Глава вторая. Факторы тревоги


...

Экзамен

Если идти по набережной Невы мимо Медного всадника, то от моста Лейтенанта Шмидта надо Повернуть налево, пройти квартал, потом свернуть направо, и начнется старинная петербургская улица, узкая, с мемориальными досками, с домом, где жил Пушкин.

В самом конце улицы дом, куда иду. Не дом — особняк. Особняк графа Бобринского, незаконного сына Екатерины II. Сейчас здесь психологический факультет Ленинградского университета. Надо войти в ворота, пройти двор, крытый брусчаткой, замкнутый двумя крыльями флигелей. Летом, камни прорастают травой, стоит в углу невесть как сохранившаяся не то пролетка, не то карета, будто только брошенная; среди тишины и лени глаз невольно начинает искать лошадей, кошошни и прочие приметы давно отжившего быта. И трудно представить себе, что в правом флигеле, где, говорят, как раз и были кошошни, идут эксперименты в лаборатории инженерной психологии, стоят звуконепроницаемые камеры, пульты управления, стенды. Ведь сама же прошлым летом сидела за этими пультами, сама работала в тесных камерах — все равно связать воедино два этих впечатления трудно.

…Сейчас, зимой, двор белый, и дом нарядный от снега, и колонны кажутся выше. Но двор, двор этот обязательно чем-то удивит: на месте летней пролетки — бочка, огромная, деревянная, распухшая от старости.

Почему так тянет меня в этот старинный дом, почему в каждый свой приезд в Ленинград я непременно прихожу сюда и подолгу толкаюсь в вестибюле? А потом сижу в разных лабораториях, в крошечных комнатушках и разговариваю, и расспрашиваю, и всегда не хочется уходить.

…Глава ленинградской школы психологов, декан факультета, заведующий лабораторией Борис Герасимович Ананьев никогда не занимался специально стрессами. Вот уже десять лет на психологическом факультете идет эксперимент, где стресс только одна из частей общего направления работы. А работа задумана грандиозная: попытаться найти закономерности человека во всей его целостности, попытаться выяснить, что от чего зависит, как связаны между собой различные процессы, происходящие на разных уровнях -: биохимическом, нейродина- мическом, психологическом.

Организм человека — это тысячи беспрерывно меняющихся, скользящих переменных, это сложные взаимозависимости, взаимовыручаемости, взаимоодолжения, о которых наука почти ничего не знает. Что происходит в организме, если с человеком, что-то случается, что на что влияет и как.

Есть тело, плоть, и есть психика, есть то, что прежде называли душой. Как они связаны между собой? Тело — это энергетика, топливо, при нехватке которого даже великий ум, великая душа не в силах полностью исполнить своего предназначения. Это как электростанция: чем больше мощность, тем больше света. Но если бы все было так просто! Свет ума, свет интеллекта поддерживает и сохраняет нашу энергетику.

Несколько лет назад в Кембридже провели обследование «долгожителей» — выпускников университета. («Долгожители» — служебный термин, это люди, прожившие долгую жизнь.) И выяснили совершенно неправдоподобную с точки зрения общепринятых представлений вещь: «интеллектуальные» лидеры прожили на несколько лет дольше и жили до последних дней своих более полно и содержательно, чем лидеры «спортивные». Получается, что лидеры спортивного склада стареют быстрее так называемых «интеллектуалов». Совсем до недавнего времени наука была убеждена прямо в противоположном.

Чем эту закономерность можно объяснить? Даже на такой частный вопрос ответить довольно трудно. Ясно только одно: все связано, и все живет в организме человека своей обособленной жизнью. У каждого свои заботы. Клетка, каждая, себя охраняет, у нее свои неотложные дела. Все в человеке действует словно по известному афоризму: «Если я не за себя, то кто же за меня, но если я только за себя, то зачем я?»

Каждый человек неповторим, у каждого свои закономерности во взаимодействии «тело — душа». Эти закономерности во многом определяют его жизненный путь. Можно ли познать эти закономерности, можно ли попытаться понять, как, в какую сторону развиваются возможности человека, можно ли, изучив человека подробно, попытаться помочь ему найти «свою точку», предсказать его резервы, выяснить потаенные сюрпризы, которые вполне может подстроить ему его собственная хрупкая оболочка, — иначе говоря, тело (почки, печень, селезенка, сердце, вегетатика). Можно ли предостеречь человека от будущих срывов?

Все эти вопросы интересуют в психологии те направления, которые только-только начинают развиваться, — психодиагностику и психогигиену. Чтобы что-то узнать о человеке и суметь дать ему серьезные рекомендации,

нужны длительные н планомерные исследования. А такие исследования не проводились пока нигде в мире.

Исторически психология развивалась совсем по другому пути. Со дня своего основания экспериментальная психология изучала человека по отдельным функциям, «поперек». Она не избежала, да и не могла избежать вполне закономерного этапа в своем развитии. «Поперек» — это берется группа взрослых и исследуется по узкой, интересующей экспериментатора теме. «Поперек» — это моментальная фотография психофизиологического самочувствия; да, сейчас это так. Но почему так, от чего это зависит, изменится ли картина, если изменится что-то еще, никого не волновало. Исследовался не человек — функция: объем памяти, восприятие, температурный режим, биохимия.

Профессору Ананьеву для исполнения своего замысла, для первой в нашей стране попытки ввести психогигиену и психодиагностику, ввести не абстрактно, а реально, работая и помогая живым людям, нужен был длительный эксперимент, нужны были постоянные испытуемые, чтобы проследить, как год от года меняется человек. И еще ему нужна была ситуация, которая выбивает человека из. привычного течения жизни. Потому что именно в такой момент психолог может измерить цену, которую платит организм за ту или иную деятельность. Вспомним испытуемых на «Бегущей ленте» Мюнстер- берга в лаборатории на колесах. Их психофизиологические расплаты за один-единственный сигнал. Ананьеву нужно было выбрать деятельность, результаты которой поддавались бы сопоставлению с результатами экспериментов: деятельность должна была в силу своего характера как-то мериться.

Ананьев выбрал. Испытуемые — студенты факультета, все пять лет их учебы в университете. Деятельность — интеллектуальная, процесс познания. Ситуация — экзамен. А сравнение, фон — обычная студенческая жизнь.

* * *

Тихо в лаборатории. Тихо, уютно. По деревянной стоптанной лесенке надо круто пробежать три этажа: медленно пойдешь, задохнешься. Взлетишь — и по

падешь в маленькие комнатки. Потолки низкие, паркет не наборный, и плафонов нет, и люстр — бывшие комнаты для челяди. Страшно тесные комнатки, битком набитые аппаратурой, рабочими столами, стульями. Окна тоже маленькие, выходят в старый парк, и ветки, когда ветер, бьют в окна. Ветки эти, старые печи, пощелкивание приборов, скрипучие полы, шелест ленты энцефалографа, беспрерывная тихая смена народа (встретятся, уйдут, место свиданий, как памятник Пушкину в Москве) создают особую, непередаваемую атмосферу.

Затишье перед бурей: через полчаса начнется экспресс-эксперимент. Экспресс-эксперимент — это когда каждый опыт занимает не больше двух-трех минут. Десять методик испытуемому надо пройти за полчаса. Сегодня четвертый курс проводит фоновые замеры у первокурсников. Фоновые — это человека замеряют на фоне покоя, обычного его состояния.

А пока четвертый курс рассаживается, каждый за свой прибор. И подгоняются по одному в строгой очередности, чтобы никому нигде не ждать (это имеет значение для опыта), первокурсники. В тесном коридорчике Капитолина Дмитриевна Шафранская проверяет список «фона» и пропускает каждого почти на ощупь. Шафранская в лаборатории занимается эмоциями, но сейчас она просто ответственная за студенческую практику, потому что нынешние замеры не только плановый эксперимент, но и одновременно практика для четвертого курса. Рядом с ней, тоже ответственная, студентка-четверокурсница, сама противоположность домашней Капитолине Дмитриевне, поджарая, длинноногая девица: юбка-шотландка в синюю клетку, синие веки, пояс из медных колец. «Противоположность» тоже следит за своевременным прогоном испытуемых. В лице ее некоторая утомленность от жизни, от власти, от молодых лет, но за ними — плохо скрываемое удовольствие: от молодых лет, от жизни, от власти.

Температура кожи обеих рук и лба, потоотделение, тремор (дрожание рук), кожно-гальванический рефлекс, реактивность, двигательные рефлексы, простейшие тесты — во всех четырех комнатах идет эксперимент, щелкают приборы, выплывает лента энцефалографа. Дрожат, боятся первокурсники — вот тебе и фон, вот тебе и покой!

И чего боятся? Нечего вроде бояться. Ну пусть повишенная возбудимость (это надо сесть под «Векслера», к прибору под названием «психорефлектометр», надеть наушники и слушать то высокий звук, то низкий, то совсем низкий; услышав, тут же нажать на кнопку, время измеряется). Ну пусть на руках у тебя температура выше, чем на лбу («Это очень редко бывает, но вы не волнуйтесь, это еще неизвестно, что значит»). Пусть руки у тебя дрожат или не дрожат вовсе («Что это они у меня совсем не дрожат, а?»). И рисуешь ты «лесенку» с закрытыми глазами совсем не в ту сторону. Пусть! А все-таки неприятно, а все-таки хочется знать, не хуже ли ты других и что в тебе этим дрожанием или исключительно странным недрожанием руки открывается. Не в науке, для которой ты сейчас здесь сидишь, а в тебе, только в тебе.

…Магнитофон, два экспериментатора, испытуемая.

Слабый румянец, белые, свои, некрашеные волосы рассыпались по плечам: тут ведь не до красоты, тут бы в дурочки не попасть. Оказывается, очень сложно целых две минуты наговаривать любые слова, если включен магнитофон. Слов не хватает. (Факт, на который обратил внимание еще Сеченов при исследовании памяти: человеку трудно наговаривать бессмысленные слова.) Описано то, что внутри лаборатории, потом то, что за окном, а две минуты все не кончаются. Тогда в потоке слов вдруг — взгляд на экспериментатора: «мучитель». «Мучитель» улыбается и подмигивает, он преисполнен явного сочувствия к ближнему: сам все это проходил.

Испытуемую сажают проверять тремор. Небольшое отверстие, палочка, надо шевелить палочкой, не задевая стенок отверстия. И — удивительное дело — у трясущёйся от страха девочки руки не дрожат вовсе!

А на ее место «синяя, утомленная шотландка» подводит взрослого человека. Ему уже тридцать один год. Вот он сразу выбирает план рассказа: сначала в одних существительных мы узнаем «Сказку о рыбаке и рыбке», потом начинается картина войны — «взрывы, бомбы, люди, дети, горе, земля». А за ней мир — «зелень, счастье, салют, цветы…».

Слушать все эти обычные слова почему-то трудно. Как будто приоткрывается запретная дверца, за которую необязательно заглядывать. За банальными словами чудятся другие вещи; трудно объяснимые, но другие.

«Взрослый» студент отправляется на- тремор, руки его дрожат безудержно. Ну вот, а так легко обошелся с магнитофоном! Где тут закономерности, как их нащупать?

…Тянется лента энцефалографа, сидит рядом известный независимостью суждений Петя Карпов, проводит свой эксперимент. На листочке у него десять прилагав тельных. Используя их в любой комбинации, в любой последовательности, надо как можно скорее назвать двадцать понятий. Это как с магнитофоном, только кажется, что легко, а открываешь рот и… Испытуемого у Пети не было, я села, попробовала и на второй попытке сникла.

– Давайте, давайте, — подгонял меня Петя. — Я своим испытуемым спуску не даю, по часу держу, не отпускаю. Правда, вы гостья… Как хотите, конечно.

Что-то много набралось в комнате старшекурсников; видно, кончается эксперимент. Галдят, обсуждают свои дела,' а заодно наскакивают на меня, доброжелательно наскакивают. И манера разговора, и течение его серьезны и приятны. Нет в нем снобизма, всезнайства, жестокой снисходительности студенческих лет — все мы через нее проходили! Наоборот, даже есть открытость и готовность попытаться понять собеседника. Может быть, эта открытость идет от самостоятельности? Научной самостоятельности (ведь со второго курса все они так или иначе вовлечены в эксперимент), а за научной тянется и другая, ранняя нравственная независимость. Им нет нужды самоутверждаться в моих глазах. Зачем? Ведь я же сама видела — они уже много умеют, им доверяют проводить исследования, они даже научились не обрывать друг друга, а спорить.

Это стиль, это дух, это воздух особый здесь, на факультете.

– Раз, два, три — начали.

– Раз, два, три — кончили. — Снимают кожно-гальванический рефлекс.

* * *

Эксперимент начался десять лет назад. На заседании лаборатории бесконечно обсуждались методики по каждому разделу: нейродинамике (исследующей уровень активности коры головного мозга), психомоторике, интеллекту, эмоциям, антропологии, надо было выбрать не больше десяти проб. А главное, надо было придумать, что измерять, в какой последовательности, чего не упустить. И наконец, как обрабатывать результаты замеров, — иными словами, что хотеть получить от машины.

Что хотеть получить от машины — это значит, что в нее закладывать. Что в нее закладывать — это прежде всего как закладывать Для этого нужно разбираться в математике. Математике психологов тогда еще не учили. Надо было учиться самим. Они учились, бегали на лекции на физмат. И аспиранты бегали, и кандидаты наук, всем пришлось бегать.

А после первого года экспериментов, когда кончились экзамены на первом, нынешнем четвертом курсе, вся лаборатория во главе с Борисом Герасимовичем заседала три дня — с утра до вечера. Шло лето 1967 года. Заседания эти стенографировались.

Мне не показали стенограмму. Я бы тоже, наверное, не показала ее никому чужому. Мне рассказывала об этих днях Мария Дмитриевна Дворяшина.

Их было пятьдесят — первокурсников. И вот их брали по одному по очереди и обсуждали — со всех сторон. Брали все замеры — фон, экзамены, социометрию (положение человека в коллективе), групповую совместимость. Точные данные перемежались чисто описательными.

– Ты понимаешь, мы же их наблюдали целый год, и каждому преподавателю было что сказать. Вот, например, экзамен. Перед экзаменами среди ребят болтались наши люди, наблюдали, кто за кем пойдет, записывали. Тут уже многое в человеке открывается, особенно если это первый экзамен в университете.

Потом сам экзамен. Я сидела рядом с Борисом Герасимовичем, якобы ассистировала. Но вообще-то заполняла специальный бланк для регистрации поведения студентов. Что там было? Ну все: и хронометраж времени, и жесты, и голос, и вопросы, и манера себя вести. А перед тем как взять билет, обрати внимание, студенты отдавали нам конспекты лекций Ананьева и конспекты семинаров. Нам они были нужны. Мы конспекты ранжировали: от нуля до пятидесяти. Сфотографировали начало, конец, середину. Очень любопытная картина. Начало у всех прекрасное: первая . в жизни лекция. А дальше — разнобой.

– Хорошо, а что особенного расскажут конспекты? Аккуратность, терпение, и все.

– Нет, у нас мысль другая была. Мы хотели графологию копнуть. Объявился к ней в то время чей-то частный интерес. А потом заглох. Так материалы с тех пор и лежат. Конспекты ответов мы тогда отобрали. Тоже лежат. Пригодятся еще.

И вообще, посмотрела бы ты на наши экзамены. Это же Ананьев. Он разрешал приносить на экзамен абсолютно все. Кроме учебников. И то потому, что плохие. Статьи, монографии, справочники. Сколько унесешь, столько приноси, два чемодана — пожалуйста!

Ну вот. И все это мы тогда обсуждали. И после второго курса, и после третьего тоже.

А ты видела у нас в лаборатории синенькие тетрадочки? Их заполняют почти каждый день. Каждый день что-нибудь да есть: цифры, факты, наблюдения. Понимаешь, это первый опыт подобного анализа, наши наблюдения. Это как профессорский обход: каждый кратко свое, и в конце — диагноз. У нас, конечно, еще не диагноз, у нас это некоторый очень осторожный прогноз: как будет развиваться личность и как ей лучше помочь.

– И все-таки бедные ваши студенты! Со всех сторон за ними наблюдают, шага не ступи, каждое лыко в строку, в синюю тетрадь!

– Какие они бедные! Они счастливые. Ты забыла, как это бывает? Приезжает человек в чужой город, живет в общежитии, ходит на лекции. И никому он не нужен. Ты знаешь, как они экспериментом гордятся, всем в общежитии хвалятся. И потом, они же понимают, что им добра хотят, что это не голая наука.


ris12.jpg

…Это не голая наука! Может быть, сокровенный смысл долгого ленинградского эксперимента именно в этих словах.

Не голая наука! И не прикладная наука! Наука, пытающаяся помочь. Притом довольно странным и необычным для науки образом: не конкретно, узко, в каком-то одном, маленьком направлении, а вообще помочь. Помочь найти себя. Но опять-таки не в конкретном узком плане. Тут, пожалуй, употреблено не то слово. Распорядиться собой. Ведь испытуемые Ананьева уже выбрали, они уже будущие психологи.

К концу пятого курса многое ясно: и восприятие, и память, и динамика развития интеллекта, и его возможности. И ясно, хотя и очень приблизительно, чем выгоднее человеку заниматься, если трезво оценивать данные, которыми наделила его природа. Выгоднее. Противное слово! Но здесь оно вполне уместно. Потому что речь идет о высокой, благородной выгоде. О выгоде быть самим собой, дать излиться своим возможностям. О выгоде, если хотите, не прозевать себя, занимаясь не тем, не так и не вовремя.

Психология bookap

Удастся ли ленинградцам эта первая в истории мировой психологии попытка?

«Посмотрим, посмотрим, пусть пройдет еще несколько лет», — так отвечают нетерпеливым на факультете.