность в том, что привлечение к делу высокопоставленного лица, да еще в качестве соучастника, будет способствовать если и не прекращению дела, то уж во всяком случае смягчению приговора. Понятно, что следствие не могло удовлетвориться двусмысленностью положения: взятка — это одна статья УК; дача ложных показаний — другая. Перед экспертами был поставлен вопрос: позволяют ли выявленные языковые признаки текстов заявлений, переданных на исследование, утверждать, что эти тексты принадлежат именно исполнителю? Ответ был положительным. Это означает, что из названных обвиняемой мотивов оговора, вероятнее всего, имел место только второй: заведомо ложное показание (оговор) дано с целью облегчить свою участь.

Эти примеры выбраны не случайно: легко заметить, что влияние на «авторство» собственноручных показаний оказывается как сугубо «извне» (со стороны заинтересованных лиц или со стороны обстоятельств), так и «изнутри» (заведомо ложные показания, обусловленные собственными мотивами автора). Приведем пример «чистого» случая дачи ложных показаний, абсолютно исключающий какое-либо влияние со стороны. Анализ этого случая более сложный, нежели анализ альтернативы «да — нет», так как здесь снова сливаются «исполнитель» и «автор». Причем «автор» выступает в двух ипостасях: автор, знающий истину, и автор, намеренно искажающий истину.

Произошла кража, в том числе наличных денег, принадлежащих учреждению. Проводимое правоохранительными органами расследование обнаружило обстоятельства, свидетельствующие о возможном участии в преступлении кого-то из членов этого коллектива. Расследование затянулось. Многие сотрудники этого учреждения тоже склонялись к мысли о причастности кого-то своего к этой краже.

Вопросы, поставленные перед автороведческой экспертизой, были следующими: 1) можно ли на основании имеющихся изложений собственных версий работников этого учреждения сделать вывод о причастности кого-то из них к произошедшей краже? 2) можно ли на основании тех же текстов говорить об искренности выдвинутых версий случившегося, то есть правдивы ли все изложенные версии?

На экспертизу были представлены тексты, в которых каждым членом коллектива излагалась собственная версия случившегося.

Гипотеза экспертного исследования состояла в следующем. Отношение любого человека к излагаемой версии какого-либо события может быть выражено по крайней мере в двух планах: 1) человек излагает собственную, полностью им созданную версию; 2) он излагает чужую версию как свою (например, позаимствовав эту версию из каких-то независимых источников). Психологически эти отношения окрашиваются в разные эмоциональные тона, так как внутреннее сознание человека принимает их по-разному. Если версию излагает участник преступления, то действительные события им, естественно, скрываются, и возникает ложная версия, которая находится в конфликте с действительной версией. Это повышает эмоциональное напряжение, что выражается в следах так называемого остаточного аффекта. Этот остаточный аффект и диагностируется с помощью используемых методов⁷. Конечно, следы аффекта могут возникать и не только в связи с участием в преступлении, а из-за индивидуально-психологических особенностей автора версии. Но, как показало исследование, среди авторов анализируемых текстов нет таких, которые бы могли быть отнесены к личностям, склонным к тем или иным психическим аномалиям, ситуативным срывам.

⁷ Кстати, именно этот принцип лежит в основе широко практикуемой на западе диагностики на «детекторе лжи».

Результат показал, что все без исключения авторы используют придуманные версии, но излагают их по-своему. Это может быть объяснено только тем, что со времени кражи до момента изложения авторами своих версий прошло достаточно много времени для. того, чтобы все члены коллектива сформировали о них собственное представление (причем в условиях частого общения между собой). Иначе говоря, это описание практически одной коллективной версии, но разными людьми, то есть это «изложение», но не «сочинение».

Но если версию все передают одинаково, то верят в нее авторы по-разному. Малоприемлемой эта версия оказывается только для некоторых авторов. О трудности удерживания идеи версии для этих авторов говорит такая особенность речевого поведения, как выстраивание событий в строго последовательный рад (диахрония). Только диахрония (во всяком случае, это наиболее простой способ) позволяет четко контролировать событийность сообщения (версии), то есть его правильность с точки зрения автора.

Еще одна черта речевого поведения, характерная для обозначенных авторов, подтверждающая некоторую «отчужденность» содержания излагаемых версий от внутреннего сознания этих авторов: для них в большей степени, чем для остальных, характерен внутренний диалог, то есть как бы постоянное общение с внутренним собеседником, а это средство контроля за правильностью своего сообщения. При анализе индивидуально психологических особенностей личностей этих авторов обнаружились определенные подтверждения сказанному. Прежде всего это более заметная склонность у них к «застреванию» аффектов, то есть продолжительному эмоциональному переживанию стрессовых, ярко окрашенных событий. В то же время эти авторы устойчивы в настроении, а это способствует длительному «отслеживанию» событий (особенно негативных) в излагаемой версии. Наконец, они весьма коммуникабельны (общительны), склонны к установлению и поддержанию широких, хотя и неглубоких, межличностных контактов.

Вывод сводится к следующему: ответ на первый вопрос не может быть дан в категорической и однозначной форме, но косвенные свидетельства указывают на то, что некоторые лица умышленно искажают известные им факты, касающиеся произошедшего преступления.