ПО ДВИЖУЩИМСЯ МИШЕНЯМ

От легких дневных успокоителей, которые наспех глотают перед ответственными выступлениями или после скандалов, до мощных тяжелых снарядов, неожиданно просветляющих психику самых, казалось, безнадежных больных...

Нет, не зря говорят о психофармакологической революции. Химией атаковали мозг испокон веков, но такого изобилия, такого могущества, такого увлечения еще никогда не было.

Облик психиатрических больниц изменился. По-настоящему невменяемо буйных теперь немного. Эпизоды возбуждения кратки, ибо химическая картечь способна в считанные минуты обуздать расходившийся Ад. Конечно, это еще не победа над болезнью, а только нокаут симптома. Еще бывают случаи опасного возбуждения вопреки всем препаратам, профессия психиатра пока сопряжена с риском, но эта опасность уже не тех масштабов, что раньше.

Но не это главное, разумеется.

Те, кого в прежние времена приходилось держать под замком в больницах, могут жить дома. Кто прежде был обречен на психическую инвалидность, ныне работают и не только не отстают социально, но и продвигаются.

Сколько таких?

Сказать «много» — значит сказать неправду.

Сказать «мало — значит тоже сказать неправду,

Конечно, еще остается темное поле практической безнадежности, от неостановимых катастроф психического распада до мелких, злостно упорных психических болячек, однако сейчас можно уже энергично возразить тем, кто по традиции считает, что психиатрия «много объясняет, но мало помогает». Так говорят люди, незнакомые с современным положением дела. По числу неизлечимых хроников психиатрия сейчас вовсе не превосходит терапию или дерматологию, да и хирурги могут похвастаться немногим больше. Особенность психиатрии, создающая иллюзию плохой помощи, в том, что объект-то ее лечения — психика (или, по-старому, душа) — очень тонок, требования к ней несравненные. Поломки микроскопические, неуловимые, а последствия...

Как это ни парадоксально, психиатрия сейчас нередко удивительным образом помогает, не умея еще объяснить почему. Не знаю, что за болезнь, но лечить умею...

Но что значит — умею лечить?

Никакой реально мыслящий врач не питает иллюзий, будто он способен дать пациенту пилюли счастья. Хорошо уже, если между реальностью мира и химической реальностью мозга отыскивается приемлемый компромисс. Хорошо, если успокоители принимаются не после скандалов, а перед. Компромисс — всегда временный, всегда относительный.

Артист Н. лечился от бессонницы. Нашли после нескольких проб помогающий препарат и дозу. Все наладилось, выписали. Через некоторое время вернулся сильно расстроенный.

— Не могу играть. Не работают чувства.

— Вы чувствуете изменение настроения?

— Нет, все как и раньше. Но когда дело доходит до перевоплощения, не могу. Не включается что-то...

В США недавно был выпущен очередной психохимический препарат. Он многим помогал, но потом появились сообщения об опасных, не предусмотренных в инструкции осложнениях. Выяснилось, что осложнения наступали только у тех, кто включал в свой рацион сыр. Оказалось, что одна из аминокислот сыра, взаимодействуя с препаратом, образует в организме ядовитый продукт. Кто мог это предвидеть?

Приходилось наблюдать, как отмена помогавшего средства неожиданно резко улучшала психическое состояние.

Проходит какое-то время, и помогавшее лекарство оказывается недейственным, помогает же то, от чего раньше пришлось отказаться. Новая химическая ситуация в мозгу... Если бы молено было предугадать ее с той же точностью, с какой автоматическая следящая установка предсказывает ближайшие точки траектории самолета. Пока же мы, устраивая сражения молекул в мозгу, еще редко знаем, стреляем ли из пушек по воробьям или пытаемся убить дробинкой слона.

Почти несомненным становится: каждая нейронная система, имеющая свое «лицо» в организме, имеет и свою химическую индивидуальность, свое особое топливо, в основе родственное другим, но чем-то тонко отличающееся. Если адреналин — несомненный агент тревоги, страха и тоски («адреналиновая тоска»), то норадрена-лин, отличающийся расположением лишь одного атома, оказывается уже агентом гнева и ярости, а оба они вместе очень нужны для глобального действия систем бодрствования: не случайно многие стимуляторы химически похожи на адреналин.

Чуть ли не каждый месяц — новые препараты, плоды усилий химиков и фармацевтов, физиологов и клиницистов, а за ними стоят мучения и гибель сотен безымянных четвероногих испытателей.

Олдзовская модель, обнажившая Рай и Ад, вошла в обиход нейрофармакологов. Через микроскопические пипетки, вставленные в мозг, крысы охотно производят химическое самораздражение Рая веществами, которыми лечат депрессивных больных, и... как ни странно, опять же адреналином. Да, еще разбираться и разбираться. Трудность в том, что между животными и людьми нет полного психохимического соответствия, лишь весьма приблизительное. С алкоголем как будто вес ясно: пьяные крысы становятся малочувствительными к адской стимуляции, зато, едва держась на четырех лапах, вовсю самораздражаются. Но вот морфин, весьма серьезный наркотик. В опытах на крысах, которые проводил Макаренко, морфин устранял и самораздражение, и адскую реакцию. Где аналогия человеческой эйфории этого явного преобладания Рая? Правда, и у некоторых людей морфин вызывает только апатию и сонливость. Аминазин, родоначальник «больших» успокоителей, действует на крыс так же, как и морфин: уменьшает и охоту к самораздражению. Тоже как будто полная аналогия тому безразличию, которое вызывает аминазин в клинике. Но ведь субъективное самочувствие человека под действием морфина и аминазина различно...

Психология bookap

Пестрота пока и в самой клинике. Тот же аминазин на многих больных действует так, как и требуется: уничтожает страх, тревогу и напряженность, эти злостные производители бреда и галлюцинаций, дает приличное самочувствие, превосходный сон. Но у некоторых больных уже в первые дни, а у других через месяц-другой появляется «нейролептическая депрессия» — то с тревожным возбуждением, то с тягостной вялостью. Эффекты могут комбинироваться и сменять друг друга. Уже в типичном действии однократной дозы алкоголя отчетливо видна фазность: первоначальное легкое оглушение, потом возбуждение, дальше «развозит», сон. Протрезвление, похмелье, отмашка маятника с раздражительностью и беспокойством. Может быть и иная последовательность, многое зависит и от того, в какую ситуацию попадешь в этом виде.

Препаратов, дающих «чистый» предсказуемый эффект, практически нет; каждый из них имеет некий вероятностный спектр действия, и можно говорить лишь о статистическом преобладании каких-то его частей. Очевидно, у разных людей один и тот же препарат химически «притягивается» разными нейронными системами. Значит, существует и какой-то спектр психохимических индивидуальностей. Это очень вероятно, если вспомнить, что такие наследственно-популяционные спектры имеются почти по всем системам организма, например по биохимическим группам крови. Быть может, здесь вскоре найдут какие-то реальные аналогии. И тогда, прежде чем назначать лекарства, будут производить тесты на индивидуальную совместимость препарата с той нейронной системой, на которую нацелено действие.