VII. Психология процессов сновидения


...

а) Забывание сновидений.

Мы обращаемся сейчас к теме, из которой проистекает возражение, на которое мы до сих пор не обращали внимания, но которое способно разрушить наши попытки поставить толкование сновидений на твердую почву. Мы не раз уже слыхали, что мы, в сущности, вовсе не знаем сновидения, которое хотим истолковать, что у нас нет никакой гарантии того, что мы знаем его действительно в том виде, в каком оно имело место. То, что мы вспоминаем о сновидении и к чему прилагаем наше искусство толкования, во-первых, искажено нашей ненадежной памятью, которая в высшей степени непригодна для сохранения сновидения и, быть может, совершенно опускает как раз самые важные и существенные части его содержания. Обращая внимание на наши сновидения, мы так часто имеем основания жаловаться на то, что нам снилось гораздо больше и что мы, к сожалению, помним лишь отдельные отрывки, причем даже воспоминания о них кажутся нам зачастую недостаточно надежными. Во-вторых, все говорит за то, что наше воспоминание воспроизводит сновидение не только неполно, но и неверно, в искаженном виде. Таким образом, подобно тому, как мы можем сомневаться, действительно ли сновидение было таким бессвязным и расплывчатым, как сохранилось в памяти, так, с другой стороны, мы по праву можем сомневаться и в том, было ли сновидение таким связным, как мы его сообщаем, не заполнили ли мы при попытке репродукции все вовсе не существовавшие или созданные лишь забыванием пробелы произвольно избранным, новым материалом, не прикрасили ли мы сновидение, не «округлили» ли его. Таким образом, становится невозможным суждение о том, каково было в действительности содержание сновидения. У одного автора, – Спипгта (64), мы нашли даже утверждение, будто весь порядок и вся связность сновидения вносятся в него лишь при попытке произвести его содержание. Мы подвергаемся, следовательно, опасности, что у нас вырвут из рук тот объект, ценность которого мы собираемся определить.

При толковании сновидений мы до сих пор проходили мимо этого обстоятельства. Наоборот, толкование мельчайших, смутных и неотчетливых частей сновидения казалось нам все время отнюдь не менее настоятельно необходимым, чем толкование отчетливых и очевидных его элементов. В сновидении об инъекции Ирме есть место: я поспешно подзываю доктора М.; мы предполагали, что эта деталь безусловно не была бы включена в сновидение, если бы не допускала особого сведения к особому источнику. Мы свели ее действительно к истории той несчастной пациентки, к которой я поспешно вызвал своего старшего коллегу. В мнимо абсурдном сновидении, считающем различие 51 и 56 quantite negli-geable, число 51 повторялось несколько раз. Вместо того чтобы счесть это вполне естественным и потому безразличным, мы заключили на основании этого о второй цепи мыслей в скрытом содержании сновидения, которая ведет к числу 51; путь этот привел нас к опасениям, которые вызывает возраст 51 год, в резком противоречии с теми доминирующими мыслями, которые самоуверенно «кидаются» годами. В сновидении «Non uixit» фраза: «так как П. его не понимает, то Ф. спрашивает меня» и так далее показалась мне вначале ничего не значащей вставкой. Когда затем толкование оказалось затруднительным, я вернулся к этой фразе и нашел от нее путь к детской фантазии, которая проявляется в мыслях, скрывающихся за сновидением, в качестве среднего узлового пункта. Это произошло при помощи слов поэта:

«Редко вы понимали меня,
Редко понимал вас и я;
Только когда мы попадали в грязь,
Мы тотчас же начинали понимать друг друга».


Каждый анализ дает примеры того, насколько необходимы для толкования как раз самые мелкие черты сновидения и как разрешение задачи замедляется, если внимание обращается на них лишь впоследствии. Такое же значение при толковании сновидений придавали мы и всякому малейшему оттенку словесного выражения, текста сновидения, даже в тех случаях, когда перед нами был бессмысленный или недостаточный текст, мы считались и с этими недостатками словесного выражения. Короче говоря, то, что, по мнению большинства авторов, является произвольной и поспешно скомпонованной импровизацией, мы считали всегда святым и неприкосновенным. Это противоречие нуждается в объяснении.

Последнее склоняется в нашу пользу, не уличая, однако, в неправоте и большинство авторов. С точки зрения наших новых взглядов на возникновение сновидения все противоречия без остатка примиряются между собой. Нельзя отрицать того, что при попытке репродукции мы искажаем сновидение; здесь мы видим опять-таки то, что мы называли вторичной и столь часто неверно понимаемой обработкой сновидения со стороны инстанции нормального мышления. Но само это искажение не что иное, как часть обработки, которой, благодаря цензуре, закономерно подвергаются мысли, скрывающиеся за сновидением. Авторы замечали здесь явно действующую часть искажения; нас же удивляет она мало, так как мы знаем, что значительно более обширное искажение, менее, однако, уловимое, избрало уже своим объектом сновидение из скрытых мыслей. Авторы заблуждаются только в том, что считают произвольной модификацию сновидения при его припоминании и словесном выражении, то есть полагают, что она не поддается толкованию и способна только ввести нас в заблуждение относительно познания сущности сновидения. Они умаляют значение детерминирования в сфере психического. Там нет ничего произвольного. На любом примере можно показать, что вторая нить мыслей тотчас же берет на себя определение элемента, не обусловленного первой. Я хочу, например, совершенно произвольно задумать какое-нибудь число; это, однако, невозможно. Число, которое приходит мне на ум, односторонне и неизбежно обусловлено моими мыслями, которые, быть может, и чрезвычайно далеки от моего данного намерения. (Ср. «Психопатология обыденной жизни». Рус. пер. в издании «Современные проблемы»). Столь же мало произвольны и изменения, претерпеваемые сновидением при редакции его в бодрствующем состоянии. Они остаются в ассоциативной связи с содержанием, место которого занимают, и служат для указания нам пути к этому содержанию, которое может быть опять-таки замещением другого.

При анализе сновидений моих пациентов я обычно очень успешно произвожу следующего рода испытание. Когда сообщенное сновидение представляется мне вначале малопонятным, я прошу рассказчика повторять его мне. Повторение в очень редких случаях воспроизводит его в тех же словах. Те части, которые приобрели измененное выражение, представляются мне тотчас же слабыми местами маскировки сновидения, они служат мне тем, чем служили Гогену вышитые знаки на одежде Зигфрида. С них-то и может быть начато толкование сновидения. Моя просьба повторить еще раз сновидение предупреждает рассказчика, что я собираюсь приложить особое усилие к его толкованию, поэтому под влиянием чувства сопротивления он тотчас же предохраняет слабые места, заменяя предательское выражение их каким-либо другим, более или менее отдаленным. Он обращает тем самым мое внимание на измененное им выражение. По усилиям, с которыми защищается разрешение сновидения, я могу судить о тщательности, с которой оно замаскировано.

Значительно менее правы авторы, настаивая на том сомнении, которым наше суждение встречает сообщение сновидения. Сомнение это лишено всякой интеллектуальной гарантии: наша память вообще не знает никаких гарантий, а все же мы часто, гораздо чаще, чем это нужно с объективной точки зрения, считаем нужным доверять ее показаниям. Сомнение в правильной передаче сновидения или отдельных частей его представляет собою опять-таки результат цензуры сопротивления проникновению мыслей, скрывающихся за сновидением, в наше сознание. Сопротивление это не всегда исчерпывается вызываемыми им передвижениями и замещениями, оно в форме сомнения устремляется затем на пропуски и на пробелы. Мы тем легче не замечаем этого сомнения, что оно ради предосторожности никогда не обращается на интенсивные элементы сновидения, а всегда лишь на слабые и неясные. Мы знаем, однако, уже, что между мыслями, скрывающимися за сновидением, и самим сновидением совершается полная переоценка всех психических ценностей; искажение было возможно лишь благодаря лишению ценности их, оно проявляется обычно в этом и иногда этим удовлетворяется. Если к какому-либо неясному элементу содержания сновидения присоединяется еще и сомнение, то мы, следуя указанию, можем подметить в нем непосредственный продукт одной из отвергнутых мыслей. Здесь дело обстоит так же, как после крупного переворота в одной из республик древности или эпохи Возрождения. Ранее господствовавшие аристократические и могущественные роды подвергаются изгнанию, все высшие должности замещаются авантюристами и выскочками; в республике терпятся лишь совсем обедневшие и бессильные члены или отдаленные родственники сверженных властелинов. Но и они не пользуются полными правами гражданства, и за ними установлен недоверчивый неусыпный контроль. Место недоверия в этом примера занимает в нашем случае сомнение. При анализе сновидения я требую поэтому, чтобы сообщающий его отрешился от всех градаций уверенности в точности передачи и малейшее предположение, что то-то и то-то имело место в сновидении, считал бы за неоспоримую истину. Пока субъект при прослеживании какого-либо элемента сновидения не исполнит это мое требование, до тех пор анализ не сдвинется с места. Пренебрежительное отношение к данному элементу оказывает на субъекта психическое воздействие, выражающееся в том, что ему никогда на придет на ум ни одно из нежелательных представлений, скрывающихся за ним. Такое воздействие, в сущности, довольно неестественно; нас бы не удивило, если бы кто-нибудь возразил: было ли то-то и то-то в сновидении, я верно не знаю, но в связи с ним мне приходит в голову следующее. Но так не говорит никто, и именно это нарушающее анализ воздействие сомнения заставляет считать его продуктом и орудием психического сопротивления. Психоанализ вполне справедливо крайне недоверчив. Одно из его правил гласит: то, что мешает продолжению работы, есть всегда сопротивление.

Забывание сновидений тоже остается до тех пор непонятным, пока к объяснению его не привлекается сила психической цензуры. Чувство, будто ночью снилось очень многое, а запомнилась лишь ничтожная доля всего этого, имеет в целом ряде случаев свой особый смысл: например, то, что хотя деятельность сновидения и длилась всю ночь, но оставила лишь одно короткое сновидение. Иначе невозможно сомнение в том, что сновидение по пробуждении мало-помалу забывается. Очень часто его забываешь, несмотря на напряженные усилия запомнить. Я полагаю, однако, что, подобно тому как степень этого забывания обычно преувеличивается, так преувеличивается и связанная с пробелами в сновидении неполнота его знания. Все, что утрачено в содержании сновидения благодаря забыванию, может быть восстановлено путем анализа; по крайней мере, в целом ряде случаев на основании одного какого-либо сохранившегося обломка можно отыскать, если не само сновидение, да и не о нем идет сейчас речь, а мысли, скрывающиеся за ним. Это требует большой затраты внимания и большого самообладания при анализе; это хотя и все, но тем не менее указывает на то, что забывание сновидения достигает своей враждебной ему цели.

Чрезвычайно убедительное доказательство тенденциозного, служащего целям сопротивления характера забывания сновидений получается при анализе из рассмотрения предварительной стадия забывания. Ср. о намерении при забывании мою небольшую статью «О психическом механизме забывчивости» в «Monatsschrift fur Psyniatne und Neurologie», 1898. Впоследствии она была включена в «Психопатологию обыденной жизни».

Нередко случается, что при толковании всплывает неожиданно какая-либо опущенная часть сновидения, которая до того считалась забытой. Эта часть сновидения, вырванная из забвения, почти всегда наиболее важна и существенна. Она стоит на ближайшем пути к разрешению сновидения и потому наиболее подвергалась сопротивлению. Среди примеров сновидений, приведенных мной в предыдущих главах, имеется одно, к которому я лишь впоследствии добавил еще одну часть содержания. Это сновидение о мести моей нелюбезной спутнице; вследствие его отчасти циничного содержания я почти не подверг его толкованию. Пропущенное место гласит:

«Я указываю англичанам, на одну из книг и говорю: „It is from…“ Но поправляюсь тотчас же: „It is by…“ Брат замечает сестре: „Он сказал правильно“.

Автокорректура в сновидении, которая удивляет многих, не заслуживает нашего особого интереса. Относительно ошибок в сновидении я приведу лучше образчик из собственных воспоминаний. Девятнадцати лет я в первый раз попал в Англию и провел целый день на берегу Irish Sea. Я был увлечен, конечно, ловлей оставшихся после отлива морских животных и заинтересовался как раз морской звездой, как ко мне подошла прелестная маленькая девочка и спросила: «Is it a starfish? Is it alive?» Я ответил: «Yes, he is alive».[114] Ho мне стало стыдно своей ошибки, и я повторил фразу правильно. На место ошибки, совершенной мной тогда, сновидение ставит другую, в которую тоже легко впасть немцу:). «Das Buch ist von Schiller» («Это книга Шиллера») следует перевести при помощи не from, a by.[115] То, что деятельность сновидения производит эту замену потому, что from благодаря созвучию с немецким прилагательным fromm (благочестивый) допускает самое широкое сгущение, нас после всего того, что мы слыхали о намерениях этой деятельности и о ее неразборчивости в выборе средств, удивить не может. Что же означает, однако, это невинное воспоминание о морском береге? Оно показывает на возможно более невинном примере, что я неверно употребляю член (?) в определении рода (he вместо it). Это один из ключей к разрешению сновидения.

Я могу, впрочем, подкрепить доказательство того, что забывание сновидений является результатом сопротивления при помощи demonstratio ad oculos. Один пациент сообщает, что ему что-то снилось, но что он бесследно забыл сновидение. Я приступаю к анализу, наталкиваюсь на сопротивление, разъясняю кое-что пациенту, помогаю ему советами и увещаниями примириться с какой-то неприятной ему мыслью. Едва это ему удалось, как он восклицает: «А я теперь вспомнил, что мне приснилось!» То же сопротивление, которое мешало ему в эти дни работать, заставило его и забыть сновидение. Я помог ему преодолеть это сопротивление и в то же время вспомнить сновидение.

Точно так же и пациент, достигнув известного пункта работы, может вспомнить сновидение, виденное им три, четыре и более дней назад и сразу же позабытое.

Психоаналитический опыт дает нам и другое доказательство того, что забывание сновидений зависит гораздо больше от сопротивления, чем от той большой пропасти, которая разделяет состояние сна и бодрствования, как полагает большинство авторов. Со мной, как и с другими аналитиками, а также и с пациентами, пользующимися лечением психоанализом, случается нередко, что мы, проснувшись благодаря сновидению, тотчас же вслед за этим в полном обладании своей мыслительной деятельностью приступаем к толкованию сновидения. Я лично в таких случаях не успокаивался до тех пор, пока не разъяснял вполне своего сновидения; тем не менее бывало нередко, что по пробуждении я так же забывал толкование сновидения, как и его содержание, хотя и сознавал превосходно, что мне что-то снилось и что я истолковал свое сновидение. Значительно чаще сновидение уносило в забвение и результат толкования, прежде чем духовной деятельности удавалось зафиксировать сновидение в памяти. Между этим толкованием и бодрствующим мышлением нет, однако, той психической пропасти, которой исключительно исследователи пытаются объяснить толкование сновидений. Если Мортон Прэнс (105) возражает против моего толкования забывания сновидений, что это лишь специальный случай амнезии диссоциированных душевных состояний и что невозможность применить мое толкование этой специальной амнезии к другим типам последней доказывает его непригодность и для разрешения его ближайших задач, то этим он напоминает лишь читателю, что он во всем своем исследований таких диссоциированных состояний никогда даже не пытался дать динамическое объяснение этих явлений. Иначе он заметил бы, что оттеснение, а также и вызываемое им сопротивление представляет собой причину как этих диссоциаций, так и амнезии их психического содержания.

То, что сновидения столь же мало забываются, как и другие душевные акты, и что в отношении их фиксации в памяти они должны быть поставлены наравне с другими психическими функциями, показывает мне наблюдение, которое я сделал при написании этого сочинения. У меня было записано очень много собственных сновидений, которые я в свое время по разным причинам почти или совсем не подвергал толкованию. Некоторые из них год или два спустя я попытался истолковать с целью раздобыть материал для иллюстрации своих утверждений. Эта попытка во всех без исключения случаях мне удавалась; я готов утверждать, что это толкование было легко в течение долгого времени спустя, в течение которого сновидения были свежими переживаниями; я могу объяснить это тем, что я с тех пор преодолел различного рода сопротивление, оказывавшее в то время тормозящее действие. При таких последующих толкованиях я сравнивал тогдашние результаты мыслей, скрывающихся за сновидениями, с нынешними, значительно более богатыми содержанием, и не находил никакой перемены. Вскоре, однако, я перестал удивляться этому: я подумал, что у своих пациентов я уже давно научился точно так же и с таким же успехом толковать сновидения, которые они мне случайно рассказывали, как будто это были сновидения прошедшей ночи. При обсуждении сновидений о страхе я сообщу два примера такого позднего толкования. Когда я первый раз произвел такой опыт, я руководствовался вполне обоснованным предположением, что со сновидением и тут дело обстоит так же, как с невротическим симптомом. Подвергая психоанализу невротика или истерика, я стараюсь найти объяснение симптомам, не только имеющимся в наличии в настоящее время и приведшим его ко мне, но и прежним, давно уже им преодоленным; последняя задача в большинстве случаев, как это ни кажется на первый взгляд странным, значительно легче. Уже в «Исследовании истерии», появившемся в печати в 1895 г., я сообщил разъяснение первого припадка истерического страха, испытанного 45-летней женщиной в возрасте 18 лет.

Вне связи с изложением я приведу здесь еще несколько указаний относительно толкования сновидений, которые, быть может, помогут ориентироваться читателю, желающему проконтролировать меня анализом своих сновидений.

Едва ли кто-нибудь думает, что толкование сновидений — дело очень простое. Уже для фиксирования эн-доптических и других явлений, обычно ускользающих от внимания ощущений, необходима известная опытность, несмотря на то что ни один психический мотив не сопротивляется этой группе восприятии. Овладеть «нежелательными представлениями» неизмеримо труднее. Кто захочет сделать это, тот проникнется ожиданиями, о которых идет речь на этих страницах; следуя даваемым мной указаниям, он будет стараться подавлять в себе во время работы всякую критику, всякую предвзятость, всякое аффективное или интеллектуальное пристрастие. Он будет помнить правило, выставленное Клодом Бернаром для работающих в физиологической лаборатории: работай как зверь! – то есть не только так же прилежно, но и так же не заботясь о результатах. Кто последует этому правилу, тому задача эта не покажется уже такой трудной. Кроме того, толкование сновидения не совершается сразу; нередко чувствуешь, что твоя аналитическая способность истощена, что сновидение в этот день не скажет тебе ничего уже больше; в этом случае самое лучшее — бросить и продолжить работу на следующий день. Тогда другая часть содержания сновидения сможет привлечь к себе внимание, и будет найден доступ к новому слою мыслей, скрывающихся за сновидением.

Труднее всего внушить новичку в толковании сновидений то, что его работа отнюдь не завершается, когда он находит исчерпывающее толкование сновидения, остроумное, связное и разъясняющее ему все элементы его содержания. То же сновидение может допустить еще и Другое толкование, ему сразу не удавшееся. Я вполне согласен с тем, что очень трудно составить себе представление об обилии в нашем мышлении бессознательных мыслей, упорно старающихся найти себе выражение, и что не менее трудно поверить в способность деятельности сновидения многосмысленной формой выражения всякий раз как бы убивать зараз семь мух, все равно как портновский подмастерье в сказке. Читатель будет склонен всегда упрекнуть автора в том, что он попусту расточает свое остроумие, но впоследствии он сам убедится в своей ошибке.

На вопрос о том, может ли быть истолковано каждое сновидение, следует ответить отрицательно. Не нужно забывать того, что при толковании приходится бороться с психическими силами, повинными в искажении сновидения. Ввиду этого — просто вопрос соотношения сил, может ли субъект преодолеть внутреннее сопротивление своим интеллектуальным интересом, своей способностью к самообладанию, своими психическими познаниями и своей опытностью в толковании сновидений. До некоторой степени это возможно всегда: почти всегда субъекту удается убедиться в том, что сновидение — осмысленный феномен, а также в большинстве случаев и догадаться о сущности этого смысла. Очень часто последующее сновидение дает возможность констатировать правильность и продолжить толкование предыдущего. Целый ряд сновидений, продолжающихся несколько недель или месяцев, покоится часто на одинаковом базисе; все они должны быть подвергнуты толкованию сообща. В двух следующих друг за другом сновидениях можно нередко подметить, как центральным пунктом одного служит то, на что в другом имеется лишь неясное указание и, наоборот, так что оба таких сновидения дополняют друг друга и в толковании. То, что различные сновидения одной и той же ночи должны рассматриваться при толковании как одно целое, я доказал уже на примерах.

В сновидениях, допускающих самое наглядное толкование, приходится очень часто оставлять какую-либо часть неразъясненной, так как при толковании мы замечаем, что там имеется клубок мыслей, который не внес никаких новых элементов в содержание сновидения. Это пуповина сновидения, то место, в котором оно соприкасается с неопознанным. Мысли, которые скрываются за сновидением и которые всплывают при его толковании, должны оставаться незавершенными и расходиться во все стороны сетевидного сплетения нашего мышления. Над самой густой частью этой сети и возвышается желание сновидения.

Возвращаемся к забыванию сновидений. Мы не сделали еще из него одного важного вывода. Если бодрствующее состояние обнаруживает несомненное намерение забыть сновидение, образованное во время сна, либо целиком по пробуждении, либо же частями в течение дня, и если главным виновником этого забывания мы считаем психическое сопротивление сновидению, которое уже ночью сделало свое дело по отношению к последнему, то возникает вопрос, что же, в сущности, вопреки этому сопротивлению дало возможность образоваться сновидению. Возьмем наиболее крайний случай, когда бодрствование устраняет сновидение, как будто его вообще не было. Если при этом мы примем во внимание деятельность психических сил, то должны будем сказать, что сновидение вообще бы не образовалось, если бы сопротивление ночью было бы столь же упорно, как днем. Отсюда следует, что сопротивление ночью утрачивает часть своей силы. Мы знаем, что оно не было устранено целиком: мы нашли следы его участия в искажении сновидения при образовании последнего. Но мы видим ясно, что ночью оно было не так упорно, что именно благодаря этому ослаблению сопротивления и образовалось сновидение; и мы легко понимаем, что оно, будучи восстановлено по пробуждении во всей полноте своей силы, тотчас же устраняет то, что приходилось ему допускать, пока оно было чересчур слабо. Описательная психология учит нас, что главнейшим условием образования сновидений является сонное состояние души; мы могли бы пояснить это следующим: состояние сна дает возможность образования сновидений, понижает и ослабляет эндопсихическую цензуру.

Мы испытываем, конечно, искушение считать это положение единственно возможным выводом из факта забывания сновидений и вывести из него дальнейшие заключения относительно распределения энергии в состояниях сна и бодрствования. Но пока мы этого делать не будем. Углубившись немного в психологию сновидения, мы узнаем, что допущение образования сновидений может быть охарактеризовано еще и иначе. Сопротивления осознаванию мыслей, скрывающихся за сновидением, можно избегнуть и без понижения его интенсивности. Очевидно, что оба момента, благоприятствующие образованию сновидений, ослабление и обход сопротивления возможны благодаря состоянию сна. Пока мы прервем обсуждение этого вопроса, чтобы скоро вновь вернуться к нему.

Есть еще другой ряд возражений против нашего метода толкования сновидений, которыми мы должны заняться сейчас. Мы поступаем ведь следующим образом: мы опускаем все целевые представления, господствующие обычно над нашим мышлением, обращаем свое внимание на какой-либо элемент сновидения и замечаем, какая из наших нежелательных мыслей соответствует ему. Затем мы берем следующую составную часть содержания сновидения, повторяем над ней ту же работу и, не обращая внимания на тот путь, на который увлекают нас мысли, устремляемся вслед за ними. При этом мы все время твердо уверены в том, что в конце концов без всякого содействия с нашей стороны мы придем к мыслям, из которых возникло сновидение. Против этого критика возражает приблизительно следующее. В том, что каждый элемент сновидения приводит к чему-либо определенному, нет ничего удивительного. С каждым представлением можно что-либо связать по ассоциации; странно только, что при этом бесцельном и произвольном мышлении доходят как раз до мыслей, скрывающихся за сновидением. По всей вероятности, это просто самообман; от одного элемента следуют по ассоциативной цепи до тех пор, пока она без всякой видимой причины неожиданно не обрывается; когда затем включается второй элемент, то вполне естественно, что первоначальная неограниченность ассоциации претерпевает сужение. Прежняя нить мыслей свежа еще в памяти и потому при анализе второго представления легче можно найти отдельные мысли, которые имеют нечто общее и со звеньями первой цепи. При этом аналитик уговаривает себя, что ему удалось найти мысль, которая служит узловым пунктом между двумя элементами онови-дения. Так как обычно при соединении мыслей позволяют себе всякие вольности и, в сущности, исключают лишь переходы от одного представления к другому, вступающие в силу при нормальном мышлении, то, в конце концов, не трудно уже из ряда «промежуточных мыслей» состряпать что-нибудь, что именуется затем мыслями, скрывающимися за сновидением, и выдается бездоказательно за психический базис сновидения. Во всем тут, однако, царит произвол и остроумное использование случайности, и каждый, кто решится на такого рода бесцельный труд, сумеет дать любое толкование любому сновидению.

В ответ на такие возражения мы можем сослаться на впечатления от вашего толкования сновидений, на неожиданную и примечательную связь с другими элементами сновидения, которая обнаруживается при прослеживании отдельных представлений, и на невероятность того, что нечто, что так исчерпывающе полно раскрывает сновидение, как наше толкование может быть достигнуто иначе, чем раскрытием ранее составленных психических соединений. В свою защиту мы могли бы сказать еще, что наш метод толкования сновидений идентичен с методом «разрешения» истерических симптомов, где правильность метода подтверждается появлением и исчезновением симптомов, где, таким образом, разъяснение текста опирается на сопутствующие иллюстрации. Мы не имеем, однако, основания избегать проблемы, каким образом благодаря прослеживанию произвольно и бесцельно развивающейся цепи мыслей достигается вполне определенная цель, – эту проблему мы можем, хотя и не разрешить, но зато всецело устранить.

Дело в том, что, безусловно, неправильно утверждение, будто мы прослеживаем бесцельный ход представлений, если, как при толковании сновидений, заставляем появляться наружу нежелательные представления. Можно доказать, что мы всегда можем отказываться лишь от известных нам целевых представлений и что вместе с исчезновением последних появляются неизвестные, или, как мы их неправильно называем, бессознательные целевые представления, которые и обусловливают затем течение нежелательных представлений. Мышления без целевых представлений, благодаря воздействию нашей собственной душевной жизни, вообще не существует: я не знаю даже и того, при каких состояниях психической неуравновешенности оно вообще мыслимо. Психиатры слишком рано отказались здесь от прочности психической сети. Я знаю, что беспорядочный ход мыслей, лишенный целевых представлений, столь же редко проявляется при образовании истерии и паранойи, как и при образовании или толковании сновидений. При эндогенных психических заболеваниях[116] он вообще, может быть, не имеет места; даже бред умалишенных, по остроумному предположению Лёре, вполне осмыслен и непонятен для нас лишь благодаря его отрывочности. При своих наблюдениях я приходил к аналогичным заключениям. Бред — результат деятельности цензуры; она не дает себе больше труда скрывать эту деятельность и вместо того, чтобы способствовать переработке, беспощадно отбрасывает все, что идет против нее; остающееся и кажется нам непонятным и бессвязным.[117]

Свободное передвижение представлений по любой ассоциативной цепи проявляется, быть может, при деструктивных органических мозговых процессах; что разумеется под этим, при психоневрозах может быть раз и навсегда объяснено воздействием цензуры на ряд мыслей, который выдвигается на передний план продолжающими быть скрытыми целевыми представлениями. См. блестящее доказательство этого положения у К. Юнга. «К психология dementia praecox» (раннего слабоумия). Несомненным признаком ассоциации, лишенной целевых представлений, считалось то, когда появляющиеся представления (или образы) связывались, по-видимому, между собой узами так называемых поверхностных ассоциаций, то есть при помощи созвучия, словесной двусмысленности, совпадения по времени вне отношения к смыслу, словом, при помощи всех тех ассоциаций, которыми мы пользуемся в анекдотах и в игре слов. Этот признак относится к тем соединениям мыслей, которые от отдельных элементов содержания сновидений приводят нас к «коллатералям», а отсюда уже к истинным мыслям, скрывающимся за сновидениями; во многих анализах мы встречались с примерами этого, и они, вполне естественно, должны были вызывать наше удивление. Ни одна ассоциация не считалась при этом ничтожной, ни одна острота не казалась настолько незначительной, чтобы не послужить мостом от одной мысли к другой. Однако правильное понимание такой снисходительности не представляет труда. Всякий раз, как какой-нибудь психический элемент связывается с другим при помощи странной и поверхностной ассоциации, имеется еще и другая более естественная и глубокая связь между тем и другим, претерпевающая сопротивление цензуры.

Гнет цензуры, а не устранение целевых представлений служит причиной преимущественного господства поверхностных ассоциаций.[118] Поверхностные ассоциации замещают в изображении более глубокие, когда цензура делает недоступными эти нормальные пути соединения. Это похоже на то, как если какая-нибудь катастрофа, например, наводнение, преграждает в горах все большие широкие дороги; сообщение поддерживается тогда по неудобным и крутым пешеходным тропинкам, по которым бродит обычно только охотник.

Тут можно различить два случая, которые, в сущности, сливаются воедино. Или цензура направляется лишь против соединения двух мыслей, из которых каждая в отдельности не возбуждает ее протеста. Тогда обе мысли входят в сознание по очереди; их связь остается скрытой, но зато мы замечаем поверхностную связь между ними, которая иначе не пришла бы нам в голову и которая обычно исходит из другого пункта комплекса представлений, чем тот, из которого исходит подавленное, но существенное предоставление. Или же обе мысли сами по себе ввиду своего содержания подлежат цензуре; в этом случае обе они предстают не в правильной, а в модифицированной форме: мысли, заменяющие их, избираются таким образом, что при помощи поверхностной ассоциации выражают ту существенную связь, в которой находятся заменяемые ими мысли. Под гнетом цензуры в обоих случаях происходит смещение с нормальной естественной ассоциации к поверхностной и представляющейся абсурдной.

Учитывая это смещение, мы спокойно доверяемся при толковании сновидения и поверхностной ассоциации. Те же соображения относятся, разумеется, и к тому случаю, когда поверхностные ассоциации проявляются в самом содержании сновидения, как, например, в обоих сновидениях, сообщенных Мори (см. выше pelerinage — Pelletier — pelle, километр — килограмм — Гилоло — лобелия — Лопец — лото). Ид анализов невротиков я знаю, какое воспоминание находит себе обычно выражение при этом: воспоминание о чтении энциклопедического словаря (и словаря вообще), из которого большинство в период зрелости удовлетворяет свое любопытство относительно раскрытия половых тайн.

Психоанализ неврозов[119] широко пользуется обоими этими положениями: как тем, что с устранением сознательных целевых представлений господство над ходом представлений переходит на таковые же скрытые, так и тем, что поверхностные ассоциации лишь заменяют собой подавленные и более глубокие; оба эти положения служат даже основой всей техники этого психоанализа. Когда я заставляю пациента отбросить все размышления и рассказать мне, что приходит ему в голову, то я предполагаю при этом, что он не может отогнать от себя представлений о цели лечения, и считаю себя вправе заключить отсюда, что все то мнимо невинное и произвольное, о чем он мне сообщает, стоит в связи с его болезненным состоянием. Второе целевое представление, о котором пациент не догадывается, это представление обо мне. Полная оценка и подробное рассмотрение этого вопроса относится ввиду этого к изложению психоаналитической техники как терапевтического метода. И тут мы подошли к одному из пунктов, выходящих за пределы проблемы толкования сновидений.

Лишь одно возражение из всех вышеуказанных действительно справедливо: то, что мы вовсе не должны переносить в деятельность сновидения всех элементов толкования последнего. При толковании в бодрствующем состоянии мы идем по пути, который от элементов сновидения ведет обратно к мыслям, скрывающимся за ним. Деятельность сновидения шла обратным путем, и вовсе не так уже вероятно, что эти пути доступны и в обратном направлении. При ближайшем рассмотрении оказывается, что в бодрствующем состоянии мы прокладываем пути через новые соединения мыслей, и пути эти то тут, то там соприкасаются с промежуточными мыслями, скрывающимися за сновидениями. Мы видим, как свежий материал дневных мыслей включается в ряды толкования; по всей вероятности, и повышенное сопротивление заставляет нас искать новых, более отдаленных обходных путей. Число и характер промежуточных мыслей, появляющихся днем, не имеет, однако, ровно никакого значения в психологическом отношении, если только они ведут нас по направлению к искомым мыслям, лежащим в основе сновидения.