АСКЕЗА И ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ
Вместо человечности — к высотам Духа?
Следует ли из этого, что христианство отрицает природу человека и его естественных добродетелей? Конечно же, нет.
Но мы знаем, что подвижники ради сверхъестественных добродетелей отказывались от своих естественных стремлений. Это парадоксально, но тем не менее это так: на вершинах созерцания Бога природная данность становится помехой. Поэтому не без оснований считают, что высшая аскетика в какой-то степени может противоречить естественной человечности.
Однако свойства высшей аскетики заключаются в том, что ее невозможно популяризировать, упростить, спустив «уровнем ниже». Высшая аскетика возможна исключительно для тех, кто огромным духовным трудом и благодатью Божьей достиг высот духовной жизни, и никак иначе. Беда современного православия заключается в том, что эту высшую аскетику люди «спустили в подвал», приспособили к обыденной жизни, а это невозможно, как говорится, по определению. Именно поэтому высший аскетизм человеческого духа стал антитезой естественной человечности в быту, в семье, в труде, в социальных отношениях. Возникла странная карикатура — опрощение глубоко духовной православной аскезы, произошедшее в результате того, что об открытиях духа стало известно огромному числу неподготовленных людей. Вот так и получилось, что, с точки зрения обывателя, высшая аскетика выглядит античеловечной, и не только она, но и вообще христианство в целом.
Например, известно, что некоторые подвижники в тяжелой болезни отказывались от лечения, от облегчения своих страданий, позволяли болезни мучить тело. Такой поступок кажется противоречащим здравому смыслу: жизнь стремится к исцелению — подвижник отказывается от него, жизнь не терпит страданий — подвижник стремится к ним. Для обычных людей это выглядит странным. Но на высотах духа многое кажется противоречивым, и понять смысл добровольных страданий подвижника очень трудно.
Однако то, что для подвижника осмысленно, для христианина начинающего или обычного мирянина невозможно и небезопасно. Подвиг — он не для каждого.
Средневековье, например, стремилось очень четко разделить религиозные уровни человеческого бытия, не перемешивая их. При этом всякое, конечно, случалось, но было понимание необходимости такого разделения. Отрешившись от мирской жизни, монахи занимались духовным деланием, стремились к обожению посредством непрестанной молитвы и высшей аскетики. А мирской человек никогда не углублялся в учение об Иисусовой молитве, он не размышлял о высоких добродетелях смирения, послушания и отречения от своей воли. Все это справедливо почиталось уделом аскетов. Обычный же христианин честно занимался своим делом, чаще исходя из логики человеческой прагматики, и его христианское делание было направлено на исполнение десяти заповедей Моисеевых, как раз и выражающих возможности развития естественных позитивных человеческих качеств, и на исполнение заповедей Евангелия, выражающих нечто большее. Евангельская заповедь Христа о любви воспринималась семейными людьми в первую очередь как призыв быть более человечными, милосердными и внимательными к окружающим.
