Глава 1 Счастливые пары

Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус


...

Глиссирование маргинальных личностей

Две одинокие фигуры социальных отшельников, часто вызывающие у окружающих если не протест и осуждение, то, как минимум, непонимание, резко отзывающиеся о браке как таковом, но при этом неуклонно стремящиеся навстречу друг другу, – так выглядело их сближение со стороны. Каждый имел свои причины для пренебрежительного отношения к союзу мужчины и женщины, и каждый, тем не менее, к такому союзу стремился.

Ты сам — свой Бог, ты сам — свой ближний.
О, будь же собственным творцом,
Будь бездной верхней, бездной нижней,
Своим началом и концом.


Он неотступно искал формулу укрепления духа. Создавал стихи-заклинания для самого себя и повторял их как молитву. Но ему все равно чего-то не хватало для преодоления комплекса женственности. И в итоге ничто так не помогло Дмитрию обрести веру в себя, как главное жизненное приобретение — Зинаида, ставшая подругой, женой, единомышленником и соавтором новой религиознофилософской концепции. В этой женщине присутствовал тяжеловесный мужской напор, но катастрофически не хватало знаний — спорадические литературные усилия были лишены той философской основы, которая необходима для создания нового направления. Они нуждались друг в друге, несмотря на разные темпераменты и различное понимание сути любви.

Над Мережковским тяжким прессом довлел опыт родителей, и особенно отца, который с неземной страстью относился к матери и со странным непониманием — к детям. Он не сумел до конца принять и скопировать эту роль и не смог ускользнуть от переданного родителем глубоко засевшего чувства долга, кажется, развитого до фанатизма. Бессознательно он жаждал быть похожим на отца лишь в той части, которая имела отношение к женщине, но ненавидел перспективу перенять его остальные манеры. Более всего бесили Мережковского-младшего бесчувственное отношение к детям, машинальное, сродни автоматическому, исполнение отцовской функции. Не выносил он и родительской скрупулезности, чиновничьего педантизма, которые действительный тайный советник перенес со двора на собственную семью. Отсюда, из внутреннего протеста, вытекает явное нежелание Дмитрия Мережковского иметь собственных детей, презрение к практичности и деловитости в организации дел, ненависть к размеренности и порядку, к любым канонам. В этой части он боялся семейной жизни, ибо семья сама по себе содержит установки, стремление к правилам, которые, как ему казалось, могут быть несовместимыми с истинной философией, воздушным пребыванием в мире, на который он хотел пророчески взирать с высоты облаков. Он хотел быть освобожденным от всего, и прежде всего от пресловутого долга. И в то же время он был слишком слаб, чтобы самостоятельно двинуться на неприступные бастионы из сложившихся закостенелых догм современников, что должно было рано или поздно превратить его в мыслителя. Эти дискомфортные ощущения вынудили его написать строки, которые на первый взгляд могут показаться несовместимыми с его духовностью, но на самом деле наиболее ясно отражают затаенную двойственность его натуры:

Я не люблю родных моих, друзья
Мне чужды, брак — тяжелая обуза.


Самым удивительным феноменом этой пары явилось то, что претензии к литературно-философскому сообществу и определение себя как средоточия современной мысли были признаны этим сообществом, увенчались неоспоримой победой двоих одинаково одержимых людей. Что это, поразительная способность проникать в глубины человеческого сознания или совместное, двойное помешательство? Примечательно, что составитель обширной энциклопедии гениальных личностей с признаками помешательства Александр Шувалов без колебания поместил среди таковых и Дмитрия Мережковского, и Зинаиду Гиппиус. Так, цитируя «Эвропатологические заметки» от 1925 года, Шувалов указывает: «Психически заболел религиозным помешательством проживающий во Франции известный писатель Д. С. Мережковский. Он помещен в одну из психиатрических больниц Парижа». Сам он делает вывод относительно соответствия проявленных черт писателя «основным симптомам шизоидного расстройства личности», допуская развитие у него «психоза неясной этиологии» и даже «бредового расстройства, которым в настоящее время обозначают шизофрению». Не менее интересны и его выводы относительно Зинаиды Гиппиус, которой приписывается «истерическое расстройство личности». Шувалов опирается на любопытную цитату Нины Берберовой: «Теперь мы знаем, что она из своих неврозов делала свои стихи, писала свои дневники и своими неврозами кормила свое мышление, делая свои мысли яркими, живыми и острыми не только благодаря их сути, на которой, как на драгоценном компосте, они вырастали и зрели, но и благодаря тому стилю, которым они облекались».

И все же не была ли вопиющая с точки зрения сторонних наблюдателей и медиков ненормальность производной от совершенно осознанного способа продвижения идей при, естественно, известном следовании за своей натурой. Ведь для того, чтобы завоевать симпатии и антипатии окружающих, то есть вызвать сильнейшие эмоции, необходимо не просто действовать, а применять методы, подобные щелканью кнутом возле самого носа наблюдателя. Кто-то этому удивится, кто-то восхитится, а кто-то будет возмущен и раздражен. Однако никто не посмеет сделать вид, будто ничего не происходит. Именно такие, в высшей степени резонансные, порой даже цирковые элементы старательно вплетала в общую, двойную стратегию Зинаида Гиппиус. Но весь фокус состоит в том, что при мастерском жонглировании чувствами собратьев из литературного сообщества опиралась-то она на могучий интеллект и ум своего друга. Мережковский и вправду обладал редкими способностями к фундаментальным исследованиям и исключительному, порой кажущемуся невероятным по объемам труду.

И если Мережковский создавал идеальный по вкусовым качествам гарнир к общему интеллектуальному продукту, то рекламой продукта занималась Гиппиус. Причем делала это превосходно. «Она позволяла себе все, что запрещалось остальным», – запальчиво написал о ней Виталий Вульф. Ее вопиюще броские мужские наряды, призванные ошеломлять, почти вульгарные выходки, чрезмерно броский макияж, волнующая игра с литературными мужами преследовали единственную цель — захватить пространство, заставить признанные умы служить идее и себе как весомой части этой идеи. За ее нарочитой демонстрацией женских прелестей (то при приеме в спальне полуодетой, то при выборе просвечивающей одежды) скрывалась метущаяся натура, стремящаяся прежде всего к тому, чтобы быть принятой, допущенной к «мужским» делам. В аудитории иллюзионистом выступала она — как женщине с демонстративным, взрывным характером ей это было под силу. И ей это безумно нравилось! И хотя она сама признавалась, что порой опережала мыслями мужа, разработчиком идеологии являлся как раз Мережковский — планета на литературном небосклоне замечательная и непохожая на бойких специалистов по использованию языковых форм прежде всего наличием идеи. Идеи, столь могучей и пробивной, едкой, как кислота, не было ни у кого из русскоязычных литераторов! Ни у лукавого Бунина с его словесными красотами, ни у остроумного Чехова с его разящей сатирой, ни у прямо линейнотро — гательного Горького с тяжелым комплексом униженного человека, ни тем более у противоречиво-благородного Куприна с его тревожностью и склонностью к хмельным дебошам. Нет смысла говорить о плеяде пылких поэтов, роившихся вокруг искусно созданного «салона» Гиппиус — Мережковского, пленявших певучей красотой рифм и проникавших в самое сердце, но никогда не определявших общее направление. Брюсов, Блок, Есенин и многие другие восходящие и взошедшие на литературный пьедестал современники не могли претендовать на роль мыслителей. В данном месте (в русскоязычной литературе) и в данный момент времени такой силой обладал лишь Мережковский. И вовсе не случайно проницательный обозреватель «Таймс» как-то назвал его истинным преемником Толстого и Достоевского.

В этой экспрессивной энергии духа, относящейся даже не литературе, а к деятельности философов и мыслителей, проявилась их двойная сила, мощь двойного удара по разуму современников. В этом и состоит главная польза объединения творческих порывов; достижение «понятости» и «принятия», что и для Мережкоского, и для Гиппиус в конечном счете составляло цель жизненных усилий. Поодиночке это было бы невозможно. Такая постановка вопроса если и не снимает с них ярлыки «ненормальности», то многое объясняет, потому что и невообразимый, сродни каторжному, труд Мережковского, и несусветное «кривляние» Гиппиус преследовали одну, причем общую, цель. Благодаря этой осознанной необходимости друг в друге, подкупающей культовости отношений, диковатом стоицизме и пластичности установок была написана убедительная мелодия их пронзительного, фанатичного счастья.

Надо сказать, что созрели для «пророчества» они тоже не сразу, литературно-художественный салон был лишь разминкой перед большим семейным предприятием.

Пожалуй, кульминацией их деятельности можно считать создание «Религиозно-философских собраний», что совпало с периодом окончания основных «чувственных исканий» Зинаиды, которая порой позволяла себе следовать за собственной страстью. Но и «разработка» программы «неохристианства», и придуманное «Царство Третьего Завета», которое должно было прийти на смену христианству, и глобализм идеи религиозно-философского возрождения интеллигенции в новом веке явились плодом общих усилий духа, прежде всего результатом попытки внутреннего совершенствования. Наверное, не будет преувеличением сказать, что главным достижением всей этой мыслительной архитектуры и сотворения нового мировосприятия явилась укрепившаяся любовь. Не после венчания и создания литературного салона, а именно после выношенных совместно идей родилась настоящая семья Мережковских.

Психология bookap

Эта аура выдающейся семьи, безапелляционно «возглавляющей литературный процесс», естественно, возникла не на пустом месте. Их совместный духовный рост и реализация возможностей неразрывно связаны с ощущением семейного благополучия и семейного действия. О каждом из них ходили «свои» легенды, составляющие общую величественную «панораму» причудливой семьи. Работающий как часы, независимо от вдохновения, с утра и до полудня, а после обеда и прогулки — до самого вечера, вечно деятельный Мережковский очень скоро снискал себе славу «короля цитат». «Предварительные заметки в десятки раз превосходят окончательный текст», – указывает Юрий Зобнин, добавляя, что все написанное Мережковским, особенно его исторические романы, – «уникальный сплав художественного и научного мышления». Этот отрешенный труженик продолжал работу даже в ночлежке, нищенствуя во время фашистской оккупации во Франции. Собственно, то же касается и его подруги: Гиппиус, несмотря на тяжелую депрессию, вызванную смертью мужа, сумела практически «на последнем вздохе» взяться за литературную биографию Мережковского.

В их последних годах, и особенно в последних годах Зинаиды Гиппиус, высветилась истинная подоплека их брака: акт покидающей землю воли был все так же направлен на закрепление духовного единства союза с единственным мужчиной, которому она до конца верила и для которого жила.