К кому приходит успех [28]

ЭФФЕКТ МАТФЕЯ — социальный феномен, состоящий в том, что преимущества как правило получает тот, кто уже ими обладает, а изначально обделенный оказывается обделен еще больше.

На существование данного феномена впервые обратил внимание американский социолог Роберт К. Мертон, который и присвоил ему название, навеянное строками из евангельского текста, процитированного в эпиграфе (более широко известна «житейская» версия этого стиха: «Богатому — прибавится, у бедного — отнимется последнее»). Закономерность, отмеченную еще в Новом Завете, Мертон усмотрел в социальной политике государства: от всевозможных социальных льгот, пособий и дотаций более выигрывают представители среднего класса, которые и так достаточно обеспечены и не очень нуждаются в социальной помощи, – по сравнению с неимущими слоями населения, ради которых эти начинания осуществляются.

Специфическое проявление эффекта Матфея Мертон усмотрел в области науки. По его наблюдениям, при успешном осуществлении исследовательского проекта все лавры достаются его титулованному руководителю, хотя большая часть работы реально проделывается его подчиненными, пока не заслужившими высоких степеней и званий. Формулировка оригинальной гипотезы и ее опытная проверка могут принадлежать вовсе не мэтру, однако именно ему в итоге оказывается приписана главная заслуга. В тех же случаях, когда одно и то же открытие почти одновременно делается разными учеными, приоритет обычно отдается более известному и титулованному, хотя объективно его первенство и можно оспорить, и не столь знаменитый соперник мог провести даже более тщательное и детальное исследование. В качестве примера Мертон приводит знаменитого американского математика Джона фон Неймана, почитаемого «отцом теории игр» и даже «отцом компьютерных технологий», хотя большинство его сочинений являются не более чем пересказом исследований его сотрудников. Другой пример — открытие антибиотика стрептомицина, за которое в 1943 году Селману Уоксману была присвоена Нобелевская премия по медицине — при том, что в действительности препарат был синтезирован его аспирантом Альбертом Шварцем, о котором при раздаче премий даже не вспомнили.

В области психологии, точнее психоанализа (при всей спорности выдвигаемых этой школой постулатов), подобный пример можно усмотреть в «открытии» З. Фрейдом человеческой бисексуальности, хотя эта идея со всей очевидностью заимствована им у ныне прочно забытого Отто Вейнингера. Аналогично приоритет в «открытии» деструктивного влечения Танатос следовало бы отдать нашей соотечественнице Сабине Шпильрейн — ее статья «Разрушение как причина становления» написана задолго до первого упоминания этого явления Фрейдом. Фрейд, ограничившись беглым упоминанием о Шпильрейн, фактически присвоил себе приоритет в этой области. А про Шпильрейн до сего дня если и вспоминают, то как про первую психоаналитическую пациентку и интимную подругу К. Г. Юнга. Ее собственный вклад в развитие психоаналитических идей совершенно затерялся в тени именитых фигур.

В последнем случае имеет место даже не столько эффект Матфея, сколько закономерность, выступающая его королларием, – так называемый эффект Матильды, названный в честь знаменитой американской суфражистки Матильды Джослин Гейдж. Он состоит в том, что при совместной работе (в частности научной) мужчин и женщин лавры в случае успеха присваиваются мужчине, тогда как роль женщины недооценивается либо вовсе игнорируется. В истории психологии известно немало подобных примеров. Так, знаменитые социально-психологические эксперименты, принесшие славу Музаферу Шерифу (подробнее см.: «Школьный психолог», 2005, № 20), были осуществлены им совместно с женой Кэролайн Вуд Шериф, однако практически ни в одной книге по социальной психологии этот факт не отмечен — в лучшем случае лаконично упоминаются некие безымянные сотрудники Шерифа. Аналогично исследования феномена привязанности в раннем возрасте в большинстве источников приписываются Джону Боулби. Им действительно написаны блестящие научные труды на эту тему. Однако обобщаются в этих трудах результаты его наблюдений за детьми, проведенных в тесном сотрудничестве с Мэри Айнсворт, чье имя сегодня известно лишь самым дотошным знатокам предмета. Да и про Лауру Перлз, идейную вдохновительницу и соратницу основателя гештальт-терапии, сегодня вспоминают нечасто — вся слава в этом начинании досталась ее мужу Фрицу. При перечислении ведущих деятелей гуманистической психологии в первую очередь наверняка вспомнят К. Роджерса и А. Маслоу. А тот факт, что первым президентом Ассоциации гуманистической психологии была Шарлота Бюлер, даже для многих психологов является откровением. И таких примеров не перечесть.

Для психологов, особенно школьных, наибольший интерес представляет неожиданное проявление эффекта Матфея, которое в середине 80-х обнаружил канадский исследователь Кейт Станович из Университета Торонто. В 1986 г. в ежеквартальном журнале «Исследования чтения» ( Reading Research Quarterly ) появилась его статья «Эффект Матфея при овладении чтением», которая за последующие годы цитировалась свыше тысячи раз и тем самым приобщила ученого к когорте «живых классиков». Понятие, ранее введенное в научный обиход социологом Мертоном, Станович применил к особенностям усвоения навыков чтения. В ходе многолетних наблюдений за учащимися средних школ Станович обратил внимание на определенную закономерность: те дети, которые с первых шагов обучения чтению добиваются успехов, в дальнейшем демонстрируют стабильно высокую успеваемость, неуклонное повышение эрудиции и общего уровня культуры и в итоге, во взрослой жизни оказываются в преимущественном положении в сравнении с теми, кто в начальной школе на уроках чтения не блистал. Последние, напротив, демонстрируют снижающуюся год от года успеваемость, пополняют ряды двоечников по всем предметам. Они чаще других бросают школу до окончания обучения и во взрослой жизни чаще вливаются в армию неудачников.

Канадский психолог видит этому следующее объяснение. Чтение, выступающее для учащихся младших классов самостоятельным навыком, требующим освоения, по мере взросления ребенка начинает выступать уже средством овладения всеми прочими знаниями и умениями, инструментом расширения кругозора и повышения уровня культуры. Те, кто до третьего класса не преуспел в освоении этого средства, в дальнейшем затрудняются в получении всё новых и новых знаний. Отсюда проистекают разнообразные школьные трудности и как вторичное следствие — нарушения поведения вплоть до делинквентности. С годами эта проблема усугубляется, не оставляя «неудачникам» шансов подняться по социальной лестнице.

Таким образом, источник многих, если не всех, школьных проблем видится Становичу в пробелах и упущениях, допущенных на уроках чтения в младших классах. Впоследствии восполнить эту недостачу становится всё труднее: умелые продвигаются вперед всё более успешно, отстающие всё более безнадежно отстают.

Психология bookap

Пафос суждений канадского исследователя вполне объясним — будучи экспертом по нарушениям чтения, он, вероятно, склонен несколько преувеличивать значимость данной проблемы. Тем не менее здравое зерно в его рассуждениях, безусловно, есть. Просто речь, наверное, следует вести не столько о более или менее успешном овладении соответствующим навыком, сколько о формировании культуры чтения, привитии соответствующих интересов и побуждений. Увы, силами одной школы эта задача сегодня вряд ли решаема. Зайдите в иной дом, до потолка уставленный книжными стеллажами, где теснятся сотни томов — от стихотворных сборников до энциклопедий… – и присмотритесь к детям, растущим в этом доме. Можно почти не сомневаться, что ребенок, которому начали читать сказки едва ли не в колыбели, чьи мама и папа могут не знать Диму Билана, зато любят Дилана Томаса, – такой ребенок скорее всего вырастет человеком грамотным, культурным и естественным образом добьется успеха, заслужит высокие оценки в школе жизни. В доме, где на одинокой книжной полке сиротливо валяются пара «иронических детективов», где с утра до вечера с телеэкрана льется олигофреническая чушь… Кем вырастет ребенок в этой среде? Ответы очевидны. Как очевидно и то, что домов, подобных второму, нынче намного больше, чем первому.

«…И у неимущего отнимется последнее!»