Часть II. Созревание кризиса советского строя.
Глава 8. От кампании против "поворота рек" — к расчленению СССР.
Стереотип отказа от индустрии.
Сейчас стало общепризнанным, что в России происходит деиндустриализация. Это официально признали высшие должностные лица правительства Черномырдина, и с тех пор положение не изменилось.
Деиндустриализация, то есть уничтожение промышленной системы огромной индустриальной страны, — явление в мире небывалое и истории не известное. Ни одной побежденной в "горячих" войнах стране таких условий не ставили. Небольшой эксперимент проводят над Ираком, но ни в какое сравнение с Россией это не идет, так как режим власти там сменить не удалось. Кроме того, в Ираке, в отличие от России, разрушение их промышленности ни у кого радости не вызывает.
Вопрос в том, может ли промышленно развитая страна, лишившись промышленности, одновременно не претерпеть других видов распада — культурного, правового, демографического. То есть, уцелеть как цивилизованная страна со своим местом в истории. На основании всей совокупности данных, которыми я располагаю как научный работник именно в этой области, я ответственно заявляю, что нет. Деиндустриализация означает полное, по всем позициям, разрушение страны как цивилизованного общества.
Еще в 1996 г. в диалоге с читателем, которого я условно и ласково назвал "обиженным гунном", я высказал мысль, которая раньше мне казалась очевидной: деиндустриализация промышленно развитой страны, какой был СССР, неминуемо означает "децивилизацию" — утрату важных сторон общей культуры вообще, а вовсе не возврат к какой-то иной, исконной российской цивилизации. Те, кто с радостью поддерживает этот процесс, который составил главное содержание горбачевско-ельцинских реформ, выступают как необычные варвары, разрушающие не чужую, а свою цивилизацию. Хоть и под крики о "возвращении в цивилизацию".
Но оказалось, что этот вывод для многих вовсе не очевиден. Например, автор одного обстоятельного письма не видит большой беды в том, что Россия утрачивает признаки индустриальной цивилизации, ибо не признает, что в ней — залог нравственности и любви к Родине. "Наше крестьянство в 1812 г. жило при лучине и вне индустриальной цивилизации, но крепостные крестьяне не разбежались по углам России, не забились по своим огородам, как нынешние горожане по садовым участкам, а организовали отряды и били французов, защищая свое Отечество от супостата". Автор приводит еще ряд таких же доводов и делает вывод: "Бегство из индустриальной цивилизации не влечет обязательного следствия: возвращения к варварству в себе".
Это — важная мысль, и в ней надежда многих. Мол, вернемся лет на двадцать к лучине, перетерпим, зато нравственность и духовные устои России сохраним. Я эту надежду не разделяю и вот почему. Одно дело — жить при лучине и пахать сохой, постоянно улучшая свой материальный мир. Это — культура, в которой рождался и Сергий Радонежский, и Ломоносов, и Пушкин. Совершенно иное дело — регресс, разрушение культуры. Крестьянин и без водопровода чистоплотен. Большой город, в котором разрушен водопровод и канализация, превращается в клоаку и очаг эпидемий. Возвращение в доиндустриальную эру уже невозможно — существующая масса людей при этом должна будет вымереть. Реально люди озвереют и перебьют друг друга в борьбе за скудные ресурсы. Идиллические вздохи о золотом веке и жизни на природе хороши для плохих поэтов. Если бы мы сегодня отказались от автобуса и метро и вздумали ездить на лошадях, города задохнулись бы от конской мочи.
Человек возник из животного, когда стал создавать свой особый искусственный мир — технику, техносферу. В ней время "выпрямилось" и стало необратимым — возник технический прогресс. Мы не вполне понимаем его законы и не всегда умеем его обуздать. Возможно даже, что техника когда-то погубит человека. Но пока что "стрела времени" у человечества направлена в сторону непрерывного развития техники и освоения мира.
Если брать вопрос глубоко, то тип цивилизации (а значит, тип духовности, нравственности, мышления) не определяется техносферой. В основе его лежит господствующее представление о мире, об обществе и о человеке. Япония — высокоразвитая индустриальная страна, но это — типичная аграрная цивилизация с одухотворением природы и общинно-сословным представлением о человеке. И Япония очень гибко воспринимает технику и политические порядки Запада — индустриальной цивилизации. Аграрной (крестьянской) цивилизацией была и Россия (а потом СССР), как марксисты ни пытались опровергнуть в этом вопросе народников. Поэтому русские люди — и рабочие, и инженеры — в 1941 г. были очень похожи на русских людей в 1812 г., хотя управляли танками, самолетами и ракетными установками.
Но не будем брать так глубоко, посмотрим на цивилизованность в обыденном смысле — на возможность устойчиво и достойно сосуществовать в обществе большому числу людей. Даже на этом уровне влияние техники гораздо сложнее, чем считает автор того письма. Важно не отдельное техническое средство — лучина у тебя или люстра, — а вся сумма ресурсов, которые техника предоставляет обществу для жизни и ее воспроизводства. И здесь "стрела времени" жестока. Регресс неизбежно ведет к разрушению морали.
В XIX веке смерть ребенка от кори или пневмонии была горем, но не признаком безнравственности. Сегодня, после того как мы несколько десятилетий пользовались надежными средствами предупреждения и лечения этих болезней, высокая смертность детей из-за отсутствия лекарств или денег у родителей означает нравственное одичание. Из докладов Минздрава видно, как по мере продвижения реформы Гайдара-Чубайса-Грефа тают ресурсы здравоохранения России и накатывает вал болезней, которые еще вчера были совершенно не страшны для нашего общества, о которых мы уже и забыли.
И дело не только в ресурсах. Человек не может вернуться в "жизнь без электричества" без слома культуры потому, что он сам стал иным, даже физиологически. Поражаться надо, как быстро это происходит. В прошлом веке было нормально: "пишу, читаю при лампаде". Свеча была уже вполне достаточным освещением целой комнаты. Еще в конце сороковых годов, после войны, у керосиновой лампы семья нормально читала, дети готовили уроки. Люди моего поколения это помнят. Попробуйте сегодня почитать при свече. Уже невозможно, наше зрение перестроилось.
На Западе было немало утопических движений "возврата к Природе", бегства от города (так называемый неорурализм). Переселенцы образовывали сельские общины и жили своим трудом, отказываясь от современной техники — удобрений, электричества, тракторов. И происходила удивительная вещь — у этих людей очень быстро грубели нравы, и они ожесточались. Еще недавно добрые и даже восторженные люди поголовно начинали избивать своих детей. При утрате ставших привычными ресурсов они не превратились в крестьян, они одичали.
Что же происходит у нас? Ликвидация промышленности, которая обеспечивала нашу жизнь, вызвала быстрое сокращение доступных для населения ресурсов, сужение всей техносферы, в которой мы живем. Пока что мы этого не ощущаем катастрофически, ибо огромны были запасы ресурсов, накопленные в СССР (избыточные запасы считались дефектом плановой экономики, а сегодня этот дефект обернулся спасительной стороной). Но обвал не за горами, правители ведут корабль на скалы уверенной рукой.
Есть ли признаки того, что оскудение доступных среднему человеку ресурсов размывает устои цивилизации в самом простом, элементарном смысле? По мне, такие признаки на каждом шагу. Нищие и бездомные, шныряющие беспризорники, которые уже не ходят в школу, мешочники на всех вокзалах, вшивость, которой не было с войны. Страшное убожество, на грани идиотизма, популярных песен, гремящих из каждого киоска. Но это — социальная косметика, главное видно меньше. Быстро сокращается главный ресурс современного общества — энергия.
Уже сейчас России выделяется скудный паек, лишь для освещения и обогрева, чтобы избиратели нос не вешали. Остальное идет на экспорт. Правители завершают оформление передачи своим западным компаньонам основных месторождений энергоресурсов. Останавливаются целые отрасли, причем чуть ли не в первую очередь те, которые обеспечивают самую примитивную цивилизованность. Это — в России, а в большинстве других республик положение еще хуже, а в Грузии и Армении оно отчаянное.
Вот красноречивый показатель: в СССР достигли высокого показателя — 90% потребляемого мяса получалось из скота, забиваемого в промышленных условиях, с надежным санитарным контролем и полным использованием животных продуктов. Сейчас во многих регионах этот показатель снизился до 10% — скот забивается на подворье, зачастую самым диким образом, а мясо сбывается прямо на шоссе или в подворотнях.
Деиндустриализация — неведомый миру процесс, и трудно предсказать, как вообще поведет себя при этом техносфера. Не взбесятся ли нефтехимические комбинаты, лишенные запчастей, контрольных приборов и квалифицированных аппаратчиков? Справятся ли машинисты с поездами, когда из систем сигнализации и блокировки будут выломаны на продажу последние медные детали? Изуродованная техносфера выходит из-под контроля.
И все же, главные травмы — душевные. По каким точкам в социальном организме ударила деиндустриализация и вытеснение из рабочих коллективов огромных масс людей? Прежде всего по тем, которые уязвимы для стресса. Идет эпидемия "болезней страха и тоски". Резко возросла заболеваемость язвой, болезнями крови и кроветворных органов. Одновременно быстро растут масштабы преступного насилия со стороны обезумевших обедневших людей. Они калечат и убивают друг друга за копейку, даже за мираж копейки. А ведь это пока что только предчувствие настоящей безработицы.
Конечно, у кого-то страх и тоска вызовет душевный подъем, разбудит благородные чувства, но в целом это — фактор социального падения. И меньше всего против этого защищена молодежь. Вот доклад Комитета РФ по делам молодежи (еще при правительстве Ельцина!): "Более трех четвертей молодых людей испытывают чувство неудовлетворенности жизнью. Фиксируется быстрое нарастание (за год в два раза) страха перед будущим. В структуре конкретных страхов на первом месте страх перед войной на национальной почве, далее идут одиночество, бедность, болезнь, бандитизм, возможность потерять работу, голод. Страхи такого рода для российской молодежи являются во многом новыми и потому парализуют волю ее значительной части... На шкале ценностей значительно снизилось значение ценности человеческой жизни. Существовавшая тенденция на снижение числа самоубийств прервана. Количество самоубийств резко возросло и будет увеличиваться".
При опросах среди молодежи, составляющей 32 млн. человек, 6 процентов заявили, что согласны убить человека, если им хорошо заплатят. Конечно, храбрятся — но ведь это 2 миллиона молодых людей, думающих про себя, что могут это сделать!
Повторяю, что все это еще не привело к слому, катастрофе, потому что оказалась неожиданно высокой, даже необъяснимой прочность и советской морали, и советской техники. Народ стихийно (и даже, можем сказать, подпольно) сопротивляется одичанию, и основная масса людей проявляет поразительную нравственную стойкость. Но эти ресурсы не вечны, как не вечны ресурсы советских самолетов, поездов метро и рижских электричек. Не подкрепляемые строем жизни и материальными средствами, все это изнашивается.
И не надо, как некоторые, вспоминать войну — и тогда, мол, было трудно, а народ не одичал. Тогда ненормальные материальные условия компенсировались душевным подъемом и солидарностью — было много горя, но не было тоски и апатии, не было моря брынцаловской водки. И главное, само государство и его идеологическая машина — радио, кино, пресса — старались людей укрепить и поднять, а не задавить и духовно растлить.
