Индивидуализация отрезает человеку путь от личных удобств и, следовательно, от общества. Это происходит вследствие вины за весь мир, которая за ним остается. Это вина, которую он должен попытаться искупить. Он должен предложить за себя какой-то выкуп, то есть должен отдать обществу ценности, которые окажутся ему равноценной заменой из-за отсутствия в обществе его личности.

К.Г. Юнг


ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Я рад предложить вниманию читателя очередную книгу действующего юнгианского аналитика Мэрион Вудман (изданную Центром изучения Юнгианской Психологии Inner City Books). Книга весьма полезная, ибо в ней автор подробно разбирает несколько интересных клинических случаев из собственной практики. Можно с уверенностью сказать, что ее основной темой является женская психология. Однако, по утверждению автора, «психология не может быть ни женской, ни мужской — только той и другой одновременно». На мой взгляд, это вопрос дискуссионный, ибо до сих пор никто наглядно не доказал отсутствия в психологии половой идентичности. Но даже если бы так оно и было, как тогда согласовать ее отсутствие с физиологией пола, с представлением человека о своем теле, во многом формирующим и изменяющим его психологию?

Итак, вы все же читаете книгу о женской психологии При этом на протяжении всей книги автор оперирует понятиями «маскулиинность» и «женственность», подвергая психологическому анализу и каждую из этих составляющих в отдельности, и взаимодействие их между собой. Этот «юнгианский» подход имеет ничуть не меньше права на существование, чем, например, теория «объектных отношений». При этом необходимо отметить, что юнгианские психологи, совершенно не отрицая объектных отношений и даже изящно встраивая эту модель в свою практическую работу, выходят далеко за ее рамки. Говоря упрощенно, юнгианская психология имеет дело с объектными отношениями как на индивидуальном уровне (то есть на уровне комплексов), так и уровне коллективном (то есть на уровне архетипов, а значит, учитывая влияние мифологии, религии и культуры). Нет никаких сомнений, что тогда эти «объектные отношения» становятся значительно более многомерными. Насколько такое расширенное (или углубленное) понимание психики полезно для лечения конкретной невротической личности — вопрос опять же дискуссионный. Но, устраивал такую дискуссию, было бы полезно рассмотреть эффективность и других, так называемых терапевтических подходов, например бихевиоризма или, хуже того, «гуманистической психологии» (будто вся остальная психология негуманистическая). Я уже не говорю о выхолощенных советских теориях, выдуманных на потребу коммунистической идеологии, как, например, «теория деятельности». То есть последователи этой теории думали о том, как делать, пока мировая психология делала и осмысливала, что делается. Одним из печальных последствий практического применения этой теории оказался вакуум, образовавшийся на месте психотерапии и других направлений практической психологии, где надо знать дело, а не «теорию деятельности».

Однако в развитии отечественной психологии существует и другая сторона. Если «раньше» многие психологи были правоверными «учеными», то «здесь и теперь» они стали отъявленными «гуманистами», «психоаналитиками», «гештальтистами», «юнгианцами» и т.п. То есть речь идет о бессознательном, конъюнктурном, а то и вовсе случайном выборе того или иного направления. Маятник психологической моды (или конъюнктуры) качнулся «на запад» и потащил за собой значительную массу советской психологии. Но прошло время и, судя по всему, маятник дошел до своего крайнего «западного» положения и теперь возвращается обратно. А это значит, что психотерапия перестает быть модной. И слава богу. Клиента (или пациента) не интересует, кто избавит его от невроза: «гештальтист» или «гуманист». Главное, чтобы помог. А потому в психотерапии путем естественного отбора останутся те, кто способен работать: работать, в первую очередь, самостоятельно и над собой. История не оставила нам иного выбора. Либо мы переосмыслим все, что сделано без нас, и с этого момента пойдем дальше (то есть будем «развиваться»; это слово любят произносить все психологи), либо будем продолжать заниматься игрой в понятия. Понятия могут остаться прежними (например, «ориентировочные основы деятельности», или «гуманистическая психотерапия», или «взрослый, родитель, ребенок») или измениться (например, на «перенос и контрперенос», «аниму и анимус», «фигуру и фон» и т.п.). Иными словами, либо современные практикующие психологи и психиатры смогут понять основные психофизиологические механизмы и помогать людям, либо это сделают психиатры и психологи следующего поколения, не отягощенные «теориями» деятельности. Людям нужна реальная помощь или конкретнее — результат.

Что-то подобное я уже писал в предисловии к своему переводу книги Уоррена Штейнберга «Круг внимания». Вернуться к этой теме меня побудили рассуждения Мэрион Вудман о влиянии патриархальности на развитие осознанной женственности. Эти рассуждения приводятся в контексте анализа солярного мифа. Вообще тема «отцов и детей» является исключительно актуальной для современной России, а происходящее в отечественной психологии может послужить лишь одной из иллюстраций к общей картине жизни. В переведенной мной книге Юджина Моника «Кастрация и мужская ярость» тема отношения патриархальности и маскулинности является стержневой. Тема развития человека и человечества вообще исключительно актуальна для западной психологии. Через несколько лет мы решим основные экономические проблемы, и тогда эта проблема станет хтя нас не менее важной, чем для Запада. Не решив проблему «отцов и детей» (в этом смысле Грибоедова вместе с Тургеневым, наверное, можно назвать первыми русскими психоаналитиками), мы не можем решить проблему смысла жизни. Но что такое «патриархальность» в нашем понимании? С чем-то подобным мы уже сталкивались. Помните: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног». И далее по Тургеневу. На Западе этот процесс развивался эволюционным путем. Правда, не тысячу лет, как в России, а две тысячи. И пришел к тому, что молодежь использует все новейшие достижения технократического общества, от самых сильных наркотиков до интернета, чтобы уйти от этого общества в мир виртуальный. Мы пока отстаем. Но здесь отставание гораздо меньше, чем, например, в нашем понимании патриархальности. Поэтому, на мой взгляд, психологам имеет смысл потратить какое-то время, чтобы это понимание как-то расширить, если не углубить. Мы пережили и до сих пор переживаем сильнейшую ломку, когда окружающая жизнь изменяется так, что большинство людей лишаются минимальной адаптации. В связи с этим теряется сам смысл психотерапии, решающей проблему адаптации невротической личности к стабильным условиям жизни. С другой стороны, проблема «отцов и детей» решается сама собой и, как всегда в России, решается крайне болезненно: опыт отцов (членов КПСС, кандидатов наук, заслуженных деятелей науки и культуры, мастеров спорта, членов разных союзов и т.п.) для детей бесполезен. Встает серьезный вопрос о необходимости знаний законов Ньютона, тригонометрических функций и Достоевского. Это другая сторона медали, называющейся «работа на результат».

Итак, согласно западным психологам-аналитикам, узкие рамки патриархальности лишают человека инициативы и творческой активности. Мы, жители России, вышедшие живыми из коммунистической душегубки (в прямом смысле этого слова), пока еще слабо осознаем, но уже хорошо чувствуем, что западный образ жизни несет для нашей истосковавшейся по воле душе другие серьезные ограничения. Прежде чем слепо копировать те или иные западные концепции (особенно в психологии), хорошо бы предварительно понять особенности нашей психики, в которую мы собираемся эти концепции встраивать. Дело даже не в том, приживется или не приживется эта «гуманистическая» или «негуманистическая» психология, а в том, что она имеет свои естественные западные корни. В Якутске тоже можно выращивать ананасы и наклеивать на них ярлык «якутский ананас», можно даже их экспортировать, но зачем?

Чтобы показать на каком-то примере, в чем состоит суть моего взгляда, я хочу вкратце рассмотреть (ни в коем случае не прибегая к тщательному анализу — не время и не место) фрагмент древнерусской повести XV века. Основной смысл этой работы заключается в том, чтобы донести до читателя очень конкретное понимание того, что, несмотря на общие мифы и архетипы, общие сказочные мотивы, одинаковые комплексы, наполнение архетипов и содержание комплексов оказывается разным. Российская психология имеет не меньше отличий от западной психологии, чем сходств с ней. И эти различия существуют не только в культуре, но и в структуре психики. Причем иногда они становятся кардинальными. Поэтому нам, уставшим от уникальности и загадочности своей русской души, имеет смысл вовремя опомниться и не спешить списывать уроки у своего «старшего западного брата», который изо всех сил старается сделать работу над ошибками. Причем он хочет сделать ее как следует, а потому не прочь потихоньку срисовать у «младшего брата» его детские каракули, в которых, как говорят психологи, можно найти то творческое зерно, которое благодаря стараниям патриархальных учителей с возрастом пропадает. Эти учителя, как пишет Мэрион Вудман, всегда знали, знают и будут знать, что правильно, а что нет.

Перед анализом конкретных ключевых эпизодов этой легенды мне представляется важным напомнить читателю о сути мифа о герое, поражающем дракона, а также о его символическом прочтении. Герой убивает змея, который является настоящим бедствием для жителей какого-то царства, города или селения. Возможно, после убийства дракона он освобождает плененную им девушку (или девушек). Сам герой либо становится правителем этого царства или города (например, женившись на освобожденной принцессе), либо, как Геракл после убийства Лернейской гидры, совершает новые подвиги, предначертанные ему судьбой (как стрелок у Высоцкого: «чуду-юду уложил и убег»). Возможны и другие, менее распространенные сюжетные линии. Ключевая интерпретация этого мифа такова: А у князя был родной брат по имени Петр… Услыхав от брата своего, что змей назвал того, от чьей руки ему надлежит умереть, Петр стал думать без колебаний и сомнений, как убить змея. Только одно смущало его — не ведал он ничего об Агриковом мече.

Было у Петра в обычае ходить в одиночестве по церквам. А за городом стояла в женском монастыре церковь Воздвижения честного и животворящего креста. Пришел в нее Петр помолиться. И вот явился к нему отрок, говоря: «Княже! Хочешь, я покажу тебе Агриков меч?» Он… ответил: «Да, увижу, где он!» Отрок… показал князю в алтарной стене меж: плитами щель, а в ней лежит меч… Петр взял тот меч, пошел к брату и рассказал ему обо всем. И с того дня стал искать подходящего случая, чтобы убить змея.

А дальше дается очень интересное описание поединка с драконом, которое я приведу полностью:

Каждый день Петр ходил к брату своему и к снохе своей… Раз случилось ему прийти в покои к брату своему, и сразу же от него пошел он к снохе своей, в другие покои, и увидел он, что брат его у нее сидит. И, пойдя от нее назад, встретил он одного из слуг брата и сказал ему: «Вышел я от брата моего к снохе моей, а брат мой остался в своих покоях, и я, нигде не задерживаясь, быстро пришел в покои к снохе моей и не понимаю и удивляюсь, каким образом брат мой очутился раньше меня в покоях снохи моей?» Тот же человек сказал ему: «Господин, никуда после твоего ухода не выходил твой брат из покоев своих!» Тогда Петр уразумел, что это козни лукавого змея. И пришел он к брату и сказал ему: «Когда это ты сюда пришел? Ведь я, когда от тебя из этих покоев ушел и, нигде не задерживаясь, пришел в покои к жене твоей, то увидел тебя сидящим с нею и сильно удивился, как ты пришел раньше меня. И вот снова сюда пришел, нигде не задерживаясь, ты же, не понимаю как, меня опередил и раньше меня здесь оказался?» Павел лее ответил: «Никуда я, брат, из покоев этих, после того как ты ушел, не выходил и у жены своей не был». Тогда князь Петр сказал: «Это, брат, козни лукавого змея — тобою мне является, чтобы я не решился убить его, думая, что это ты — мой брат. Сейчас, брат, отсюда никуда не выходи, я же пойду туда биться со змеем, надеюсь, что с Божьей помощью будет убит лукавый этот змей».

И, взяв меч, называемый Агриковым, пришел он в покои к снохе своей и увидел змея в образе брата своего, но, твердо уверившись в том, что не брат это его, а коварный змей, ударил его мечом. Змей же, обратившись в свое естественное обличье, затрепетал и умер, обрызгав блаженного князя Петра своей кровью…

Попробуем немного поразмышлять над этой проблемой, взяв конкретную и очень известную русскую средневековую легенду, позже ставшую повестью. Налицо все характерные признаки мифа об убийстве дракона. То есть тема, безусловно, существует. Однако наряду с ней рассмотрим не менее важные вариации. Одна из них, и, наверное, основная, состоит в том, что змей принимает обличье Павла (правителя) и соблазняет его жену. Рассмотрим ряд возможных интерпретаций этой особенности сюжета:

Змей (Великая Мать) и Павел (патриарх-правитель) соотносятся как внутреннее и внешнее, содержание и форма;

Змей (в облике Павла) является его патриархальной тенью, его альтер-эго; Змей силой овладевает его женой (Великая Мать, пожирающая развивающуюся женственность);

Змей принимает обличье Павла — брата Петра (мотив двойника; герой уничтожает Великую Мать, тень Отца-Патриарха ценой попадания патриархальной тени — змеиной крови [см. главу 7]);

Змей (Великая Мать) знает о своей гибели и предрекает ее (осознание своей роли и гибели — факт жертвоприношения в чистом виде);

Петр сознательно убивает Змея, принявшего образ Павла (то есть осознанно приносит в жертву брата).

Каждая из этих интерпретаций имеет право на существование. Более того, фактически ни одна из них не противоречит остальным. Но все-таки ключевым моментом являются два последних обстоятельства, которые свидетельствуют о том, что совершается скорее не убийство, а жертвоприношение. А теперь обратимся к Мэрион Вудман:

Миф о солярном герое, открывающем в сражении с драконом путь к самопознанию, чрезмерно перегружен убийством. Присущая этому мифу энергия уже иссякла, и сейчас мы боремся с насилием, вызванным ее воздействием.

Ключевым моментом для понимания убийства дракона является противоположность между материей и духом; при этом материя не только оказывает сопротивление духовному свету, а стремится к разрушению во имя вечного мрака.

Здесь я не удержусь от того, чтобы привести строчку из марша авиаторов, в котором нас прямо-таки распирает от гордости за свой разум, который нам дал «вместо сердца пламенный мотор». Какие еще нужны комментарии?

Потерялся символический смысл убийства как жертвоприношения, ведущего к трансформации. Трансформация приводит к потоку энергии, направленному из бессознательного в сознание. Когда убийство дракона обрело определенную форму, мать превратилась в конкретную материю…

Трансформация отношений может произойти только в процессе истинного понимания разницы между убийством и жертвоприношением. В обоих случаях уничтожается или подавляется энергия, но мотивы этого уничтожения совершенно разные. Убийство уходит своими корнями в потребности эго во власти и доминировании. Жертвоприношение имеет своим истоком подчинение эго управляющему центру Самости… Очень часто мы лишь ретроспективно можем распознать, что есть что.

Итак, уважаемый читатель, я попытался убедить Вас в том, что в древнерусской легенде, довольно экстравагантной версии мифа о солярном герое, фактически идет речь не об убийстве, а о жертвоприношении. Более того, как известно, в повести существуют два мотива, и как раз второй из них — мотив о мудрой деве*. В повести это — Феврония", именно то просветленное женственное сознание, о котором говорит Мэрион Вудман:

Привнесение такого просветленного женственного сознания, которое в Ветхом Завете идентифицируется с образом Софии, или женской мудрости, оказывается для нас серьезной альтернативой патриархальному мифу об убийстве дракона.

После ряда непростых испытаний совершается бракосочетание Петра и Февронии, на символическом языке — священный брак солярного героя и мудрой девы, а на языке глубинной психологии — интеграция преодолевший свой страх развитой маскулинности и осознающей себя женственности. Таким образом, сюжет древнерусской легенды XV века мог бы служить прекрасной иллюстрацией к первой главе этой книги. К сожалению, нет ее перевода на английский язык (а точный хороший перевод — это сама по себе проблема). Но, с другой стороны, есть перевод на русский язык очень интересной книги Мэрион Вудман, и читатель сам может попробовать сопоставить то, что по тем или иным причинам не сделали ни автор, не переводчик (в этом небольшом вступлении). Хочется отметить еще одно очень важное обстоятельство: Петр нашел Агриков меч в алтаре церкви Воздвижения честного и животворящего крести, находящейся в женском монастыре. То есть символ чистой одухотворенной маскулинности находится в святая святых непорочной женственности, Христовой невесты. Это уже символ, несущий огромный энергетический заряд. От такой богатой символики у меня, например, просто захватывает дух.

Однако пора остановиться. Думается, нет никакой необходимости делать какие-то категоричные выводы в отношении сходств и различий западной и российской психологии. Читатель может сделать их сам. Хочется лишь отметить, что все, что нам так подробно и аргументировано объяснила в своей книге Мэрион Вудман, очень образно и красиво рассказала средневековая русская легенда. Западу понадобилось пять веков, чтобы понять проблему. А нам все было как-то не до того, чтобы ее понимать, научившись читать русские легенды, Тургенева и Достоевского. И тогда бесы из литературы перешли в жизнь. Жертвоприношение перестало быть символическим и превратилось в братоубийственную бойню. А бесы стали множиться на радость картавым дедушкам и усатым отцам. И тогда жертвоприношение стало частью советской светской жизни. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». И сделали. Так стоит ли сейчас советским авраамам обижаться, что на многие профессии существуют негласные возрастные ограничения?

Наконец, мне хочется выразить огромную признательность автору этой книги Мэрион Вудман, а также Дэррелу Шарпу, главному редактору Центра изучения Юнгианской Психологии Inner City Books за огромную поддержку и помощь в издательстве этой и других книг. С каждой новой публикацией книги во мне крепнет уверенность, что издания переводов будут продолжаться. По крайней мере, пока мы будем видеть в этом смысл.

В. Мершавка

Май 2000 г.