ИЗ ЖИЗНИ НАШЕГО ДВОРЦА, ИЛИ СОРОК СКАЗОК ШЕХЕРЕЗАДЫ

Ты видишь, Кант, что мир материален!

Сказка на воплощение проектов в реальность

Ночью утомленный Падишах, в прсторечье называемый Ханом, быстро уснул и увидел странный сон. Будто оказался он в незнакомом городе, не понять в какой стране, и сопровождает его только Шехерезада. Не привыкнув ходить пешком, Падишах быстро утомился и потребовал от Шехерезады решить вопрос с транспортом. Сколько ни хлопала Шехерезада в ладоши, никаких чудес не произошло: как уселся Падишах под стенами какого-то собора, так и сидит и даже ничьего внимания не привлекает.

Делать нечего, Шехерезада отправилась на разведку. Собор им оригинальный попался: вроде кирпичное старое здание, но кирпичи как нарисованы на стене. Подошла ко входу — еще чудней: направо католическая часовня, налево — православная, прямо зал закрыт, но сквозь стекло виден огромный зал Собора, по которому прогуливаются призраки. И публика, доложу вам… Один невысокий, сутулый с туго заплетенной в парике косой, и все ему кланяются очень почтительно. Другой важный, толстый в парчовом наряде, но невероятно печален (потом Шехерезада вызнала — это герцог Альбрехт тосковал о неблагодарности подданных). А вообще народу полно, и на разных языках они разговаривают — и по-аглицки, и по-литовски, и по-немецки, и по-французски, и по-польски, и по-русски, как только понимают друг друга!

Падишах, недолго думая, догнал Шехерезаду, стоит, дышит ей в затылок и никак не может понять, как из этой напасти выкрутиться. Вдруг вспомнилось: «ОКсЮМОРон, на тебя одна надежа». Падишах суетливо отвернулся, мысленно поблагодарил ОКсЮМОРона и попросил подсказки. Почему-то на ум пришли строки из стихотворения советского поэта Смирнова:

«Кант!», — не помня себя от ужаса, завопил Падишах и проснулся. Последнее, что он увидел, как сутулый господин на него укоризненно взглянул, покачал головой и растаял, как дым от сигарет в музее Глюка. Падишах вздохнул и оглянулся: он дома, в соседней комнате дружно храпят сотни его жен; мягколапые кошки дерутся в коридоре, оглашая своды дворца своими нечеловеческими воплями, а во дворе бряцают оружием охранники, сберегая покой и имущество своего господина.

Он прикрыл глаза и спокойно уже заснул. Шехерезада по звуку дыхания определила, что Падишах крепко спит, на всякий случай потыкала ему в ребра тонким пальчиком, но он даже не двинулся, только поморщился и проворчал что-то нечленораздельное.

Шехерезада тихо выскользнула из комнаты и поспешила к выходу из дворца. Она и не заметила, что за ней тихо последовал один из фанатов заточенного в темницу Сальери. Он волок за собой контрабас, к контрабасу была привязана медная тарелочка и табличка: «Сами мы не местные». Мода на таблички, введенные Шехерезадой, расползлась среди подданных мгновенно, и многие щеголи имели при себе по полсотни разномастных транспарантов.

Тарелочка скакала за фанатом по камням дворца, жутко грохоча, но таблички на груди Шехерезады заглушали ее напрочь.

Стражники на стене пересмеивались: «Смотри, вот кто это крадется?» — спрашивал один другого, хлопая себя по бокам доспехов.

«А это Шухерезада Остаповна Бендер пробирается незаметно на кухню!» — давясь от хохота, отвечал ему приятель.

«И что, никто ее не видит?»

«Ага, не видит, и особенно не слышит!» — покатывались хохочущие стражники.

«А ктой-то за ней шпионит?»

«А это фанат Сальери с контрабасом громыхает по-шушерски!» — и стражники заливисто хихикали, стуча щитами по кольчугам…

Весь этот грохот разбудил дремавшего в холодке Дракона.

Дракон недовольно зевнул, достал из ведра с водой вставные челюсти и, по привычке бормоча проклятия в адрес стражников, контрабаса и комариного нашествия, поскакал за Шехерезадой на кухню.

Последний раз он был там полгода назад, поэтому такой благоприятный момент пропускать было никак нельзя. Дело в том, что ручка на кухонной двери была невероятно сложной конструкции, и дракону в одиночку никак не удавалось с ней справиться. Сегодня появилась надежда проскользнуть незаметно вслед за гремящей Шехерезадой и крадущимся за ней фанатом.

Кряхтя, Дракон расправил крылья и, припадая на левую ногу, стал разгоняться.

Топот Дракона заставил замолчать стражников и остановиться Шехерезаду. Только глуховатый фанат продолжал упрямо двигаться вперед, волоча за собой контрабас. Шехерезада обернулась и, наконец заметив фаната, ухмыльнулась: этот заплатит за все. Решительным жестом восточная красавица сдернула с шеи таблички и, раскрутив их над головой, метнула в фаната.

Не зря девушка проходила практику после шестого класса общеобразовательной школы в племени североамериканских индейцев — семинолов. Бумерангом полетели таблички! Прихватив по дороге одну из струн контрабаса и пару колков, они на крейсерской скорости врезались в среднюю голову несчастного дракона!

«Доннерветтер!» — выругалась голова по-немецки.

«Парле ву…» — осведомилась вторая.

«Шат ап, девушки!» — рявкнула третья, зажатая в последний момент вследствие своего невиданного проворства кухонной дверью!

Между тем обезумевший фанат оказался на спине Дракона и завопил дурным голосом:

«ПОМОГИТЕ! СПАСИТЕ!»

Зажатая кухонной дверью голова Дракона с недоумением обернулась и поинтересовалась, извергнув струю пара: «Чего орешь?»

«Воры! Крадут!! Не стесняясь, просто ТАК крадут!! — вопил обезумевший фанат Сальери. — Высокое искусство крадут!»

«Кто? Где?» — просунулась в дверь одна из голов и, не разобравшись, в чем дело и что крадут, громко завопила, причмокивая: «ШУХЕР!», и челюстью задела громадный медный котел, который, сорвавшись с полки, наделал столько шума, что в пределах царства не осталось ни одного спящего. Переворачивая толстые медные бока по плитам кухни, котел демонстрировал мемориальную надпись, аккуратно выгравированную на двадцати семи языках на его гладкой поверхности: «СДЕЛАЕМ ИЗ ТУШКИ ФИГУРКУ».

Шехерезада поддала скорости остановившемуся было красавцу-котлу, и медный взрыв звуков снова потряс мир.

«Шухерезада! — позвал дракон в терцию. — Подставь-ка ведро — сейчас снесусь! От этого грохота я до утра не дотерплю!»

Шехерезада приволокла небольшой чан, дракон покряхтел над ним, и миру предстали четыре прекрасных яичка в блестящей скорлупе.

Дракон склонился над своим творением: «Экий я дока! Глянь, уже продукт с картинками пошел!» Он взял из чана одно яичко, на котором четко просматривался осенний пейзаж, одинокая смешная девочка в розовой кофточке, и большая черная птица махала громадными крылами над ней. Дракон прислушался: «Черный ворон, что ж ты вьешься…» — доносился с картинки тонкий девчачий голосок.

Фанат Сальери приладил контрабас к тощему боку и тронул струны.

«Ё-моё, — мечтательно произнесла Шехерезада, — теперь Шах еще и песнями развлекаться будет!»

Второе яйцо являло взгляду картину полуразвалившейся деревеньки: на завалинке под березой, нежно прижимая к боку огромную бутыль чего-то мутного, перевязанная крест-накрест клетчатым платком женщина глубоко пенсионного возраста и неопределенной профессии лихо исполняла народные сказки: «…значится, посадил дед эту, ага, и она это, тово, выросла! Блин! Ну бил, бил не разбил», — выпалила дама выразительно и громко икнула. При этом выпустила такую мощную струю перегара, что даже Дракон затряс головами, а Шехерезаду спасла только шелковая юбка, молниеносно намотанная на голову. Фанат же Сальери же тривиально грохнулся в обморок, прихватив скрипку.

Местный кухонный алкаш Киряим-ака подскочил с проворностью мартышки и, проглотив нетрезвое яйцо, со счастливой улыбкой заголосил: «Выросла репка большаааааааяяяяяяя!!!!!!» и затопал босыми ногами к арыку, где мгновенно уснул у края воды.

Третье яйцо являло собой зеркальце. Даже небольшая ручка имелась. В зеркальце по желанию можно было увидеть свой облик в любом возрасте: и старше, и моложе настоящего. Ручка для того и придавалась, чтобы глядящий в зеркало не упал с ходу в обморок. Шехерезада нечаянно брякнула: «Через 5 лет!»

Из зеркала на нее глянула самоуверенная девица в дорогих парчовых одеждах.

«А я? — завопил фанат. — Скоро-скоро я какой?»

Вид фаната в будущем был столь диковен, что Дракон, попятившись, пробормотал: «Пока! Мне такое смотреть нельзя — нестись перестану!» — и поспешил из кухни прочь. Шехерезада посмотрела в зеркальце и… — во-первых, это была дама! Темнокожая красавица афро-азиатского происхождения. Впрочем, ее можно было принять и за представительницу слабого пола индейцев племени сиу. Смуглокожая — как отполированная, стройная красотка с роскошным бюстом, классическим изгибом талии и прелестными ножками так и просилась на первую страничку ВОГа. Переливы ее голоса подозрительно напоминали отрывки из концерта Вивальди!

«Э-э-это я?!» — В ужасе воскликнул фанат маэстро.

«Не-е-ет, — присмотревшись, сказала Шехерезада. — Сдается мне, что это — твоя скрипка! А вон там, за ней, на горизонте, видишь, карлик горбоносый, это ты!!!»

«Фухи-фухи, — перевел дух фанат Сальери. — А я-то уж перепужался — тут во дворце всем заезжим мужчинам, — он приосанился и злобно взглянул на хихикнувшую Шехерезаду, — да! Мужчинам! Норовят обрезать что-ньть… — он замялся. — …нужное! Да! И нечего хихикать! После этого как раз таким голосом аля Вивальди и поют!»

Потом он вгляделся в изображение карлика оценивающим взглядом и поскреб подбородок: «Зарядкой заняться не мешало бы… у вас тут есть во дворце какие секции?»

«Секций нет, — Шехерезада оглядела фигуру скрипача. — Только вот группа с танцами живота… по понедельникам занимаются и четвергам, там у них зарядка, йога, танцы…» Она представила фаната Сальери в прозрачных шальварах с бусами на тощих бедрах и расхохоталась.

«И нечего смеяться, — обиженно запыхтел фанат. — У меня, между прочим, 90-60-90, когда я в бронежилете. И вообще — Я НЕ ТОЩИЙ, Я — ЭЛЕГАНТНЫЙ!»

«А знаете, маэстро, — задумавшись всего на мгновение, произнесла Шехерезада. — Я, пожалуй, отправлю вас в поисках смысла жизни. Скажу вам по большому секрету — наиувлекательнейшее занятие!»

Шехерезада достала из корсета маленький пульт, направила его на «элегантного» и нажала крохотную красную кнопку. Фанат Сальери не успел ответить ни да ни нет, а уже очутился в одном из проходов лабиринта.

Был он теперь размером со среднеоткормленного таракана, какие водятся на просторах домов центра Среднерусской возвышенности, и легко умещался в лабиринте на изящном столике посреди тарелок с рахат-лукумом, блюд с янтарным виноградом и орехами. Он даже попытался подпрыгнуть, чтобы на бреющем полете откусить кусочек свежего персика, но…

…запнулся о виноградную косточку и плюхнулся в тарелку с лукумом. Моментально сахарная пудра облепила его со всех сторон, сиропная сладость набилась в кармашки и, похожий уже

больше на украшение для торта, маэстро уселся на кубик лукума.

«Смысл жизни! — простонал он. — Вот он, смысл этой дурацкой жизни, — когда хочешь котлету, обязательно сахара дадут!»

«Ой! — над ним звонко хлопнули розовые ладошки. — Ой, девочки, смотрите — говорящий таракан!»

* * *

Теперь ты видишь, Кант, что мир материален?