Умирание — удобный случай для пробуждения.

Несколько лет назад, когда мать моя, умиравшая от рака, была при смерти, я проводил с ней довольно много времени. Поскольку я начал пребывать в медитации и пользовался психоделиками, я нашел, что не особенно озабочен ее смертью, хотя и очень любил ее. Когда я сидел в больнице, часто в высоком состоянии от того или иного химического средства, я наблюдал ауру людей, заходящих в палату матери — врачей, нянек, моих родичей, отца — с полной бравадой: "О, ты сегодня лучше выглядишь", "Ты суп съела?", "Через несколько дней ты поправишься", "Врач сказал, что есть новое лекарство", а потом выходили в коридор и говорили: "Она не протянет и недели".

Психология bookap

Я видел, что она окружена кольцом полного, благонамеренного притворства, но все, что я мог, — это тихо сидеть рядом с ней и иногда просто подолгу держать ее за руку. Однажды в затемненной палате где-то за неделю до смерти она мне сказала: "Знаешь, мне известно, что я умру. Я хотела бы выпрыгнуть из окна, если бы у меня были силы сделать это". Потом сказала: "Никому другому, кроме тебя, я не могу этого сказать". До тех пор мы с ней никогда не беседовали обо всем этом. "Что такое, по-твоему, смерть?" — спросила она.

"Ну, я не знаю", — сказал я, — "но когда я на тебя смотрю, я как бы вижу кого-то, кого я люблю, очень дорогого друга внутри какого-то сооружения, которое сгорает. Я вижу, что сооружение разрушается, но каким-то образом, поскольку мы с тобой разговариваем, и мы с тобой еще здесь, я подозреваю, что если даже тело сожрет эта болезнь, то мало что изменится". Мы вместе были в молчании, просто держась за руки, по много часов.

Может быть, уместно рассказать пару слов о похоронах. В течение сорока четырех лет мать и отец в годовщину свадьбы обменивались, помимо подарков, красной розой, которая была символом их любви друг к другу. В храме гроб был накрыт покрывалом из роз. Когда гроб вывозили из храма, он проходил мимо первой скамьи. На первой скамье сидел отец, которому было в то время лет шестьдесят пять, бостонский юрист-республиканец, бывший начальник железной дороги, очень консервативный; старший брат, юрист-маклер; средний брат, тоже юрист, но имевший духовные переживания, я и невестка. Когда гроб проходил мимо первой скамьи, одна роза упала из покрывала роз к ногам отца. Все мы на скамье взглянули на эту розу. Все мы знали историю обмена розой, но никто, конечно, ничего не сказал. Когда мы встали со скамьи, отец поднял розу и держал ее, когда мы солились в лимузин. Наконец, брат мой сказал: "Она послала тебе последнюю весточку", — и все, сидевшие в тот момент в машине, согласились с этим. Все сказали: "Да!". Чувства того момента допускали приятие реальности, совершенно чуждой по крайней мере для троих членов группы.

Психология bookap

Конечно, возник вопрос: — как бы сохранить эту розу? Оказалось, что мой дядя знал кого-то, у кого был метод, по которому цветок помещали в какую-то жидкость, вставляли в стекло, и его можно было хранить вечно. И розу поместили в этот резервуар и поставили на каминную доску как последнее, что осталось материального от матери. Несколько лет спустя после достаточного периода траура отец взял новую жену, очень милую женщину. Метод сохранения розы, был, однако, не вполне совершенен, и цвет ушел из розы в воду, так что теперь это был шар, наполненный мутноватой жидкостью, в которой плавал мертвый цветок. Там пребывала мамина весточка. Его перенесли в комнатку при гараже для памятных вещей, с которыми мы не могли расстаться. Я уверен, у всех есть нечто такое.

И еще, что я хотел рассказать вам о похоронах: я принял ЛСД и это было очень интересно, потому что я ощущал мать и вышел, наблюдая всю эту сцену. Она не казалась особенно взволнованной, я — тоже. Семья сидела с одной стороны, а остальные — по другую сторону, чтобы можно было видеть семейный траур. Я был крайний в ряду. Был солнечный день и из гроба исходил золотистый свет. Мы с матерью смотрели на всех людей, которые думали хорошие мысли о ней. Мне захотелось улыбнуться, но я понял, что это будет последней каплей. "Ну конечно, он же принимает наркотики, он улыбается даже на похоронах собственной матери!". Улыбка в настоящее время не является приемлемой общественной реакцией во время чьей-либо смерти.

Через несколько лет, еще до встречи с Махарадж-джи, я посетил город Бенарес, называемый также Баранаси, или Каши. Это очень святой город в Индии. В то время я ничего не знал об индуистской религии и мифологии. На улицах Бенареса были люди, которые буквально были при смерти, много прокаженных. Они сидели длинными рядами со своими чашами для подаяния вокруг места сожжения — гхат. Это платформа, которая просто опускается в Ганг, где сутки напролёт люди определенной касты поддерживают огонь, в котором кремируют тела. Когда кто-то поблизости умирает, тело, обернутое в ткань, переносят по улицам на носилках, или несут люди, распевающие песнопения, или же перевозит рикша с повозкой. Когда тело выносят из дома, его выносят головой к дому, а ногами к Гангу. По пути распевают: "Рам Нам Сатья Хей, Рам Нам Сатья Хей..." На полпути к гхат церемония завершается, и тело поворачивают головой к Гангу, потому что дом теперь — запредельное.

Психология bookap

У каждого из полумертвых нищих на улицах к набедренной повязке привязана сумочка, в которой, как я узнал, хранятся деньги на дрова, необходимые для погребального костра. В то время бедность в Индии очень меня напугала. Их положение казалось мне таким ужасным, что я едва мог его выносить.

Пять месяцев спустя, когда я вернулся в Бенарес после того, как пожил в храме и начал понимать — что такое Бенарес, я прошел по его улицам и увидел совсем иную картину. Потому что, оказывается, Бенарес — это один из самых святых городов в Индии и умереть в Бенаресе — это высшее желание истинно духовных индийцев. Это обеспечивает освобождение, это способ, которым вы сознательно подходите к своей смерти. Когда вас сжигают на погребальном костре, Шива — одна из форм Бога, шепчет имя Рам, — другой формы Бога, вам на ухо, — и вы освобождаетесь. Таким образом, те, кто казались мне такими страшными, были людьми, которым посчастливилось из миллионов Индии, они попали в Бенарес, и собирались в Бенаресе умереть. Когда я взглянул на них с таким пониманием, я увидел на лицах их, обращенных ко мне, сожаление. Они с сожалением смотрели на меня, потому что я был чужеземец, который, верно, никогда не умрет в Бенаресе. Я просто захвачен в колесо иллюзии и страдания, которое все крутится и крутится, тогда как они покончили с этим. Я сделал поворот на 180 градусов и увидел, что Бенарес — это город невероятного ликования, хотя в нем и есть невероятные физические страдания.

И вот я здесь в этом сорокапятилетнем разлагающемся теле, этой упаковке, в которой я действую; я чту его, в достаточной мере забочусь о нем. Тем не менее, каков бы ни был катализатор, — будь то Махарадж-джи или психоделики, — мои занятия или медитативные переживания, важность моего тела и личности, этой мелодрамы Рам Дасса, заметно уменьшается. Одновременно исчезает моя озабоченность смертью, и эта новая перспектива позволила мне размышлять о смерти и писать о ней. Конечно, глубокое влияние оказало на меня изучение "Тибетской книги мертвых", описание умирания Олдосом Хаксли в книге "Остров", и его собственная смерть, а также смерть матери. Было явно, что мы нуждаемся в иных взглядах на смерть.

Психология bookap

Много других переживаний в дальнейшем внесли свой вклад в оценку вопроса смерти, в том числе два случая с Махарадж-джи, которые очень сильно на меня подействовали.

Однажды Махарадж-джи гулял с одним своим многолетним последователем и вдруг взглянул вверх и сказал: "Ма только что умерла". Она жила в далеком городе и было очевидно, что он увидел это на ином плане. Тут он стал смеяться. Смеялся и смеялся. Его последователь был поражен и назвал Махарадж-джи "жестоким", за то что тот смеется при смерти такой прекрасной и чистой женщины. Махарадж-джи обернулся и говорит: "А что ты от меня хотел, чтобы я действовал, как какая-нибудь кукла?".

В другой раз, когда Махарадж-джи сидел с группой последователей, он вдруг оглянулся и сказал: "Кто-то идет", но никого не было видно. Через несколько минут прибыл слуга одного из последователей Махарадж-джи. Прежде чем он что-либо сказал, Махарадж-джи воскликнула "Да, я знаю, что он умирает, но я не пойду". Человек был потрясен этими словами, потому что у его хозяина всего несколько минут назад случился сильный сердечный приступ, и он послал этого человека сбегать за Махарадж-джи и привести его. Но как ни уговаривали слуга и другие Махарадж-джи, он идти отказался. Наконец Махарадж-джи взял банан, дал его слуге и сказал: "Вот, отнеси ему. Все будет в порядке". Конечно, человек этот кинулся обратно с бананом, а заботливая семья очистила его и накормила больного. Как только он покончил с бананом, он умер.

Психология bookap

Здесь, в Америке мне однажды звонит Вейви Грейви и говорит: "Тут один парень умирает и хотел бы, чтобы ты его навестил. Он в доме Тома Вольфа". А я в то время был в доме Бейкера РАЕЙ в центре Дзэн в Сан-Франциско. Я был один, поскольку Бейкеры были в Японии, и в довольно унылом состоянии. Однако я не мог отказать и поехал. Парню было лет двадцать, он был чрезвычайно худой, в джинсах, куртке и ботинках. Я присел с ним рядом и сказал: "Я слыхал, ты собираешься скоро умирать." — "Ага", — ответил он. Тогда я спросил его, не хочет ли он поговорить об этом, и он сказал — хорошо. Тут мы стали разговаривать и минут через двадцать, когда он взял сигарету, я заметил, что рука у него дрожит, а раньше этого не было. От страха, сопровождавшего мое унылое состояние, я подумала "Ой-ой-ой — что я наделал. Какое я имею право к нему приставать? Он же умирает". Я сказал ему: "Слушай, парень, ты меня извини. Я не намерен приставать к тебе, я оставлю тебя. Я не собираюсь тебя пугать". А он говорит: "О нет, вы не пугаете! Я нервничаю оттого, что я так возбужден тем, что с вами. Я искал в себе силы умереть, а вы — первый человек, с которым я соприкасаюсь, кто не усугубляет этого тем, что так этого страшится". Он придал мне убежденность в правильности моих действий, которой у меня самого не было, и сказал: "Делайте то, что вы делаете, это отлично".

Так что мы стали бывать вместе и однажды я нанял машину, и мы отправились в поездку по первому шоссе в округ Марии, и очень опасную дорогу вдоль побережья. Мы остановились заправиться и он говорит: "Ничего, если я поведу? Может это в последний раз". Так вот это весьма романтичный образ, если вы знаете, — как относятся двадцатитрехлетние к вождению — машины, и я сказал: "Конечно". Он повел машину, но очень скоро стало ясно, что он слишком слаб, чтобы крутить рулевое колесо. Мы ехали всего миль двадцать в час, но он объезжал кривую, где был спуск к океану футов в триста, а я держал руль и крутил его, стараясь сделать это ненавязчиво, чтобы не было промаха в смысле отношения; мне не хотелось его волновать. Как бы оттого, что положение в данный момент было неважное, он попытался закурить сигарету. "Ого", — подумал я, — "он не только собирается уйти, но и меня намерен прихватить с собой". Только я увидел, что вступил с ним в заговор, я сплотился с ним, чтобы уверить его, что он иной, чем он есть, чтобы защитить его образ себя как этакого мужественного двадцатитрехлетнего юноши. "Я знаю", — сказал я ему, — "ты вовлек меня в заговор, потому что ты явно не можешь повернуть руль, продолжая в то же время курить. Я поведу машину. Мы должны быть в том, что есть, а не в том, как мы хотели бы, чтобы это было. Теперь это так, давай здесь и будем". Отсюда у нас пошел диалог, гораздо более возбужденный, и мы просто все более и более жили в настоящем моменте. Оказывается, единственная подготовка к смерти — это жизненный процесс момент к моменту. Когда живешь в настоящем теперь, потом в этом настоящем, а потом в этом, то когда наступает момент смерти, ты не живешь ни в будущем, ни в прошлом. Самое капризное в смерти — это преждевременный страх. Но вы никому не прикажете жить в настоящем моменте, если сами не живете в нем.

Позднее меня пригласили поработать с одним юристом, у которого был рак, а я сказал: "Я работаю с людьми, только если они желают работать со мной". — "О, да", — уверили меня — "он желает с вами поработать". Тогда я выехал в его места, а это был очень шикарный дом у океана. Он сидел там в кругу своей семьи и друзей, и все они пили. Он заправлял всей этой сценой твердой рукой, потому что он был умирающий. Я вошел, мне предложили выпить и я немного посидел, глядя на океан. Я улавливал истерию в беседе, в том, как все смеялись слишком громко. Наконец я обратился к нему и сказал: "Насколько я понял, вы должны скоро умереть". Если бы он меня не пригласил поработать со смертью, я бы не имел права сказать такое. Нельзя заявиться к кому-то и сказать: "Я слыхал, вы должны умереть". Вы не имеете никакого права взваливать на кого-либо свой путь, но он пригласил меня делать то, что я делаю, а это дело сострадания. Все сразу переменилось. Я сказал то, чего еще никто не говорил, и это сразу переменило всю атмосферу. Тут семья, друзья, и он вступили в беседу о смерти, сидя у океана в тот прекрасный день. Мы медитировали над океаном, и все стало приобретать силу непосредственности и изысканности океанического процесса умирания.

Психология bookap

Несколько позже в Лос-Анджелесе умирала очень близкая мне подруга, и я поехал навестить ее. Она была человек очень тонкий, интеллектуальный, благородный, чуткий. В первый раз, когда я ее увидел, она была на таком этапе, где ее интересовала смерть и ей хотелось о ней поговорить. Когда я говорил, я уловил, что та интеллектуальная сторона в ней, которая не имела никакого опыта в связи с перевоплощением, заявляет: "Я об этом слыхала, но это мура". Я видел, что слова мои просто не оказывают воздействия. В другой раз, когда я поехал ее навестить, она была настолько слаба, что я мог лишь посидеть у ее постели.

Я просто опишу вам этот момент. Она умирала от рака лимфатической системы, и была очень сильная боль внизу живота и паху. Когда я там сидел, она буквально корчилась от боли, ворочая головой и раздирая тело руками. На лице у нее было выражение мучительной боли. Я сидел рядом с ней, делая буддийскую медитацию над угасающим телом. Это обрядовая медитация, которую делают на этапах угасания человеческого тела. Я просто сидел там, широко раскрытый, не закрывая глаз и не уходя в другое место, а просто пребывая с этим, отмечая боль, все отмечая, позволяя протекать своим чувствам, но не привязываясь к ним, не держась за них и не вынося об этом никакого суждения. Просто наблюдая за проявлением мировых законов, что сделать нелегко из-за нашей эмоциональной привязанности, особенно к тому, кого мы любим лично. Сидя там и наблюдая боль и страдания, я стал испытывать великий, глубокий мир. Комната озарилась. И в этот момент, прямо в своих судорогах, она повернулась ко мне и прошептала: "Я чувствую такой покой". Хотя тело ее корчилось от боли, в этой атмосфере медитации она сумела выйти за эту боль и испытать глубокий мир. Я, или мы, создали то вибрационное пространство, в котором мы могли быть вместе. Ни она, ни я не предпочли бы быть ни в каком ином пространстве в мире в этот момент. Это было блаженство.

На семинаре о смерти и умирании, который вела Элизабет Кублер-Росс, 28-летняя нянька и мать четверых детей, умирающая от рака и перенесшая одиннадцать операций, спросила присутствующих: "Как бы вы себя чувствовали, если бы зашли в больничную палату навестить 28-летнюю мать, умирающую от рака?" В ответах, высказанных аудиторией, были: гнев, расстройство, жалость, печаль, ужас, смятение и т.п. Тогда она нас спросила: "А как бы вы чувствовали себя, если бы вы и были этой 28-летней матерью, а всякий, кто пришел бы навестить вас, испытывал такие чувства?" И тут всем нам вдруг стало очевидно, как мы окружаем такого человека своими реакциями на смерть и забываем о том, что это человек, такой же как мы, в том теле, которое нуждается в прямом контакте с кем-нибудь. Это не отличается от упомянутого прежде примера о красивой девушке, к которой никто не может относиться иначе, как к телу.

Психология bookap

Эрик Каст, который работал с ЛСД с раковыми больными в терминальной стадии, писал об одной няньке, которая умирала от рака. Она приняла ЛСД и, как сообщалось в журнале "Всемирные медицинские новости", сказала: "Я знаю, что умираю от этой болезни, но смотрите — как прекрасен мир!". Хотя она и была занята умиранием, она на мгновение вышла за пределы умирания и попала в иное пространство.

Несколько лет назад одна девушка, Дэбби Матисон, умирала в больнице Маунт Синай в Нью-Йорке. Дэбби приняли в центр Дзэн в Нью-Йорке, и когда она умирала, братья-монахи и ученики решили, что вместо медитации в дзэн-до, они будут приходить в ее палату и каждую ночь медитировать. В первую ночь врачи пришли со своим обходом и распахнули дверь со своим бодрым: "Ну, как вы себя чувствуете?". А там сидят эти люди в черном в глубокой медитации, и врачи отпрянули. Прошли ночи, и врачи входили в палату как в храм, что так и есть, прямо в больнице Маунт Синай. В самой больнице, В Храме Жизни, был храм тому, что за жизнью и смертью.

В Японии, когда человек умирает, у изголовья постели ставят ширму, которая изображает Чистую Страну Будды, и он или она может сосредоточиться на ней, чтобы, когда придет смерть, последние мысли были об уходе. Это как железнодорожный билет, это поезд который вас провезет, и вы можете на нем выехать, если захотите.

Психология bookap

Эти разные случаи все больше и больше приводили меня к идее Центра для Умирания. Она у меня не новая, но на самом деле исходит от Олдоса Хаксли. Это было бы местом, куда люди приходили бы, чтобы сознательно умереть в окружении других, кого смерть не страшит. Я считал, что он должен быть в горах или у океана, с которыми явно связана вечность. Может, это были бы домики, и человек мог бы умереть там так, как он хочет, — как христианин, еврей, индус или атеист. Те, что пришли умереть сознательно, могли бы умереть с таким количеством медикаментов, каким им угодно, сколько им было бы сообразно. Хотя им и нельзя было бы просить врачей убить их, им не нужно было бы продлевать жизнь. Что еще в дополнение к жреческому и медицинскому персоналу следовало бы добавить — гида, чтобы помочь индивидууму оставаться сознательным и в такой момент.

Теперь, когда я размышляю над словом "гид" (проводник), меня поражает, что нет профессионалов в деле умирания. Всякий умирающий, с которым я разделил время, помог мне, вероятно, больше, чем я ему. Сейчас многие соприкасаются со мной и спрашивают: "Как вы думаете, мог бы я поработать с умирающими?" И я вижу, что с точки зрения любого индивидуума в смысле его или ее собственного роста, одно из глубочайших переживаний, которое может быть у нас, это работать с процессом умирания, с собственным или еще чьим-либо. Это сталкивает нас лицом к лицу со многими сложными вопросами в самих себе, которые важны для нашего собственного духовного развития и пробуждения. Таким образом я принимаю роль "гида" как воспитательную. Ибо, поистине, гид и умирающий сходятся, чтобы воспользоваться друг другом для собственной работы над собой. Это подлинный танец сотрудничества между двумя людьми. Отвлеченная сторона этого в том, что вы ни в коем случае ничего ни для кого не делаете. На самом деле, люди делают все для себя, а вы — лишь среда, в которой они это делают, когда они готовы. Таким образом, "гиды" должны быть на определенном этапе собственной эволюции для того, чтобы быть средой для пробуждения через смерть. Они должны иметь связь с планами сознания за пределами времени и пространства, которые дадут им философскую базу, позволяющую им быть хладнокровными, и не паниковать перед лицом смерти. Они должны видеть в смерти не конец, а процесс преображения на определенном этапе собственной эволюции для того, чтобы быть средой для пробуждения через смерть. Они должны иметь связь с планами сознания за пределами времени и пространства.

На том уровне, где есть только один из нас, это может быть жутко, потому что тут-то вы и сталкиваетесь с прекращением себя как отдельной сущности. И такие духовные занятия как медитация помогут мало-помалу выпутаться из привязанности к уровням иллюзии вашей отдельности.

Психология bookap

До тех пор, пока вы не свободны от этой иллюзии и не в состоянии погрузиться в океан существования без страха, все, что вы делаете, тонко увековечивает эту иллюзию отдельности. Пока вы привязаны к своей отдельности, вы не можете помочь, а лишь увековечиваете страх, потому что в вас есть тонкий страх утраты своей отдельной личности. Поскольку большинство из нас не вполне осознали свое единство с космосом, мы должны продолжать работу над собой, а так же продолжать служить своим собратьям, чувствующим существам, и облегчать страдание. А как же мы можем облегчать страдание, когда мы сами все еще боимся? Это вопрос степени. Мы делаем, что можем для других и тем не менее, никогда не перестаем работать над собой, ибо не забываем, что это наше сознание может помочь другому освободиться.

В обсуждении Центра для Умирания я говорил о тех, кто стремится умереть сознательно. Есть немало новых экспериментов в придании достоинства процессу умирания для всего населения, особенно замечательно сделано это в приюте в Коннектикуте, сформированному по английскому образцу. Программы эти великолепны, и я их одобряю. Однако в настоящее время я заинтересован в гораздо более специальном предприятии. Духовная община в Америке состоит из индивидуумов, которые стремятся пробудиться духовно, или сознательно, через опыт, доступный в жизни. Соответственно, они малочисленны, так как большинство людей заняты либо выживанием, либо увеличением наслаждения. Такое же соотношение в равной мере представлено в населении и в процессе умирания. Это люди, которые вследствие состояния своей эволюции желают воспользоваться своей смертью, чтобы помочь себе пробудиться в духе. С этими-то людьми я и хочу контактировать и для них создал бы Центр Умирания, или, быть может. Центр Обучения через Умирание.

Со временем, если модель эта будет полезна, это стало бы очевидно для общества. Такое крайнее заведение силой своего утверждения привлекало бы к себе круг людей, которые пробудились бы к возможности обучения через умирание уже самим существованием такого учреждения.

Психология bookap

С год назад, когда я собирался изыскивать средства для такого Центра, Стьюарт Брэнд из "Всемирного каталога" и периодического ежеквартального издания "Коэволюшн Куотерли", так интересующийся этой сферой, спросила "Зачем вам Центр? Почему бы вам не начать просто с телефона? Что-то вроде "Звонить по поводу смерти?" Это дало бы людям возможность позвонить и попросить помощи в разрешении проблемы смерти. Гида и иная помощь была бы доступна им прямо у них на дому, в больнице или где-то еще. Мы хотим вывести смерть из больничной среды, как это произошло за последние лет десять с рождением. Или, по крайней мере, помочь созданию в больнице обстановки, которая позволила бы умирать сознательно.

Если мы извлечем смерть из всех накруток, как мы это сделали с рождением, мы станем более сильными людьми в своем умении жить с истиной природы. Но сострадательное использование смерти требует благоразумия. В решении проблем смерти вы должны быть готовы говорить правду, когда кто-то просит вас сказать правду. По тому же принципу вы должны молчать, когда кто-то пытается отрицать свою неминуемую смерть. Отцу моему семьдесят пять лет, и он немало времени провел в озабоченности смертью, потому что он уже перешел зарегистрированную возрастную черту, хотя и был довольно здоров. Я проводил семинар о смерти на лужайке собственного дома с парой сотен участников. Он вышел, послушал несколько минут, а потом ушел и следил за игрой в мяч. Потом, когда я вернулся, он сказал: "Народу-то у тебя сегодня сколько!". Он и не собирался слушать. Мне хотелось бы иметь возможность сказать ему "Позволь мне поделиться с тобой кое-чем, что облегчит твои заботы, потому что ты мой отец и я тебя люблю". Но с другой стороны мы просто два человека, которым довелось быть в воплощении, в этот раз, когда он мой отец, а я — его сын, и наш подход к жизни совершенно разный. Я начал было наступать на него, но потом перестал. Мое сострадание немного созрело, и я мог просто любить его таким как он есть — в его совершенстве.

Позднее он несколько раз задавал вопросы о смерти и медитации. А несколько недель назад за обедом он сказала "Благодаря нашим беседам в этом году я вроде бы не так озабочен смертью, как бывало. Иной раз я почти жду ее".

Психология bookap

Есть книга под названием "Жизнь после жизни", с которой меня ознакомила Элизабет Кублер-Росс. В книге рассматривается 150 случаев с людьми, которых объявили клинически умершими, а они потом оживали. Одни — от несчастного случая, другие в операционной палате. Многие из них описывали свои переживания в течение того времени, когда их считали мертвыми, — полет, пересмотр своей жизни, встречи с другими, с друзьями или родственниками, ранее умершими, и встречи со световыми сущностями. Сила этих данных — в сходстве описываемых переживаний. Уроки такого рода являются значительным шагом в деле привнесения вопроса жизни после смерти в сферу западного ума и, таким образом, рассеяния озабоченности в связи со смертью.

Мои посещения доктора Росс чрезвычайно обогатили мою оценку возможностей работы с умирающими. Будучи весьма компетентным врачом, — практиком и психиатром, эта маленькая швейцарка пережила много глубоких восприятий в связи с тем, что кроется за смертью, и передает глубокий мир и успокоение своим пациентам.

В то, чтобы быть сознательным, входит и условие не пытаться наложить какую-то ограниченную рациональную модель на то, — как миру быть, — а скорее осознать, что эта рациональная модель есть конечная подсистема, а закон вселенной — бесконечная. Работать с умирающими в свете этих парадоксов — значит видеть совершенство умирания, и в то же время постоянно работать для облегчения входящего в это страдание и приготовление человека к моменту смерти.

Психология bookap

В восточной традиции состояние сознания в последний момент жизни настолько важно, что всю жизнь проводишь в приготовлении к этому моменту. У нас недавно произошло немало убийств в нашей культуре, и когда мы думаем, — что это было для Бобби Кеннеди или Джона Кеннеди, и если у них была какая-то мысль, — какая же она была. "О, меня убили!", "Он это сделал", или "Прощайте!", "Поймать его", или "Простить ему". Махатма Ганди вышел в сад провести пресс-конференцию, и один убийца выстрелил в него три или четыре раза, но когда он падал, уста его произнесли одно лишь слово: "Рам..." Имя Божье. Он был готов.

В момент смерти вы легко освобождаетесь, вы уходите в свет, к Единому, к Богу. Кроме того, единственное, что умерло, был еще один набор мыслей о том, кем вы были в этот раз.