ГЛАВА IV

ТЕХНИКА АНАЛИЗА ХАРАКТЕРА[17]


...

СЛУЧАИ ПАССИВНО-ФЕМИНИННОГО ХАРАКТЕРА

Анамнез.

Двадцатичетырехлетний банковский служащий обратился к аналитику по поводу тревожного состояния. Оно сохранялось уже в течение года после того, как он в последний раз прошел профилактический осмотр. Раньше пациент испытывал ипохондрические страхи: он считал, что в связи с наследственностью обязательно сойдет с ума и умрет в сумасшедшем доме. Под эти страхи он подводил рациональную базу. Его отец за десять лет до женитьбы переболел сифилисом и гонореей. Пациент полагал, что и бабушка по отцовской линии тоже болела сифилисом. Дядя, брат отца, был очень нервным и страдал бессонницей. Наследственность по материнской линии была еще серьезней. Ее отец покончил жизнь самоубийством, то же самое случилось с одним из ее братьев. Его тетка имела психические отклонения. Мать пациента тоже была тревожной и невро-тичной женщиной.

Такая двойная «наследственность» (сифилис по отцовской линии и суицид и психоз — по материнской) делали данный случай особенно интересным для психоанализа, который, в противоположность ортодоксальной психиатрии, считает наследственность лишь одним из многих этиологических факторов. В дальнейшем мы увидим, что идея пациента о наследственности имела иррациональную основу. Его вылечили, несмотря на наследственность, и рецидивов не наблюдалось в течение последующих пяти лет.

Данная запись отражает только первые семь месяцев лечения, во время которых был проведен анализ характерных сопротивлений. Последние семь месяцев изложены сжато, потому что с точки зрения сопротивления и анализа характера они не очень интересны. Представленный ниже материал включает в себя введение в лечение, курс анализа сопротивления и описание способа, с помощью которого была установлена связь с инфантильным материалом. Мы проследуем вдоль оси сопротивлений этого анализа. В реальности, конечно, курс анализа проходил не так просто, как это может показаться читателю.

Приступы тревоги пациента сопровождались учащенным сердцебиением и параличом любой инициативы. Даже в интервалах между ними его не покидало чувство беспокойства. Приступы часто возникали спонтанно, но бывало также, что их вызывало чтение статей, посвященных психическим расстройствам или суицидам. В последний год его работоспособность начала снижаться, и он боялся, что его уволят, поскольку ему уже мало что удавалось.

В сексуальной сфере также было далеко не все благополучно. Произошедшая незадолго до профилактического осмотра попытка вступить в сексуальный контакт с проституткой оказалась неудачной. Он сказал, что это его не особенно огорчило. Имело место почти неосознаваемое сексуальное влечение. Он сказал, что не страдает от сексуального воздержания. Несколькими годами раньше у него был удачный половой акт, хотя произошла преждевременная, не удовлетворившая его эякуляция.

На вопрос, случались ли прежде приступы тревоги, он ответил, что был очень беспокойным ребенком, а в подростковом возрасте боялся мировых катастроф. Так, он был потрясен, когда в 1910 году был предсказан конец света при встрече кометы с Землей. Его поразило, что родители говорят об этом так спокойно. Страх катастрофы постепенно прошел и сменился страхом наследственного сумасшествия. В детском возрасте ему тоже приходилось не раз переживать состояния острой тревоги, но это случалось гораздо реже.

Если не считать ипохондрической мысли о наследственной болезни, тревожных состояний и сексуальной слабости, не было выражено никаких симптомов. Осознание заболевания впервые появилось только в связи с замеченным тревожным состоянием — симптомом, который вызывал наибольшее беспокойство. Идея о наследственном сумасшествии была слишком хорошо рационализирована, а сексуальная слабость беспокоила его очень незначительно, поэтому он не мог признать их патологический характер. С точки зрения симптоматики мы имели дело с ипохондрической формой истерии страха с отчетливо выраженным актуально-невротическим ядром (невротический застой).

Диагноз: истерический характер с ипохондрической истерией страха. Заключение об истерическом характере базировалось на аналитических выводах о фиксации пациента. С феноменологической точки зрения у этого пациента был типичный пассивно-фемининный характер. Он всегда выражал дружелюбие и покорность, извинялся по всякому пустячному поводу, отвешивал глубокие поклоны, когда приходил или уходил. Кроме того, он был неловок, застенчив и демонстрировал покорность обстоятельствам. Если, к примеру, я спрашивал у него, можно ли поменять время нашей встречи, он не просто соглашался, а начинал уверять меня, что он полностью в моем распоряжении, что он согласен на любые изменения, которые я пожелаю сделать, и т. д. Когда он просил о чем-то, то поглаживал мою руку. Когда я впервые высказал предположение о том, что он не верит в анализ, пациент, уже покинувший кабинет, вернулся очень взволнованный и сказал, что не смог уйти с мыслью о том, что я считаю его не доверяющим анализу. Он без конца просил прощения за все свои слова, которые могли произвести на меня такое впечатление.

Возникновение и анализ характерного сопротивления.

Анализ развивался согласно сопротивлению, свойственному данному типу характера.

После того как пациенту объяснили основное правило, он стал в общих чертах рассказывать о своей семье и наследственных заболеваниях. Он утверждал, что одинаково любит обоих родителей, но уважает больше отца, которого описал как энергичного и здравомыслящего человека. Отец всегда предостерегал его от мастурбации и внебрачных половых контактов. Oн рассказал сыну о собственном отрицательном опыте, о сифилисе и гонорее, об отношениях с женщинами, с которыми спал. Отец поведал обо всем этом ради того, чтобы уберечь сына от подобного опыта. Он никогда его не бил, но всегда удерживал от самостоятельных поступков словами: «Я ни к чему тебя не обязываю, я тебя только предупреждаю…», что, однако, возымело большое влияние. Пациент говорил, что его отношения с отцом были очень теплыми, отец для него был другом, которому он полностью доверял.

Затем он переключился на пространное описание отношений с матерью. Она всегда была очень заботливой и мягкой с сыном, как и он с ней. Кроме этого, он позволял ей выполнять все его капризы и прихоти. Мать стирала его белье, подавала ему завтрак в постель, приходила посидеть с ним перед сном, даже сейчас она сама причесывала его, — словом, он вел жизнь опекаемого маменькина сынка.

Через шесть недель он приблизился к тому, чтобы осознать свое стремление к коитусу. Помимо этого, он полностью осознал свои чувственные отношения с матерью, что отчасти понимал и до начала анализа. Он частенько подталкивал мать к своей кровати, на что та реагировала <блестящими глазами и пылающими щеками». Когда она приходила пожелать ему доброй ночи, он обнимал ее и крепко прижимал к себе. Хотя он всякий раз при рассказе старался подчеркнуть се сексуальное возбуждение, несомненно, что подобные интенции возникали у него самого. Пациент припомнил, что несколько раз чувствовал ощутимое сексуальное возбуждение.

Всякая попытка дать ему понять реальный смысл этих переживаний приводила к жесткому сопротивлению: он начинал уверять меня, что и с другими женщинами чувствовал абсолютно то же самое. Я предпринимал эти попытки не для того, чтобы интерпретировать кровосмесительную фантазию. Я делал это для того, чтобы убедиться, было ли верным мое предположение, что прямое углубление пациента в сторону значимой для его личной истории темы кровосмесительной любви на самом деле представляет собой маневр, предпринятый, чтобы отвлечь внимание от чего-то гораздо более важного в настоящем. Материал, связанный с фигурой матери, был однозначен. Казалось, что пациенту нужно сделать только один шаг, чтобы добраться до самой сути. Но что-то удерживало меня от интерпретации этого материала: содержание его высказываний явно контрастировало с содержанием его снов и подчеркнуто дружелюбной манерой поведения.

По этой причине я все больше и больше концентрировал внимание на его поведении и на материале сновидений. У него не возникало никаких ассоциаций на тему сновидений. Во время сеанса он восторгался анализом и аналитиком, а выйдя за пределы моего кабинета, беспокоился о своем будущем и, не переставая, думал о своей отягощенной наследственности.

Содержание сновидений имело двойственную природу. С одной стороны, в них проявлялись кровосмесительные фантазии: то, что он не выражал днем, проявлялось в сновидениях. К примеру, в одном сновидении он гонялся за матерью с ножом или пытался проникнуть в нору, перед которой она стояла. С другой стороны, в сновидениях часто возникала какая-то темная история убийства, наследственное заболевание, кем-то совершаемое преступление, звучали чьи-то издевательские замечания или выраженное кем-то недоверие.

Первые 4–6 недель анализа мы работали над следующим материалом: высказывания пациента по поводу его отношений с матерью; его тревожное состояние и мысли о дурной наследственности; его чрезмерное дружелюбие и покорное поведение, а также мы анализировали те сновидения, которые содержали кровосмесительные фантазии, и те, в которых фигурировало убийство и недоверие. Кроме того, мы занимались очевидными признаками положительного материнского переноса.

Мне приходилось выбирать — либо интерпретировать очевидный материал инцеста, либо сосредоточиться на признаках недоверия, и я выбрал последнее. Не было сомнений, что здесь присутствовало скрытое сопротивление, которое никак не выражалось уже много недель из-за обилия материала, предоставляемого пациентом совершенно беспрепятственно. Позже выяснилось, что за этим скрывалось первое существенное трансферентное сопротивление, проявлявшееся в специфической форме, обусловленной характером пациента. Мой пациент вводил меня в заблуждение тем, что рассказывал обо всех своих переживаниях, которые были бесполезны с терапевтической точки зрения, был слишком дружелюбен, излагал множество сновидений с очевидным контекстом и вроде бы доверял аналитику. Он старался понравиться аналитику, как в свое время старался понравиться отцу, по одной и той же причине. Мой пациент боялся, он боялся отца и соответственно боялся аналитика. Если бы для меня это был первый подобный случай, я бы не мог догадаться, что такое поведение — обман, что за этим кроется опасное сопротивление. По своему опыту я знал, что такие пациенты месяцами и даже годами не способны отчетливо выразить сопротивление. Кроме того, они не реагируют, по крайней мере терапевтически, на интерпретации очевидного материала. Нельзя сказать, что в таких случаях непременно следует ждать проявления трансферентного сопротивления. Оно в полной мере фактически присутствует с самого первого момента, но в скрытой форме.

Ясно, что вряд ли можно считать материал о гетеросексуальном инцесте на самом деле глубинным материалом. Если задуматься об актуальном предназначении предоставляемого материала, как правило, можно обнаружить, что глубоко подавленные импульсы пациент временно использует для того, чтобы отвести другое содержание. При этом не происходит никаких изменений, материал по-прежнему остается подавленным. Это странный факт, который непросто понять с точки зрения глубинной психологии Так происходит, и надо отметить, что директивная интерпретация такого материала является ошибкой. Подобная интерпретация не дает терапевтического эффекта, более того, она создает помехи для «созревания» ранее вытесненного содержания, тем самым не позволяя его интерпретировать. Теоретически можно сказать, что психическое содержание всплывает в сознании в силу двух причин: либо порожденное аффектами, составляющими его специфическую принадлежность, либо вызванное к жизни неким внешним интересом. В первом случае — возникающее в сознании содержание есть результат давления со стороны сдерживаемого возбуждения, в последнем — налицо механизм защиты. Это похоже на различие, существующее между естественным переживанием чувства любви и демонстрацией любви, компенсирующей чувство ненависти, то есть реактивной любовью.

В случае нашего пациента преодоление сопротивления происходило, конечно, гораздо сложнее, нежели при открыто проявляемом сопротивлении. Смысл сопротивления невозможно вывести из поведения и из случайных деталей множества сновидений. Поэтому очевидно, что опасаясь открыто восставать против отца, человек камуфлирует свою ярость и недоверие реактивной любовью, а также избегает тревоги, подчиняясь и покоряясь.

Первую интерпретацию сопротивления я дал на пятый день в связи со следующим сном:

Образец моего почерка был представлен графологу для того, чтобы он высказал свое мнение. Он сказал: «Этому человеку место в сумасшедшем доме». Моя мать пришла в отчаяние. Я хотел покончить жизнь самоубийством. Тут я проснулся.

Графолог ассоциировался с профессором Фрейдом. Мой клиент добавил, что, по словам профессора, анализ лечит такие заболевания с «абсолютной определенностью». Я привлек его внимание к следующему противоречию: хотя во сне он боится попасть в сумасшедший дом, он все же явно не уверен, что анализ ему поможет. Этого мой пациент принять не мог, он не согласился со мной и продолжал уверять меня в своем полном доверии анализу.

До конца второго месяца он представил множество сновидений, но касающихся их интерпретаций почти не принимал и продолжал говорить о матери. Я вынужден был заметить ему, что, поскольку он не заинтересован в интерпретации, у меня возникает мысль, что он осторожничает, боится ошибиться и не доверяет мне. После первой интерпретации его сопротивления он закамуфлировал свое скрытое недоверие еще сильнее, пока в конце концов не рассказал мне следующий сон:

«Произошло преступление, возможно, убийство. Я был как-то вовлечен в него против своей воли. Я боюсь, что это раскроется и меня накажут. Присутствует один из моих приятелей-сослуживцев, который придает мне мужества и решительности. Я остро сознаю его превосходство».

Я подчеркнул только страх быть раскрытым и связал его с аналитической ситуацией, сказав пациенту, что его позиция указывает на то, что он что-то скрывает. Следующей ночью он увидел подтверждающий мое мнение сон:

«В этом кабинете должно произойти преступление. Ночь, я стою на темной лестнице. Я знаю, что в комнате находится мой отец. Я хочу пройти к нему, но боюсь попасть в руки врагов. Я хочу позвать полицию. У меня есть бумаги, на которых записано в деталях все преступление. Мне необходима маскировка, иначе главарь гангстеров, у которого множество шпионов, задержит меня. Я надеваю большое кепи и накладную бороду и покидаю дом под видом старика. Главарь банды останавливает меня и просит одного из своих подручных обыскать меня. Он находит мои записи. Я чувствую, что если он прочтет их — мне конец. Я как можно естественнее говорю ему, что это совершенно незначимые записи. Он отвечает, что должен просмотреть их. Здесь я испытываю ужасное напряжение, затем в отчаянии я вдруг нахожу оружие. Я обнаруживаю в кармане револьвер и стреляю из него. Мужчина исчезает, и я вдруг ощущаю себя очень силь ным. Главарь гангстеров превращается в женщину. Меня захлестывает влечение к ней. Я подхватываю ее и несу па руках в дом. Я испытываю приятное чувство и просыпаюсь с ним».

В конце сна отчетливо представлен кровосмесительный мотив, но раньше проглядывает намек на маскировку в процессе анализа, Я касался только последнего, потому что пациент еще не готов был оставить свою позицию обмана, без чего более глубокая интерпретация была невозможна. Однако мне удалось сделать шаг, продвинуться в интерпретации сопротивления. Я сказал пациенту, что он не только не доверяет анализу, но, судя по его поведению, даже противостоит ему. В ответ пациент сильно возбудился и в течение шести последующих сессий совершал ряд истерических действий:

1. Он дрыгал ногами и руками, выкрикивая: «Оставьте меня, не приближайтесь, я убью вас, я раздавлю вас!» На смену этому часто приходило следующее действие.

2. Он хватал себя за горло и хрипел сдавленным голосом: «Пожалуйста, оставьте меня одного, пожалуйста… Я не буду больше ничего делать!»

3. Он вел себя не как мужчина, а как девушка, к которой пристают с сексуальными домогательствами и яростно атакуют. Он выкрикивал: «Оставьте меня! Оставьте меня!» Это, однако, произносилось непридушенным голосом, и если во время действия второго типа он стискивал ноги, то сейчас — держал их врозь.

В эти шесть дней он проявлял сопротивление и продолжал говорить о наследственном недуге, время от времени возвращаясь к описанным истерическим действиям. Достаточно странным было то, что после окончания «приступа» он продолжал спокойно говорить, будто ничего не произошло, замечая только: «Со мной определенно что-то не так, доктор».

Не углубляясь в содержание, я мог только говорить ему, что, вероятно, он проделывает сейчас передо мной нечто такое, что уже раньше переживал или видел в фантазиях. Это объяснение ему понравилось, и с этого момента он отыгрывал гораздо чаще, чем прежде. Моя интерпретация сопротивления возбудила важную часть его бессознательного, которая теперь проявляла себя подобными действиями. Однако мой пациент все еще был далек от аналитического понимания своих действий. Он, скорее, утилизировал их как ощущение собственного сопротивления: он думал, что доставляет мне определенное удовольствие, очень часто действуя таким образом. Позже я пришел к выводу, что во время ночных приступов тревоги, он ведет себя так же, как при втором и третьем варианте «истерических действий». Хотя я понял смысл его действий и мог бы рассказать ему об этом, связав смысл действий со сном об убийстве, я завяз в анализе характерного сопротивления, которое объясняло эти «приступы».

Пласт содержания его характерологического трансферентного сопротивления представлял собой следующую картину:

Первое истерическое действие представляло импульсы убийства по отношению к отцу и, в переносе, ко мне. Это наиболее глубокий слой.

Во втором действии присутствовал страх перед отцом в связи с импульсами убийства. Это был средний слой.

Третье действие — скрытая, очень сексуальная фемининная позиция, идентификация с (растленной) женщиной и в то же время пассивно-фемининная защита против импульсов убийства.

Это давало ему возможность удерживать отца от совершения наказания (кастрации).

Но даже осмысление тех действий, которые лежали ближе всего к поверхности сознания, тоже не принималось. Пациент вроде бы принимал любую интерпретацию, стремясь к тому, чтобы аналитику было приятно, что, конечно, не приносило терапевтического эффекта. Адекватное понимание предоставляемого материала бессознательного было невозможно из-за трансферентной фемининной защиты от сходного страха перед аналитиком. Этот страх был причиной ненависти и недоверия, переносимыми с отца на меня. То есть ненависть, страх и недоверие скрывались за его покорной и доверчивой установкой, как за стеной. И из-за этой стены можно было бы отразить всякую интерпретацию бессознательного материала, она прямо-таки отскакивала от нее рикошетом.

Поэтому я продолжал интерпретировать только его бессознательный обман, повторяя ему, что он так часто совершает свои действия, чтобы доставить мне удовольствие. Однако я добавил, что эти действия очень много значат сами по себе, но мы не можем приблизиться к их осмыслению, пока он не поймет смысла своего поведения. И хотя он стал меньше сопротивляться моим интерпретациям, он все же еще не мог согласиться со мной. Следующей ночью ему впервые приснился сон на тему его недоверия анализу. «Неудовлетворенность, связанная с неудачным анализом, настолько велика, что мне пришлось обратиться к профессору Фрейду. Занимаясь моим заболеванием, он дал мне длинную изогнутую палку. Я почувствовал себя удовлетворенным".

Во время анализа этого сна он впервые признал, что не очень-то доверяет предвещающему оптимизму профессора из сна и что, придя ко мне на первый сеанс, он, несомненно, был удивлен, застав в кабинете столь молодого человека. Я сказал ему, что был поражен двумя вещами: во-первых, тем, что, говоря это, он снова пытается сделать мне приятно, а во-вторых — что он чем-то подавлен. Что касается последнего, то мне показалось, что он обманывает меня в вопросах оплаты.

Пока шла эта кропотливая работа с характерным сопротивлением, пока мы имели дело с его обманом, проявлявшимся в покорности и повиновении, всплыл богатый материал, касающийся различных возрастных периодов, его детских отношений с матерью и сверстниками, детской тревоги и того удовольствия, которое он получал, будучи больным, и т. д. Я не интерпретировал ничего, помимо материала, непосредственно связанного с характерным сопротивлением.

Сны о его недоверии и скрытой насмешливой позиции становились все чаще. Несколькими неделями позже, к примеру, он рассказал о следующем сновидении:

Мой отец сказал, что никогда не видел снов. Я сказал, что это неправда, что он просто забывает свои сны, потому что они связаны с запретными желаниями. Он презрительно рассмеялся. Я взволновался и заявил ему, что это теория не кого-нибудь, а самого профессора Фрейда. Но сказав это, я расстроился.

Я показал пациенту, что он позволяет своему отцу презрительно смеяться, потому что сам не может открыто сделать этого, и подчеркнул, что в сновидении он опечалился, интерпретировав это как признак нечистой совести.

Он принял эту интерпретацию, и следующие десять дней мы обсуждали вопрос оплаты анализа. Выяснилось, что во время первой нашей встречи он сознательно солгал мне о своей платежеспособности, «чтобы подстраховаться», поскольку не верил в мою честность. Он, не дожидаясь вопросов с моей стороны, сказал, что располагает заведомо меньшей суммой денег, чем это было в действительности. Я, как обычно, назвал ему сумму средней и минимальной оплаты. Исходя из описания его финансового положения, я установил для него минимальную оплату. Оказалось, что он мог бы платить больше, и не только потому, что на самом деле располагал большими средствами, но и потому, что его отец оплачивал половину стоимости анализа.

Редукция актуального материала к инфантильному

Обсуждение финансовых вопросов у моего пациента всегда связывалось с характерным сопротивлением, с его скрытым страхом и недоверием. Однажды он оговорился, сказав: «Я хочу, чтобы мои деньги в банке становились больше», вместо того, чтобы сказать: «чтобы моих денег становилось больше». Этим он выдал связь денег и пениса, а также свой страх лишиться пениса. Я не интерпретировал оговорку, поскольку не хотел преждевременно затрагивать кастрационную тревогу как таковую; я только отметил, что его тенденция экономить должна как-то соотноситься со страхом катастрофы, и, по-видимому, он чувствует себя в безопасности, имея больше денег. Он отнесся к сказанному с пониманием и привел мне подтверждающие ассоциации из детства: он очень рано начал копить мелочь. И не простил отцу, что тот однажды без разрешения взял и потратил его деньги. Впервые мой пациент спонтанно произнес упрек в адрес отца; на сознательном уровне упрек касался денег, а на бессознательном, конечно, угрозы кастрации. В связи с этим я сказал, что его отец, подавляя сексуальность сына, действовал из лучших побуждений, но вовсе не мудро. Пациент ответил, что часто размышлял об этом, но никогда не перечил отцу, который, как он думал, действовал только в интересах сына. Было слишком рано сообщать ему, что его согласие основывалось на глубоком чувстве вины и страха перед отцом.

Теперь анализ трансферентного сопротивления проходил параллельно анализу скрытой негативной позиции по отношению к отцу. Каждый аспект ситуации переноса был связан с отцом, и пациент понимал это, в то же самое время предоставляя обильный материал о реальных с ним отношениях. Правда, надо отметить, что весь этот материал подвергался цензуре и глубокие интерпретации пока не принимались, но анализ детства определенно начал развиваться. Теперь он не прибегал к выражению материала лишь для того, чтобы оградиться. В результате анализа характерной защиты росло понимание того, что его отношения с отцом были не такими, как это ему представлялось, и что они наносили вред его развитию.

Каждый раз, когда он подходил вплотную к фантазии об убийстве, его тревога усиливалась. Сновидения становились короче и реже, но яснее, а связь с аналитической ситуацией усиливалась. Материал, который прежде использовался как заграждение, больше не появлялся. Все было тесно связано с комплексом отца: возникали фантазии о том, чтобы быть женщиной, имело место желание инцеста. Следующие шесть недель сопровождались появлением несомненно кастрационных видений. Это происходило без каких бы то ни было интерпретаций или намеков с моей стороны:

1. Я лежу на своей кровати, вдруг кричу и вижу, что мой школьный директор сидит на мне верхом. Я борюсь с ним и подминаю его под себя, но одна его рука остается свободной, и он хватает меня за пенис.

2. Мой старший брат влезает в нашу комнату через окно. Он говорит кому-то, чтобы ему принесли меч, поскольку он хочет убить меня, но я опережаю его и убиваю первым.

Здесь видно, что основной конфликт с отцом проявляется яснее и яснее без особых усилий с моей стороны, только как результат точного анализа сопротивления.

На этом этапе возникли повторные блоки и определенные проявления недоверия анализу. Теперь сопротивление было связано с вопросом оплаты: пациент не верил в мою честность. Сомнения и недоверие возникали, как только он приближался к своему чувству ненависти по отношению к отцу, к кастрационному комплексу и фантазии об убийстве. Надо заметить, что сопротивление временами маскировалось под фемининную капитуляцию, но теперь было нетрудно заглянуть под эту маску.

После пятинедельного перерыва анализ возобновился. Пациент, который никуда не уезжал на время отпуска, жил все это время вдвоем с приятелем, поскольку родители были в отъезде, а он боялся оставаться один. Его тревожные состояния не исчезли, напротив, после того, как он перестал посещать меня, они стали еще интенсивнее. В связи с этим он сказал мне, что в детстве всегда боялся, если мать куда-то уезжала, что ему всегда хотелось ее удержать и что он злился на отца, если тот вел мать на концерт или в театр.

Постепенно прояснилось, что помимо отрицательного отцовского переноса у моего пациента была сильная тенденция к материнскому переносу. Эта тенденция присутствовала с самого начала вместе с реактивной пассивно-фемининной позицией. За время перерыва пациент почувствовал, что со мной ему очень безопасно. Он ощутил, что со мной чувствует себя защищенным, как с матерью. Но для нежного материнского переноса были еще помехи, и анализировать этот перенос было слишком рано. Реактивно-фемининный отцовский перенос после перерыва остался таким же сильным, как прежде. Мой пациент снова говорил смиренно и покорно, так же, как и в начале анализа, и снова — о своих отношениях с матерью.

На третий или четвертый день после возобновления анализа он увидел два сновидения о желании кровосмешения, своей инфантильной позиции по отношению к матери, кроме того, имела место фантазия о пребывании в материнской утробе. В связи с этим он вспомнил сцену, когда мать купала его в ванной. Она мыла его, хотя ему было больше двенадцати лет, и он не понимал, почему приятели дразнили его за это. Затем он припомнил детский страх того, что бандиты могут проникнуть в комнату и убить его. Другими словами, анализ уже возродил инфантильную тревожную истерию, несмотря на то, что отсутствовали соответствующие интерпретации или намеки. Глубокий анализ этих сновидений не проводился, поскольку в целом позиция была опять довольно зыбкой. Сон, который приснился ему следующей ночью, был определенней:

1. Я иду по Арнбректхолу, где проводил летние каникулы, когда мне было около пяти или шести лет. Мне хочется освежить свои детские впечатления. Вдруг я попадаю в одно место, из которого можно выбраться только через замок. Привратник открывает ворота и говорит, что я не могу посетить замок в это время. Я отвечаю, что это мне это не нужно, я только хочу пройти через него. Появляются владельцы замка и старая леди, которая поражает меня своим кокетливым поведением. Я хочу удалиться, но вдруг замечаю, что потерял ключ (который открывает мои сундуки и кажется очень важным для меня) в шкатулке, принадлежащей старой леди. Я чувствую неловкость, которая исчезает, когда шкатулка открыта и ключ возвращается ко мне.

2. Моя мать зовет меня, она находится наверху, в верхней части дома. Я беру газету, сворачиваю ее в форму, напоминающую пенис, и иду к матери.

3. Я в большой комнате с кузиной и матерью. Моя кузина, чей взгляд мне очень приятен, одета в одну сорочку, я — тоже. Я обнимаю ее. Вдруг я обнаруживаю, что я гораздо меньше ее ростом, и мой пенис находится где-то между ее коленями и гениталиями. У меня происходит эякуляция, и я страшно смущаюсь, потому что на моей сорочке может остаться пятно, которое мне не смыть.

В образе кузины он видел свою мать. То, что он был раздет, подразумевает, что он никогда не снимает одежды в случае попытки совершить коитус, что он испытывает смутный страх перед этим действием.

Во сне кровосмесительная фантазия (2-я и 3-я части) и кастрационная тревога (часть 1-я) выражены совершенно отчетливо. Почему же столь слаба цензура? Помня о его обычных обманных маневрах, я избегал интерпретаций и не пытался вызывать ассоциации. Я в первую очередь хотел, чтобы тема развернулась шире, важнее было то, что ее нельзя было обсуждать, пока не проявилось открыто и не было устранено следующее трансферентное сопротивление.

Это сопротивление не заставило себя ждать. Оно появилось при обсуждении второй части сновидения, когда я позволил себе (оправдывая это своими обширными познаниями) некоторые замечания. Я обратил внимание пациента на тот факт, что он уже видел раньше сон о бумажном пенисе. Это замечание было излишним, и он отреагировал на него, несмотря на откровенное содержание сна, одним из своих типичных сопротивлений: «Да, правильно, но…» Следующей ночью у него был тяжелый приступ тревоги, и он увидел два сновидения: одно было связано с «денежным сопротивлением» (трансферентная кастрационная тревога), а другое привело нас глубже, к первосцене, которая во время последнего анализа питала «денежное сопротивление».

1. Я нахожусь в толпе, стою перед развлекательным заведением. Вдруг я замечаю, что человек, который стоит позади меня, пытается вытащить мой кошелек из кармана брюк. В последний момент я успеваю предотвратить кражу.

2. Я нахожусь в последнем вагоне поезда, который едет по югу Вор-терса. Во время движения я вдруг замечаю, что на нас по тем же самым рельсам надвигается другой состав. Катастрофа неминуема, и, чтобы спастись, я прыгаю с поезда.

Я оказался прав, отказавшись от интерпретации сновидений на тему инцеста, поскольку имело место сильное латентное сопротивление. Можно видеть также, что сопротивление во сне тесно связано с инфантильной тревогой (страх кастрации — страх первосцены). В возрасте между тремя и шестью годами пациент проводил летние каникулы в Вортерсе.

В связи со сновидениями у него не возникло никаких ассоциаций. Сославшись на то, что мужчина в первом сне — это я, мне пришлось снова «вызвать к жизни» его позицию, его скрытый страх передо мной и скрытое недоверие в финансовых вопросах, хотя я и не упоминал пока о его страхе катастрофы. Что касается второго сна, то я только подчеркнул «неминуемую катастрофу» и напомнил, что его деньги символизируют защиту от катастрофы и он боится, что я лишу его этой защиты.

Он не согласился со мной, по-видимому, его ужаснула идея того, что видит во мне вора; но при этом и не опроверг интерпретацию. В течение нескольких последующих дней он видел сны, в которых уверял меня, что доверяет мне, не лжет, кроме того, он видел меня в роли матери. Затем появился новый элемент: его мать как мужнина. Она представлялась ему японцем. Эта деталь была мне неясна, пока спустя много месяцев не всплыли его детские фантазии о русско-японской войне. Русские были отцом, а японцы, поскольку они меньше, — матерью. Кроме того, его мать одно время носила японскую пижаму — мать в штанишках. Он не раз оговаривался «пенис матери». «Школьный приятель» — герой многих его сновидений тоже предстал в образе кузины, которая символизировала мать.

Эти откровенные кровосмесительные картины были сновидениями сопротивления: они скрывали его боязнь женщины — женщины с пенисом.

С этого времени в течение шести недель анализ развивался зигзагообразно: сновидения и особенности коммуникации, выражающие «денежное сопротивление», перемежались другими, на тему его влечения к матери, о матери в облике мужчины, об опасностях, исходящих от отца, и самых различных формах кастрационной тревоги. При интерпретации я всегда принимал денежное сопротивление (читай — кастрационную тревогу) за точку отправления и каждый день начинал погружение в анализ детской ситуации именно с этого. Это было несложно, поскольку детский материал всегда тесно связан с ситуацией переноса. Не все детские страхи и влечения, всплывающие на поверхность, проявлялись путем переноса; скорее, перенос все время вращался вокруг кастрационной тревоги, которая становилась все острее. В трансферентном сопротивлении было заключено ядро инфантильной ситуации. Поскольку я был уверен, что анализ идет нормально, я мог отложить глубокие интерпретации до более подходящего времени; я только работал над страхом, который пациент испытывал передо мной, постоянно соотнося его со страхом перед отцом.

Я пытался проникнуть в инфантильные кровосмесительные фантазии, устраняя трансферентное отцовское сопротивление, чтобы, насколько возможно, освободить эти фантазии от сопротивления. Это могло бы предотвратить опасность дискредитации наиболее важных интерпретаций. Поэтому я не интерпретировал совершенно очевидный и постоянно присутствовавший инцестуозный материал.

Схематически актуальные пласты сопротивления и материала в начале этой фазы были следующими:

1. На передний план выходила кастрационная тревога в форме «денежного сопротивления».

2. Мой пациент пытался постоянно отвести эту тревогу, занимая по отношению ко мне фемининную позицию, которая, однако, была не столь успешна, как вначале.

3. Фемининная позиция прикрывала садистско-агрессивную по-зииию по отношению ко мне (то есть к отцу) и сопровождалась глубоким нежным влечением к матери, которое также переносилось на меня.

4. С этими амбивалентными позициями, которые были сконцентрированы в трансферентном сопротивлении, были связаны кровосмесительные желания, представленные в сновидениях, в боязни мастурбации, в страстном стремлении к материнской утробе и в виде сильного страха, имеющего своим источником первосцену. Исходя из всего этого, нельзя было ничего интерпретировать, кроме его обмана и мотивов этого обмана, а также страха и ненависти к отцу. На пятом месяце анализа он впервые увидел сновидение, связанное с кровосмесительной мастурбационной тревогой:

Я нахожусь в комнате. Молодая женщина с круглым лицом сидит за фортепьяно. Мне видна только верхняя часть ее тела, а нижняя скрыта инструментом. Позади себя я слышу голос аналитика: «Смотри, вот причина твоего невроза». Я чувствую, что приближаюсь к женщине, но затем я вдруг пугаюсь и громко кричу.

Днем ранее при интерпретации сновидения, я сказал ему: «Видите, это одна из причин вашего невроза». Это имело отношение к инфантильной позиции, к его желанию, чтобы его любили, и заботились о нем. Пациент будто знал истинную причину своего невроза, он связал это замечание с вытесненным страхом мастурбации. Опять всплыла тема мастурбации, сопровождавшаяся кровосмесительным мотивом. Тревога снова пробудилась. Тот факт, что нижняя половина женского тела во сне не была видна, выражает страх перед женскими гениталиями. Тем не менее, я не стал затрагивать этот момент, потому что сопротивление все еще было сильным, а сон не вызывал никаких ассоциаций.

Затем пациент увидел сон, в котором фигурировала «обнаженная семья»: отец, мать и ребенок попались гигантской змее. А вот еще два его сновидения:

1. Я лежу на кровати, а аналитик сидит сзади меня. Он говорит: «Сейчас я покажу тебе причину твоего невроза». Я в страхе кричу, но в то же время испытываю приятные ощущения. Я почти теряю сознание. Он продолжает говорить, что собирается проводить анализ в нашей ванной комнате. Эта идея кажется мне привлекательной. Когда мы открываем дверь ванной, внутри темно.

2. Я прогуливаюсь по лесу с матерью. Я замечаю, что нас преследует грабитель. У матери в складках платья я вижу револьвер и беру его, чтобы стрелять в грабителя. Быстрым шагом мы приходим па постоялый двор. Когда мы поднимаемся по ступеням лестницы, грабитель настигает нас. Я стреляю в него. Однако пуля превращается в денежную купюру. На время мы оказываемся в безопасности, но грабитель, который сидит в прихожей, может замыслить нечто плохое. Чтобы завоевать его расположение, я даю ему другую купюру.

Моя корректность, выраженная тем, что я не интерпретировал очевидный материал его сновидений, нашла отражение в том, что пациент, помимо неспособности обнаружить какие бы то ни было ассоциации, не сказал ни слова о личности грабителя. Вместо этого он хранил молчание или возбужденно говорил обо «всех этих деньгах», которые ему пришлось мне заплатить, и выражал сомнение в том, что анализ может ему помочь.

Это сопротивление также было направлено против обсуждения материала, связанного с инцестом. Но такая интерпретация не могла привести ни к чему хорошему, мне приходилось ждать подходящей возможности для интерпретации его «денежной тревоги» как кастрационной.

В первой части «сновидения о грабителе», анализ должен был проходить в ванной комнате. Позже мы обнаружили, что ему было безопаснее всего мастурбировать в ванной. Во второй части сновидения я (отец) представляюсь грабителем (то есть кастратором). Актуальное сопротивление моего пациента (недоверие, связанное с финансовым вопросом) было самым тесным образом связано с прежней тревогой по поводу мастурбации (кастрационная тревога).

Поразмыслив над второй частью сновидения, я пришел к выводу о существовании у пациента страха, что я могу нанести ему вред. Сказав ему об этом, я отметил, что его страх в действительности имеет отношение к его отцу. После некоторого колебания он принял эту интерпретацию и стал спонтанно рассуждать о своем чрезмерном дружелюбии. Он понимал, что эта излишняя приветливость направлена на превосходящих его людей и выражает смутный страх сделать что-нибудь не так, а также его желание скрыть за этим свою тайную иронию над ними. В той мере, насколько объективно он смог взглянуть на свой характер, он стал более свободным, чистосердечным и открытым как во время сеанса, так и вне моего кабинета. Он оставил критиканство и теперь стыдился своего прежнего поведения. Впервые невротический характер стал для него органически чуждым симптомом. Таким образом, анализ характера принес первый успех. Мы приступили к анализу характера.

«Денежное сопротивление» по-прежнему имело место, и в сновидениях, связанных с первосценой, страх пениса все больше обнаруживался без какой бы то ни было помощи с моей стороны.

На этот факт следует обратить особое внимание. Когда ведется систематический и последовательный анализ характерного сопротивления, не требуется специальных усилий для того, чтобы получить инфантильный материал. Он всплывает спонтанно, бывает очевидным и тесно ассоциируется с актуальным сопротивлением, если, конечно, не нарушать этого процесса преждевременными интерпретациями инфантильного материала. Чем меньше стремиться проникнуть в детство, тем точнее работа с сопротивлением и тем быстрее появляется результат.

После моей интерпретации о том, что пациент боится возможного причинения ему вреда, вновь обнаружился следующий материал. Ночью он увидел сон, в котором находился на птичьем дворе и видел, как убивали цыпленка. В следующем эпизоде одна женщина лежала, вытянувшись на земле, а другая несколько раз вонзила в нее большие вилы. Затем он обнимал девушку, а его пенис был где-то между ее коленями и гениталиями. При этом у него произошла эякуляция.

Поскольку «денежное сопротивление» несколько ослабло, я попытался интерпретировать этот сон. По поводу птичника у него возникла следующая ассоциация — в детстве, будучи в деревне, он часто наблюдал, как спариваются животные. Тогда мы не учли, насколько была важна деталь «летом в деревне». В первой женщине он узнал свою мать, однако объяснить ее позицию был не в состоянии. Он мог сказать нечто существенное только о сне про эякуляцию. В этом сновидении он был ребенком. Он вспомнил, что прижимался к женщинам до тех пор, пока не происходило семяизвержение.

То, что пациент, помимо открытого материала, не делает никаких толкований, выглядело хорошим признаком. Если бы я интерпретировал символы или важное бессознательное содержание прежде анализа сопротивления, он немедленно принимал бы интерпретации как раз по причине присутствия сопротивления, и мы двигались бы от одной хаотической ситуации к другой.

Моя интерпретация страха причинения ему вреда дала полноценный ход анализу характера. «Денежное сопротивление» не проявлялось. Пациент все время обсуждал свое инфантильное поведение и приводил примеры, когда он вел себя «трусливо» и «лживо», — модели поведения, которые теперь он честно признавал негативными. Я попытался дать ему понять, что такое поведение в значительной степени — результат влияния его отца. Однако моя попытка спровоцировала наиболее яростное сопротивление. Он все еще не отваживался упрекнуть своего отца.

После длительного периода, когда ему ничего не снилось, он опять увидел сон на тему, в которой я признал первосцену.

Я стою на морском берегу. Несколько белых медведей плещутся в воде. Вдруг они начинают беспокоиться, и я вижу спину огромной рыбы, возникающую из воды. Он (рыба) гонится за одним из медведей и ранит его ужасными ударами. В конце концов он (рыба) наносит медведю смертельную рану. Однако и сам он (рыба) тяжело ранен — сквозь жабры хлещет поток крови.

Я подчеркнул, что его сны всегда были жестокими. В течение следующих нескольких встреч он пересказывал свои фантазии о мастурбации и различных жестоких действиях, которые он совершал в предпубертатном периоде. Большую их часть определяла «садистская основа полового акта». После анализа я попросил его написать об этом. Вот его записи:

«3–5 лет. Во время летних каникул, мне довелось увидеть, как режут поросят. Я слышал визг животных и видел лужи крови вокруг. Я чувствовал, что мне очень приятно.

4—6 лет. Мысль об убийстве животных, особенно лошадей, будит во мне чувство глубокого удовлетворения.

5— 11 лет. Мне нравится играть оловянными солдатиками. Я устраиваю баталии, в которых они всегда воюют друг с другом. Я прижимаю солдатиков друг к другу; самые любимые солдатики всегда побеждают других.

6—12 лет. Я прижимаю двух муравьев так, что они начинают кусать друг друга. Умерщвляя друг друга, они борются за жизнь. Я рассыпаю сахар между двумя муравейниками, и муравьи периодически затевают драки. Мне доставляет удовольствие также посадить в стакан муху и осу; спустя некоторое время оса нападает на муху и отрывает ей крылья, ноги и голову.

12—14 лет. У меня есть террариум, и мне нравится наблюдать, как спариваются животные. Я видел это и в птичнике; мне нравилось смотреть, как более сильные петухи бьют тех, что послабее.

8—16 лет. Мне нравится бороться с горничными; когда я стал постарше, я ловил их, толкал на кровать и наваливался сверху.

5—12 лет. Мне нравится играть с железной дорогой, пускать поезда через всю комнату, делать туннели из коробок, стульев и т. д.; я также стараюсь имитировать шум локомотива.

15 лет, фантазия при мастурбации. Как обычно, я только наблюдатель. Женщина пытается побороть мужчину, обычно значительно меньшего роста. После длительной борьбы женщина уступает. Мужчина грубо хватает ее за грудь, пах или бедра. Я никогда не думал о мужских или женских гениталиях и никогда о половом акте как таковом. В тот момент, когда женщина переставала сопротивляться, я испытывал оргазм».

Ситуация в тот момент обстояла следующим образом: пациент стыдился своей трусости и вспоминал о садизме, свойственном ему в прошлом. Безоценочный анализ его фантазий и поведения в виде резюме продолжался до конца лечения. Это позволяло ему во время анализа чувствовать себя свободнее и быть более мужественным и агрессивным. Но временами в его поведении все еще сквозила озабоченность. Его тревожные состояния стали проявляться реже, но с ними снова и снова приходилось сталкиваться в связи с «денежным сопротивлением».

Мы снова можем заметить, что выражение генитального кровосмесительного материала служит в основном для того, чтобы скрыть детский садизм. В то же самое время это является и попыткой продвинуться по направлению к генитальному объектному катексису. Однако его генитальное влечение было смешано с садистским. Поэтому терапевтическая задача заключалась в том, чтобы выкристаллизовать из этого смешения генитальное влечение.

В начале шестого месяца анализа, в связи со следующим сновидением, появилась первая возможность интерпретировать его страх пениса:

1. Летние каникулы, я лежу на диване, стоящем в открытом поле. Знакомая девушка подходит и ложится на меня. Я удерживаю ее на себе и пытаюсь совершить половой акт. Хотя у меня есть эрекция, я замечаю, что мой пенис слишком мал. Это меня очень огорчает.

2. Я читаю драматическое произведение с тремя действующими лицами. Это семья японцев — отец, мать и четырехлетний ребенок. Я чувствую, что у этой пьесы трагичный конец. Больше всего меня беспокоит судьба ребенка.

Впервые в содержании сна была представлена попытка коитуса. Второй сон, в котором присутствует намек на первосцену (возраст — четыре года), нами тогда не был проанализирован. Непрерывно рассуждая о своей трусости и беспокойстве, он сам подошел к разговору о пенисе. Тогда я сказал ему, что его боязнь того, что ему нанесут вред или надуют, обманут, в действительности связана с гениталиями. Вопрос, почему и кого он боится, не обсуждался, реальный смысл страха тоже не интерпретировался. Интерпретация показалась ему правдоподобной, но теперь появилось сопротивление, которое имело место на протяжении шести недель. Оно основывалось на пассивно-фемининной, гомосексуальной защите от кастрационной тревоги.

На наличие сопротивления указывали следующие признаки: он не возражал открыто и не выражал сомнений, напротив, он стал чрезвычайно вежлив, дружелюбен и покорен. Его сновидения, которые по ходу анализа сопротивления стали реже, короче и яснее, опять удлинились и стали более запутанными. Состояния тревоги участились и стали такими же интенсивными, как и прежде. Несмотря на это, он не выражал недоверия анализу. Снова возникла идея о наследственности. Так замаскированно выразилось его сомнение в результатах анализа. Как и в начале анализа, он опять начал вести себя как женщина, которую насилуют. В сновидениях тоже доминировала пассивно-фемининная позиция. Снов об эякуляции или коитусе больше не было. Несмотря на то что анализ характера, несомненно, прогрессировал, прежнее характерное сопротивление вновь развернулось в полную силу, когда начался анализ нового пласта бессознательного. Для характера этого пациента слой кастрационной тревоги был самым решающим.

Следовательно, предметом анализа сопротивления стала не кастрационная тревога, которая провоцировала сопротивление, а снова все поведение пациента. Целых шесть недель было трудно что-либо предпринимать, кроме интерпретаций его поведения как способа защитить себя от опасности. Каждая деталь поведения рассматривалась с этой точки зрения. Таким образом, мы постепенно приближались к ядру его поведения — страху пениса.

Пациент старался оттолкнуть меня, предлагая мне инфантильный материал, но я постоянно объяснял ему смысл этого действия. Понемногу он начал понимать, что в отношениях со мной чувствует себя женщиной, о чем мне подробно поведал, добавив, что ощущает в промежности сексуальное возбуждение. Я объяснил это феноменом переноса. Он воспринимал мои попытки объяснить его поведение как упреки в свой адрес, чувствовал себя виноватым и старался искупить свою вину фемининной покорностью. Глубинный смысл такого поведения — идентификация с матерью из-за страха быть мужчиной (отцом) — я оставил в тот момент нетронутым. Затем, наряду с другим материалом, он увидел следующее подтверждающее сновидение:

Я гуляю с приятелем. Кажется, он неправильно понимает мое замечание и говорит, что хочет отдаться мне. Тем временем мы приходим в нашу комнату, и приятель забирается в постель моего отца. Его нижнее белье оказывается грязным.

Анализируя этот сон, я смог снова редуцировать фемининный перенос на отца. Теперь он впервые припомнил, что во время фантазий при мастурбации представлял себя женщиной. Анализ грязного нижнего белья привел к обсуждению его анальной активности и привычкам (церемония купания). В этом проявилась другая черта его характера — обстоятельность.

Чтобы снять сопротивление, мы обсудили не только его прежнюю форму, но и его эрогенную, анальную основу. Тогда я сделал следующий шаг в анализе характера. Я объяснил пациенту связь между его покорным поведением и фантазией о том, что он женщина. Его поведение было фемининным, то есть чрезмерно мягким, покорным и доверчивым, потому что он боялся быть мужчиной. Я добавил, что мы могли бы отыскать причину этой боязни — боязни ощутить себя мужественным, открытым и честным, вместо того чтобы продолжать избегать этого. В ответ на это он рассказал сон, в котором снова возникли темы первосцены и кастрационной тревоги:

Я со своей кузиной — молодой привлекательной женщиной (матерью). Неожиданно я понимаю, что я — моя собственная бабушка. Я ужасно огорчен. В то же самое время я каким-то образом ощущаю себя центром Вселенной, а планеты вращаются вокруг меня. Я одновременно сдерживаю — все еще во сне — свою тревогу и досадую на свою слабость.

Самой важной деталью этого кровосмесительного сновидения было то, что он видел себя бабушкой. Не было сомнений, что здесь имел место страх наследственного заболевания. Было ясно, что он фантазировал о своем зачатии, идентифицируясь с отцом, точнее, о половом контакте с матерью, что, однако, тогда нами не обсуждалось.

Что касается Вселенной, то она могла символизировать его эгоизм: «Все вращаются вокруг меня». Я допускал наличие и более глубинного смысла, а именно — первосцену, но не стал упоминать об этом. Несколько дней мы говорили почти исключительно об его эгоизме, желании быть ребенком, которого все любят, и выяснили, что сам он никогда не хотел и не был способен любить. Я раскрыл ему связь между его эгоизмом и страхом любить себя самого и свой пенис.[24]

Следующие сновидения вывели на поверхность инфантильный фон:

1. Я раздет и смотрю на свой пенис, кончик которого кровоточит. Две девочки уходят прочь, и мне грустно, потому что я прихожу к выводу, что они будут презирать меня из-за слишком маленького пениса.

2. Я курю сигарету через мундштук. Я вынимаю его изо рта и, к своему удивлению, обнаруживаю, что это сигаретный мундштук. Когда я опять беру сигарету в рот, ее кончик обламывается. У меня возникают неприятные ощущения.

Итак, без каких бы то ни было моих усилий идея о кастрации стала приобретать определенную форму. Пациент теперь интерпретировал сновидения без моей помощи и продуцировал обильный материал, связанный со страхом женских гениталий и страхом прикосновения к своему пенису. Во втором сне налицо очевидная оральная идея (сигаретный мундштук). Моего пациента потряс тот факт, что его в женщине привлекает все, кроме гениталий, но больше всего его влекло к груди; поэтому он начал говорить об оральной фиксации на матери.

Я сказал ему, что недостаточно знать о боязни гениталий; что необходимо отыскать причину этого. В ответ ему снова приснился сон, навеянный первосценой, без признаков воздействия моей интерпретации.

Я на подножке последнего вагона поезда, я — сцепщик. Подходит еще один поезд, и я оказываюсь между двумя составами.

Перед тем как продолжить повествование об анализе, мне бы хотелось отметить, что по истечении семи месяцев лечения, после того как разрешилось пассивно-гомосексуальное сопротивление, пациент сделал мужественный шаг в направлении к женщине. Это произошло без моего ведома. Он рассказал мне об этом позже, когда отношения с девушкой более или менее установились. Он познакомился с девушкой в парке. Его способ сексуального взаимодействия был следующим: он прижимался к девушке, происходила сильная эрекция и эякуляция. Тревожные состояния постепенно проходили. Ему не приходило в голову осуществить половой акт. Обратив его внимание на это, я высказал предположение, что он боится этого. Он отверг такое предположение, оправдавшись тем, что просто не было подходящей возможности, и настаивал на своем, пока в конце концов его не потрясла инфантильная манера собственного сексуального поведения. То же самое происходило и во множестве его сновидений, и теперь он вспомнил, что, будучи ребенком, прижимался к матери именно таким образом.

Так предмет его кровосмесительной любви (а с него, стараясь ввести меня в заблуждение, он начал анализ) возник снова. Однако теперь его сопротивление уже не было столь сильным и не побуждалось прежними скрытыми мотивами. Таким образом, анализ его отношений протекал созвучно его переживаниям.

Снова и снова он отвергал мою интерпретацию, что его действительно влечет к собственной матери. Материал, который он предоставлял в течение семи месяцев, был столь ясным, а взаимоотношения, как он сам признавал, столь очевидными, что я и не пытался убедить его, но начал исследовать, почему он боится признаться себе в этом.

Этот вопрос обсуждался вместе с темой страха пениса. Таким образом, надо было разрешить две проблемы:

1. Что было источником его кастрационной тревоги?

2. Почему, несмотря на сознательное согласие, он не принимал факт сексуально окрашенной кровосмесительной любви?

Теперь анализ быстро продвигался в направлении первосцены. Это подтвердилось следующим сновидением:

Я нахожусь в зале замка, где заседает король со свитой. Я высмеиваю короля. Его люди набрасываются на меня. Я падаю и чувствую, что они смертельно ранили меня. Мое безжизненное тело волочат прочь. Затем я понимаю, что вес еще жив, но притворяюсь мертвым, чтобы убедить в этом могильщика. Меня засыпают тонким слоем земли, который мешает мне дышать. Я лежу абсолютно спокойно, чтобы меня невозможно было обнаружить. Спустя некоторое время я освобождаюсь и возвращаюсь во дворец, вооруженный неким страшным оружием, возможно, молниями. Тех, кто против меня, я убиваю.

Он предположил, что мысль о могильщике как-то связана с его страхом катастрофы. И тогда мне удалось объяснить ему, что страх наследственности не что иное, как страх пениса. Я высказал предположение, что сновидение содержит ту сцену из детства, которая породила страх пениса.

Его потрясло, что он «притворился мертвым», чтобы его не нашли. В связи с этим он припомнил, что в фантазиях при мастурбации всегда был в роли наблюдателя, и сам задался вопросом, не пришлось ли ему пережить «чего-то подобного» со своими родителями. Однако тут же отверг эту идею, сказав, что никогда не спал в комнате родителей. Я был разочарован, поскольку был убежден, отталкиваясь от материала сновидения, что он действительно пережил первосцену. Я сказал ему об этом и добавил, что нельзя сдаваться так быстро, потому что в свое время анализ все равно расставит все на свои места. На этом же сеансе пациент предположил, что, может быть, он наблюдал любовную сиену между его другом и какой-то девушкой. Затем он вспомнил два случая, когда он мог наблюдать своих родителей. Он припомнил, что его кровать переносили к ним в спальню, когда приезжали гости. Кроме того, в дошкольном возрасте он спал с ними в одной комнате во время летних каникул. Это напомнило ему о сновидениях на тему летних каникул в деревне и о том, что в одном из них, в эпизоде убийства цыпленка, имела место первосцена.

Затем он вернулся к отыгрыванию, которое использовал в начале анализа, и ночному страху, который переживал в детстве. Деталь этого страха (он боялся белой женской фигуры, выходящей из-за занавесок) теперь нашла объяснение. Он вспомнил, что когда плакал ночью, мать подходила к его кровати в ночной сорочке.

По-видимому, мы далеко продвинулись за этот час работы, поскольку следующей ночью мой пациент увидел сон, в котором явно выражались темы насмешки и сопротивлния:

Я стою на пристани и собираюсь сесть в большую лодку вместе с каким-то сумасшедшим. Затем я вдруг понимаю, что это игра, в которой мне отведена важная роль. На сходнях я должен трижды повторить одну фразу, что я и делаю.

Он сам интерпретировал необходимость сесть в лодку как желание коитуса, но я подвел его к более важному моменту: «отыгрыванию». То, что он должен был трижды повторить одну фразу, было ироничным намеком на мои интерпретации. Он был вынужден согласиться с тем, что часто про себя иронизировал над моими усилиями. К этому он добавил, что собирался найти женщину, с которой хотел трижды иметь половой акт, как он выразился, «для собственного удовольствия». Но я объяснил ему еще и то, что это сопротивление имеет другой, более глубинный смысл: он избегает попытки коитуса, потому что боится его.

Следующей ночью ему снова приснился сон, с одной стороны, на тему гомосексуального подчинения, а с другой — на тему коитуса:

1. Я встречаю на улице приятеля, который моложе меня, но выглядит очень здоровым и сильным. Я чувствую, что он сильнее меня, и стараюсь завоевать его расположение.

2. Я катаюсь на лыжах с мужем одной из моих кузин. Съезжая с горы, я обнаруживаю, что снег липкий, и говорю, что эта местность не годится для катания на лыжах, потому что во время спуска легко упасть. Мы выходим на дорогу, ведущую вдоль склона горы. На крутом повороте я теряю лыжу, которая падает в пропасть.

Он даже не попытался истолковать эти сны. Вместо этого он снова поднял проблему оплаты: ему приходилось платить так много, а он совсем не был уверен, что все это ему поможет. Он опять демонстрировал свое неудовлетворение, снова страдал тревогой и так далее.

Теперь появилась возможность редуцировать «денежное сопротивление» ко все еще не разрешенной генитальной тревоге и страху коитуса. Теперь я мог объяснить ему более глубинный мотив его фемининного подчинения. Когда он затевал отношения с женщиной, он начинал бояться последствий и сам становился женщиной, то есть его характер обретал гомосексуальные и пассивные черты. Он соглашался с тем, что может вести себя как женщина, но никак не мог понять, почему и чего он боится. Ему было совершенно ясно, что он боится полового акта. Но что, спрашивается, могло с ним произойти?

Теперь его постоянно занимал этот вопрос, но вместо того, чтобы обсуждать страх перед отцом, он обсуждал боязнь женщины. Как мы знаем из его инфантильной тревожной истерии, он часто боялся женщины. Он использовал термин «женский пенис». До самого пубертата он был уверен, что у женщины тоже есть пенис. Сам он связывал эту мысль с первосценой, в реальности которой теперь был убежден.

В конце седьмого месяца анализа ему приснился сон, в котором он видел, как девушка поднимает юбку так, что становится видно ее нижнее белье. Он отворачивается, как каждый, «кто видит нечто, что видеть не полагается». И тогда я сказал ему, что он боится созерцания женских гениталий, потому что они выглядят как рана, порез и что он был напуган, когда впервые их увидел. Эта интерпретация показалась ему правдоподобной, поскольку он чувствовал, что женские гениталии не только вызывают у него отвращение, но и пугают его. Однако он не мог вспомнить реального случая из жизни, который мог бы это подтвердить.

Ситуация на данном этапе обстояла следующим образом: ядро его симптомов — кастрационная тревога — было проработано, но окончательно не разрешено на самом глубинном уровне. Первосце-на, по сути, все еще не была принята пациентом, поскольку она была только выявлена, но еще не проанализирована.

Однажды, в период, свободный от сопротивлений, когда ничто не мешало с ними работать, мы опять обсуждали эти темы, и пациент тихо, как бы про себя, сказал: «Однажды я буду разоблачен». Он сказал, что у него есть чувство, что как-нибудь однажды, когда он будет делать что-то тайком, его застукают. Он припомнил, что, будучи маленьким, втайне бунтовал против отца. Он смеялся за его спиной, в то время как открыто изображал послушного сына. В подростковом возрасте он вовсе перестал бунтовать. Таким образом, пациент вытеснил ненависть к отцу из-за боязни перед ним.

Его боязнь наследственности подтверждала, что он винит отца. Это означало: «Мой отец наносил мне вред, когда зачинал меня». Анализ фантазий, касающихся первосцены, выявил, что пациент представляет себя в материнской утробе в тот момент, когда отец вступал в половой акт с матерью. Фантазия о нанесении вреда через гениталии комбинировалась с фантазией об утробе, так возникала фантазия о том, что отец кастрирует его в материнском чреве.

Оставшуюся часть анализа можно описать в довольно сжатой форме. Он был относительно свободен от сопротивления и разделился на два периода.

В первом мы прорабатывали детские фантазии при мастурбации и боязнь мастурбации. Его кастрационная тревога долгое время проявлялась в виде боязни женских гениталий. Восприятие их в виде «увечья» или «раны», казалось, подтверждало реальность кастрации. В конце концов пациент осмелился мастурбировать. После этого он полностью освободился от тревоги. Это свидетельствует о том, что подобные тревожные состояния вызываются застоем либидо, а не кастрационной тревогой, поскольку последняя продолжала иметь место. Дальнейший анализ инфантильного материала редуцировал ее в такой степени, что предприняв попытку полового акта, пациент обнаружил, что оказался способен к эрекции. Последующие половые акты выявили два отклонения: он был оргастически импотентен, то есть испытывал меньшее удовольствие, чем при мастурбации. Кроме этого, он относился к женщинам равнодушно и даже презрительно. Его генитальность все еще разъединялась на нежность и чувственный компонент.

Второй этап состоял из анализа оргастической импотенции и инфантильного нарциссизма. На протяжении всей своей жизни, как в детстве, он хотел получать от женщины — матери — все, сам ничего не давая взамен. Пациент работал над своими отклонениями с огромным пониманием. Он начал болезненно переживать свой нарциссизм и в конце концов поборол его, когда остаток его кастрационной тревоги, который фиксировался на оргастической импотенции, был преодолен с помощью анализа. Он боялся оргазма, потому что думал, что возбуждение имеет вредоносную природу. Вот его сон, подтверждающий этот страх:

Я пришел в картинную галерею. Я потрясен картиной, которая называется «Пьяный Томми». Это молодой и симпатичный английский солдат в горах. Бушует буран, и он, похоже, потерял дорогу. Его держит за руку скелет, который вроде бы ведет его, что, по-видимому, символизирует неминуемую беду для солдата. Другая картина называлась «Тяжелая профессия». Она тоже изображала горы. Мужчина и мальчик падают с обрыва. В это время из их рюкзака высыпается содержимое: мальчик оказывается окружен беловатой массой.

Падение символизирует оргазм,[25] а беловатая масса — сперму.

Пациент рассказал о страхах, связанных с эякуляцией и оргазмом, которые он испытывал в подростковом возрасте. Его садистские фантазии о женщинах тоже были проработаны более тщательно. Несколькими месяцами позже, летом, он завязал отношения с девушкой. При этом те отклонения, о которых шла речь выше, были выражены менее явно.

Устранение переноса не составило особого труда, потому что с самого начала систематически прорабатывались как положительные, так и отрицательные его аспекты. Пациент чувствовал, что анализ очень помог ему. На протяжении последующих пяти лет я виделся с ним пять раз. Его беспокойство и тревожные состояния полностью исчезли. Он чувствовал себя совершенно здоровым и радовался тому, что теперь ему не нужно хитрить и он уже способен мужественно встречать трудности. Его потенция к концу лечения нормализовалась.