Глава девятая. Пафос дистанции
ГДЕ ОНИ, ВЫХОДЫ?
Историческая психология нужна для всех наук о человеке вообще. Это ясно. Чтобы, оглянувшись на наше психологическое прошлое, предвидеть наше психологическое будущее. Это тоже ясно. Словом, это довольно абстрактная наука. И тем не менее все мы, сами о том не подозревая, в той или иной мере, пусть по-дилетантски, но занимаемся исторической психологией.
Все мы, в юности особенно, остро тоскуем по тому неопределенному чувству, которое в начале нашего разговора называли «устройством себя во вселенной». — Космический масштаб поисков себя! Как тут обойтись без истории? Если выражаться менее изысканно, чувство это можно, пожалуй, назвать банальными словами — жажда романтики.
Жажда романтики — это когда в нас начинает работать механизм, который можно условно назвать «пафосом дистанции». Это размышления о том, что когда-то и где-то романтика была. А у тебя ее почему-то нет. Тут сразу две дистанции. В пространстве — это где-то, это тяга к новизне, к таинственности, к дальним краям.
Во времени… это и есть историческая психология
…И вот на служебном столе папка — результаты социологического эксперимента, проведенного Сибирским отделением Академии наук СССР вместе с Новосибирским университетом. Это конкурс под девизом «После школы», рассказ о том, как ребята провели первые месяцы после окончания учебы. Это школьные мечты и их первое столкновение с действительностью.
Ответ одной девочки под смешным псевдонимом «Александр Македонский». Она просто переслала социологам свою переписку с приятелем.
«У меня к тебе просьба. Срочно дай совет. Дело вот в чем. Меня всегда живо интересовали такие вопросы. Я и мир. Я и окружающие. Взаимоотношения с людьми.
Видишь ли, я с каждым человеком стараюсь говорить о его интересах. Сам посуди, зачем разглагольствовать о высших материях с человеком, как ты бы сказал, без интеллекта. Конечно, я понимаю, самое ценное в человеке не ум. В жизни главное человечность. Да или нет? Иногда лежу ночью, не сплю и думаю: вот уже семнадцать лет прожила. Так, кажется, много. А ничего хорошего не сделала. И встают передо мной комсомольцы двадцатых годов. Что бы они обо мне сказали? Что я мещанка, да?»
Следующее письмо, ответ на полученное: «…ты спрашиваешь, перестали ли меня мучить вопросы о житие. Наоборот, они на каждом шагу. Ты знаешь, что я придумала? Решать все сама, все свои проблемы. Решила, но голова все равно пухнет от разных мыслей. Что ждет иас, людей, в будущем? Что ждет меня? Ты ведь знаешь, я сейчас работаю на заводе, через год снова буду поступать в институт. Но не это для меня сейчас важно. Знаешь, мне кажется, я поняла одну истину: неважно, кем я стану, важно — какой».
Еще анкета. Человек тоже не поступил в институт.
«Как жить? Вставать, уходить на работу, возвращаться, есть, спать, смотреть телевизор? Нет, от такой жизни отупеешь.
Из школы мы вышли беспомощными котятами; нам составляли программу, что делать сегодня, завтра, послезавтра. В школе все было так просто и ясно. Вероятно, так бывает всегда, пока не столкнешься с жизнью.
А теперь я без конца думаю: в чем смысл жизни? Как быть? Как разобраться в себе? Все свободное время я читаю книги по истории. Вот уж чего от себя никак не ожидал: ищу исторические примеры. Может быть, это смешно? Не знаю. Меня это самого удивляет, но я пытаюсь понять людей, почему и что они выбирали, почему они часто предпочитали дороги, которые были трудны и кончались плохо».
В своих письмах-дневниках социологам ребята, размышляя о будущем, часто ссылаются на научную фантастику. Психологически это понятно. Фантастика — тот жанр, который пытается удачно или не очень перенести романтику в будущее. Чаще всего неудачно. Чаще всего это голые манипуляции с новой техникой, с новой научной, и только научной, идеей: как осчастливить, спасти или угробить человечество? Удача книги зависит от малой малости — технической подкованности автора. Чаще всего это не литература — попытки околонаучного прогноза. А ведь мы все равно заглатываем их, мы читаем всю фантастику подряд. Мы ищем! Что? Будущее.
Но когда речь идет о людях, тут уже неотразимо начинает действовать пафос дистанции.
У братьев Стругацких есть повесть «Трудно быть богом». В этой повести заключен чисто психологический секрет. Стругацкие построили ее на двойном эффекте дистанции от настоящего: герой повести благородный дон Румата из будущего. А действие происходит в прошлом, диком, свинском, страшном.
В повести совмещено то, что, собственно, и делает каждого из нас интуитивным историческим психологом. То, на что мы все беспрерывно бессознательно оглядываемся в поисках выхода, — прошлое и будущее.
…Где они, выходы? Как их искать? Выходов тьма. «Открытых выходов есть множество из тесной жизни человека», — сказал Валерий Брюсов.
Один из главных выходов — может быть, самый главный в жизни человека — творчество. Любое. Творчество — это призвание, способ самовыражения. Но при этом всегда и еще одно — крайняя точка выхода.
Есть вещи, которые от человека не зависят: способности к творчеству у всех людей разные. Есть гении, есть люди талантливые, обладающие к тому же громадным запасом' психической энергии. Есть просто мы, обыкновенные люди.
Лев Толстой писал чудовищно много. Стоит посмотреть на полное академическое собрание его сочинений: девяносто томов, черных, огромных, тяжелых. Представить себе, что это написал один человек, да еще успел воевать, учить детей, учиться до конца жизни — представить себе это невозможно. Он был гений, утешаем мы себя. Он был великий художник. Он не мог не излиться в гамлетовском понимании этого слова. Но было еще одно. Творчество было для него выходом. В поисках внутреннего выхода он творил беспрерывно, сам с собой на бумаге решая свои вопросы.
А Лермонтов? Больше чем для кого бы то ни было из русских поэтов творчество было для него выходом из ситуации, выхода из которой, по существу, нет: политическое удушье после разгрома декабристов, невеселые обстоятельства личной жизни (военный мундир, неудачная любовь, непрезентабельная внешность).
Львы Толстые и Лермонтовы рождаются крайне редко А что делать нам? Как утолить естественную потребность человека в творчестве?
Все зависит, видимо, от того, что понимать под словом «творчество». Любая работа, если она приносит радость, тоже творчество. Состояние непрерывного вдохновения — вот, видимо, самое естественное, самое необходимое состояние человека.
Но творчество связано не только с вынесением себя вовне. Это и творчество самого тебя, своего внутреннего мира. Вспомним письмо: «Мне кажется, я поняла великую истину: неважно, кем я стану, важно — какой».
А творчество человеческих отношений? В дружбе, в любви? Почему-то люди редко догадываются, что и любовь тоже творчество.
…Каждый из нас играет в обществе бесконечное число ролей. Но ведь можно и по-другому сказать: поскольку для человека немыслима жизнь вне коллектива, человек — одна из тех миллионов ролен, которые играет коллектив.
Есть только одно чувство, которое предполагает, что человек встает в глубоко индивидуальные отношения с коллективом.
Все можно заменить. Чем заменить любовь?
Говорят — работой.
Говорят — развлечениями.
Говорят — антилюбовью, то есть суррогатами любви.
Если мы постараемся определить все, что не есть любовь, останется любовь.
В одной фантастической современной новелле автор рассказывает: изобретено средство, с помощью которого люди могут пережить во сне то, что не происходит с ними наяву. И вот проводится социологический опрос и выясняется: все хотят увидеть во сне только одно — подлинную любовь. Не к знаменитой киноактрисе, не к красотке с потрясающей фигурой. Все хотят пережить то, что так легко проворонить в век торопливой деловитости. Все хотят увидеть сны о началах начал. Их героиня — девочка. Девочка не по возрасту, по внутреннему мироощущению: по бесстрашию, по готовности к чуду, по нерастраченной вере в счастье. Снятся знакомства, первые встречи, радость узнавания чужой души. Любовь превращена в сон, полностью отделена от реальности.
Писатель строит повествование с точным знанием психологии современного человека, тоскующего о чуде подлинной любви и жалеющего на это чудо времени и душевных сил.
«Все что-то делают…
А разве это не дело — складывать две жизни в одну?»
Это Михаил Пришвин. Это из его записных книжек.
О выходе, о таком, о котором пишет Пришвин (а у него этот выход был; в тех же записных книжках он записал: «В моем доме нет гвоздя, которого бы не коснулась рука любимой женщины»), в юности мечтают все. Сначала мечтают, потом, с годами, начинают о нем тосковать.
Почему же так редко это удается? Может быть, потому, что уж слишком сложный вид творчества, слишком много самопожертвования требует он? «Любовь — это все дары в костер и всегда задаром», — горько обронила Марина Цветаева.
Боязно вкладывать себя в другого задаром, без гарантии. Но это мастерские по ремонту стиральных машин дают гарантии. Жизнь их не выдает. И потому так боятся люди подлинной любви. Ведь она, ничего не гарантируя, страшно ко многому обязывает! И потому так часто разбивается она о трусость. И потому часто легче придумать возвышенные мотивы и сбежать, чем взяться нести ее бремя.
А потом впереди опустошенность, обида, что жизнь обошла в чем-то главном. А потом тоска. А потом, как выражались в далеком XVIII веке, «сонные мечтания», реализованные мечтой фантаста XX века в псевдореальность истинного переживания.
Человек, обделенный любовью, жаждет пережить ее хотя бы во сне. Человек любящий больше всего боится ее утраты. Вспомним еще раз Пришвина: «И вот ночью представилось мне, что очарование мое кончилось, я больше не люблю. Тогда я увидел, что во мне больше ничего нет, и вся душа моя, как глубокой осенью разорванная земля: скот угнали, поля пустые, где черно, где снежок, а по снежку — следы кошек».
