Глава 5. Учитесь думать, а то перед компьютером стыдно!


...

Домашний демон совместного пользования



Откуда вообще берутся пессимистические прогнозы и необоснованные страхи, провоцирующие неадекватное поведение родителей? Да оттуда же, из информационной среды, планомерно засоряемой информационными отходами и информационным отстоем.

Страхам не нужна экологически чистая среда — наоборот, в экологически грязных зонах они произрастают и размножаются куда более успешно.

А потом, в свою очередь, превращают просто ужас в ужас экономически выгодный… Недаром лиса из русской народной сказки просила: «Накорми меня, напои меня, напугай меня». После физического насыщения прямодушная лесная жительница ждала эмоционального насыщения. Ждала-ждала, пока не дождалась. Перепугали ее, если кто помнит окончание доброй народной сказки, прямо до смерти. Надо было ограничиться банкетом за счет заведения и культурной программы не требовать. Глядишь, жива бы осталась. Впрочем, люди в вопросах эмоционального насыщения поступают не намного осмотрительнее лис и прочих неразумных детей природы: запирают разум на семь замков, на семь засовов, садятся и ждут небывало ярких ощущений. Ну, и получают эффект, аналогичный лисьему: если выживают, то обзаводятся тяжелой фобией на длительный срок.

Средства массовой информации, пользуясь базовыми потребностями массового сознания, охотно подыгрывают общественным и индивидуальным фобиям. Но СМИ в этих спектаклях — исполнители роли, и только. А в качестве режиссера выступают вовсе не медиа-магнаты и не западные службы, на корню скупающие прессу всех цветов и оттенков в надежде дестабилизировать обстановку в стране статьями «Колхозная кобыла родила от марсианина» или «В городской канализации обнаружен Змей Горыныч». Тогда кто же?

Есть у программистов емкий, несмотря на простоту, «Закон Грира»: «Компьютерная программа делает то, что вы приказали ей сделать, а не то, что вы хотели, чтобы она сделала».

В отличие от компьютерной программы человеческое сознание, наоборот, выполняет не приказы, а внутренние, невысказанные желания.

И средства массовой информации (они же агенты массового сознания) давно и успешно пугают публику не сами по себе, а исключительно по внутреннему желанию читателей и почитателей. Ведь должна же примитивная потребность в эмоциональной встряске воплотиться в жизнь! Отсюда и страшные истории, которыми кишат и страницы, и экраны. Некоторые по качеству не отличаются от рассказов бойскаута у костра (а также рассказов пионеров, не склонных отходить ко сну сразу после отбоя и грозного оклика вожатой): в черном-черном городе, на черной-черной улице из черного-черного канализационного люка вылез черный-черный сантехник… И как заорет: «ВЫПИТЬ ЕСТЬ?!!» Тут, конечно, прибегает вожатая и, нецензурно выражаясь, лупит и рассказчика, и аудиторию по головам ручкой от швабры (бейсбольной битой). Встряска что надо: кошмарную историю выслушали, много новых нехороших слов узнали, по башке от взбешенной телки получили. День прожит не зря и можно с чистой совестью заваливаться спать.

Существует и более взыскательная публика. Ей мало историй про черное-черное. Им оттенки подавай, нюансы, правдоподобие и наукообразность. Чтобы удовлетворить изысканные вкусы избранного контингента, собратья по бойкому перу используют старый, но действенный прием: не меняя сути действия, придают ему более презентабельный вид. То есть «общестрашилковая концепция» какой была, такой и остается. Но антураж меняется в сторону наукообразия: о неизбежно грядущей (примерно через пять миллиардов лет) гибели нашей планеты рассказывается с таким энтузиазмом, будто она назначена на будущий четверг; о трансгенных продуктах (вредоносность которых вовсе не доказана, в отличие от их конкурентоспособности) сообщаются поистине апокалиптические сведения; об интернете легкомысленно заявляют, что это, мол, и есть чудовище, которое однажды проглотит нас всех, с потрохами и банковскими счетами. Будь эти сведения бесспорными, они бы не привлекали такого внимания со стороны СМИ.

Когда научное предположение доказано, принято и работает, о нем уже не поведаешь у костра и не возбудишь вожатых на жестокое обращение с детьми.

Все давно в курсе этого изобретения, привычно пользуются его плодами и не видят в том никакой пугающей таинственности. Итак, если журналист хочет удовлетворить жажду публики побояться с пользой для внутренней жизни, ему надо ухватить открытие за хвост, пока оно еще в свободном полете, а не прикноплено булавкой к стене под ярлыком «Запатентовано».

Есть и другой прием, даже более популярный, чем надругательство над бабушкой-наукой: без лишних изысков до боли знакомый образ несколькими мазками умелой кисти (или несколькими кляксами опытного пера?) превращается в чудо-юдо заморское о трех головах и трех щитовидных железах. И кто же это у нас непостижимый такой? Неужто… Уй-й-й!!! Вот и с интернетом проделали нечто подобное: нашли (якобы) и описали (детально) кошмарные ловушки, притаившиеся в его виртуальных безднах. Воспользовались тем, что интернет в очередной раз провел демаркацию[71], и теперь благодаря ей то ли старшее и младшее поколение проживают в разных государствах, то ли старшее поколение отныне представляет собой омертвевшую плоть, а младшее — здоровую… Словом, масс-медиа постарались примкнуть к воюющим из профессионального интереса. И сразу же принялись подкидывать топливо в горнило популярных фобий. Старшее поколение удалось поймать на живца практически сразу.

Родители, а тем более дедушки и бабушки юной поросли интернетоголиков не слишком-то любят Всемирную паутину. А тех, кто в этой паутине увяз накрепко, жалеют, словно жертву, принесенную кровожадному богу тьмы и отчаяния. И уже не спрашивают, по ком звонит колокол, понимая: рано или поздно та же беда посетит всякий дом, озаренный адским светом мониторов. Это, дескать, вопрос времени. К тому же немалая часть общества побаивается компьютерных премудростей. Боязливые маскируют свои страхи рассуждениями, что ручная работа (в том числе и на пишущей машинке), мол, выше качеством, ибо стимулирует тщательность, вдумчивость и методичность. Или все теми же ужастиками на тему «Вот мой знакомый сорок лет материалы для книги собирал, ввел их в компьютер — и вдруг бац! Вирус! Все сожрал. А знакомый теперь в депрессии, пьет горькую». Ну что тут скажешь? Бывает. И вирус, и депрессия, и горькая. Только неча на компьютерные технологии пенять, ежели технику безопасности не соблюли и дубликатов не сохранили. Александрийская библиотека, небось, не от компьютерного вируса погибла.

Да, нам неохота на старости лет учиться новому методу коммуникации. Мы прикрываемся триллерами про мемуаристов, ставших в одночасье алкоголиками, тем не менее понимая: меняться все-таки придется.

Приблизительно то же терпели наши предки, когда изобразительные источники информации сменились письменными и наступило время повальной борьбы с неграмотностью.

Пришлось переходить на новые технологии и осваивать новые методики. И нам, и нашим предкам было ради чего учиться, учиться и учиться. Хотя бы для того, чтобы потом не работать, не работать и не работать, пока приличную сумму не предложат.

Вообще-то человечество за информацией и за три моря ходило, а не только на курсы для юзеров. Кстати, «юзер» переводится как «пользователь». Как видите, ничего постыдного в этой характеристике нет, хотя старшим все равно не нравится оттенок снисходительности, в ней проскальзывающий: это что же, какой-то сопляк/соплячка будет ко мне снисходителен?!! И будет меня учить обращению с этой железякой? Да я, между прочим, радиоприемник в кружке с завязанными глазами на скорость собирал, когда его мама с папой еще переживали первую любовь — каждый свою! И с чего дяденьку, спрашивается, пучит? Все из-за скрытой неловкости: взрослый человек, а у мальчишки/девчонки спрашивает, как эта штука работает…

Многим так называемым взрослым людям неизвестно, что авторитет среди молодежи завоевывается не игрой на понижение с откровенным привкусом садизма (цыц! к ноге! сидеть! в глаза смотреть, в глаза-а!), а, наоборот, равноправными и взаимовыгодными партнерскими отношениями.

Ведь молодость отнюдь не является признаком глупости, как старость не является признаком мудрости.

К тому же некоторым людям на протяжении всей жизни не удается справиться с собственной ригидностью. До чего доводит людей эта верность себе «в болезни и в здравии», мы уже писали — там, где речь шла об эпилептоидах.

Итак, вернемся к демаркационной линии между поколениями. Хотя она, конечно же, условна: и среди людей преклонного возраста (преклонного согласно меркам молодежи) встречаются фанаты виртуальности и отчаянные компьютерные серферы, летучие голландцы, бесконечно дрейфующие по всемирной сети. Таким пиратам виртуального моря внедрение интернета в нашу жизнь отнюдь не кажется катастрофой. А заплутавшие и утопшие… Что ж! Волков бояться — в лес не ходить, вирусов бояться — информации не получить. Как было сказано, в жертву познанию (ну, и гипотетической выгоде тоже) приносились целые народы. Например, про времена великих географических открытий и великих религиозных войн. По большому счету ничего не изменилось: бывает полезная (или даже бесценная) информация, бывает несвоевременная, неиспользованная, недооцененная. А вот вредной или бессмысленной информации нет. Это идеологические уловки могут быть вредными или бессмысленными. Реальному знанию всегда найдется применение — рано или поздно, так или иначе.

Почему же старшее поколение в массе своей придерживается традиционных идеологических уловок? Даже не придерживается, а откровенно цепляется за них: получать информацию из книг наших уважаемых классиков (или хотя бы западных уважаемых классиков) не просто позволительно — престижно; а вот сидеть, уставившись в монитор и время от времени изрекая нечленораздельные фразы на сленге, недоступном для «чайников» — это просто бытовое безобразие. В интернете нельзя найти ничего стоящего, никаких интересных мыслей, никаких достоверных данных, никаких ценных идей! Немедленно выключи свою пикалку и помоги своей тяжко работающей матери приготовить ужин, а то прокляну!

К подобному «цеплянию» относятся также попытки демонизировать компьютер и виртуальный мир вообще: он, дескать, сожрет твою душу сырой и без соли, по всем правилам нганасанской кулинарии[72]. А вышедшие из-под контроля высокие технологии приведут к тому, что конец этого света состоится в конце этого года.

Некоторые люди относятся к компьютеру, словно перед ними адский дух, заключенный в пластиковую тюрьму древним заклятьем.

Сам факт, что их ближайший родственник по два-три-четыре часа в день стучит по клавишам и щелкает мышью, будто одержимый, наводит на скверные ассоциации. А вдруг он выпустит из монитора джинна, взбешенного многовековой гиподинамией? Между прочим, в арабских сказках джинны, сидящие в заточении, имели дурную привычку клясться не только в том, что облагодетельствуют своего освободителя, но и в том, что убьют его сразу после освобождения. За что? А за то, что не прибыл раньше! И нечего возмущаться! Вот если бы пожарные приехали даже не через три тысячи лет, а через три тысячи минут после возгорания (если кто сам не сосчитал — учтите, это пятьдесят часов), погорельцы бы их на пожарном шланге повесили!

В общем, всем слоям населения, склонным к мистике и чрезмерным обобщениям, обеспечена опаска, плавно переходящая в паранойю. И между прочим, это довольно широкие слои, а не только сумасшедшие мамаши, ограничивающие общение ребенка с компьютером одним часом в неделю. Матерей, конечно, можно понять: когда по телевизору время от времени показывают бедных интернетоманов, которых психиатры лечат по индивидуально разработанным методикам, пытаясь вернуть к реальной жизни и доказать, что жить хорошо и жизнь хороша… Поневоле переносишь незавидную участь пациента на собственное чадо. И симптомов полным-полно: ни обедать, ни ужинать не дозовешься, вечно жует бутерброды, не отрываясь от монитора; и футболка на нем, кажется, вчерашняя, да и джинсы страшно сказать какого дня; бывало, друзей домой водил и даже девчонок, а теперь все где-то на стороне тусуется; говорить стал отрывисто, и слова все какие-то непонятные… Я боюсь за его будущее!

Бояться за будущее ребенка — не самое продуктивное поведение. Потому что этот страх легко превращается в… игрушку. Вернее, в игру. Хорошо, если дети отнесутся к «матери играющей» с пониманием, и отношения между ними не рухнут. А если нет? Не у всех же такие снисходительные дети, как у одной нашей знакомой.

У Елены Владимировны было две дочери. Она работала, вела домашнее хозяйство, а детьми занималась по мере поступления проблем. Но это вовсе не значит, что Елена Владимировна манкировала своими родительскими обязанностями. Никто, кстати, на нее не жаловался. Когда Елена Владимировна, напахавшись за день на работе и дома, укладывала спать маленькую Дашку, сил у нее уже не было ни на что. А тут еще сказки рассказывай! И Елена Владимировна начинала жалиться: «Доченька, кисонька, ты же знаешь, единственная сказка, которую я помню, это «Курочка Ряба», но я ее тебе сто раз рассказывала, тебе будет неинтересно!» — «Ладно!» — хмуро бурчала в ответ Дашка, потом сама рассказывала матери сказку, поворачивалась на бок и засыпала. Есть проблемы? Нет проблем. Когда старшая Анька решила поступать в престижный вуз, она сама выяснила, с какими репетиторами надо заниматься и кому из преподавателей взятку давать, чтоб поступить наверняка. Деньги нашли, кому надо — заплатили. А с Анькой никаких проблем. Учится, сессии сдает. Таких историй Елена Владимировна могла рассказать миллион, это был своеобычный сценарий ее общения с дочерьми. Ну, не было в ее жизни проблем с детьми страшнее коклюша, ветрянки и прочих детских болезней.

Но она знала от коллег по работе, от соседок и подруг, что с детьми забот ой как много: неуспеваемость, комплексы, дурное влияние, лень, разгильдяйство, да мало ли! Вот, например, ее лучшая подруга Лида практически каждый день ругала сына Борьку за плохие оценки и отсутствие цели в жизни. Борька, правда, все равно лучше учиться не начал, активной жизненной позицией не обзавелся, зато Лидка была, что называется, «в теме»: у Лидки был сын, у сына были проблемы, и Лидка боролась с проблемами сына. И когда, измученная разборками с собственным чадом, Лидия Александровна говорила своей подруге: «Счастливая ты, Ленка, у тебя две золотые девки. А мой — балбес!», Елена Владимировна ощущала не удовлетворение, а тревогу: «Золотые-то, золотые, а вдруг что вскроется? И что тогда? Хорошо, когда врага знаешь в лицо, а если он в партизанах?» Она считала, что как мать обязана контролировать своих детей, но как их контролировать? Где искать слабое звено? Елена Владимировна изводилась в непонятках. А потому, когда старшая Анька пришла со дня рождения подруги «под мухой», мать набросилась на нее со всем пылом накопленных страхов. Она кричала на дочь, обещала, что та из-за своего пьянства вылетит из института, станет алкоголичкой, объясняла, что в присутствии мужчин пьют только «сама знаешь кто — проститутки». Изумленная Анька пялилась на мать, а потом только и смогла из себя выдавить:

- Ма, ты чего?

- Как чего? Как чего? Неужели тебе непонятно? Я боюсь за твое будущее!

Итак, свершилось. Враг был обнаружен, и Елена Владимировна была полна решимости неустанно с ним бороться. Но поскольку обе ее дочери не проявляли особой тяги к спиртным напиткам, то получали замечания или порцию нотаций за каждый выпитый в присутствии матери бокал вина. В этом случае Елена Владимировна буравила одну из дочерей тяжелым взглядом, стучала пальцем по столу и громогласно изрекала: «Я боюсь за твое будущее!»

Создавалась нелепая, дурацкая ситуация. Выходило, что стоит двум молоденьким девушкам сделать пару глотков, как они уже не смогут удержаться и пустятся во все тяжкие. И Аня, и Даша пытались неоднократно разговаривать с матерью, объясняли, что никто из них не имеет привычки напиваться до беспамятства, что они себя контролируют, что выступления ее при посторонних людях ставят их в глупое положение, что она выставляет их по пустом месте алкоголичками со стажем, что в семье у них алкоголиков не было и нет — и т. д., и т. п. Но на Елену Владимировну не действовали никакие доводы: «Я мать! И я должна!» Да и какие здравые мысли могут подействовать на человека, у которого хотят отобрать любимую игрушку? Ведь тогда придется искать и выдумывать других врагов. И как тогда доказать окружающим, а прежде всего себе любимой, что ты в курсе проблем собственных детей и держишь их под контролем? Елена Владимировна не собиралась поддаваться уговорам и занимать соглашательскую позицию.

Со временем дочери просто приноровились к поведению матери и не пили вина в ее присутствии, но не отказывали себе в этом на стороне. Никто из девушек так и не ступил на торную тропу алкоголизма. Обе выучились, получили профессии, обзавелись семьями и по-прежнему старались не грузить маму своими проблемами. Так исторически сложилось. Встречаясь, уже взрослые сестры обменивались рассказами о жизни.

— Ой, Дашка, и нарвалась я тут на днях! — смеялась сорокалетняя Аня, — Игорю моему дали повышение, ты как раз в командировке была, ну, и все спонтанно собрались у нас: его друзья, мои, родители приехали. Ну, натурально, сидим за столом, чествуем новоиспеченного коммерческого директора, пьем за его здоровье, и вдруг маман со своего места давай костяшками пальцев стучать и на весь стол звонким голосом: «Анна, я боюсь за твое будущее!» И далее по нотам, полчаса утихомирить не могли. Вот ведь не вовремя расслабилась.

— Мои соболезнования! — хохотала в ответ тридцатипятилетняя Даша, — Но хочу предупредить. У матери появились новые примочки. Мы с ней позавчера искали отцу подарок на день рождения и по пути зашли в магазин косметики. Я решила там себе губную помаду купить. Ты не представляешь, какой скандал она мне закатила: «Ты красишь губы?! Не смей красить губы! Это так пошло!» Насилу ее оттуда вывела, она долго не унималась. Так что за мое будущее она тоже до сих пор боится.

Знаете, мамаша, что это напоминает? Чтение медицинской энциклопедии! У себя и у родных при желании все можно обнаружить: у грудного ребенка — болезнь Альцгеймера, а у столетней прабабушки — климактерический синдром. Чтобы не делать подобных ошибок и не бить в колокол не поглядевши в святцы, надо ситуацию детализировать, а свое представление о недуге (и заодно о предполагаемом больном) — расширить. И в первую очередь перестать мифологизировать и демонизировать все, что под руку попадется.

Человеку свойственно мифологизировать и демонизировать любые явления, механизм которых ему непонятен.

В некоторых случаях этот прием помогает восстановить структуру мироздания, несмотря на многочисленные белые пятна в географии и астрономии. Принять как тезис определенную логику, которой оно (мироздание) якобы следует, и подстраиваться под нее — и в одиночку, и целыми цивилизациями. Как-то на душе спокойнее! Взять хотя бы ацтеков, регулярно поивших небо человеческой кровью, дабы солнце каждые сутки побеждало тьму, а не манкировало своими естественными обязанностями: пока у них хватало несчастных, но полных энтузиазма смертников, готовых лечь под нож, ацтеки и в ус не дули. Мировая гармония худо-бедно держалась на их хирургически точных обрядах. Современному человечеству, откровенно говоря, хотелось бы так же регулировать свои взаимоотношения со стихиями: пусть интуитивно, бездоказательно, примитивно, но ведь работает же! Магия. Честное слово, магия. И помните, еретики: всякий возразивший жрецу будет наказан в безобразии своем. Так-то.