ЧАСТЬ II. КОСМОГОНИЧЕСКИЙ ЦИКЛ

ГЛАВА III. МЕТАМОРФОЗЫ ГЕРОЯ

5. Герой как правитель и тиран

Героизм активного действия является движущей силой космогонического цикла, привносящей жизнь в текущий момент, не давая угаснуть тому импульсу, который изначально привел в движение мир. Поскольку нашему глазу недоступен парадокс двойного фокуса, мы относимся к деянию героя как совершенному мощной рукой вопреки опасности и великой боли, однако, с другой точки зрения, это свершение, подобно архетипической победе Мардука над драконом в лице Тиамат, есть не что иное, как осуществление неизбежного.

Но наивысший героизм состоит не в том, чтобы поддерживать непрерывность движения вселенского круга, а в том, чтобы проникнуть взором по ту сторону всего преходящего, всех красот и всех ужасов мировой панорамы, чтобы вновь стало видимо Единое Присутствие. Это требует более глубокой мудрости, чем первое, и в мифологических паттернах не сводится к деянию, но выражается в значимой репрезентации. Символ первого — доблестный меч, символ второго — скипетр самодержца или книга закона. Характерным подвигом героя в первом случае является завоевание невесты — как воплощение самой жизни. Во втором случае — это подвиг воссоединения с отцом, отец же воплощает в себе незнаемое.

Приключения второго типа вполне отвечают сюжетным канонам религиозной иконографии. Даже в простой народной сказке внезапно открывается глубина, когда сын девственницы однажды спрашивает мать: «Кто мой отец?» Этот вопрос затрагивает проблему человека и невидимого. За этим неизбежно следуют знакомые нам мифологические темы искупления и примирения.

Герой народа пуэбло, мальчик — кувшин, задал этот вопрос своей матери. ‘«Кто мой отец?’ — спросил он. ‘Я не знаю’, — ответила она. Он снова спросил ее: ‘Кто мой отец?’ Но она просто продолжала плакать и не отвечала ему. ‘Где дом моего отца?’ — спросил он. Она не смогла ответить ему. ‘Завтра я отправлюсь на поиски своего отца’ ‘Ты не сможешь найти своего отца, — сказала она. — Я никогда не была ни с одним юношей, поэтому нет такого места, где бы ты мог искать своего отца’. Но мальчик сказал: ‘У меня есть отец, я знаю, где он живет, я отправлюсь повидаться с ним’. Мать не хотела, чтобы он шел, но он настаивал. Рано утром на следующий день она приготовила ему завтрак, и он отправился на юго — восток, где находился родник, который они называли Ваийю повиди (у Лошадиного холма). Подходя к роднику, он увидел, что кто — то прогуливается невдалеке от него. Он подошел ближе. Это был мужчина. Он спросил мальчика: ‘Куда ты направляешься?’ ‘Я иду повидаться со своим отцом’, — ответил мальчик. ‘А кто твой отец?’ — спросил мужчина. ‘Мой отец — тот, кто живет в этом роднике’. Ты никогда не найдешь своего отца’. — ‘И все же я хочу попасть в этот родник, он там живет’. — ‘Кто же твой отец?’ — снова спросил мужчина. ‘Я думаю, что мой отец ты’, — ответил мальчик. ‘Откуда ты знаешь, что я твой отец?’ — спросил мужчина. — ‘Я просто знаю, что ты мой отец’. Мужчина посмотрел на мальчика, пристальным взглядом, чтобы напугать его. Но мальчик продолжал повторять — ‘Ты мой отец’. И тогда мужчина сказал: ‘Да, я твой отец. Я вышел из этого родника, чтобы встретить тебя’, — и положил руку на плечо мальчика. Его отец был очень рад, что к нему пришел сын, и он забрал его с собой вниз, в глубины родника»[28].

Там, где усилия героя направлены на поиск неизвестного отца, основной символизм остается символизмом испытаний и пути обретения своей самости. В представленном выше примере испытание сведено к настойчивым вопросам и пугающему взгляду. В ранее упоминавшейся сказке о женщине — улитке сыновей проверяли бамбуковым ножом. В нашем обзоре приключений героя мы видели, сколь беспощадным может быть отец. Так, для прихожан Джонатана Эдвардса он превратился в настоящего изверга.

Получив отцовское благословение, герой возвращается, чтобы представлять отца среди людей. Его слово как слово учителя (Моисей) или императора (Хуан Ди) является законом Так как теперь он соприкасается с источником, то делает зримыми покой и гармонию центра мироздания. Он является воплощением Оси Мира, от которой расходятся концентрические круги, — Горы Мира, Дерева Мира; он как микрокосм является совершенным зеркалом макрокосма. Увидеть его значит понять смысл бытия. От его присутствия исходит благо; его слово — это ветер жизни.

Но в характере нашего героя, представляющего отца среди людей, может произойти смещение. Такой кризис описан в персидской легенде, относящейся к зороастрийской традиции, об Императоре Золотого Века Джамшиде.

Не относя более славу и благодать своего правления к их трансцендентному источнику, правитель разбивает то объемное видение, поддерживать которое он призван. Он перестает быть посредником между двумя мирами. Видение человека уплощается, схватывая лишь человеческое измерение, а высшая сила остается в плоскости, не доступной для восприятия. Общество утрачивает идею, на которой оно доселе держалось. Все, что его связывает воедино отныне, — это сила. Правитель становится тираном — чудовищем (Иродом — Нимродом), узурпатором, от которого мир должен быть спасен.